Текст книги "Нефертити"

– Но ведь никто не проводит целую ночь с царем, – воскликнула я, ускоряя шаг. – Он спит в одиночестве.

– Сегодня ночью я изменю это правило.

В нашей комнате были зажжены масляные лампы. В трепещущем свете покачивались рисунки папирусных полей. Как и обещал отец, Мерит была уже здесь, и они с Нефертити принялись перешептываться. Кроме них, в нашей комнате находилась и Ипу.

– Мы обе искупаем вашу сестру и подготовим ее, – сказала она мне. – Поэтому сегодня вечером я не смогу помочь вам.

Я проглотила комок в горле:

– Конечно.

Мерит и Ипу увели Нефертити в купальни. Когда они вернулись, то переодели ее в простое облегающее платье. В четыре руки они припудрили ей ноги и надушили волосы, постаравшись сделать так, чтобы все запахи, которые почувствует Аменхотеп, оказались бы соблазнительными и сладкими.

– Быть может, мне надеть парик? – С этим вопросом Нефертити обратилась ко мне, а не к Мерит, которая должна была разбираться в подобных вещах.

– Иди без него, – предложила я. – Пусть сегодня ночью он увидит тебя такой, какая ты есть на самом деле.

Стоявшая рядом со мной Ипу кивнула, и мы вдвоем стали смотреть, как Мерит наносит крем на лицо Нефертити и сбрызгивает лавандовой водой ее волосы. Затем моя сестра встала, и обе служанки отступили на шаг. А потом они все втроем обернулись в ожидании моей реакции.

– Ты прекрасна. – Я улыбнулась.

Сестра обняла меня, и я глубоко втянула ноздрями исходящий от нее запах – мне вдруг захотелось, чтобы первой, кто будет обонять ее, была бы я, а не Аменхотеп. Прижавшись друг к другу, мы застыли в полумраке комнаты.

– Я буду скучать по тебе сегодня ночью, – прошептала я, подавляя страх. – Надеюсь, ты умаслила волосы мятой и миррой, – добавила я, давая ей единственный совет, на который была способна.

Нефертити выразительно закатила глаза:

– Ну конечно.

Я отстранилась, чтобы еще раз взглянуть на нее:

– Разве тебе не страшно?

Она передернула плечиками:

– Не особенно.

– А Ранофер? – едва слышным шепотом спросила я.

– Мы никогда не делали ничего недозволенного.

Я окинула ее долгим взглядом.

– Мы только трогали друг друга. Я никогда… – начала Нефертити.

Я быстро кивнула. И она продолжила:

– Не то чтобы это имело значение. Самое главное – что я буду верной ему сейчас.

Она откинула голову, и ее темные волосы волной упали ей на плечи. Нефертити взглянула на свое отражение в полированной бронзе.

– Я готова. Я готова стать царицей, о чем мечтала моя мать. Она вышла за нашего отца в надежде, что однажды это приведет меня к трону, и вот это случилось.

– Откуда ты знаешь? – Я никогда не думала о первом браке отца с этой точки зрения. Я и представить себе не могла, что принцесса Митанни может захотеть выйти замуж за брата царицы, чтобы посадить своего ребенка на трон.

Нефертити встретилась со мной взглядом в зеркале.

– Об этом мне рассказывал отец.

– Так она не любила его?

– Напротив, любила, и очень сильно. Но на первом месте для нее всегда стояло будущее ее ребенка.

Она обернулась к Мерит, и взгляд ее был тверд.

– Я готова.

Глава пятая

Двадцать второе фармути

На следующее утро Нефертити подошла к моей кровати, растолкав меня после глубокого, изнурительного сна. Я быстро села на постели, испугавшись, не стряслось ли чего-нибудь.

– Что? Что случилось?

– Я занималась любовью с царем.

Протерев сонные глаза, я взглянула на ее сторону кровати. Постель была не разобрана.

– И ты провела с ним целую ночь! – Я отбросила в сторону покрывало. – Ну и как это было?

Она присела на краешек и повела своим коричневым плечиком, глядя на меня.

– Больно. Но потом привыкаешь.

Ахнув, я воскликнула:

– И сколько раз вы сделали это?

Она лукаво улыбнулась:

– Несколько.

Затем, окинув взглядом нашу комнату, она сказала:

– Мы должны немедленно переехать. Царица Египта не спит в одной постели со своей сестрой. С этого момента я буду спать только с Аменхотепом.

Я спрыгнула с кровати.

– Но ведь мы провели в Фивах всего четыре дня. А завтра в своей приемной Тия должна объявить о том, когда мы уезжаем; это может произойти уже в нынешнем месяце.

Но Нефертити пропустила мою мольбу мимо ушей.

– Распорядись, чтобы слуги упаковали твои травы. Они прекрасно смогут расти и в другой комнате.

Нефертити никому и ничего не стала говорить о нашем переезде, и мне тоже не хотелось рассказывать об этом. Отец ведь говорил, чтобы я немедленно бежала к нему при первых же признаках осложнений, но, насколько я могла судить, переезд в пределах внутреннего дворика не вызывал никаких осложнений. Кроме того, во дворце и так скоро узнают обо всем.

– Кия будет вне себя, – улыбнулась Нефертити, вихрем кружась в танце по нашим новым комнатам и указывая мимоходом на гобелены, которые, по ее разумению, следовало заменить.

– Будь осторожна с Кией, – предостерегла я. – Ее отец способен устроить нам нешуточные неприятности. А если у Кии действительно родится сын, то Панахеси станет дедушкой будущего наследника Египта.

– Я не сомневаюсь, что к концу шему^* наверняка буду беременна.

Мы обе посмотрели на ее живот. Сестра была невысокой и стройной. Так что уже к пахону^* она могла бы носить под сердцем наследника Египта.

– И мои сыновья всегда будут первыми в очереди на трон. Если я смогу зачать от Аменхотепа пятерых сыновей, наша семья получит целых пять возможностей. И только в том случае, если все мои сыновья умрут, кто-либо из сыновей Кии сможет претендовать на корону.

Я смотрела, как она взяла гребень и принялась расчесывать волосы, которые густым и черным блестящим ореолом обрамляли ее лицо. Но тут дверь в приемную отворилась и через порог шагнул Аменхотеп.

– Царица Египта и повелительница моего… – Он оборвал себя на полуслове, заметив, что в комнате нахожусь еще и я. Настроение его моментально испортилось. – О чем это вы, сестрички, сплетничаете наедине?

– О тебе, разумеется. – Нефертити раскинула руки в стороны, давая ему понять, сколь ничтожны его подозрения, и крепко обняла его. – Ну, скажи, – заговорщическим тоном произнесла она, – какие у нас новости?

Лицо фараона просветлело.

– Завтра моя мать объявит, когда мы переезжаем в Мемфис. Там мы начнем строить храмы, каких еще не видывал мир.

– Мы должны начать немедленно, – согласилась сестра. – И тогда уже скоро тебя начнут называть Аменхотеп Строитель.

– Аменхотеп Строитель… – повторил фараон, и в его глазах промелькнуло мечтательное выражение. – О Тутмосе забудут, когда увидят и поймут, что делаю я. Когда мы отправимся в Мемфис, – решительно заявил Аменхотеп, высвобождаясь из объятий Нефертити, – Майя, архитектор моего отца, должен отправиться с нами. Я напишу ему, дабы он осознал всю важность выбора, стоящего перед ним. Следовать за будущим, – изрек он уже на ходу, быстро направляясь к своим покоям, – или быть похороненным в прошлом.

Дверь за ним захлопнулась, и я посмотрела на Нефертити. Но та избегала моего взгляда. В дверь постучали, и она быстро встала, чтобы открыть ее.

– Визирь Панахеси! – радостно воскликнула она. – Входите же!

Панахеси отступил на шаг, неприятно пораженный тем, что видит ее в личной приемной царя. Но потом все-таки робко шагнул вперед, словно надеясь, что все происходящее – дурной сон, который вот-вот развеется. В голосе моей сестры не чувствовалось особой любезности, когда она осведомилась:

– Что вам нужно?

– Я пришел повидать фараона.

– Фараон занят.

– Не играй со мной, девочка. Я увижусь с ним. Я – визирь Египта, а ты – всего лишь одна из его многих жен. Хорошенько запомни это. Быть может, сейчас он сгорает от страсти к тебе, но через пару месяцев его пыл охладеет.

Я затаила дыхание, чтобы посмотреть, что станет делать Нефертити. А она резко развернулась и ушла на поиски Аменхотепа, оставив меня одну. Визирь кивнул на вторую комнату:

– Теперь это твои покои?

– Да.

– Как интересно.

Аменхотеп явился вместе с моей сестрой, и Панахеси склонился перед ним в почтительном поклоне.

– Вчера вы держались превосходно, ваше величество. – Быстро подойдя к царю, он добавил: – Теперь вам осталось лишь отплыть в Мемфис и взойти на трон.

– И подождать, пока не умрет Старший, – с жестокой откровенностью заявил Аменхотеп. – Он не видит жадности жрецов Амона.

Панахеси взглянул на Нефертити, затем покосился на меня.

– Вам не кажется, что мы могли бы поговорить об этом где-нибудь в другом месте?

Нефертити почла за благо вмешаться:

– Мой муж доверяет мне, визирь. Все, что вы хотите сказать, можете смело говорить здесь, в присутствии всех. – Она ласково улыбнулась Аменхотепу, но в глазах ее сквозило предостережение: я могу перестать любить тебя, и обожание народа исчезнет без следа. Она на миг прикоснулась к его плечу. – Разве это не правда?

Фараон кивнул:

– Конечно. Я доверяю своей супруге так же, как верю Атону.

Панахеси пришел в ярость:

– В таком случае, ваше величество, быть может, не захочет, чтобы тайные сведения стали известны более молоденьким и впечатлительным женщинам?

– Мою сестру никак нельзя назвать ни молодой, ни впечатлительной, – снисходительно заметила Нефертити. – Пожалуй, вы судите, вспоминая собственную дочь в ее возрасте?

Аменхотеп рассмеялся:

– Полноте, визирь. Что вы хотите нам сообщить?

Но теперь Панахеси окончательно растерялся.

– Я пришел лишь для того, чтобы поздравить ваше величество. – Он развернулся, чтобы уйти, но потом, словно только что припомнив что-то, добавил: – Хотя вчера многие могли жалеть о безвременной кончине вашего брата, я знаю, что ваше правление будет исполнено большей мудрости и силы.

– Кто жалел о моем брате? Кто хотел, чтобы на троне оказался Тутмос?

Панахеси все-таки удалось перехитрить Нефертити.

– Имеются некоторые влиятельные группы, мой господин, кои желали бы видеть на троне Тутмоса. Наверняка вы сами знаете об их существовании. Разумеется, как только мы переедем в Мемфис, то станет очевидным, кто отправится с нами, а кто предпочтет остаться здесь.

– Архитектор Майя поедет с нами? – требовательно спросил фараон.

– Все может быть. – Панахеси безотрадно развел руками. – Если мы сумеем разыскать его.

– А армия?

– Она разделится надвое.

Помолчав, Аменхотеп в бешенстве проговорил:

– Вы сделаете все, чтобы этот двор понял, что, когда я перееду в Мемфис, выбор у них будет невелик – или они со мной, или против меня. И лучше бы им запомнить, кто из фараонов проживет дольше!

Панахеси поклонился и направился к выходу из комнаты.

– Я сделаю все, как вы того желаете, ваше величество.

Нефертити закрыла за ним дверь, и Аменхотеп с размаху повалился в инкрустированное золотом и кожей кресло.

– А почему твой отец не подошел поздравить меня с коронацией?

– Мой отец не делает бессмысленных поздравлений. Всем известно, что боги выбрали тебя править в качестве фараона.

Аменхотеп метнул на нее взгляд из-под густых ресниц. Каким же он все-таки был еще мальчишкой. Уязвимым и не терпящим возражений.

– Тогда почему Панахеси сказал…

– Он лжет! – воскликнула Нефертити. – Неужели найдется глупец, жалеющий о временах твоего брата, когда он может служить такому фараону, как ты?

Но в глазах Аменхотепа тлели опасные искры, и он не отступил.

– Если бы мой брат не умер, сейчас ты была бы его женой.

– Я никогда бы не стала женой Тутмоса, – быстро ответила Нефертити.

Мысли царя приняли опасное направление. Аменхотеп повернулся ко мне:

– Говорят, что сестра Нефертити никогда не лжет. Твой отец когда-либо вспоминал о Тутмосе в своем доме?

Нефертити побледнела, а я медленно кивнула.

– И он рассчитывал выдать твою сестру за него замуж?

У меня достало ума понять, что если я не солгу сейчас, то Кия станет фавориткой в Мемфисе, а моя сестра превратится всего лишь в одну из многих жен царя. Аменхотеп подался вперед, и лицо его потемнело. Требовалось всего лишь одно слово лжи, чтобы изменить вечность и оставить наши имена жить в веках на славных монументах Фив. Я метнула взгляд исподлобья на Нефертити, которая ждала, что я стану делать. Затем я взглянула Аменхотепу прямо в глаза и ответила так, как хотел бы мой отец и как надеялась сейчас услышать Нефертити:

– Визирь Эйе всегда считал, что трон Египта займете вы. И моя сестра была предназначена вам, даже когда вы были совсем еще ребенком.

Аменхотеп долго в упор смотрел на меня. Наконец он прошептал:

– Это судьба, – и откинулся на спинку кресла. – Это было предопределено судьбой! Твой отец знал, что я займу трон Египта!

– Да, – прошептала Нефертити, глядя на меня.

А я с трудом проглотила комок в горле. Я только что солгала ради нее. Чтобы сохранить нашу семью, я пошла против своей совести.

Семнадцатилетний фараон Египта вскочил на ноги.

– Эйе станет великим визирем всей страны! – провозгласил он. – В Мемфисе он станет смотрителем внешних связей, и я возвышу его над остальными визирями!

Аменхотеп вновь посмотрел на меня.

– Ты можешь идти, – небрежно бросил он. – Нам с царицей надо заняться кое-какими планами.

Нефертити протянула было руку, чтобы остановить меня, но я решительно тряхнула головой и выскользнула за дверь. Глаза мои наполнились слезами, и я смахнула их тыльной стороной ладони. Я солгала царю Египта, высшему представителю Амона на земле. «Маат устыдится меня», – прошептала я вслух, но в коридорах с колоннадами не нашлось никого, кто мог бы меня услышать.

Я подумала было пойти к матери, но ведь она наверняка скажет, что я поступила правильно. Выйдя в сад, я отыскала самую дальнюю каменную скамью и уселась на нее. За то, что я наделала, боги покарают меня. Маат потребует отмщения.

– Нечасто сестра царицы выходит в сад одна.

Это был военачальник Нахтмин.

Я вновь смахнула слезы с ресниц.

– Если фараон увидит вас со мной, то будет недоволен, – строго заявила я, стараясь взять себя в руки.

– Это не имеет значения. Скоро новый фараон окажется в Мемфисе.

Я метнула на него острый взгляд:

– Разве вы не поедете с ним?

– Уедут только те, кто пожелает. Основная же часть армии останется в Фивах. – Не спрашивая разрешения, военачальник присел на скамью рядом со мной. – Итак, почему вы здесь, среди ив, и совсем одна?

На глаза у меня опять навернулись слезы. Я опозорила богов.

– Что? Какой-нибудь юноша разбил ваше сердце? – допытывался он. – Хотите, я прогоню его прочь ради вас?

Несмотря ни на что, я рассмеялась.

– Юноши не интересуют меня, – сказала я.

Мы немного посидели молча.

– И все-таки почему вы плачете?

– Я солгала, – прошептала я.

Военачальник окинул меня внимательным взором, и уголки его губ дрогнули в улыбке:

– И только-то?

– Для вас это может быть пустяк, но для меня это значит очень много. Я еще никогда не лгала.

– Никогда? Даже про разбитую тарелку или найденное чужое ожерелье?

– Нет. Во всяком случае, с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы понимать законы Маат.

Нахтмин ничего не сказал, и я подумала, что кажусь ему сущим ребенком, ему, человеку, видевшему войну и кровопролитие.

– Не обращайте на меня внимания, – пролепетала я.

– Это невозможно, – серьезно ответил он. – Вы дорожите правдой. И солгали только сейчас.

Я ничего не ответила.

– Все будет хорошо, я сохраню вашу тайну.

Я вскочила на ноги, изрядно рассердившись:

– Мне не следовало говорить вам ничего подобного!

– Вы полагаете, что, солгав, потеряли мое уважение? – Он ласково рассмеялся. – Да весь двор Египта только на лжи и держится. Вы сами увидите это в Мемфисе.

– В таком случае я лучше закрою глаза, – совсем уж по-детски упрямо заявила я.

– И вам же будет хуже. Лучше держать их широко открытыми, госпожа. От этого зависит жизнь вашего отца.

– Откуда вы знаете, от чего зависит жизнь моего отца?

– Ну если уж вы не сумеете сохранить холодную голову на плечах, то кому еще это удастся? Вашей красавице-сестре? Фараону Аменхотепу Младшему? Они будут слишком заняты строительством гробниц и храмов, – ответил Нахтмин. Он на мгновение задумался и добавил: – Быть может, они даже распустят жречество, чтобы прибрать к рукам золото, которым оно владеет.

Должно быть, я выглядела потрясенной до глубины души, потому что военачальник поинтересовался:

– Неужели вы полагаете, что ваша семья – единственная, которая видит все это? От молодого фараона разбегается все его окружение. Если жрецы Амона падут, та же судьба ждет и прочих состоятельных мужей, – произнес он пророчески.

– Моя сестра не имеет к этому никакого отношения, – твердо заявила я и зашагала обратно ко дворцу. Мне не понравилось, что он счел мою семью вовлеченной в планы Аменхотепа. Но он последовал за мною, не отставая ни на шаг.

– Я оскорбил вас, госпожа?

– Да, оскорбили.

– Прошу прощения. В будущем я буду осторожнее. В конце концов, вы станете одной из самых опасных женщин при дворе.

Я замерла на месте как вкопанная.

– Вы будете посвящены в тайны, за владение которыми жрецы и визири платят шпионам очень приличные суммы.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Информация, госпожа Мутноджмет, – сказал он, поворачивая в сторону конюшни.

– И на что же, по-вашему, способна информация? – крикнула я ему вслед.

– В дурных руках, – бросил он, не оборачиваясь, – она способна на что угодно.

***

В ту ночь я готовилась ко сну в комнате, соседней с личной опочивальней царя, зная, что за дверью находится моя сестра, и понимая, что никак не смогу окликнуть ее. Я оглядела свои расставленные на подоконнике горшки с растениями, которые пережили сначала путешествие сюда из Ахмима, а потом и переселение из соседней комнаты. Завтра царица объявит дату нашего переезда в Мемфис, и растениям предстоит еще одно перемещение.

Когда Ипу пришла раздеть меня, то сразу же заметила мое вытянутое лицо и прищелкнула языком:

– Что случилось, госпожа?

Я пожала плечами, словно дело было исключительно пустяковым.

– Вы скучаете по дому, – догадалась она, и я кивнула.

Она сняла с меня через голову облегающее платье, и я надела чистое, после чего я послушно присела на край кровати, чтобы она могла заплести мои волосы.

– А ты разве никогда не скучаешь по дому? – тихо поинтересовалась я.

– Только когда думаю о своих братьях. – Она улыбнулась. – Я росла вместе с семерыми братьями. Вот почему я так хорошо нахожу общий язык с мужчинами.

Я расхохоталась:

– Ты находишь общий язык со всеми. Я видела тебя на празднестве. Во всех Фивах не сыскать того, с кем бы ты не была знакома.

Она небрежно повела плечом, но отрицать не стала.

– Так мы все живем в Эль-Файюме. В дружбе друг с другом.

– Значит, ты родилась неподалеку от озера Мерур?

Она кивнула:

– В маленькой земледельческой деревушке между озером и Нилом.

Она принялась живописать огромные пространства глинистой почвы, переходящие на горизонте в поросшие зеленью холмы. И виноградники, растущие там и сям по берегам сине-зеленого Нила.

– Во всем Египте не найти лучшего места для садоводства, сбора зерновых или выращивания папируса.

– И чем же занималась твоя семья? – поинтересовалась я.

– Мой отец был личным поставщиком вина для фараона.

– И ты оставила его виноградники ради работы во дворце?

– Только после его смерти. Мне было двенадцать, и я была младшей из пяти дочерей и семи сыновей. Мать не особенно нуждалась во мне, зато я унаследовала ее умение в обращении с красками.

Я принялась рассматривать ее густо подведенные глаза в висящем над нашими головами зеркале, на широкие мазки малахита, которые почему-то не расплывались на солнце.

– Старший нашел для меня место в качестве служанки царицы. В конце концов я стала ее любимицей.

А теперь царица подарила ее мне. Думая о тете, я вспомнила многие ее бескорыстные поступки, прежде остававшиеся незамеченными. Но вот ее сын, эгоист до мозга костей, готов был безрассудно растранжирить ее доброту.

– Жизнь во дворце куда легче и лучше, чем на виноградниках, – продолжала Ипу. – В городе женщина всегда может приобрести все, что ей нужно… – Она размякла от восторженных и благодарных мыслей. – Сурьму, духи, настоящие парики, экзотические блюда. По Нилу идут суда и останавливаются в Фивах. А вот в Эль-Файюме отродясь не бросал якорь ни один корабль.

Я вздохнула, когда она принесла мне платье и льняные чулки. Никаких кораблей. Никаких толп народа. Никакой политики. Одни только сады. Надев шлепанцы, я устроилась подле жаровни. Ипу осталась стоять, и я указала ей на стул.

– Скажи мне, Ипу, – я понизила голос, хотя Нефертити никак не могла меня услышать, – что говорят во дворце?

Ипу просияла. Она попала в свою стихию.

– Вы имеете в виду, о вас, госпожа?

Я покраснела:

– О моей сестре и царе.

Она выразительно приподняла брови и сдержанно проговорила:

– Ага… Я слыхала, что новый фараон – очень своеволен и упрям.

Я подалась вперед:

– А еще?

Ипу опасливо оглянулась на дверь, ведущую в приемную и личные покои царя за нею.

– И что новая царица очень красива. Другие слуги называют ее Неферет, Красавицей.

– А Мемфис? – продолжала я расспросы. – Слугам уже сообщили, когда готовиться к путешествию?

– О! – На щеках у Ипу заиграли ямочки. – Вот что вас интересует!

Она подалась ко мне, и темные волосы каскадом обрушились ей на плечи. Она была красивой молодой женщиной и хорошо сложена; парик ее щедро украшали фаянсовые бисерины, а на веках лежали блестящие малахитовые тени.

– Царица Тия заказала сегодня три новых паланкина, а главный конюший заявил, что были куплены еще шесть новых лошадей.

Я откинулась на спинку стула.

– И когда же они будут готовы?

– Через шесть дней.

***

На следующий день меня загодя пригласили в Зал приемов, еще до того, как его заполонили придворные, желающие услышать об отъезде Аменхотепа в Мемфис. Едва я вошла в двойные двери, как мое внимание привлек целый лес колонн в виде закрытых бутонов папируса, буквально выросших на приподнятом и ярко раскрашенном возвышении. Когда я подошла к позолоченным тронам, закрытые почки на вершинах колонн медленно раскрылись, а последние две превратились в искусно вырезанные цветы, символизирующие, как я решила, широко распахнутые руки фараона для объятия всего народа Египта.

В Зале приемов, на специальном помосте для тронов, находились только Тия и мой отец; они сидели на скамье из черного дерева, а между ними были разложены свитки папируса. Ниже помоста виднелись изображения связанных пленников, хеттов и нубийцев, так что фараон, поднимаясь к трону, неизбежно попирал бы ногами своих поверженных врагов.

– Ваше величество. – Я поклонилась. – Папа.

Царица Тия даже не соблаговолила предложить мне присесть. – Твоя сестра переселилась в личные покои моего сына. – Лицо ее было непроницаемым, и я ответила, тщательно подбирая слова:

– Да. Она очаровала нового царя, ваше величество.

– Она очаровала весь дворец, – поправила меня царица Тия. – Слуги только о ней и говорят.

Я вспомнила, как Ипу назвала мою сестру Неферет, как и то, что сказал мне военачальник Нахтмин.

– Она красива и бесстрашна, ваше величество, но при этом верна и преданна.

Царица пристально разглядывала меня.

– Верна – да, вот только кому?

Мой отец прокашлялся:

– Мы хотим знать, что было сказано за завтраком сегодня утром.

Только теперь я сообразила, что происходит, – меня используют в качестве шпионки. Неловко переступив с ноги на ногу, я ответила:

– Они еще не завтракали. Слуги накрыли подносы с едой в приемной, но после того, как я поела, блюда унесли.

– Чем же они занимались в таком случае? – настойчиво поинтересовалась царица.

Я заколебалась, и отец строго проговорил:

– Мы должны знать такие вещи, Мутноджмет. Если об этом не узнаем мы, то непременно узнает кто-нибудь другой.

«Например, Панахеси», – подумала я и сказала:

– Они планировали возведение храмов в честь Атона.

Эйе быстро спросил:

– Рисовали схемы?

Я кивнула.

Повернувшись к сестре, он поспешно проговорил:

– Пока Старший жив, Аменхотеп ничего не сможет сделать. У него нет ни золота, ни ресурсов, необходимых для возведения храмов. Это всего лишь пустые разговоры…

– Опасные разговоры! – вспылила царица. – Которые будут продолжаться до тех пор, пока он не станет фараоном Верхнего Египта.

– Но к тому времени он поймет, что править без поддержки жрецов – не так-то легко. Без их золота он даже не сможет собрать армию. Ни один фараон не может установить единоличное правление.

– Мой сын думает, что сможет. Он полагает, что способен бросить вызов богам и возвысить Атона надо всеми, даже над Озирисом. Даже над Ра. Предполагалось, что твоя дочь сумеет заставить его передумать…

– Она так и сделает…

– Она слишком своевольна и амбициозна! – выкрикнула царица. Выйдя на балкон, она отчаянно вцепилась пальцами в перила. – Пожалуй, я совершила ошибку, выбрав в старшие жены не ту дочь, – сказала она.

Отец оглянулся на меня, но прочесть по его лицу, о чем он думает, я не смогла.

– Отправь его в Мемфис, – предложил он. – Там он быстро поймет, что противиться воле Маат себе дороже.

В полдень в Зале приемов царица возвестила о том, что двор фараона Нижнего Египта отправляется в Мемфис. В путь мы должны были выступить двадцать восьмого фармути. До отъезда оставалось пять дней.