Текст книги "Очертания последнего берега. Стихи"

Среда. Майнц – Долина Рейна – Кобленц[46]46
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Очевидная двойственность одиночества. Я смотрю на стариков, сидящих за столиком, их минимум десять. Можно от нечего делать их сосчитать, но я уверен, что их минимум десять. Ох! Если б только я мог улететь на небо, улететь на небо сию же минуту! Они говорят все cразу, производя какофонию непонятных звуков, где можно различить лишь отдельные жеваные слоги, словно выгрызаемые зубами. Господи! Как же трудно примириться с миром!..

Я сосчитал. Их двенадцать. Как апостолов. А официант, надо думать, Христос?

Не купить ли мне футболку Jesus?

“Бывают мгновения, когда буквально слышишь…”[47]47
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Бывают мгновения, когда буквально слышишь насмешливое шуршание времени, ускользающего среди тишины и уюта,

И смерть опережает нас по очкам.

Становится скучно, и соглашаешься ненадолго отвлечься от главного, сделать какое-то нудное, но необходимое дело, считая, что оно займет три минуты, А после с тоской замечаешь, что два часа улетучились почему-то.

Время безжалостно к нам.

Иногда вечерами кажется, будто день пролетел за четверть часа, и, естественно, начинаешь думать о возрасте, торопиться,

Пытаешься блефовать, чтобы разом наверстать полгода, и не находишь ничего лучше, как опять исписать страницу,

Потому что – за вычетом редких моментов истории и нескольких личностей, чьи имена нам известны из книг, —

Лучший способ обыгрывать время – не пытаться прожить в нем сполна, ловя каждый миг.

Место, где наши поступки вписываются в гармонию мира, где они волшебно последовательны и свободны от противоречий,

Где все наши “я” дружно шествуют рядом без раздоров и драм,

Где правит абсолют, где идеалы вечны,

Походка – танец, а слова – псалом,

Не существует на земле.

Но мы туда идем.

Тело абсолютной идентичности[48]48
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Дом Бога похож на взрытый кротом бугорок,

Там много ходов,

Галерей, куда телу протиснуться трудно;

Но внутри этот дом безнадежно пустой.

Небесный Иерусалим существует и здесь, на земле,

В глазах некоторых женщин;

Сперва происходит отладка, что-то вроде

синхронизации приемных устройств

и установки соединения,

Потом взгляды тонут и отражаются в чем-то

невероятно чудесном, несущем спасение,

Которое есть Другой и Единый,

Пространство и неподвижная точка.

Отринув время, мы оказываемся в царстве

идентичности – путь как будто недлинный.

В центре Господнего Храма есть комната

с побеленными стенами и низеньким потолком;

Посредине стоит алтарь.

Те, кто сюда попадает, бывают сначала удивлены

атмосферой пустоты и безмолвия,

которыми проникаешься понемногу;

Почему пуст алтарь?

Разве так надлежит являть себя Богу?

И лишь после многих дней, после многих ночей

бдения и созерцания

В центре пространства вдруг проступает нечто,

подобное солнцу, обретающему очертания,

Нечто такое, что стягивает пространство

и организует его, как ядро,

Центральная точка, вокруг которой

формируется мир и воплощает себя

в потрясающем топологическом переплетении,

Точка, продолжительное созерцание которой

готовит душу к скачку в абсолютную идентичность,

недосягаемую для изменения.

Названия для этой точки нет ни в одном языке,

но она источает радость, свет и добро.

“Мир выглядит, как никогда, однородным и прочным…”[49]49
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Мир выглядит, как никогда, однородным и прочным. Девятичасовое солнце медленно и полого струится по улице; старинные и современные здания соседствуют довольно беззлобно. Я, частица человечества, сижу на скамейке. Парк совсем недавно обновили; фонтан вот установили. На этой скамейке сидя, я думаю о человеческом виде и ощущаю себя гуманным; сижу гуманно напротив фонтана.

Фонтан современный: вода течет между серыми полусферами, падает медленно с одной на другую. Между ними она могла бы только сочиться, но архитектор придумал хитрей: сначала вода заполняет неторопливо верхние полусферы; когда они переполняются, она тихонько капает в нижние; через какое-то время – его промежутки кажутся мне неравными – всё разом опустошается. Потом вода наливается снова, и процесс повто ряется.

Может быть, перед нами метафора жизни? Сомневаюсь. Скорей, архитектор хотел инсценировать свое представление о вечном движении. Не он первый, не он последний.

Пятница, 11 марта. 18 час. 15 мин. Саорж[50]50
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Лежу в гостинице; мышцы мои отдыхают после ходьбы; они слегка горят, но это приятно.

Не могу я как человек западный, сентиментальный, спонтанный, по-настоящему принять для себя буддизм (со всем, что буддизм включает в себя: с этим упорным исследованием тела, направляемым разумом; упорным, почти научным исследованием тела, его реакций и использованием этих реакций в мистическом поиске и в быту).

Иначе говоря, я остаюсь романтиком, зачарованным идеей полета (полета чистого, духовного, с телом никак не связанного). Я чту целомудрие, святость, невинность; верю в слезный дар и молитву сердца. В буддизме все более разумно, более целесообразно; однако я не в состоянии проникнуться им.

Я лежу на кровати, мышцы мои отдыхают; и я чувствую, что готов, как в юные годы, изливать душу до бесконечности.

“Я как мальчик без права на слезы и ласки…”[51]51
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Я как мальчик без права на слезы и ласки;

Уведи меня в царство хороших людей,

Уведи меня в ночь, покажи мне, как в сказке,

Мир с другими созданьями, чудо содей.

Я надеждой живу, вековой, первобытной,

Как те старые негры, что дома – князья:

Подметают метро с непонятной улыбкой —

Одиноки, как я, безмятежны, как я.

“И правда, этот мир, где дышим тяжело…”[52]52
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]

И правда, этот мир, где дышим тяжело,

Внушает нам лишь злость, до дрожи отвращенья,

Желание сбежать, без права возвращенья.

Нас больше не прельстит букет газетных слов.

Нам вновь бы обрести исконный отчий дом,

Крылом архангела заботливо укрытый,

И жить моралью странной, позабытой,

Что освящала жизнь – до смерти, день за днем.

Нам нужно что-нибудь, что нежность утолит,

Нам нужно что-нибудь, похожее на верность,

Что сможет превзойти собою эфемерность.

Нам больше не прожить от вечности вдали.

Бульвар Пастера. Вторая половина дня[53]53
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]

Голубые глаза, туристический вид.

Это немцы об обществе спорят за пивом.

Их Ach so с разных столиков сразу летит

В теплый воздух живой со словесным приливом.

Слева химики дружно воркуют за пищей:

“Технологии новые синтез продвинут!”

Всем от химии радостно, грустно от виршей.

Хорошо бы прийти нам к науке единой.

Эти цепи молекул, философия “я”

И абсурдная жизнь архитекторов модных…

Разлагается общество, секты – свободны.

Может, лучше восславим монарха, друзья?

“Сгусток крови, злобы сгусток…”[54]54
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]

Сгусток крови, злобы сгусток.

Это люди, говоришь?

Это люди, кроме шуток.

Ночь упала на Париж.

А в обманчивой лазури

Две ракеты повстречались.

Старичок, слегка прищурясь,

Древний коготь изучает.

Динозавры, динозавры

С неразумными глазами,

Тоже бились вы бесславно,

По болотам замерзая?

Было ль время добрых истин,

Был ли гармоничный век?

Отчего, скажите, в жизни

Так страдает человек?

“В Мохаве, выжженной, безбрежной…”[55]55
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]

В Мохаве, выжженной, безбрежной,

Рос двухтысячелетний кактус,

Как бог-хранитель безмятежный;

Сквозь лаву он пробился как-то.

В день равноденствия, весной,

В канун глобальных потрясений,

Идут индейцы в час ночной

Пред кактусом склонить колени.

И ночь горит от их заклятий,

Дрожащих, как язык змеи, —

Всё, чтобы Время в результате

Желаньям подчинить своим,

Чтоб убедить его свернуть

С пути, замкнуть свои извивы.

Настанет день когда-нибудь,

Когда над Временем красиво

Захлопнет крепкие замки

Архитектура их стенаний.

И станем мы легки, легки…

И Вечность снова будет с нами.

IV

Вариация 49: Последнее путешествие[56]56
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Треугольник стальной режет воздух над миром;

Самолет застывает. О странный десант!

Высота восемь тысяч. Встают пассажиры

И выходят. Под ними безмолвие Анд.

А в разреженном воздухе видно, как смерчи,

Завиваясь в спираль,

Поднимаются снизу предвестием смерти,

И туманится даль.

Наши взгляды встречаются, ищут ответа,

Но молчит пустота;

Неживой белизной наши руки одеты

И сверканием льда.

`Сантьяго (Чили), 11 декабря

Сжимающее отображение[57]57
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]

А когда-нибудь, в час окончания ночи,

Когда ширится небо лазурью проточин,

Я уйду, я безмолвно тогда удалюсь,

Я с полярным сияньем привычно сольюсь,

Я исчезну без ведома прочих.

Проскользит моя поступь путем потайным —

Обычным на первый взгляд.

Лабиринты и петли. Они не страшны.

Припомню свой путь наугад.

Это тихое утро наполнит покой.

Без веселья и скорби пойду я легко.

Каждый шаг нежным светом окутан

Зимних зорь, их улыбкой, уютом.

В это тихое утро уйду далеко.

В окруженье нельзя ничего разузнать.

“Он в отъезде”, – распустят слушок.

Через несколько дней разразится война,

И конфликт поползет на Восток.

“Деревья словно ткали облака…”[58]58
  Перевод Михаила Яснова


[Закрыть]

Деревья словно ткали облака,

Ажурность придавая без конца им;

Вдруг, как перед грозой, все расплылось слегка,

И стал, как мрамор, небосвод непроницаем.

Религиозное призвание[59]59
  Перевод Натальи Шаховской


[Закрыть]

Я в туннеле со скальными стенами. Рядом,

Слева, некто с глазами без век. Он не сводит

Их с меня; утверждает, что горд и свободен.

Вдалеке, дальше некуда, шум водопада.

Вот последний привал, где гора на исходе.

Тот, другой, он исчез. Дальше двинусь один.

Здесь базальтовый пласт начинается вроде.

Мерзну. Вспомнились ирисы светлых долин.

Утром воздух был солон, и явственно смог

Ощутить я двойное присутствие чье-то.

Вился след по земле – он глубок был и четок,

Словно вытравлен культа былого виток.

“Дворец небес, мираж…”[60]60
  Перевод Михаила Яснова


[Закрыть]

Дворец небес, мираж. Мы плыли наугад

В омытые слезой просторы.

Лазурь скользила ввысь – точь-в-точь аэростат.

И клацали затворы.

Переход[61]61
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]I

Облака и дожди шаткий воздух полощут.

Серо. Зелено. Ветер с небес до земли.

Растворяется мир. Остальное – на ощупь.

И дрожит на пруду отражение лип.

Чтобы к смерти морской подобраться неспешно,

Нам пришлось пересечь жар белесых пустынь.

Мы зловещих пучин избежали, конечно,

А оттуда, из тьмы, улыбались коты.

Но желанья отнюдь умирать не хотели.

А те двое из Бирмы, что были средь нас,

По орбите под знак Скорпиона летели,

Исказили их лица оскалы гримас.

Мы в пути по суровым горам Козерога,

В нашей памяти пляшут ушедших тела;

Через темный Фангорн пролегала дорога.

Наважденье лесная лепнина сняла.

И немногие все же достигли порога…

II

Это плоскость наклонная в зыбком тумане;

Солнце косо лучи раскидало вокруг.

Все в асфальте, в бетоне, как будто на плане,

Но не властны здесь больше законы наук.

Это крайняя точка пути индивида;

Единицы прошли сквозь Врата Облаков.

И в момент перехода страданий не выдав,

Улыбались спокойно и будто легко.

Прах земной облучают астральные токи

Из массива волений – алхимии плод —

И струятся послушным теченьем широким

В океанскую тайну Чернеющих Вод.

Дымка тонкая мягко, беззвучно клубится

В глубине мирозданья.

Миллиард становлений, стремящихся слиться.

Моря дыханье.

В конце белизны[62]62
  Перевод Михаила Яснова


[Закрыть]I

В конце наступит снежное утро:

Вокзальчик, горстка народа.

Коричневый труп собачонки – будто

Метафора: нет исхода.

В конце белизны откроется смерть,

Исчезновенье тел.

Я завершаю свою круговерть,

Рассвет безжизнен и бел.

Почва – как каменный рот: ни слова.

Я завершаю путь.

Черные губы земли готовы

Меня, как слюну, втянуть.

II

Рассвет возвращается, почва дымит.

Я умер – итог таков.

Солнце сквозит, и туман размыт,

И светел край облаков.

Родится снова то, что светло,

И то, чья сущность темна.

И все опять возродится сполна,

Включая добро и зло.

И в светлой тиши возвестит тишина,

Что стадо скотов пришло.

Умеют друг друга терзать скоты

И собираться в орды,

Скоты, у которых не пасти и морды,

А руки, лица и рты,

И дорого все, что воняет кровью,

Их клыкастому поголовью;

Кровь в их венах кипит впотьмах,

Кровь, несущая страх и крах.

И рассыпаются камни в прах.

Вокзал в Ивелине[63]63
  Перевод Юлии Покровской


[Закрыть]

Вокзал в Ивелине. Всерьез

Война сюда не докатилась.

На перроне мочился пес.

Поездная бригада молилась.

Спальных вагонов металл

В траву уходил, как в воду.

Слепой носки продавал

И относился к сброду.

Взрыв – и надежда вышла

Из города. Гарь и тление.

Мы были слабыми слишком

(Проблема всего поколения).

Солнце тонет лужицей белой

На горизонте, где купероз.[64]64
  Нарушение микроциркуляции крови, характеризующееся появлением на коже красной сосудистой сетки.


[Закрыть]

Больше не верю оценкам угроз:

Будущее окаменело.

“И смысл вещей подрастворен…”[65]65
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]

И смысл вещей подрастворен

В послеполуденной субботе.

Ты к сладостной, густой дремоте

Своим артрозом пригвожден.

Тогда исчезновенье шпал

Осуществится между рельсов,

Опередив дождливый шквал;

Воспоминания воскреснут.

Я думаю о позывных

У пруда. Помню мутновато:

В реальном мире, не в иных,

Я жил давным-давно. Когда-то.

Клубный отель 2[66]66
  Перевод Юлии Покровской


[Закрыть]

Утреннего солнца колыханье

На воде бассейна неживой.

Понедельник. Новые желанья.

Воздух, сильно пахнущий мочой.

Рядом детские, должно быть, клубы —

В сломанных игрушках весь газон.

И старик-тунисец, разозлен,

Огрызается, не пряча зубы.

В этот курс общения я был

Вписан и включен на две недели.

Ночи длились долго, как туннели,

Озверев, из них я выходил.

Понедельник, утро, жизни рвенье…

Равнодушных пепельниц черед

Отмечает каждый мой проход

В центре зон, удобных для общенья.

“О, отупенье, милосердная завеса!..”[67]67
  Перевод Михаила Яснова


[Закрыть]

О, отупенье, милосердная завеса!

Дома я вижу в синей оболочке,

Лужайки зыбкие стерильные цветочки —

Я псина раненая, я уборщик леса.

Я круг спасательный, держащий на воде

Ребенка мертвого, я продранный башмак,

Я черная дыра, миг пробужденья, знак

Сиюминутного, я ветер – я везде.

Всему есть место, все свою имеет цену,

Но нет надежных и просчитанных путей,

Чтоб просветления достичь в душе своей;

А белый занавес уже скользит на сцену.

Дорога[68]68
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]

Ряд мачт четвертовал небесный свод наклонно.

К шоссе тянулся свет фонарного стекла.

На женщин я смотрел и каждую желал,

Их приоткрытых губ темнели полигоны.

Нет, мне не обрести уверенности сонной,

Что я любим навек, что не поставлен срок.

Мой краток будет путь, неверен и жесток,

От безразличия и счастья удаленный…

Тропических цветов на окнах одеянья.

Фемины мимо шли, не заходили в бар.

В тоннеле всех ночей надежда так груба,

А между женских ног все залито сияньем.

Вероника[69]69
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Весь дом был розовый, а ставни голубые,

Я видел в темноте тебя, твое лицо,

Я нервно ждал зари, как будто бы впервые;

Луна скользила вниз, в туманное кольцо.

Чертила ты рукой в пространстве круг незримый,

Где мог я двигаться и жизнь вершить свою;

Я шел, я полз к тебе, такой недостижимой,

Как умирающий ползет к небытию.

Внезапный белый взрыв все изменил в мгновенье,

Над новым царством встал диск солнца, спáла тьма;

Повеяло теплом, а день был воскресенье,

И в воздухе плыла гармония псалма.

Был странно ласковым твой взгляд, в ответ на это

От счастья в конуре я завилял хвостом.

Какой чудесный сон, и вправду полный света:

Хозяйкой ты была, а я послушным псом.

Девушка[70]70
  Перевод Натальи Шаховской


[Закрыть]

Черноволосая и с тонкими губами:

Ее мы знаем все, хоть не встречали, кроме

Как в снах. Она у нас во вспоротой утробе

Пульсирующий ком кишок клюет перстами.

Первобытный сад[71]71
  Перевод Ильи Кормильцева


[Закрыть]

Мы покинули сад через заросли влажных хвощей,

И предстала нам светлой и радостной сущность вещей.

По пустынной дороге шагали мы в мир наугад,

И цедило нам солнце лучи сквозь решетки оград.

Молчаливые змейки скользили у нас из-под ног,

Был печален твой взгляд предвкушением новых дорог,

Первобытный растительный хаос охватывал нас,

И цветы выставляли свои лепестки напоказ.

Беспокойные твари, мы бродим в эдемском саду,

И страдаем, и мучимся болью у всех на виду,

О единстве, утраченном нами, не в силах забыть.

Мы живем, существуем, нам вечными хочется быть.

Но однажды и нас вместе с гнусною этой травой

Смерть, настигнув коварно, накроет навек с головой.

Среди райского сада мы падалью ляжем в кустах,

И распустятся розы на наших истлевших костях.

“Ночь оставляет следы…”[72]72
  Перевод Натальи Шаховской


[Закрыть]

Ночь оставляет следы.

Светит звезда, одинока,

Для далеких предуготовлена евхаристий.

Судьбы недоуменно сбиваются вместе,

Недвижимы.

Мы, я знаю, идем к какому-то странному утру.

Исчезновение[73]73
  Перевод Юлии Покровской


[Закрыть]

По городу идем, и взгляд встречаем взглядом,

Присутствие свое лишь этим выдавая.

Безмолвие растет, неделю закрывая.

К задворкам подойдя вокзальным, бродим рядом.

За шириной одежд мы прячем немощь тела,

И к вечеру мы все почти что недвижимы,

А души так у нас малы и полуживы,

Что, встрепенувшись чуть, опять замрут несмело.

Легенда наша в том, что жили мы на свете,

И город возведен был нашими руками,

Боролись долго мы со всякими врагами,

Но высохли потом, предав нас, руки эти.

Нам дрейфовать пришлось, оставив все стремленья,

Жизнь мимо нас прошла, и, охладив, забыла.

Мы видим: наша плоть стирается, как мыло…

И только data[74]74
  Данные (англ.)


[Закрыть] вдруг всплывают в поле зренья.

“Свекольные поля, по склонам восходя…”[75]75
  Перевод Михаила Яснова


[Закрыть]

Свекольные поля, по склонам восходя,

Мерцали. Мы себе казались чужаками.

Как подаяние, был тихий шум дождя,

И пар дыхания плыл поутру над нами

Неясным символом…

Был темен наш удел,

Предвестье застилало дали.

Цивилизация дымилась грудой тел.

Мы это знали.

“Дорога под гору вела…”[76]76
  Перевод Михаила Яснова


[Закрыть]

Дорога под гору вела —

Большие ящерицы рядом

Своим отсутствующим взглядом

Просвечивали нам тела.

Жила под нашей мертвой кожей

Сеть нервов, как клубок корней.

Я вверился судьбе своей,

В Благую Весть я верил тоже.

И в размышленье одиноком

Терял спасительную нить.

Так суждено ль в бессмертье быть

И мне монархом или богом?

“Спокойно ждали мы, одни на белой трассе…”[77]77
  Перевод Екатерины Белавиной


[Закрыть]

Спокойно ждали мы, одни на белой трассе;

Малиец прихватил в дорогу скудный скарб,

За счастьем ехал он, подальше от песка

Пустынь. А я вдруг счел, что мой реванш напрасен.

От облаков и их бесстрастья

Лишь одиночество и думы.

Теряем возраст в одночасье

И набираем высоту мы.

Когда исчезнет плен тактильных ощущений,

Мы будем сведены к самим себе, друг мой.

К пределу мы пойдем. И тяжкий страх немой

Недвижностью скует и руки, и колени.

А море плоское. И тает

Навек желанье жить любое.

Вдали от солнца и от тайн

Я устремляюсь за тобою.

Смысл борьбы

I

“День ширится, растет, на город пав лавиной…”[78]78
  Перевод Юлии Покровской


[Закрыть]

День ширится, растет, на город пав лавиной,

Мы пережили ночь, но легче нам не стало.

Я слышу шорох шин и шум неуловимый

Общественной возни. И мне здесь быть пристало.

День состоится все ж. С безумной быстротою

Границы обведет воздушное лекало:

Тут бытие, там боль – твердеющей чертою.

Но плоть, однако, плоть, как банный лист, пристала.

Мы пережили страх, желанья, цепь ошибок,

Но детская мечта светить нам перестала.

И мало что стоит за широтой улыбок —

Мы пленники своей прозрачности усталой.

“Те дни, когда гнетет нас плоть, пугая бездной…”[79]79
  Перевод Юлии Покровской


[Закрыть]

Те дни, когда гнетет нас плоть, пугая бездной,

Когда весь мир застыл, как тот цементный блок,

Дни без любви, без мук, где страсти – под замок,

Почти божественны, настолько бесполезны.

На пастбищах глухих, среди лесных полян,

И в городских домах, и под огнем рекламы —

Везде мы познаем суть истины упрямой:

Мир существует, он нам в ощущеньях дан.

У особей людских есть внутренности, члены,

Единство же частей недолговечно тут,

И люди взаперти в своих ячейках ждут

Немой команды “взлет”, чтоб вырваться из плена.

Их сторож в сумерках предпочитает жить,

И у него с собой есть все ключи на случай.

Вмиг пепел пленников рассеется летучий,

И хватит двух минут, чтоб камеру помыть.

Вечер[80]80
  Перевод Юлии Покровской


[Закрыть]

Что ни начни – тупик. Буксуешь то и дело.

Вернуться хочется обратно с полпути,

Лежать не двигаясь, лишь в боль свою вползти —

Так о себе теперь напоминает тело.

Снаружи – день, теплынь, все небо ярко-сине,

И юность крутится, словить свой шанс должна.

На праздники ее всегда зовет весна,

А ты не приглашен. Вокруг тебя – пустыня.

Плоть одинокая – мучительное бремя;

Земная жизнь свое исчерпывает время.

Стучит с отчаянной натугой твой мотор,

Но не справляется с густой тяжелой кровью,

Как занимаются, ты позабыл, любовью.

И ночь обрушилась, как смертный приговор.

Безработный[81]81
  Перевод Ирины Кузнецовой


[Закрыть]

Бреду по улицам, от лиц в глазах пестро,

Но город на меня глядит как на чужого.

Осточертело мне воздушное метро;

За много дней ни с кем я не сказал ни слова.

О, эти вечера, когда придешь к себе

Из службы занятости. Всё без измененья.

Но, если не живешь, стареешь, как и все.

Чем за жилье платить? Спит лето. Нет решенья.

А там и осень, как гангрена, подползет,

Вот-вот закончится и право на пособье;

Мысль только о деньгах. Она буравит, жжет.

И ты совсем один. Все смотрят исподлобья.

Прозрачною стеной от прочих отделён,

Ты наблюдаешь па беззвучного балета —

У них-то жизнь идет… Зима, второй сезон.

Быть может, и тебя ждет будущее где-то.

“Он бредет через город, возвращаясь в свой дом…”[82]82
  Перевод Ильи Кормильцева


[Закрыть]

Он бредет через город, возвращаясь в свой дом;

Холодает, и ветер лезет за воротник.

Он от женского тела почти что отвык.

Мимо люди проходят, обдавая теплом.

Он бредет через город, равнодушный мертвец,

Изучает прохожих, как читает роман,

Где интрига скрывает очевидный обман —

Что любого ждет, в сущности, тот же конец.

Вот он код свой набрал, дверь подъезда открыл

И холодные пальцы положил на виски.

Очевидно, спасенья не найти от тоски.

Даже радио слушать – и то нету сил.

Он один в этом мире, как ты или я.

Ночь – бездушных вещей позаброшенный склад,

Под холодной поверхностью прячется ад.

Он бредет через ночь, ищет смысл бытия.