Текст книги "Принцесса из рода Борджиа"

Глава 14
СИКСТ V

– Господин герцог де Гиз, – продолжал римский папа, – напомнил вам, что в ранней молодости я пас свиней. Действительно, хозяин, у которого я был в услужении, считал, что я столь слаб умом и столь мало способен, что мне нельзя доверить даже коров. Он заставил меня пасти свиней. Именно с ними, дочь моя, я научился руководить людьми…

Сикст V на мгновение задумался.

– Став священником, – продолжал он, словно говоря с самим собой, – а затем и кардиналом, я убедился, что люди – это свиньи, которых надо подгонять ударами хлыста. Когда умер Григорий XIII и встал вопрос о том, кто его заменит, я вдруг вспомнил, как один из боровов, которых я пас в деревне Гротт-а-Мар, подчинил себе все стадо. Он вовсе не был самым сильным в стаде. Напротив, он старался быть незаметным и даже прикидывался слабым, но, пока остальные дрались, он занимал лучшее место. А когда его хотели оттуда прогнать, он так страшно скалил зубы, что никто не осмеливался приблизиться к нему. Вот так я и стал папой, дочь моя!

Он добродушно посмеивался, потирая руки.

– Хотите знать, как меня звали кардиналы конклава? Они меня называли ослом… Да, дочь моя, вьючным ослом. Именно поэтому они меня и избрали… И потом, они думали, что я скоро умру, ведь я был слаб и сгорблен. Судите сами, как они ужаснулись, когда после избрания я вдруг выпрямился!.. Это была хорошая шутка, дочь моя. Один лишь Каэтан разгадал меня: «Клянусь кровью Христовой, – вскричал он, – осел, наклонив голову, искал на земле ключи Святого Петра!..» Поэтому я люблю Каэтана. Ваш Гиз – трус, сударыня! Ваш Гиз – боров!

Сикст V поудобнее устроился в кресле и проворчал:

– Боров…

Он говорил без гнева, без обиды и даже без презрения. Он констатировал факты.

– Кардиналы, – продолжал он, – это стадо. Знаете, за что они меня ненавидят? За то, что я захотел им напомнить учение Христа, за то, что сказал священникам, что Петр был беден. Я плохой папа, потому что не хочу, чтобы Христовы слуги жили, как свиньи…

В глазах старика зажглись озорные огоньки.

– Этим свиньям, – сказал он, – нужна Цирцея: вот они ее себе и выбрали! Глупцы! Они воображали, что я ничего не знаю! Они мне желают смерти, но ни один из них не отваживается открыто ненавидеть меня; ни один из них не осмеливается бороться с Сикстом V! Им понадобилась женщина, чтобы начать битву.

Угрожающим тоном он произнес:

– Я ничего не боюсь, потому что со мной Бог!

С этими словами Сикст поднялся – на этот раз без помощи трости. Прямая осанка, твердая поступь. Он медленно ходил по комнате, заложив руки за спину. Екатерина смотрела на него с благоговением, но на ее губах мелькнула – и тут же исчезла – скептическая улыбка.

– Одна из причин ненавидеть меня, – продолжал Сикст, – это то, что я вышел из самых низов. Ведь я из тех, кого любил Христос. А мир ненавидит бедность. И так будет всегда. Христос родился в хлеву. Он выбирал своих апостолов среди рыбаков и сапожников. А толпа, дочь моя, жаждет богатых хозяев. Они меня упрекают, что я был работником на скотном дворе… Как будто есть разница между свинопасом и пастырем!..

Сикст добродушно засмеялся, но даже в его добродушии сквозило величие. Екатерина, вопреки своему желанию, преклонялась перед ним. Вдруг папа обернулся к ней:

– Ваш сын Генрих, сударыня, совершил ошибку. Когда Гиз, несмотря на запрет, явился в Париж и не побоялся показаться в Лувре, король должен был воспользоваться случаем и избавиться от опасного человека. Королю следовало…

Он внезапно умолк… Слова, которые прямо одобряли бы убийство Гиза, не были произнесены, но Екатерина поняла, что Сикст благословляет это убийство.

– Гиз, – проговорил папа, – просил у меня денег, чтобы истребить ересь во Франции. Эти деньги я доставил, сударыня; Каэтан скажет вам, что тридцать груженных золотом мулов прибыли в Париж!

Королева вздрогнула.

– Я вам признателен за то, – продолжал Сикст, – что вы показали мне Гиза, которого я не знал. Золото вернется в Рим.

Королева вздохнула.

– Это правда, – говорил старик, – что я боюсь Генриха Беарнского. Я боюсь ереси, которая может воцариться во Франции. Я видел, что ваш сын, погрязший в разгуле, был не в состоянии бороться с гугенотами. Потеря франции для Церкви – это, сударыня, катастрофа, которую папа должен стремиться предотвратить. Несмотря на все мое расположение к вам, я вынужден был отречься от Генриха III. Я сделал это, сожалея об огорчении, которое причинил вам. И я обратил свой взор к Гизу… Признаю, герцог с его Лигой казался мне борцом за идеалы Церкви. Я ошибался… Вы только что это подтвердили… Что я должен делать теперь? Ваш сын слаб… Кто спасет нас от ереси?..

Екатерина подняла голову и ответила:

– Я! Я! Меня страшило, Ваше Святейшество, то, что вы не были с нами. Более того! Вы были против нас! Вы были вместе с врагом моего дома, с Гизом!.. Если я теперь буду уверена в вашем нейтралитете, я не стану просить большего, и вы увидите, на что я способна!.. Разве мой сын на что-то годится? Это я все решаю, я! У меня есть деньги: я найду людей. Я берусь одна начать истребление ереси, восстановить полностью власть Церкви и укрепить королевскую власть… Клянусь кровью моего отца, моя рука не дрогнет… Что касается Гиза, то я выполню свой долг!

– И что для этого нужно? – спросил Сикст с улыбкой.

– Прежде всего ваш нейтралитет!

– Обещаю – я не буду вмешиваться в дела Франции, пока вы сами меня не призовете… Что еще?

– Поддержка Филиппа Испанского!

– На днях я отправлю Каэтана к королю Филиппу и потребую, чтобы тот пришел к вам на помощь… Что еще?

– Ваше благословение, Святой отец! – сказал Екатерина, опускаясь на колени.

Сикст V поднял правую руку и благословил королеву. Стоя на коленях, она не могла видеть его улыбки.

– Святой отец, – сказала королева, поднимаясь, – на время вашего пребывания в Париже мой дворец в вашем распоряжении. Не соблаговолите ли вы воспользоваться смиренным и благоговейным приглашением самой ревностной и послушной из ваших дочерей?

– Охотно, – радостно отозвался Сикст. – Я слишком стар, чтобы пускаться в обратный путь, не передохнув несколько дней. Но я буду вашим гостем только при условии, что вы сами тоже останетесь во дворце. У вас довольно апартаментов для всех.

Екатерина удалилась, чтобы отдать необходимые распоряжения. Когда она вышла, Сикст V сел за стол, некоторое время размышлял, а затем принялся писать. Закончив, он вызвал Каэтана – единственного кардинала, которому полностью доверял.

– Каэтан, – сказал он ему, – вы сейчас же отправитесь в путь. Выехав из Парижа, вы прочтете эту бумагу, которая содержит точные инструкции; выучив их наизусть, вы ее уничтожите…

– Куда я должен отправиться, Святой отец? – спросил кардинал.

– Вам придется, мой дорогой Каэтан, употребить все свое искусство, всю силу и проницательность ума, которые мне хорошо известны… Надо будет привлечь на нашу сторону единственного человека, который способен все понять, способен спасти Церковь и восстановить авторитет королевской власти во Франции…

– И кто же этот человек, Святой отец?

Сикст V в упор посмотрел на кардинала и ответил:

– Это один гугенот. Его зовут Генрих Бурбон. Он король Наваррский и мечтает стать королем Франции… Идите же, Каэтан!

Глава 15
САИЗУМА

Три дня шевалье де Пардальян и Карл Ангулемский прочесывали Париж, чтобы найти хоть какой-нибудь след маленькой цыганки. Но все было напрасно. Даже Пипо, за которым шевалье сходил в «Ворожею», ничем не смог им помочь.

– Все кончено, – сказал Карл в унынии. – Я ее больше не увижу.

– Почему же? – возразил Пардальян. – Женщина всегда отыскивается, можете мне поверить.

– Пардальян, я в отчаянии, – продолжал молодой человек, пытаясь скрыть слезы.

Пардальян взглянул на него с братской нежностью. Он вздохнул, словно желая вернуться в тот счастливый возраст, когда плачут из-за любви.

– Эх! – воскликнул он. – Хотел бы я понять вас! Когда ваша матушка оказала мне честь, попросив быть вашим опекуном, я считал, что вы направляетесь в Париж, лелея честолюбивые планы… На холме Шайо я предложил вам захватить трон…

– Трон! – прошептал герцог Ангулемский.

– Ну да, тысяча чертей! Почему бы вам не стать королем? Или в вас нет королевской крови? Чего вам не хватает, чтобы быть монархом? Всего лишь короны!

Пардальян в тревожном ожидании смотрел на своего юного друга.

– Нет! – твердо сказал молодой человек. – Нет, Пардальян, не для этого я явился в Париж!

Лицо шевалье просветлело.

– Так вы не мечтаете о королевской власти?

– Нет, мой друг…

– Право! Неужели вам никогда не снилось, что вы король?

– Возможно и снилось, Пардальян. Но я всегда просыпался.

Шевалье принялся расхаживать по комнате. Он улыбался.

– И все-таки! – вдруг заговорил он. – Чего вы ищете в Париже?.. Только ли возможности мщения?

Юный герцог вспыхнул и ответил дрожащим голосом:

– Я не хочу казаться вам сильнее, чем я есть на самом деле. Вы можете презирать меня, Пардальян: я не тот человек, кого ведет в Париж честолюбивое желание властвовать, я не стремлюсь к борьбе, и у меня нет тех качеств, которые вы мне приписали. Пардальян, я восхищаюсь вами и именно поэтому не хочу вам лгать, я все расскажу откровенно. Пардальян, вы должны понять меня.

Шевалье сел в кресло и приготовился слушать.

– Шевалье, – произнес герцог Ангулемский, – я должен вам признаться. Когда вы мне сказали, что я тоже мог бы вступить в борьбу за трон, у меня был миг ослепления. Я на мгновение уверовал, что я действительно принц, и забыл, что я просто-напросто незаконный сын.

Пардальян всем своим видом показал, что ему это безразлично.

– Вы сын короля, – сказал он. – Господин де Гиз не может против этого возразить: на его щите дрозды, а на вашем – лилии.

– Сын короля – да, – ответил Карл, помолчав, – но не сын королевы… Мне не нужно говорить вам об этом, не правда ли? Вы меня понимаете? Я восхищаюсь своей матерью, почти боготворю ее; я скорее умру, чем позволю себе причинить ей горе. Мне нравится, что моя мать зовется Мари Туше, и ей не нужен титул королевы. Я не могу себе представить матери более нежной, более самоотверженной, чем моя. Но Мари Туше не была женой Карла IX, и я, сын короля, не могу быть наследным принцем… Вот о чем вы заставили меня забыть, когда завели свои пылкие речи… Но я опомнился и понял, что мои усилия будут тщетны.

– И из-за этого вы отказываетесь от борьбы? – спросил шевалье, не отрывая взгляда от молодого человека.

Карл опустил глаза. Румянец вспыхнул на его щеках.

– Позвольте мне продолжить, – сказал он, – а потом вы будете судить, каков я есть… До того, как мы встретили короля, моего дядю, я думал, что жажда мести переполняет меня. После разговора с ним я понял, что это не так. Пардальян, я должен вам объявить: я считал бы себя трусом и предателем, если бы не стремился наказать тех, кто убил моего отца. Но месть для меня – лишь сыновний долг, а не потребность души…

– А когда вы столкнулись нос к носу с господином де Гизом? – спросил Пардальян с лукавой улыбкой.

Юный принц побледнел.

– Да! – глухо сказал он. – Тогда я действительно был в ярости. Я ненавижу де Гиза! Пардальян, я хочу настичь Генриха III, настоящего убийцу Карла IX, который своими интригами вверг моего отца в безумие… но я не испытываю ненависти к нему! Да, я хочу наказать Екатерину Медичи, мою бабку! Зловещий умысел ускорил падение Карла IX в пропасть отчаяния… Но я не испытываю ненависти к ней! А Гиза, чья вина не столь велика, я ненавижу! Я возненавидел его, шевалье, в одно мгновение, и это было то самое мгновение, когда он с наглой торжествующей улыбкой говорил с бедной цыганочкой, которую я люблю!.. Теперь, Пардальян, вы знаете все. Не жажда мести и не честолюбие в моей душе – в ней царит любовь…

Герцог Ангулемский подошел к окну и настежь распахнул его.

– Здесь можно задохнуться, – сказал он. – Теперь, шевалье, я скажу вам еще одну вещь: когда я покидал Орлеан, я действительно думал, что Виолетта не целиком заполняет мою жизнь, что есть другие, более серьезные заботы, другие, более важные, дела. Я обманывал себя, Пардальян, я теперь ясно вижу, что только одно для меня имеет значение – это моя любовь. Вы видите, что я совсем не тот, кем вы меня считали, и лучшее, что вы можете сделать – это покинуть меня…

Последние слова Карл произнес очень тихо. В его глазах блеснули слезы.

– Бедный малыш! – прошептал Пардальян, глядя на Карла с восхищенным умилением.

Ему казалось, что он вновь видит самого себя в юности. Нежная улыбка блуждала на его губах. Он вспоминал свою первую любовь.

– Вам стыдно за меня, не так ли? – проговорил Карл робко.

Пардальян поднялся, подошел к молодому человеку и взял его за руку.

– Нет, дитя мое, – сказал он. И в этих словах было столько доброты и силы, что Карл едва не расплакался. – За что мне презирать вас? Из всех земных забот любовь – самая благородная, самая человечная. Она причиняет меньше всего зла другим людям. Честолюбец – животное. Придет день, когда люди осудят честолюбие, как сегодня они осуждают убийство или воровство…

– Пардальян! Пардальян! – воскликнул растерянный Карл. – Я вас не понимаю…

– Что же до мести, – продолжал шевалье, – я признаю, что она может принести некоторое удовлетворение. Но любовь, мой принц, это сама жизнь. Остальное – или вредно, или ничтожно. Черт побери, завоевать любимую женщину столь же почетно, как завладеть троном! Живите своей жизнью, тысяча чертей! Жить! Это значит любить все, что радует. Радуют солнце и дождь. Чистый воздух на просторных равнинах, зеленые леса летом, заснеженные поля зимой, пробегающий олень в чаще… Я люблю все это! Любите и вы жизнь во всех ее проявлениях и любите свою Виолетту. После моей любимой она – прекраснейшая из женщин, которых я когда-либо встречал.

Карл был взволнован. Его сердце переполняли любовь и отчаяние. Он был истинным сыном своего отца – немного поэта, немного музыканта, немного безумца, самым большим счастьем для которого было сбежать из Лувра и склонить свою голову на грудь Мари Туше.

– Бедный малыш! – повторил Пардальян. – Не огорчайтесь. Только одно на свете непоправимо – смерть. Все остальное так или иначе образуется! Если вашей Виолетты нет в живых, я пойму ваше отчаяние, но…

– Вы думаете, ее нет в живых? – глухо сказал Карл. – Пардальян, а вдруг она во власти этого человека?

– Допустим! Что ж, можете мне поверить, женщина, которая любит, способна на любую хитрость, способна на геройский поступок, чтобы соединиться с возлюбленным. Если Виолетта вас любит, вы можете быть уверены, что увидите ее вновь…

Долго еще Пардальян говорил с Карлом. Тому, кто его не знал, кто видел его только в бою, его успокаивающий тон, его ласковые слова, способные утешить, показались бы удивительными.

Наконец Карл устало опустился в кресло. Его глаза закрылись. Наступила ночь. Пардальян тихо затворил окно и, взглянув на спящего юношу, прошептал:

– А кто утешит меня? Но нет, я не нуждаюсь в утешении!..

И он покинул комнату.

Выйдя во двор, Пардальян направился к конюшне. В ее дверях на охапке соломы сидели два человека и о чем-то тихо переговаривались. Это были Пикуик и Кроасс. Завидев шевалье, они торопливо вскочили. Пардальян, приютив их на одну ночь, совершенно о них забыл. Он считал, что приятели давно ушли.

– Какого черта вы здесь делаете? – спросил он.

– Мы, изволите видеть, стоим на часах, – сказал Пикуик.

– Это я вижу. Но почему здесь, а не в каком-нибудь другом месте?

Пикуик и Кроасс казались изумленными.

– Милостивый государь, – сказал Кроасс, кланяясь, – вы не изволили забыть, что оказали нам честь, пригласив отдохнуть в этом жилище?

Пардальян захохотал.

– И вы продолжаете отдыхать, чудаки? Похоже, что вы изрядно устали!

– Верно. Жизнь наша полна лишений. Нам приходится спать на полу, толкать повозку в гору, выступать на площадях, а плата за это – палка хозяина; мы едим песок и камни; утоляем жажду горящей паклей… Нас это несколько утомило, и по прибытии в Париж мы решили первым делом поискать хозяина, который бы предложил нам что-нибудь получше, особенно в смысле пропитания…

– Не столь неудобоваримое? – поинтересовался Пардальян.

– Мы переварим все, – сказал Пикуик, – желудки позволяют, благодарение Богу. Но хотелось бы получать пищу более аппетитную.

– Ваше желание понятно, – произнес шевалье. – Но скажите-ка, где вы спали с тех пор, как я привел вас в этот дом?

– Здесь, – ответил Кроасс, указывая на конюшню. – Благодаря распоряжению, которое вы дали той ночью одному достойному слуге.

– Я распорядился приютить вас только на одну ночь…

– Этот человек, – холодно продолжил Пикуик, – приносил нам утром и вечером весьма приличную еду.

– Значит, вы здесь обосновались надолго. Нашли землю обетованную?

– О, милостивый государь, – сказал Кроасс, – когда-нибудь мы уйдем. Мы хотим поискать хозяина менее грубого, чем Бельгодер.

– Бельгодер? – вздрогнув, переспросил Пардальян. – Балаганщик, что живет на улице Тиссандери на постоялом дворе «Надежда»?

– Он самый!.. Однажды мы воспользовались его отсутствием и попросту ушли, однако никакой работы не подвернулось, так что мы начали было подумывать вернуться к Бельгодеру, когда добрая наша звезда привела нас к «Boрожее»… Теперь, – продолжал Пикуик, – если милостивый государь соблаговолит выслушать, я изложу ему мысль, которая посетила меня, когда я спал на соломе в этой конюшне…

– Посмотрим, что за мысль, – сказал Пардальян.

– Мы ищем хозяина, милостивый государь, который не колотил бы нас с утра до вечера или, по крайней мере, после трепки не кормил бы камнями… Мы ищем хозяина, который ценил бы нашу храбрость…

– Вашу храбрость? Гм!..

– Наш ум, нашу ловкость, все наши лучшие качества, которые не могли проявиться, пока мы влачили столь жалкое существование. Почему бы вам не стать этим хозяином?

– Скажите, – спросил Пардальян, у которого были свои соображения, – раз вы жили с этим Бельгодером, вы должны были знать молодую девушку, которую звали… Как же ее звали?

– Милостивый государь хочет говорить о певице Виолетте?

– Да. Знаете ли вы, кто она, откуда и почему хозяин держал ее при себе?

– Мы не знаем. Когда Бельгодер пять лет назад взял нас в свою труппу, посулив интересную жизнь, путешествия, легкую работу и хорошую кормежку, Виолетта и Саизума уже жили у цыгана.

– Саизума? – спросил Пардальян.

– Да, гадалка… сумасшедшая.

– А эта Саизума тоже исчезла с Бельгодером?

– Я не знаю, милостивый государь, мы больше не возвращались в «Надежду»… Но милостивый государь не ответил на предложение, которое я имел честь ему сделать.

– А! Да… Вы ищете хозяина, и вы хотите, чтобы этим хозяином стал я?.. Что ж. Я отвечу вам завтра утром. Переночуйте здесь, а там посмотрим… Но скажите, эта Саизума… вы говорите, что она сумасшедшая?..

– По крайней мере, она таковой кажется. Впрочем, она говорит очень мало, только когда гадает по руке.

– Вы думаете, она что-то знает о маленькой певице?

– Кто может знать, что думает Саизума? Она живая тайна. Даже мы никогда не видели ее лица – она всегда носит маску. Знает ли она о Виолетте, испытывает к ней любовь или ненависть, мы не можем сказать. Одна Симона, которая звала Виолетту своей дочерью, могла бы рассказать вам о ней. Но Симона умерла…

Пардальян задумался. Кто такая эта таинственная цыганка? Вне всякого сомнения, сообщница Бельгодера… Вдруг ему пришло в голову, что, возможно, эта женщина все еще находится на постоялом дворе «Надежда». Он подумал о Карле Ангулемском и решил предпринять еще одну попытку отыскать след исчезнувшей Виолетты.

Он направился к «Надежде» и вошел туда в ту минуту, когда хозяин уже собирался закрывать дверь – час был поздний.

Войдя, шевалье увидел в зале человек двадцать. Он расположился за столом, рассчитывая расспросить хозяина. За другими столами сидели и пили вино какие-то проходимцы и продажные девки. Одна из них, заметив шевалье, севшего в дальнем углу, покинула свою компанию и подошла к Пардальяну. Она села перед ним, положила локти на стол и призывно улыбнулась.

Пардальян спокойно смотрел на нее и молчал. Тогда она решилась прибегнуть к старому, испытанному приему.

– Сударь, – сказала она, – не угостите ли вы даму вином?..

– Клянусь головой и брюхом, – крикнул в этот момент один из пьяниц, – ты вернешься к нам, Лоизон!

Шевалье вздрогнул и побледнел, услышав это имя.

– Тебя зовут Лоизон? – спросил он женщину.

– Лоиза, мой принц…

– Лоиза! – глухо повторил шевалье, одним глотком осушив стакан вина.

На мгновение он зажмурился. Потом резко тряхнул головой.

– Ах, так! – взревел пьяница, коренастый детина в красной шляпе, с глазами, налитыми кровью, – нужно, чтобы я пришел за тобой?

– Ладно, Ружо, – проворчала девица, – оставь меня в покое…

– Держи, девочка, – очень ласково сказал Пардальян, – возьми экю и пойди выпей со своим дружком Ружо…

Лоизон была ошеломлена. Она взяла экю, который ей протянул шевалье, и, желая хоть как-то отблагодарить Пардальяна, пробормотала:

– Я живу на этой улице, напротив кабачка…

Затем девица поднялась и подошла к Ружо, который, увидев экю, злобно покосился на шевалье.

Тот сделал знак хозяину кабачка подойти к нему. Хозяин поспешно приблизился к необычному клиенту, и шевалье уже собирался расспросить его о Саизуме, когда со всех сторон раздались крики:

– Где цыганка?

– Эй, чертов кабатчик, ты не покажешь нам красную ведьму?

– Предсказаний!

– Сию минуту, мои ангелы, – ответил хозяин, – я иду за женщиной в маске!.. Угомонитесь!

– Кто эта цыганка, которую требуют привести? – спросил Пардальян.

– Несчастная сумасшедшая, мой господин! Мне ее оставили в залог.

– В залог? Женщину?

– Представьте себе, несколько дней назад я поселил у себя на постоялом дворе труппу бродячих комедиантов. Каждый из них ел за четверых и пил за шестерых. Так что счет достиг размеров невероятных. Ну и вот, они вдруг исчезли… Теперь вы понимаете…

– Я понимаю, но представьте, не могу уразуметь, причем здесь цыганка, – сказал Пардальян.

– Так вот, фигляры забыли взять с собой гадалку. Чтобы возместить расходы, каждый вечер я заставляю эту женщину гадать – она отлично читает по руке. Это стоит два денье с человека и, по правде говоря…

– …вы прикарманиваете деньги. Это естественно. Однако вам пора идти за ней, ваши клиенты проявляют нетерпение.

Действительно, крики и ругательства становились все громче. Кабатчик ушел в заднюю комнату и вскоре вернулся в сопровождении цыганки. При их появлении внезапно наступила тишина. Завернувшись в свои пестрые одежды, с красной маской на лице, Саизума прошла мимо столов и остановилась посреди зала.

– Ну, цыганка, – сказал кабатчик, деланно хихикнув, – расскажи нам твою историю…

– Нет, нет! – крикнул Ружо. – Пусть она погадает нам!..

– Пусть она сделает и то, и другое! – сказал какой-то бродяга.

Саизума медленно подняла руку и коснулась ею волос.

– Вы все, кто слушает меня, – начала она, – господа и знатные дамы, собравшиеся в этом храме, почему вы так глядите на меня? Я говорю правду. Ложь на устах священника, а не на моих… Несчастная!.. Почему я люблю его?..

Она говорила тихо, отчетливо произнося каждое слово. Пардальян смотрел на нее с удивлением.

– Слушайте, – снова заговорила Саизума, сжимая лоб обеими руками. – Слушайте, раз вы хотите знать печальную историю. Кто рассказал мне эту историю? Я не знаю. Просто голос говорит мне, и я его слушаю. Что же говорит мне голос?

Она наклонила голову, словно прислушиваясь. Всех, кто был в зале, внезапно охватила дрожь.

– Вечер, – медленно произнесла цыганка. – Все спокойно в пышном дворце, и через широко открытое окно виден собор, на который смотрит девушка… Безрассудная! Там, в этой церкви, должно совершиться преступление. Почему девушка смотрит на немой и грозный фасад собора?.. Вот она нежно улыбается… Как она счастлива!.. Рядом с ней сидит тот, кого она любит; он протягивает к ней руки, и она с восхищением слушает то, что ей говорит знатный господин… А старый слепой отец спокойно отдыхает…

Саизума внезапно умолкла. Ее глаза смотрели куда-то вдаль.

– Старый слепой отец отдыхает, – повторила она, покачав головой. – Доверяя своей дочери, он спит… Она так думает. И так же думает ее возлюбленный. Они рядом, их губы сливаются в поцелуе, и вдруг дверь отворяется… Кто отворил дверь? Это отец… старый слепой отец входит с протянутыми руками и зовет дочь… Возлюбленный вскакивает… Дочь трепещет от страха… «Дочь моя, дитя мое… с кем ты разговаривала?» – «Ни с кем отец!.. Никого нет в комнате вашей дочери». А что возлюбленный?.. Ах! Как он ловок, как он затаился! Он отступил вглубь комнаты и, кажется, даже не дышит… У девушки нет сил, чтобы встать и подойти к слепому… Он сам подходит к ней на дрожащих ногах и нежно обнимает ее… «Какие ледяные у тебя руки, дитя мое!» – «Отец, это вечер… ветер… от собора падает тень!..» – «Как дрожит твой голос!» – «Отец, это от удивления, что я вижу вас». А глаза умирающей от страха девушки смотрят на замершего возлюбленного.

– Бедная малышка! – сказала бродяжка, которую звали Лоизон.

Саизума не слышала. Она продолжала свою печальную историю:

– Лицо отца мрачнеет; слепой обводит мертвым взглядом комнату, словно надеясь увидеть… Увидеть! О! Если бы он увидел!.. «Дочь моя, дитя мое, ты уверена, что здесь никого нет?» – «Уверена, отец!» – «Поклянись, дитя мое!.. Поклянись моими сединами… поклянись на священной Библии, только тогда я поверю, что ты одна!.. Я знаю твою благородную и чистую душу, ты не захочешь стать клятвопреступницей!» Девушка колеблется. Ей кажется, что она сейчас умрет… Поклясться! Сединами слепца!.. Ее взгляд ищет взгляда возлюбленного, и взгляд возлюбленного отвечает: клянись, клянись же!.. «Так что же, дочь моя?» Голос отца, голос слепого полон тревоги. И тогда под взглядом возлюбленного девушка говорит: «Отец, на священной Библии я клянусь, что здесь нет никого, кроме нас двоих…» Бедный отец улыбается. Он просит у дочери прощения. А она, клятвопреступница, знает, что теперь непременно случится несчастье.

– Бедная девочка! – повторила Лоизон.

Саизума замолчала.

– Еще! – потребовала другая бродяжка. – Что случилось потом?

Но, видимо, с Саизумой что-то произошло. Она заговорила изменившимся голосом:

– Заглядывая в себя, в тайники своей души, я научилась заглядывать в души других. Господа и знатные дамы, цыганка все знает, все видит, будущее для нее открыто. Кто хочет узнать свое будущее? Кто хочет, чтобы ему погадала знаменитая цыганка Саизума?..

Последним словам ее явно научил Бельгодер – она произнесла их, как заученный урок.

– Подходите, дамы и господа, – продолжала она.

– Мне, мне! – кричала какая-то женщина, протягивая руку.

– Ты проживешь долго, – сказала Саизума, – но ты никогда не будешь ни богатой, ни счастливой.

– Проклятие! – проворчала девица. – Госпожа цыганка, не могли бы вы добавить мне немного богатства в обмен на несколько лет жизни?

Лоизон тоже протянула руку, Саизума бросила на нее быстрый взгляд.

– Берегись того, кого ты любишь, – сказала она, – он причинит тебе зло.

Один за другим несколько человек просили цыганку предсказать будущее, и каждому она говорила всего одну фразу…

– Скоро, – сказала она какому-то бродяге, – ты будешь носить на шее пеньковый галстук.

Бродяга побледнел и пробормотал:

– Так умерли мой отец и братья. Я хорошо знаю, что скоро придет мой черед.

Ружо также протянул руку.

– Твоя кровь вот-вот прольется, – сказала Саизума. – Берегись шпаги более острой, чем твой кинжал.

– Ты врешь, ведьма! Или ошибаешься. Прочти получше.

– Я сказала! – ответила Саизума.

– И ты думаешь, что в Париже есть шпага острее, чем мой нож? – прорычал бродяга, ударив кулаком по столу так, что он зашатался.

– Говорю тебе, твоя кровь скоро прольется!

Ружо был пьян, и предсказание слишком сильно напугало его. Он вдруг побледнел и грубо выругался. Потом его лицо покраснело. Он поднялся, схватил цыганку за руку и заорал:

– Гадалка, слушай, если ты сейчас же не отведешь от меня беду, если ты не скажешь, что ты врешь, прольется твоя кровь, и ты больше никому не принесешь горя!

В кабаке поднялся страшный шум. Ружо здесь боялись. Никто не осмеливался перечить ему.

Пьяница был убежден, что цыганка накликала на него несчастье. Он яростно встряхнул ее. Саизума даже не пыталась защищаться.

– Скажи, что ты соврала! – ревел негодяй.

– Я все сказала! – повторила Саизума мрачно.

Ружо занес кулак.

Но в момент, когда он уже должен был обрушиться на голову цыганки, негодяй почувствовал на своем плече тяжелую руку. Он резко обернулся.

– А! – произнес он с ухмылкой. – Возлюбленный Лоиз!

Эти слова заставили Пардальяна побледнеть. Его рука, сжимавшая плечо Ружо, опустилась.

– Эй! Лоизон! – крикнул бродяга. – Вот твой возлюбленный, которого ты бросила ради цыганки!

Пардальян пожал плечами, взял Саизуму за руку и повел ее за собой. Ружо был так поражен этим, что несколько секунд не мог пошевелиться. Он был королем этого притона. Он властвовал здесь. Когда он приказывал, другие посетители должны были повиноваться. В зале воцарилась мертвая тишина; бродяги ждали, что произойдет. Они были готовы, если понадобится, кинуться на помощь своему предводителю. Они смотрели на Пардальяна с жалостью. Лоизон побледнела. Шевалье сел рядом с Саизумой. Он был спокоен и, казалось, не обращал внимания на происходящее.

– Сударыня, – сказал он, – не угодно ли вам будет погадать и мне?

– Сударыня! – глухо повторила, вздрогнув, Саизума. – Когда меня так называли?.. Давно, очень давно…

– Мне не нравится, что цыганка гадает вам, – прохрипел Ружо, выходя вперед.

Пардальян медленно поднял голову, смерил его взглядом и произнес:

– Хотите добрый совет, друг мой?

– Я не хочу советов. Я ничего не хочу от вас. Что вы здесь делаете? Дворяне не имеют права входить в этот кабачок без моего разрешения. Немедленно убирайтесь.

Спокойный тон Ружо заставил бродяг насторожиться – им было хорошо известно, что означает это спокойствие.

– А если я не уйду? – с улыбкой спросил Пардальян.

– Тогда я вышвырну вас вон! – прорычал негодяй.

Он замахнулся, и Лоизон громко вскрикнула. Но ударить Ружо не успел, ибо Пардальян вскочил и кулаком нанес противнику стремительный удар в грудь. Негодяй зашатался, изрыгая проклятия, и падая, ударился о стол, с которого посыпались глиняные кувшины и оловянные кружки. Мгновенно вскочив, Ружо завопил:

– Вперед, бродяги! Смерть дворянину!

– Смерть! Смерть! – закричали негодяи.

В темноте блеснули ножи. Столы были быстро отодвинуты к стенам, и бандиты во главе с Ружо двинулись на Пардальяна. Они уже были готовы броситься на него, когда он вдруг обхватил Ружо руками, повалил на стол, взял за горло, вытащил свой кинжал и приставил к груди мерзавца…