Текст книги "Принцесса из рода Борджиа"

Глава 11
ДОГОВОР

Покинув Собор Парижской Богоматери, Клод направился к дому Фаусты. Подойдя к двери, он яростно заколотил в нее кулаком, забыв о молотке.

Дверь не открывалась. Из дома не доносилось ни звука.

– Мне откроют, – бормотал Клод. – Они должны мне открыть и сказать, что стало с моей дочерью… Проклятие… Эй! Вы откроете наконец?!.

Он стучал двумя кулаками… Внутри глухо отозвалось эхо.

– Добрый человек, – произнес женский голос, – разве вам не говорили, что дом пустует?

Это сказала какая-то проходившая мимо простолюдинка. Клод обернулся и ответил:

– Я ищу мою дочь!.. Мне отворят, так и знайте!

Женщина отпрянула, напуганная выражением его лица. Клод вновь яростно замолотил кулаками; временами он останавливался и всем телом налегал на дверь; из его груди вырывалось хриплое дыхание, вены на висках вздулись, ноги дрожали от напряжения.

У дома собралась толпа. Узнав прежнего палача, люди со страхом смотрели на него.

– Он обезумел!

Уличные мальчишки улюлюкали… Клод царапал дверь ногтями… Его пальцы кровоточили… Потом он начал биться о дверь головой… По его лицу текла кровь…

– Он обезумел!

– Надо пойти за стражей!

Клод упал на колени. Он кричал, звал, умолял. Но никто не осмеливался приблизиться к нему.

В эту минуту какой-то человек – одетый в черное дворянин – прошел мимо размеренным и быстрым шагом, не замечая происходящего, и вошел в соседний дом, трактир «Железный пресс». Этот человек не видел Клода, а Клод не видел его…

Долго еще несчастный бился, стучал, колотил; долго боролся с железной дверью. В конце концов он понял всю тщетность своих попыток и удалился, глотая слезы.

Клод вернулся в свой дом и принялся бродить по комнатам. Госпожа Жильберта исчезла; все двери были распахнуты; в комнате, где спала Виолетта, он обнаружил следы борьбы: перевернутые стулья, сорванные шторы. Машинально Клод стал наводить порядок.

Он произносил бессвязные слова, судорожно сжимая в руках какие-то предметы, которых могла касаться Виолетта… Иногда он подходил к двери, которую оставил открытой, и выглядывал наружу, потом быстро возвращался в свою спальню… Он больше не плакал. Наконец он бросился в кресло, закрыл глаза и попытался сосредоточиться.

– Вот что, – прошептал он со странной улыбкой, – вот что, я должен умереть!.. Как я раньше не додумался до этого?..

Он поспешно поднялся и направился в комнату, куда давно уже не входил. Комната эта пропахла плесенью. Клод распахнул окно и откинул ставни. Яркое полуденное солнце осветило топоры, покрытые ржавчиной, дубины, деревянные молотки, ножи. Все это было аккуратно развешено по стенам… Здесь он хранил зловещие атрибуты своего прежнего ремесла!

В углу лежали мешки с веревками. Клод схватил одну, с петлей на конце, и бегом вернулся к себе.

Он испытал веревку на прочность; руки его при этом не дрожали, словно все приемы его ремесла вдруг вспомнились ему; он очень старательно смазал веревку жиром, потом почти под потолком вбил в стену большой гвоздь и укрепил на нем веревку… Стоя на табурете, он в последний раз обвел взглядом комнату, вздохнул, что-то прошептал (наверняка это было имя Виолетты) и надел петлю на шею. Потом ударом ноги Клод отшвырнул табурет и… провалился в пустоту.

В это мгновение какой-то человек появился на пороге комнаты. Он увидел, как повисло тело Клода, и стремительно перерезал кинжалом веревку… Клод безжизненно сполз по стене… Человек развязал узел на его шее и принялся растирать ее. Через несколько минут Клод открыл глаза… Спасший его мужчина был дворянин в черном, который тремя часами раньше, когда Клод пытался высадить дверь дома Фаусты, вошел в «Железный пресс». И этот черный дворянин был отец Виолетты кардинал принц Фарнезе.

Клод, придя в себя, узнал кардинала. Кровь бросилась ему в голову, и крик сорвался с его губ. Он поднялся, грубо оттолкнул Фарнезе и с диким хохотом бросился вон из комнаты. Через несколько мгновений он вновь появился на пороге с тяжелым топором в руках. Кардинал не пошевелился. Он застыл на том же месте, где его оставил Клод… В такие минуты глаз очень ярко и отчетливо отмечает все детали: Клод заметил то, чего не видел раньше… Утром в соборе волосы и борода кардинала были почти черными… Теперь они стали белыми… Кардинал Фарнезе за несколько часов постарел на двадцать лет!

Клод не придал этому никакого значения. Он двинулся на Фарнезе со словами:

– Спасибо, святой отец! Я тебя забыл, и ты пришел мне напомнить о себе перед смертью!

– Я пришел напомнить тебе, что ты должен еще многое сделать, – сказал Фарнезе странно спокойным голосом.

Поднятый топор замер в воздухе…

– Что еще я должен делать? – прохрипел Клод. – Говори! Страдать? Плакать? Убить тебя перед смертью?

– Убей меня, если хочешь, но я пришел сказать тебе, что наш долг – отомстить за дитя…

– Отомстить за нее? – пролепетал Клод, вздрогнув. – Кому?

– Женщине, – сказал Фарнезе все так же спокойно, – воспользовавшейся твоим отсутствием, которое было подстроено самим дьяволом, женщине, у ног которой я пресмыкался, женщине, которая нуждалась во мне для убийства ребенка… женщине, которую я называл «Ваше Святейшество», а ты – «государыня», убийце моей дочери… Палач, неужто ты хочешь, чтобы эта женщина жила?

Клод отбросил топор, взял руку Фарнезе и крепко ее сжал.

– Палач, – продолжал Фарнезе, – я пришел сказать тебе следующее: хочешь ли ты помочь мне настичь эту женщину? Она могущественна. Ее власть не имеет границ. Она может уничтожить нас. Скажи, любил ли ты дитя так, чтобы согласиться стать моим помощником? Моим помощником на один год… И не просто помощником, а – рабом? Потому что только я один знаю тайные тропы, которые приведут нас к ней… И когда мы ее настигнем, ты вновь станешь палачом и я скажу тебе: «Теперь ты можешь меня убить!» Ты согласен?

Клод, дрожа всем телом, слушал Фарнезе. Мрачная радость горела в его глазах. Он ответил, коротко усмехнувшись:

– Милостивый государь, с этой минуты я принадлежу вам телом и душой, как будете принадлежать мне вы, когда дело будет сделано! Сначала – она! Потом – вы!..

– Хорошо, – холодно сказал Фарнезе. – Вот моя рука.

Клод мгновение колебался. Потом закрыл глаза, замутненные ненавистью к этому человеку, и его рука легла в руку кардинала… Затем кардинал посмотрел на письменный стол.

С лeдeнящим душу спокойствием Фарнезе заявил:

– В таком случае подпишем бумаги, скрепляющие наш союз.

И начал писать:

«14 мая года 1588. Я, принц Фарнезе, кардинал, епископ Моденский, объявляю и подтверждаю: через один год, день в день или ранее указанного срока, если женщина, называемая Фаустой, умрет, я обещаю предстать перед мэтром Клодом, палачом, днем или ночью, когда он пожелает, в час, который ему подойдет; обязуюсь повиноваться ему, что бы он мне ни приказал. Я даю ему разрешение убить меня или прогнать, что и удостоверяю своей подписью: Жан, принц Фарнезе, епископ и кардинал милостью Божьей.»

Фарнезе поднялся, протянул бумагу Клоду. Тот, внимательно изучив документ, кивнул и положил его в карман.

– Твой черед! – сказал кардинал.

Клод сел за стол, взял лист и своим корявым почерком написал:

«14 мая года 1588. Я, мэтр Клод, палач Ситэ, присяжный палач Парижа и палач душой, объявляю и подтверждаю: чтобы настичь женщину, именуемую Фаустой, обещаю в течение года, начиная с сегодняшнего дня, слепо повиноваться монсеньору принцу и кардиналу Фарнезе; не отказываться от выполнения приказов, которые он мне даст, и следовать его указаниям, не имея другого желания, кроме как быть его покорнейшим рабом. И пусть я буду навеки проклят, если хотя бы один раз в течение этого года я откажусь повиноваться. В чем и подписываюсь…»

В этот момент с разбитого лба Клода, который все еще кровоточил, упала на бумагу большая капля крови. Клод было вскочил, но потом вновь наклонился над столом. Пальцем он нарисовал кровавый крест и проговорил:

– Вот моя подпись!

– Я принимаю ее! – произнес Фарнезе.

Кардинал взял бумагу, перечитал ее, сложил и спрятал. Мгновение двое мужчин стояли лицом к лицу, бледные, мрачные, и смотрели друг на друга. Потом кардинал молча направился к двери, а палач, опершись кулаком о стол, пристально смотрел ему вслед и глухо шептал:

– Сначала государыня, а потом – вы, милостивый государь!

Глава 12
ФАУСТА

Мы вновь приглашаем нашего читателя в таинственный дворец принцессы Фаусты. Читатель, конечно, помнит, что вечером того дня, когда Виолетта была схвачена в доме Клода, то есть через несколько часов после заключения договора между Фарнезе и бывшим палачом, туда вошел Пардальян.

Снаружи, в темноте, Моревер вместе с Пикуиком и Кроассом поджидал шевалье. Что же до Пипо, то не особенно тревожась за судьбу хозяина, ленивый пес полаял немного для очистки совести и направился к «Ворожее».

Из персонажей, которых читатель видел мельком на оргии, нас интересуют семеро: трое мужчин и четыре женщины.

Герцог де Гиз. Мы оставили его бесчувственным в кабаке, где он упал, преследуя Екатерину Клевскую, герцогиню де Гиз…

Монах Жак Клеман… тот самый, который в Соборе Парижской Богоматери вернул к жизни кардинала Фарнезе. Мы видели, как он бежал – и мы снова встретим его.

Граф де Луань, любовник герцогини. Умирающим он был перенесен в дом Руджьери.

Мария Лотарингская, герцогиня де Монпансье, сестра Гиза. Через потайную дверь она проникла в дом Фаусты.

Клодина де Бовилье (кто такая Клодина де Бовилье, читатель вскоре узнает). Она проделала тот же путь, что и герцогиня де Монпансье, то есть из кабачка Руссотты попала в дом Фаусты.

Маргарита, королева Наваррская, которую также называют «королевой Марго», выбежала на улицу и исчезла.

Наконец, герцогиня де Гиз. Она упала на руки Пардальяна, который постучал в железную дверь и только что вошел в вестибюль, день и ночь охраняемый двумя стражами.

Фауста поговорила с Руджьери и вернулась к себе, уверенная, что граф де Луань умрет. Почему она была так заинтересована в смерти одного из самых верных слуг Генриха III, станет ясно в ходе дальнейшего повествования.

Она прошла в свой элегантный будуар, где до этого принимала Генриха де Гиза. Ее любимые служанки Мирти и Леа находились здесь же, беспокойно ловя каждый взгляд, каждую улыбку своей покровительницы. Но чело странной принцессы было омрачено; прекрасные черные брови хмурились, грудь вздымалась… Служанки трепетали.

– Несчастный трус! – цедила она сквозь зубы. – Человек, который заставляет дрожать Францию, который носит имя Гиз, видит свою жену на коленях у своего смертельного врага… и теряет сознание! Ни смелости, ни решительности. Разве этого я ждала от него?

Она глубоко задумалась.

– Да, – прошептала она, – вот каков будущий король Франции! Впрочем, может быть, это и к лучшему. Но Екатерина Клевская… как заманить ее в сети, которые я расставила?..

Она вышла, бросив служанкам несколько слов на чужом языке.

Дворец был разделен на три части. Справа располагались пышные официальные комнаты, окружавшие тронный зал. Слева были жилые покои, уютные и элегантные. В глубине находились помещения для гвардейцев и офицеров охраны, за ними – комната смерти… Это был не просто дворец… Это был целый город… Некое подобие Ватикана… Рим в сердце Парижа…

Сейчас Фауста находилась на своей половине. Она медленно шла по длинному коридору. Спокойствие уже вернулось к ней. Она остановилась перед одной из дверей и задумчиво прошептала:

– Здесь цыганочка. Хорошо.

Пройдя чуть дальше, она задержалась у другой двери.

– Здесь Клодина де Бовилье… Она еще пригодится.

У третьей двери она сказала:

– Здесь ждет меня Мария Лотарингская… С ней я поговорю о монахе!..

И, наконец, еще дальше, перед четвертой дверью, она произнесла:

– Здесь цыган Бельгодер… Хорошая ищейка, можно пустить по следу Фарнезе…

Ум этой женщины легко разбирался в хитросплетениях интриги, она была хозяйкой положения и заранее определяла роль каждого из персонажей, имевшихся у нее под рукой и не ведавших того, что они будут действовать на одной сцене, разыгрывая сочиненную Фаустой драму.

Когда она, возвращаясь назад, проходила мимо вестибюля, до нее вдруг донесся громкий и насмешливый голос. В каждой двери этого дворца находилось по потайному окошку… Фаусте достаточно было приблизиться к одному из них, чтобы увидеть происходящее в вестибюле… У нее вырвался возглас радости и удивления.

– Господь не оставил меня! – прошептала она.

В то же мгновение она подала какой-то знак. Без сомнения, служанки ни на минуту не теряли ее из виду, ибо к ней без промедления подбежали две женщины, на этот раз – француженки. Быстро и тихо она отдала им несколько приказаний, а потом отворила большую дверь в вестибюль, где Пардальян, держа на руках герцогиню де Гиз, объяснял суть дела двум стражам и укорял их за негостеприимство.

– Не по-христиански, – сказала Фауста, – отказать в помощи человеку, постучавшемуся в этот дом. Входите, сударь, вы желанный гость… Мои служанки сейчас помогут вашей даме, которая, я вижу, лишилась чувств…

Пардальян передал герцогиню де Гиз двум явившимся женщинам, которые через мгновение исчезли в глубине дома, увлекая за собой или, скорее, унося бесчувственную Екатерину Клевскую. Пардальян учтиво и непринужденно поклонился.

– Сударыня, – сказал он, – благодарю вас. Если бы не вы, я был бы в большом затруднении. Видите ли, эта дама не имеет ко мне никакого отношения…

– Возможно ли это? – сказала Фауста, пристально глядя на шевалье.

– Вот эта история в двух словах: я случайно проходил мимо вашего дома, когда ко мне с криком кинулась женщина. Она была чем-то сильно напугана и упала без чувств мне на руки. Она нуждалась в помощи. Я вижу освещенное окно. Стучу. Мне, наконец, открывают. Я пытаюсь объясниться с двумя бдительными стражами. Я несколько ошеломлен. Эта дама у меня на руках, ваши стражи, озадаченные и сомневающиеся. Я начинаю понимать всю нелепость создавшегося положения, которое угрожает стать затруднительным. И в этот момент появляетесь вы и все улаживаете одним словом и улыбкой. Шевалье де Пардальян имеет честь выразить вам свою глубочайшую признательность.

Все это было произнесено с той изысканностью манер и речи и с тем неуловимым оттенком легкой насмешливости, которые были присущи одному только Пардальяну.

– Господин шевалье де Пардальян, – произнесла Фауста своим мелодичным голосом, – ваши слова и вид доставили мне удовольствие. Не сделаете ли вы мне одолжение и не передохнете ли у принцессы Фаусты Борджиа, иностранки, явившейся в Париж изучать живопись, литературу и изысканные манеры.

Шевалье быстро осмотрелся, как человек, привыкший к осторожности.

«Что это за место? – спрашивал он себя. – Уголок любви? Слишком мрачно. Вертеп, быть может? Гм!.. Черт побери, эта особа слишком изящна и неправдоподобно прекрасна для такого обрамления… Была не была!»

И он, склонившись перед Фаустой и не без умысла выставив напоказ свою шпагу, произнес:

– Сударыня, прославленное имя Борджиа означает, что в живописи и литературе вы можете быть нашим наставником. Что же до изысканных манер, то я могу продемонстрировать вам лишь учтивость старого бродяги, у которого не было других учителей, кроме дальних дорог да опасных приключений. Это значит, что я к вашим услугам, сударыня.

Фауста жестом пригласила шевалье следовать за собой и направилась в глубину дома. Пардальян пошел за ней.

«Ого! – подумал он, очутившись среди невиданного великолепия. – Здесь что, Лувр?.. Да нет, ведь королю Франции не под силу собрать такие сокровища… А может, здесь обитает воительница?.. Нет, ведь чарующие ароматы должны принадлежать скорее жилищу феи любви. Или это дом куртизанки? Нет, ведь оружие, сверкающее на стенах, должно принадлежать воительнице, а не любовнице!.. А это что? Трон! Золотой трон! О! Так это королева!.. Святые небеса! Над троном корона!.. Корона?.. Нет, черт подери… тиара! Папская тиара!..»

Пардальян насторожился, почуяв какую-то тайну. Почему трон? Почему тиара? Кто эта женщина? Вдруг у него возникло смутное ощущение, что от тайны, к которой он прикоснулся, исходит угроза.

Фауста остановилась в том будуаре, где она принимала герцога де Гиза и который, без сомнения, был предназначен для подобных встреч. Она села в то самое кресло из белого атласа, что так выгодно подчеркивало ее роковую красоту, и, прежде чем Пардальян успел прийти в себя от изумления, заговорила:

– Господин шевалье, это вы на Гревской площади дали отпор герцогу де Гизу и сыграли с ним шутку, о которой с восхищением говорит весь Париж?

– Я, сударыня? – воскликнул Пардальян, разыгрывая удивление. В этот момент он подумал, что было бы лучше просто-напросто уйти отсюда без всяких объяснений…

– Это вы, господин шевалье, провели Крийона сквозь толпу горожан и проводили его до Порт-Нев?

«Задуши меня чума! – думал Пардальян. – Какого черта я бросился помогать той кривляке, что свалилась мне на руки?!»

– Сударыня, – сказал он громко, – вы и впрямь уверены, что это был я?

– Я все видела из окна; я имела удовольствие видеть площадь, запруженную балаганщиками и торговцами… Я вас узнала. Да, это, безусловно, вы.

– В таком случае, сударыня, я остерегаюсь перечить вам. Это значило бы создать у вас превратное представление о французской галантности, изучать которую вы пришли на площадь. – Пардальян оправился от изумления и снова стал самим собой. Не смущаясь, он спокойно смотрел в лицо Фаусте. На самом деле он быстро и внимательно изучал ее. Однако прочесть мысли Фаусты было невозможно…

В первый раз эта женщина встретила человека, способного выдержать ее взгляд с достоинством и бесстрастной иронией… И по тому, как подрагивали ее ресницы, как участилось дыхание, можно было догадаться, что она взволнована, что статуя оживает…

– Сударь, – сказала она, – на Гревской площади я вами восхищалась.

– Ваша похвала льстит мне, сударыня, так как, насколько я могу судить, вы редко восхищаетесь.

– Ваша шпага верна, сударь, – сказала Фауста, удивляясь своему волнению, – но ваш взгляд еще вернее. Я действительно восхищаюсь только при наличии достаточных причин для восхищения. Перейдем, однако, к фактам. Я вижу, что вы из тех людей, у которых отвага вошла в привычку…

«Что со мной будет?» – спросил себя Пардальян.

– Когда на Гревской площади я увидела вас в деле, – продолжала Фауста, тщетно стараясь заставить Пардальяна опустить глаза, – я приняла решение разузнать о вас побольше и – быть может – познакомиться с вами. Случай помог мне; теперь я вижу вас вблизи и утверждаюсь в моем решении.

– Сударыня, вы оказываете мне честь, принимая какие-то решения на мой счет!

– Господин де Гиз должен вас смертельно ненавидеть, – медленно произнесла Фауста.

– Ненавидеть – да! – холодно ответил шевалье. – Смертельно – нет; если бы ненависть господина де Гиза была смертельной, я давно был бы мертв…

– Столь давняя ненависть – это еще одна причина для заключения с ним мира…

– Вы хотите сказать, сударыня, что с его стороны было бы мудро заключить со мной мир?

Фауста бросила пронзительный взгляд на лицо этого человека, осмеливавшегося так говорить о властелине Парижа. В его глазах она не увидела вызова, только спокойную отвагу…

– Сударь, – сказала она вдруг, – если вы решитесь поступить на службу к герцогу де Гизу, я вам обещаю, что он не только забудет всякую злобу, но еще и сделает вас могущественным сеньором.

– И ему придется, – миролюбиво спросил шевалье, – пожать вот эту руку?

С этими словами он протянул свою правую руку.

– Он пожмет ее, – сказала Фауста с улыбкой.

– Дозвольте мне, сударыня, быть лучшего мнения о человеке, который, возможно, завтра станет королем Франции, – сказал Пардальян спокойно. – Господин де Гиз не может пожать руку, которая касалась его лица…

Фауста испытала такое волнение, какого прежде ей испытывать не доводилось.

– Так это вы… – прошептала она. – Вы дали пощечину герцогу де Гизу!

– При обстоятельствах, о которых он сам поведает вам, если вы его об этом попросите. Он вам скажет, что он, герцог Лотарингский, высокородный сеньор, первый в королевстве после принцев крови и, возможно, даже выше их, не колеблясь, проник с многочисленным отрядом в дом старика, беззащитного, израненного, умирающего. Он вам признается, что у него, Генриха I Лотарингского, хватило мужества убить этого несчастного прямо в постели. Он вам скажет, что, отринув великодушие, он выбросил в окно окровавленный труп адмирала Колиньи. Наконец, он вам скажет, что на бледное чело покойного он, благородный рыцарь, поставил свою ногу; грязная победа, сударыня! И пощечина, нанесенная вот этой рукой, не была слишком высокой платой за его злодеяние!

– Герцог защищал дело Церкви! – глухо сказала Фауста.

– Какой Церкви, сударыня? Их по меньшей мере две…

Пардальян произнес эти слова с тихой насмешкой. Но Фауста вдруг побледнела.

– Как вы узнали, что есть две Церкви? – спросила она столь суровым голосом, что трудно было поверить, что он исходит из этих нежных уст.

– Две Церкви! – прошептал ошеломленный Пардальян. – О чем это она?

«А вдруг это шпион!» – думала Фауста.

«А вдруг эта женщина тайный руководитель Священной Лиги, – говорил себе шевалье. – А Гиз всего лишь орудие в ее руках! Лига – новая, вторая Церковь!.. Этот великолепный дворец, трон, увенчанный тиарой… символические ключи святого Петра на обивке… Невероятно, но это же действительно… папский дворец! Другой папа, помимо Сикста V!.. Папа, живущий в Париже! Да нет же, не может быть, вздор!»

Они всматривались друг в друга, как противники перед сражением. Фауста быстро приняла решение. В ее глазах Пардальян был бродягой, готовым служить тому, кто больше заплатит, но бродягой отважным, способным на замечательные подвиги. Его следовало купить любой ценой.

– Шевалье, – вдруг заговорила Фауста, – если вы не хотите служить господину Гизу, вы, возможно, не откажетесь служить другому господину?

– Это зависит от хозяина, сударыня, – сказал Пардальян с самым простодушным видом. – Кто я такой? Человек, который ищет развлечений, которому скучно в жизни… Я признаю: в том, что мне скучно, есть и моя вина. Я всегда думал о людях лучше, чем они того заслуживали. Если бы мне встретился рыцарь с неукротимым сердцем и великими помыслами, который попросил бы моей помощи, чтобы переделать мир! Да, это меня развлекло бы. Должен признаться, многие люди издали казались мне великими. Но с ними случалась забавная штука, сударыня… По мере моего приближения они начинали уменьшаться, а когда, наконец, я подходил совсем близко и поднимал на них свой взволнованный взор, я их не видел больше! Сударыня, я смотрел слишком высоко, а мне следовало опустить глаза. Что ж, сударыня, господин, о котором вы мне сказали, – тот ли это человек, которого ждет мир?

Пардальян говорил спокойно и уверенно. Его благородное и ироничное лицо, его непринужденные манеры изумляли и очаровывали.

Фауста слушала и смотрела на него. И когда он умолк, она неожиданно для себя вновь почувствовала странное волнение.

«Я волнуюсь! Святые небеса! Дева Фауста не будет знаться с мужчиной, способным смутить ее душу!»

Однако нужно было продолжать разговор.

– Господин, о котором я вам говорила, – произнесла она, сохраняя величественную холодность, – мечтал о том, о чем мечтали вы, шевалье…

– Право, сударыня, я был бы рад познакомиться с таким человеком!

– Он перед вами! – сказала Фауста.

– Вы, сударыня?!.

– Я! Я, шевалье, давно ищу людей честолюбивых, способных на великие свершения. Хотите стать одним из них? Я угадываю в вас величие души и необыкновенную силу ума – то, что позволяет властвовать над толпой… Если бы я могла, шевалье, открыть вам свои мысли!.. Почему я решила говорить с вами, ведь я вас совсем не знаю?.. Трудно сказать… но я думаю, что вы тот, кто мне нужен!

«Горе мне! – подумал Пардальян. – Меня здесь жалуют! А я хочу мирно жить своей скромной жизнью.»

– Знайте же! – продолжала Фауста. – Знайте мою мечту! Знайте, что епископы и кардиналы, объединенные в тайный конклав, избрали меня, чтобы вести Церковь к ее высшему предназначению! Знайте, что я тверда. Принцам, которые предлагали мне все, что имели, я отвечала, что стану…

Она запнулась, поднесла руку ко лбу и пробормотала:

– О Боже! Так забыться из-за какого-то бродяги! Как! Я, повелевавшая королями Франции, чувствую себя смущенной перед этим искателем приключений!.. Несчастная! Что я тут наговорила?! Надо остановиться…

Но Пардальян все уже понял! Завеса тайны, окутывавшая этот дом, приподнялась…

– Так это правда – прошептал он. – Это действительно Ватикан в Париже!.. А трон, что я заметил, если он предназначен не для папы, тогда для кого же? Для папессы?

Папесса!

Пардальян вздрогнул. Женщина!.. Да, женщина, занявшая место рядом с Сикстом V! Женщина, воздвигшая трон рядом с троном неумолимого и жестокого старика! Это чудовищное предположение было столь невероятным, что Пардальян, содрогнувшись, почти вслух сказал:

– Невозможно!..

– Он меня разгадал! – прошептала про себя Фауста. – Либо я сделаю его своим слугой… либо он не выйдет живым из этого дворца!..

Волнение Пардальяна вскоре прошло. Он смотрел на странную принцессу скорее с любопытством, чем со страхом или благоговением.

– Сударыня, – сказал он, – раз уж вы начали объяснять мне вашу мысль, то соблаговолите закончить… Я понял, что вы прибыли во Францию для дела, которое мне неизвестно, но которое должно быть необыкновенным…

– Вы видели, – сказала Фауста, вновь овладев собой, – начало этого дела… Генрих де Валуа пал от первого нашего удара… Он бежал… Трон Франции свободен… Шевалье, что вы думаете о Генрихе III?

– Я, сударыня? Я ничего о нем не думаю, кроме того, что он бежал, как вы изволили заметить.

– Да… Но есть ли у вас какие-либо основания быть ему преданным?.. Говорите откровенно…

– Я был мало знаком с королем, сударыня. Я видел его два или три раза, когда он еще назывался герцогом Анжуйским, и, должен признать, я не испытываю к нему особого уважения…

Лицо Фаусты просветлело.

– Хорошо, – произнесла она. – Теперь, забыв прошлые обиды, скажите мне, что вы думаете о Генрихе де Гизе?

– Я думаю, – прямо сказал Пардальян, – что он достоин взойти на французский трон… Так, во всяком случае, полагают парижане…

– Да! – сказала Фауста. – Он богато одарен природой, у него есть и сила души, и смелость, и благородство мысли, и врожденная отвага. Он совершит великие дела!..

– Боже мой, сударыня, – сказал Пардальян с насмешливой улыбкой, – мне кажется, вы хотите знать мое мнение о том, станет ли Генрих де Гиз королем, достойным своего замечательного окружения?

– Именно об этом я вас и спрашиваю. Я ручаюсь, что смогу заставить завтрашнего короля Франции забыть оскорбления, нанесенные когда-то герцогу де Гизу…

– Тысяча извинений, сударыня! – сказал Пардальян с поклоном. – Напротив, я надеюсь, что Гиз их вспомнит. Что касается моего мнения, могу сказать вам откровенно: я считаю, что для французского трона будет лучше, если он вообще останется без короля. Если же совершенно необходимо, чтобы в этой стране кто-то продолжал собирать налоги – увлекательное занятие, я согласен, – то по крайней мере этот «кто-то» должен быть любезен, красив и, прежде всего, великодушен…

– Не правда ли, это портрет Генриха де Гиза? – сказала Фауста, пристально глядя на своего собеседника.

Лицо Пардальяна выразило величайшее недоумение:

– Как, сударыня, неужели вы не слышали того, что я имел честь вам сказать?.. Разве человек, ставящий ногу на чело поверженного врага, может быть великодушным? Нет, тот, кому я дал пощечину, не заслуживает моего уважения!

Тут Пардальян поднялся и серьезно проговорил:

– Сударыня, я был несколько развязен с вами и умоляю вас извинить меня… Я не могу верно оценивать поступки людей. Я довольствуюсь тем, что люблю тех, кто ведет себя по-человечески, и презираю… нет, удаляюсь от тех, кто ведет себя, как зверь… Гиз – зверь, сударыня. Я не порицаю его; я попросту нахожу его мерзким… и потом…

– Продолжайте же, шевалье, – сказала Фауста с улыбкой.

– Я хотел спросить вас вот о чем: что делаете вы, вы сами? Прекрасная дама, прелестная женщина, вы не думаете о любви, о счастье… Вы думаете о предмете, который заранее заставляет меня зевать от скуки – о судьбе трона… Простите меня… Я вам уже говорил, что я не светский человек.

– Никогда еще мне не было так интересно, продолжайте! – произнесла Фауста; ее взгляд был мрачен.

– Благодарю, сударыня! Итак, я продолжаю… Если бы еще эти истории с троном хоть как-то забавляли… Но нет. Они только осложняют жизнь. Это довольно противные истории, как я погляжу… Хотите, я вам скажу кое-что… Генрих де Гиз никогда не будет королем Франции!

– Почему?

– Потому что я этого не хочу, – просто ответил Пардальян. – Умоляю, сударыня, позвольте мне быть с вами откровенным. Вы прибыли во Францию, чтобы исполнить свой долг. Я думаю, лучшее, что вы можете сделать, это вернуться в страну, где все дышит радостью и любовью, где каждый прохожий может оказаться великим художником или прекрасным поэтом, где у женщин улыбки богинь… Здесь, сударыня, вы не преуспеете!

– Почему? – вскричала Фауста. – Почему?

– Потому что я разгадал вас, сударыня! Потому что знакомство с женщиной, которая мечтает зваться папессой вместо того, чтобы зваться Радостью Любви (Фауста страшно побледнела), не доставляет мне удовольствия. Потому что вы хотите подняться на трон вместе с человеком, которому я решил помешать.

– Но почему же все-таки я не преуспею? – спросила Фауста неожиданно спокойно.

– Потому что на своем пути вы встретите меня, сударыня!

С этими словами Пардальян отвесил глубокий поклон. В этот момент раздался свисток. Выпрямившись, шевалье увидел, что таинственная Фауста исчезла. Он живо обернулся.

– А! – воскликнул он, смеясь, – кажется, папесса любит правду не более, чем папа! Чума! Три… семь… двенадцать!.. Господа, кто вы такие? Епископы, кардиналы или церковные старосты?

Сказав это, Пардальян выхватил свою длинную шпагу и, отскочив в угол, приготовился защищаться. Появившиеся по сигналу Фаусты двенадцать человек в масках ринулись на него с рапирами и кинжалами в руках… Они не произносили ни слова.

Зазвенели клинки, послышались крики и стоны раненых.

Пардальян, зажатый в углу, отражал удары, которые один за другим наносили нападавшие. Каждое его движение было как удар молнии. Шевалье удалось было даже сделать три шага вперед, но вокруг него так засверкала сталь, что он отступил…

– Господа, хотите совет?

Его противники молчали и со все возрастающей яростью наносили удары; если бы их лица были открыты, на них можно было бы увидеть изумление и даже страх перед неуязвимым шевалье.