Текст книги "Живи с молнией"

9

Как только сенатор ушел, непринужденная уверенность Эрика моментально уступила место жгучему недовольству своим поведением во время этого разговора. Он злился на себя. Ведь он примчался в Вашингтон с одной только целью – получить это место, невзирая ни на какие соображения. Самое главное – работа и деньги, а все остальное – ерунда. Он поверил в эту истину с той ночи, когда умер Фокс. И все-таки, очутившись лицом к лицу с сенатором, он вел себя так, словно жизнь ничему его не научила. Он держался слишком неприступно. Возможно, это было бы неплохой тактикой для предварительных переговоров, если б сдержанность его была намеренной, но ведь это вышло нечаянно и, конечно, могло только ожесточить сенатора. А ведь Хольцер не дурак, и Эрик боялся, что после сегодняшнего разговора сенатор под внешней любезностью затаил вражду к нему. Если так, значит, Эрик испортил все дело. Он проклинал себя за дурацкое упрямство.

В машине по дороге к Тони Эрик без конца взвешивал то, что он говорил сенатору и что должен был бы сказать, потом вдруг сразу решил выбросить из головы эти мысли. Хорошо зная себя, он понял, что в таком состоянии совершенно бесполезно терзать себя противоречивыми доводами. Он слишком мало обо всем этом знает, чтобы прийти к какому-то окончательному решению, и сейчас никто ему так не нужен, как Тони. И очень хорошо, что до встречи с Тони он повидался с сенатором. Теперь Эрик уже с нетерпением думал о предстоящем вечере. Выходя из машины у подъезда высокого дома, Эрик твердо знал, что он хочет и что ему делать. Поднявшись наверх, он позвонил и еще за дверью услышал голос и смех Лили. Она сама открыла ему. На ней было серое шерстяное платье; светлые белокурые волосы были собраны на макушке в пучок и перехвачены черной ленточкой.

– Наконец-то, – сказала она, улыбаясь. – Мы давно уже вас ждем! Вы оказались таким скрытным, что в поезде мне и в голову не могло прийти, зачем вы едете в Вашингтон, пока мне тут не объяснили ваши истинные цели. Мне сказал об этом Тони. А вы отделывались от меня болтовней, подумать только! Ловко вы меня одурачили.

– Если это так, – усмехнулся Эрик, – значит, я впервые в жизни поступил, как хорошенькая женщина.

Лили широко раскрыла глаза.

– Боже мой, – пробормотала она. – Нет, вы должны войти как можно скорее!

Ее щебечущий голосок звенел еще беззаботнее и веселее, чем днем, в поезде. До сегодняшнего дня Эрику никогда не случалось разговаривать с Лили, но он инстинктивно понял, что такое подчеркнуто легкомысленное лукавство вовсе для нее не характерно. По-видимому, это была своего рода защитная маска, и, догадавшись об этом, Эрик почувствовал себя неловко. Не найдя подходящего ответа, он молча улыбнулся.

Он вошел в светло-серую переднюю, положил шляпу на зеленый мраморный столик и стал снимать пальто. Наконец вышел и Тони. В передней горел слабый свет, и в первую минуту Эрику показалось, что Тони совсем не изменился. Потом он разглядел у него второй подбородок – Тони заметно пополнел.

– Как я рад вас видеть, – сказал он, пожимая Эрику руку, словно приход старого приятеля принес ему огромное облегчение. – И то, что вы пришли именно сегодня, – хорошая примета.

Тони взглянул на Лили и взял ее под руку. В этом жесте была какая-то жалкая робость, как будто он не был уверен, что ей это приятно.

– Судьба моя, наконец, решилась, – смущенно сказал он.

Лили легонько высвободила руку; Эрик невольно вспомнил нежный взгляд, которым она смотрела на незнакомца, несколько часов назад встречавшего ее на вокзале. Она отстранилась от Тони, улыбка ее стала холодной, а в глазах появилось непроницаемое выражение.

– Тони, я уже все рассказала доктору Горину в поезде. Что вы выпьете, доктор Горин?

– Все, что хотите, но только после того, как вы расскажете об истинных целях моего приезда в Вашингтон. Я буду так рад, если кто-нибудь мне их объяснит.

– О, спросите у Тони, он знает, – небрежно бросила она.

– Вы ошибаетесь. Лили, – заметил Тони. – Это знают только Эрик и Хольцер. Я лишь краем уха что-то слышал вчера. Я надеялся, что вы сами мне расскажете, в чем дело.

Эрик усмехнулся и покачал головой.

– Если вы еще вчера что-то слышали, значит, вы узнали о моих делах значительно раньше меня, поэтому я вам ровно ничего не могу сказать о том, что, по-видимому, меня касается. О себе я узнаю последний.

Вслед за Лили Эрик прошел в гостиную. В углу ее стоял четырехугольный обеденный стол, накрытый на пять приборов и освещенный четырьмя свечами. Эрик повернул голову, и сердце его дрогнуло – он увидел Мэри Картер. Мэри сидела в кресле напротив какого-то уже немолодого человека, и оба смотрели на него. За эти годы Мэри как-то потускнела, но держалась очень самоуверенно. Эрик улыбнулся ей; человек, сидевший напротив, поднялся ему навстречу, и Эрик перевел на него взгляд. Это был высокий худощавый мужчина с сильной проседью, в поношенном английском костюме. Эрик сразу же узнал в нем незнакомца, встречавшего Лили на перроне, но решил не показать вида, что был свидетелем их встречи.

– Хэлло, Мэри, – просто сказал Эрик. – Я сегодня, действительно, словно окунулся в милое прошлое – столько старых друзей! Вы превосходно выглядите.

– Я и чувствую себя превосходно, – ответила Мэри. – Но это вовсе не возврат к прошлому, а просто встреча с местными жителями. Имейте в виду, что вы разговариваете с деканом физического факультета Вашингтонского женского колледжа. Можете поздравить меня с новой должностью. Я пошла в гору.

Эрик взял ее руку и, все еще улыбаясь, наклонился, чтобы поцеловать в щеку. Мэри сейчас было больше сорока, но она казалась моложе своих лет, и только жилы на худой шее, резко обозначившиеся, когда она подняла голову, подставляя щеку для поцелуя, выдавали ее возраст. Она задержала его руку в своей.

– Вы не знакомы с Артуром Помфретом? Артур, это Эрик Горин.

– Помфрет? – Эрик повернулся к незнакомцу. – Мы же с вами переписываемся уже несколько лет!

Помфрет рассмеялся.

– Ну как же. Мы переписываемся с тех пор, как появилась ваша статья об электронной цепи. Странно встретить старого друга, которого никогда не видел, не правда ли?

Они пожали друг другу руки, и Эрик с трудом удержался от проявления чисто студенческой восторженной почтительности – Помфрет, выдающийся кембриджский физик, оказал ему большую честь, запомнив его имя. Помфрет был по меньшей мере лет на десять старше Эрика. Нос у него был сплющенный: когда-то он сломал его, упав с лошади. Резкость его черт смягчало добродушное выражение лица.

– До сих пор помню, как я испугался, получив ваше первое письмо, – сказал Эрик. – Прежде всего я подумал, что вы уличили меня в ошибке. Вероятно, то, как говорил о вас Тони, когда я был его учеником, на всю жизнь внушило мне глубокое уважение и робость перед вами.

Помфрет взглянул на Тони с любопытством и некоторой жалостью, но Тони, казалось, целиком ушел в приготовление коктейлей. Лицо его слегка покраснело – по-видимому, он слышал весь разговор. Немного погодя он подал Эрику наполненный стакан и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Я тоже в свое время пережил период романтических увлечений. – В голосе его звучали вызывающие нотки. – Ведь вы, Помфрет, тогда были ассистентом самого Резерфорда и в то же время первоклассным охотником. Мне казалось это верхом шика – то был такой период моей жизни, когда я умер бы, если б мне сказали, что у меня не хватает шика. В двадцать три года мы все бываем немножко ненормальными, – добавил он.

– А вы думаете, что в сорок шесть мы абсолютно нормальны? – спросил Помфрет.

Между Тони и Помфретом проскальзывала явная враждебность. Это беспокоило Эрика. Лили тоже казалась огорченной, но Эрик уже не чувствовал к ней никакого расположения. Он подумал о том, как он будет разговаривать с Хьюго. Неужели и в его тоне то и дело будет сквозить затаенная вражда? Эрик с досадой наблюдал за Тони. И зачем только он так вызывающе держится, ведь его шпильки не достигают цели. Но когда он спрашивал себя, как же в таких случаях должен вести себя мужчина, то не находил никакого ответа.

Эрик обернулся к Мэри, не спускавшей с него холодного, испытующего и вместе с тем насмешливо-нежного взгляда, под которым ему становилось не по себе. Последнее их свидание прошло грустно – они расставались. Ему было трудно найти в этой самоуверенной женщине черты прежней Мэри. Теперь она стриглась очень коротко, а ее черное платье бросалось в глаза своей суровой простотой. Она стала типичной деловой женщиной, занимающей ответственный пост. Эрик поймал себя на неприятной мысли, что он, как мужчина, очень неохотно согласился бы работать под руководством такой женщины. Прежняя Мэри никогда не вызывала в нем подобного ощущения. Эта Мэри в свои сорок лет как будто решила выместить зло на мужчинах, пренебрегавших ею, когда ей было двадцать.

– А где же Сабина? – спокойно спросила она.

– Я жду ее завтра. Знаете, Мэри, я никак не могу к вам привыкнуть, вы так изменились!

– К лучшему или к худшему?

– Просто вы стали совсем другой, – улыбнулся он.

– Могли бы вы теперь в меня влюбиться?

– Да разве вы бы мне позволили! – усомнился Эрик.

Это ее рассмешило. Потом она сказала:

– У вас очень усталый вид, Эрик.

– Еще бы. Прежде всего – умер Фокс. Он умер позавчера ночью, но мне кажется, что это случилось сто лет назад, так много произошло с тех пор. – Он стал разглядывать свои руки. – Сегодня было отпевание. Не знаю, стоит ли сообщать об этом Тони. Ведь у него сегодня праздник.

Мэри криво усмехнулась.

– Можете сказать. Он не будет слишком горевать.

– Однако он очень ценил Фокса.

– Это прошло.

Эрик бросил на Мэри быстрый взгляд.

– Почему вы так думаете?

– Потому что это правда. Люди сильно изменились за последние годы. Взять хотя бы вас.

– Ну, я-то не очень изменился, – сказал он с горечью. – Постарел, наверное, вот и все. Я не чувствую в себе никаких перемен.

– Пожалуйста, не уединяйтесь, – крикнула Лили с другого конца комнаты. Она стояла между Тони и Помфретом. – Нас не так уж много. Тони, вспомните же, наконец, что вы хозяин.

Тони робко взглянул на нее, он стремился угодить ей и в то же время был уязвлен ее тоном.

– Не браните меня, Лили. Даже после стольких лет сегодня я чувствую себя ошеломленным.

– Ну что ж, – сказала она в замешательстве, – все-таки кому-то надо пойти посмотреть, как Уильям справляется с обедом.

Она вышла, и в комнате воцарилось молчание. Тони снова занялся коктейлями, а Помфрет внимательно рассматривал свои ногти. Никогда еще Эрик не видел Тони таким неуверенным.

– О чем вы там говорили, Эрик? Рассказывали Мэри, как вы будете искупать все те глупости, которые вы осенью наговорили атомной комиссии?

Эрик вскинул на него глаза, удивляясь, что Тони решил сорвать свою злость именно на нем.

– Я и не знал, что вы не согласны с моим мнением.

– Дело не в том, что он не согласен с вами, – мягко, но с легкой иронией сказал Помфрет, – а в том, что ваши взгляды совпадают с моими.

– Да просто жалко смотреть, как вы, наивные младенцы, вроде мистера Смита из фильма «Сенатор», пытаетесь развить бурную деятельность, – взорвался Тони. Если бы не его дряблый двойной подбородок, он в своей запальчивости был бы сейчас совсем похож на мальчишку. – И никто из вас даже не представляет, что вы затеваете. Все, что бы вы ни сделали, только усугубит истерию.

– Чью истерию? – спросил Эрик. – Я действительно готов впасть в истерию, как и все физики, которых я знаю. Но хорошо бы, если бы сейчас еще кое-кто заразился такой истерией.

– Если вы так думаете, какого же черта вы идете на свидание к сенатору Хольцеру?

– А почему вы полагаете, что я к нему пойду?

– Это ни для кого не секрет, Эрик, – спокойно заметила Мэри. – Им сообщила об этом я.

– А вы откуда узнали?

– Оттуда же, откуда все узнается в этом городе: кто-то мне сказал… Вы увидитесь с ним в четверг, в одиннадцать часов утра.

Эрик расхохотался.

– А что я ему буду говорить? Может быть, и это известно?

– Вы, конечно, скажете «да».

– Вот как? – медленно произнес Эрик. – А на что же я ему отвечу «да»? – уже серьезно спросил он.

– Вот этого-то мы и не знаем, – улыбнулась Мэри.

– Ну, слава богу! Значит, я все-таки что-то еще могу решить сам. Серьезно, Мэри, скажите, откуда вы все это узнали?

– Очень просто. Как декан физического факультета, я интересовалась, куда нужно обращаться за ассигнованиями, которые нам полагаются в связи с нашей работой. Этим никто пока не занимается, но сегодня мне сказали, что, вернее всего, вскоре придется обращаться к вам.

– Кто же вам это сказал?

– Какой-то человек, знакомый с Хольцером.

– А вы знаете Хольцера, Мэри?

– Кто я такая, чтобы водиться с сенаторами?

– А, черт возьми! – сказал Эрик. – Неужели никто не может мне объяснить, почему они выбрали именно меня? Я надеялся, что Тони мне сегодня что-нибудь скажет об этом. Мне кажется, эта работа привлекала бы меня куда больше, если бы я не знал, что они сами хотят заполучить меня. Тут что-то неладно. И я хочу выяснить, в чем дело. Мне совершенно безразлично, хорошо это или плохо, лестно или оскорбительно, но почему они думают, что я тот человек, который им нужен?

– Откровенно говоря, на их месте я бы никогда не остановил свой выбор на вас, но, по-видимому, кто-то имеет основание думать иначе, – сказал Тони. – Но почему это вас удивляет, Эрик – может быть, вы действительно тот человек, который им нужен?

– Не знаю, – признался Эрик. – Мне очень хочется верить, что если даже законопроект пройдет, он не приведет к тому, чего мы все боимся. Вы знаете что-нибудь об этом?

Тони протянул ему бокал; лицо у него было красное и серьезное.

– Законопроект, конечно, пройдет и, конечно, приведет к войне, – сказал он. – И, надеюсь, вы понимаете, что эта война не будет просто эпизодом?

– Замолчите, Тони, – вмешалась Мэри. – Вы настоящий паникер.

В гостиную вошла Лили в сопровождении высокого, седого негра в белом фраке, несшего поднос с закусками.

Все занялись едой, и разговор перешел на другие темы. Эрик, сидевший напротив Мэри, то и дело встречался с ней глазами. Через некоторое время он понял, что она смотрит на него гораздо чаще, чем он на нее. В нем вдруг стали оживать воспоминания. Неужели она и внутренне изменилась, думал он. Его снова стало тянуть к ней, и к этому ощущению примешивался оттенок вызова, словно письмо Хьюго давало ему право интересоваться Мэри. Однако ему почти не удавалось поговорить с ней, так как Тони то и дело отпускал язвительные замечания по адресу Помфрета.

Помфрет сносил их довольно спокойно, а Лили хранила мрачное молчание, но по временам теряла терпение, и при каждой ее реплике ноздри Тони раздувались все шире.

Когда подали шампанское. Тони, прервав на середине какую-то фразу, довольно неуверенно произнес:

– Ну, выпьем за причину нашего сегодняшнего торжества…

Он произнес тост за здоровье своей будущей супруги, а она в это время смотрела на Помфрета таким откровенно призывным взглядом, что Эрику было неловко. Он невольно пожалел Хэвиленда. Тони был смешон в своем бессильном горе. Женщина, в которую он так явно влюблен, любила другого. Почему он не даст ей свободу?.. Эрику вдруг больно кольнуло в сердце. Лучше не думать о подобных вопросах.

За столом снова заговорили о предстоящем законопроекте по поводу атомной энергии, но Эрик почти не участвовал в разговоре, он был расстроен. Он пришел сюда в надежде, что Тони поможет ему советом, но теперь убедился, что толку от Тони сейчас мало. Он был всецело занят Помфретом.

После обеда, выждав первую же удобную минуту, Эрик стал прощаться, объяснив, что завтра ему предстоит уйма дел. Мэри тоже поднялась, ссылаясь на поздний час. Эрик понял, что ее уход – не простое совпадение, и обрадовался этому, так как очень хотел поговорить с ней наедине.

– Идемте вместе, – сказал он. – Я вас подвезу.

– Нет, скорее я вас. Моя машина ждет внизу.

Она прошла в спальню с Лили. Эрик пожал Помфрету руку и пожелал спокойной ночи, стараясь подчеркнуть свою нейтральность. Помфрет улыбнулся. Его, казалось, нисколько не смущала перспектива остаться наедине с Тони и Лили.

В передней Тони помог Эрику надеть пальто.

– Простите меня за сегодняшний вечер, мой мальчик, – сказал он, понизив голос. – Но я не выношу этого самовлюбленного болвана. Всегда он прав и все знает лучше всех. Подумать только, ведь когда-то я решил стать физиком главным образом потому, что преклонялся перед ним! Не могу понять, что Лили в нем находит. – Тони умолк, словно ожидая от Эрика сочувствия.

– Смогу ли я завтра встретиться с вами? Мне хотелось бы кое о чем поговорить. И вот еще что. Я не сказал этого раньше из-за Лили. Фокс умер.

– Да? Жаль. О чем же вы хотели поговорить?

Эрик посмотрел на него в упор. В нем медленно закипал гнев, но голос прозвучал совершенно спокойно:

– И это все, что вы можете сказать? А ведь вы многим обязаны Фоксу, Тони!

Тони удивленно раскрыл глаза.

– Я же и говорю, что мне очень жаль.

– Ладно, оставим это, – отвернулся Эрик. – Должно быть, мне он был ближе, чем кому бы то ни было.

Наконец появилась Мэри, и Эрик мрачно вышел из квартиры вслед за ней.

– Вы позвоните мне, Эрик? – сказала ему Тони вдогонку.

– Конечно, – вяло ответил Эрик, не оглядываясь. – Обязательно.

10

Ветер, дувший весь день, утих, ночь была тихая, не по-зимнему теплая и сырая. В обе стороны от дома уходила вдаль широкая улица, похожая на бесконечный подвесной мост, прикрепленный тонкими столбами к жемчужным бусинам фонарей. У Мэри была маленькая спортивная машина. Верх ее был откинут, и когда машина ускорила ход, Эрику стало казаться, что он сливается с теплой ночью, и это его немножко успокаивало.

– Вы видитесь с Хьюго Фабермахером? – отрывисто спросил он.

– Очень редко.

– Чем он занимается?

– Он служит в Смитсоновском институте. Конечно, он себя губит. Сколько раз Тони пытался найти кого-нибудь, кто мог бы реабилитировать Хьюго. Не знаю, чем он вызвал такое недоверие, но во всяком случае прошибить эту стену трудно. Сейчас Тони обрабатывает какого-то конгрессмена, кажется Сэйлса. Не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.

– А если ничего не выйдет, не можете ли вы устроить его у себя? Ведь вы же теперь декан.

Мэри бросила на него быстрый взгляд.

– Мне это никогда не приходило в голову, – призналась она. – У нас столько способных женщин, которые никак не могут пробиться в университет, что я считаю себя обязанной помогать им. Само собой, я хочу подобрать хороший персонал, но справедливость требует, чтобы в первую очередь я позаботилась о женщинах.

– Однако другого такого выдающегося теоретика, как Хьюго, вы не найдете.

– Но ведь он мужчина, – возразила Мэри. – Вы же знаете, я всегда ставила себе целью добиться для женщин-ученых одинаковых прав с мужчинами.

– Прекрасно. Но если женское равноправие вы ставите выше интересов науки, то вся ваша борьба ничего не стоит.

– Оставьте, Эрик. Если б он взял себя в руки, то ручаюсь, что у него было бы в сто раз больше возможностей, чем у тех женщин, которых я беру к себе. – Она немного помолчала, затем обернулась к нему и задумчиво спросила: – Эрик, вы действительно хотите, чтобы я взяла его на работу?

Он понял ее намек и рассмеялся.

– Послушайте, Мэри. Я еще не такая важная персона, чтобы заключать с вами сделки. Я еще не принял этого предложения. И, в сущности, мне его пока что никто не делал. Сказать по правде, я уже виделся с Хольцером. Я встретился с ним как раз перед тем, как идти к Тони. Он сам мне позвонил. Мы очень мило побеседовали, я наслушался всяких туманных намеков, но ничего определенного он мне так и не сказал. Он просто играл на моих нервах.

– Это их обычный метод. Если он вам звонил, значит, скоро последует предложение.

– Да? Почему?

– Что значит – почему?

– Разве вас не поражает странность всего этого дела? Мне многое совершенно непонятно. Хольцеру известны обо мне такие вещи, которые он не мог узнать просто так.

– Ну, для этого существует ФБР.

Эрик покачал головой.

– Нет. Это не такое дело, которое могло бы заинтересовать ФБР.

– А не все ли вам равно, что и почему? – спросила Мэри. – Вопрос в том, примете ли вы предложение, если оно будет вам сделано, или не примете.

– Как бы вы поступили?

– Думаю, что приняла бы, – медленно сказала она. – А почему бы и нет?

Эрик улыбнулся.

– Мэри, кого вы обманываете? В день взрыва атомной бомбы и в последующие дни народ хотел получить прямой ответ на волнующий его вопрос. Прошел месяц, другой – и вместо прямого ответа людей запутали окончательно. Неужели вы думаете, что это честная ошибка? Если бы я мог поверить, что вся эта истерия по поводу атомной бомбы порождена искренним заблуждением, я не задумываясь согласился бы на эту работу.

– А вот я в это верю. И подумайте, сколько на таком посту можно сделать для американской науки. Подумайте о субсидиях, которые будут даны университетам!

Эрик снова рассмеялся.

– И, в частности, вашему колледжу! Не это ли волнует вас больше всего, Мэри? Вы и вправду стали настоящей деловой женщиной.

– Вы сегодня второй раз говорите, что я изменилась. А вы-то сами, Эрик? Вы сегодня вошли к Тони с таким видом, будто ждали, что все встанут и по очереди будут подходить к вам с почтительным докладом.

– Возможно, но это только так – привычка, ведь я, как-никак, был начальством. А когда же вы выйдете замуж?

Мэри самодовольно улыбнулась.

– Никогда. Зачем? У меня и так есть все, что мне нужно.

Эрик ничего не ответил и, глядя вперед, на темную панораму ночной улицы, невольно вспомнил тоскливый страх, терзавший ее в тот дождливый день, когда она после смерти матери уезжала в Кливленд. Тогда она с потрясающей ясностью представляла себе свою судьбу и, конечно, не ошибалась. Либо она забыла об этом, либо теперь ей уже все равно. Что же случилось с тех пор, что могло так ее иссушить, грустно думал Эрик. Быть может, и ей довелось провести такую же ночь, какую пережил он у тела Фокса, и она тоже вышла из этого коротенького черного туннеля времени такой же опустошенной, как и он. И когда Эрик подумал о том, что и Мэри испытала такие же леденящие душу переживания, она показалась ему необычайно близкой и понятной. Его уже не коробила ее сухость. Он видел в ней ту, прежнюю Мэри.

– Отвезти вас прямо в отель? – спросила она. – Или вы хотите немного покататься по городу?

– Спать мне еще не хочется. Может быть, мы зайдем куда-нибудь выпить?

– Как хотите.

– Мне все равно. Мне просто хотелось бы еще немного побыть с вами.

Лицо ее осветилось мягкой улыбкой.

– Я тоже об этом думала, – призналась она. – Как вы жили с тех пор, как мы с вами расстались? Много ли было у вас женщин?

– Ни одной, – сказал он. – После вас никого больше не было.

Мэри рассмеялась.

– Эрик, вы необычайно галантны, вы блюдете честь всех женщин, с которыми вы когда-либо имели дело. Это очаровательное и довольно редкое качество. Может быть, зайдем ко мне?

– Не знаю, Мэри, я как раз думал об этом. – Он повернулся к ней и ласково положил ей руку на плечо. – Я спрашивал себя, сохранилось ли в нас хоть что-нибудь от прежнего?

– Нет, – не сразу сказала Мэри. Отсветы пробегающих мимо фонарей то и дело мягко освещали ее лицо. – Теперь все изменилось. Мы стали другими…

– Разве? – спросил Эрик. Он помолчал и потом вдруг его словно прорвало: – Не знаю, мы ли стали другими или мир вырвался из своей орбиты, оставив нас в пустом пространстве. До войны физики жаловались, что они никому не нужны. Теперь все стало по-иному. Мы важные персоны, от нас ждут ответов на важные вопросы, с нами советуются; создаются правительственные комиссии, которыми мы должны будем руководить. И чем это объясняется? Действительно ли мы стали большими людьми или мы просто большие ширмы для людей, которые заправляют всеми делами? Неужели мы никогда не сможем предъявлять свои требования и получать то, что нам нужно?

Эрик уже не мог сдержать гнева, в нем закипели все прежние обиды. Он вспомнил Хьюго и Сабину и с горечью продолжал:

– Кто знает, быть может, мы никогда и не имели того, что, по-нашему, нам было нужно. То, чему мы верили, люди, на которых мы полагались, друзья, которым мы доверяли, – может, всего этого никогда и не существовало, и можно ли говорить, что мы изменились, если в один прекрасный день очутились перед грудой разбитых иллюзий!

Мэри обернулась к нему, неуверенно улыбаясь, – ее испугала горькая злоба, звучавшая в его голосе.

– Боже мой, – мягко сказала она, – что с вами творится!

– Не знаю, может быть, это родовые схватки перед появлением на свет моего решения.

– Какого решения? Вы хотите поступить на работу?

– Да, вы правы, я хочу поступить на эту работу.

– Тогда вернемся к тому, с чего мы начали. Мистер Горин, член правительственной комиссии, хотите ли вы, чтобы я устроила на работу Хьюго?

– К черту Хьюго! Пусть сам о себе заботится.