Текст книги "Святые наших дней"

Арест, следствие и лагерь

Его взяли в ночь с 29 на 30 апреля 1950 года и отправили сначала в тюрьму на Лубянке. О своем аресте и первой ночи, проведенной в тюрьме, он впоследствии вспоминал так:

– Когда меня взяли в тюрьму, оформление там долгое и тяжелое – водят туда-сюда, и не знаешь, что ждет тебя за следующей дверью. Обессиленный бессонной ночью и переживаниями первого знакомства с чекистами, я совершенно измучился. И вот завели меня в какую-то очередную камеру и ушли. Огляделся: голые стены, какое-то бетонное возвышение. Лег я на этот выступ и уснул сном праведника. Пришли, удивленно спрашивают, неужели ты не боишься? Отвечать не стал, но подумал: а чего мне бояться, Господь со мной.

Священник Иоанн Крестьянкин.

Фото из следственного дела

Сведения о пребывании отца Иоанна в заключении были собраны много лет спустя и вошли в посвященную ему книгу «Школа молитвы». В ней рассказывается о том, что с Лубянки отца Иоанна перевели в Лефортовскую тюрьму, оттуда в Бутырскую. Следствие по его делу длилось пять месяцев, за это время его допрашивали восемь раз. Протоколы допросов сохранились и дают достаточно полную картину тактики следствия. Оно было с самого начала нацелено на то, чтобы найти доказательства вины священника.

Следует отметить, что по сравнению с репрессиями 1937–38 годов репрессии 1950-х годов имели иной характер. Во-первых, они были не массовыми, а избирательными. Во-вторых, не было квот на количество репрессируемых. В-третьих, соблюдалась некая видимость законности процедуры следствия. Если в 1937–38 годах человека могли арестовать, допросить и сразу же по приговору «тройки» расстрелять, так что весь процесс укладывался в несколько дней, то теперь велось формальное следствие, которое могло продлиться несколько месяцев. В-четвертых, наконец, следствие теперь заканчивалось, как правило, не расстрелом, а тюремным сроком.

Бутырская тюрьма.

Фото середины ХХ в.

Следствие по делу отца Иоанна Крестьянкина длилось пять месяцев. Первый допрос был посвящен выяснению его отношений с сослуживцами по храму. На втором допросе ему было предъявлено обвинение в антисоветской пропаганде и агитации. Согласно составленному следователем протоколу, он категорически отрицал свою виновность:

– В мое сознание никогда не входила мысль, чтобы сан священника использовать для проведения антисоветской агитации среди верующего населения, и не думаю, чтобы верующие, которые посещали церковь, где я совершал богослужение, могли показать, что я когда-либо при отправлении религиозных обрядов допускал антисоветские выпады. Я прошу следствие это мое заявление проверить путем допроса моих сослуживцев по церкви, настоятеля, священника и диакона, которые всегда присутствовали при отправлении мною богослужения и в отношении меня ничего предосудительного сказать не могут.

Однако следователь был готов к такому развитию событий:

– Вот вы сами просили допросить ваших сослуживцев и были уверены, что они подтвердят вашу невиновность. Мы допросили их, и они дали показания против вас.

И началось чтение «свидетельств», из которых отец Иоанн понял, что о его пастырской работе следственные органы хорошо осведомлены.

На третьем допросе ему предъявили обвинение в антисоветской агитации. Согласно протоколу, он ответил так:

– Виновным себя признаю в том, что я как священник, исполняя религиозные обряды и в частности при произношении мною с церковного амвона публичных исповедей, при которых разъясняются «заповеди закона Божьего», и при чтении так называемых проповедей, где освещается история религиозных праздников или текст содержания Евангелия, допускал такие высказывания, которые по своему содержанию носили антисоветский характер и прихожанами церкви могли быть восприняты как антисоветские проявления, хотя сознательного намерения проведения антисоветской агитации среди верующих у меня не было.

Нужно иметь в виду, что протокол писал советский следователь, поэтому то, что мог говорить священник (если он это действительно говорил), переводилось на язык, понятный самому следователю и предполагаемым читателям протокола. Отсюда такие выражения как «публичные исповеди» или «так называемые проповеди»: они, конечно, не могли прозвучать из уст священника.

После третьего допроса наступил перерыв:

– По замыслу ли следственного дела или стечением обстоятельств, а скорее милостью Божией между третьим и четвертым допросами больше месяца меня никуда не вызывали, – вспоминал впоследствии отец Иоанн. – Я был один, молился. Иногда в мое уединение вторгался колокольный звон, извещая о начале Божией службы, Бог был рядом со мной и в этом мрачном безбожном месте.

На четвертом допросе отец Иоанн изменил тактику. Если раньше он в основном отрицательно отвечал на обвинения следователя, то теперь он рассказывал о том, как приводил к вере молодых людей, крестил их, как не советовал родителям отдавать детей в пионеры, а молодежи вступать в комсомол, как совершал крещение на дому.

То же повторилось на пятом допросе. Вот как его признания звучат в изложении следователя:

– Не отрицаю, действительно за время моей службы священником в Измайловской церкви города Москвы с 1945 года и до последнего момента мне удалось значительное количество молодежи приобщить к религии и Церкви. В своих проповедях и исповедях я доказывал необходимость веры в Бога, при этом не останавливался перед клеветническими измышлениями о том, что в нашей советской действительности якобы имеет место бытовое разложение, падение нравов и человеческой морали. Во всех таких случаях я свои проповеди прикрывал Священным Писанием из Евангелия и творениями так называемых святых отцов. В результате всей системы моей проповеднической работы среди молодежи, проживающей в окрестностях измайловской церкви, заметно возросло стремление к религии и вере в Бога. В церкви во время богослужения можно было видеть большое количество верующих в возрасте 16–20 лет, усердно молящихся Богу. Кроме того, когда мне становилось известно, что среди верующих из числа молодежи есть лица, не исполнившие в свое время религиозные обряды крещения или венчания, предлагал последним совершить эти обряды, и мои предложения всегда принимались. Я крестил много молодых девушек и юношей, в том числе и комсомольцев, в возрасте от 15 до 20 лет, соблюдая при этом все, что относится к этому акту.

Священник Иоанн Крестьянкин

Такая откровенность обвиняемого была связана с тем, что после ознакомления с доносами сослуживцев и месячного пребывания в тюремной камере он, очевидно, принял для себя решение идти по пути исповедничества до конца. И он не искал возможностей смягчить предстоящий ему приговор. Кроме того, он понимал, что все, что он когда-либо говорил в проповедях и частных беседах, уже известно следователю, причем известно в тенденциозном изложении осведомителей, которые один за другим обвиняли его в антисоветской настроенности.

Вот диалог священника-осведомителя со следователем, ведущим дело отца Иоанна:

– Что вам известно о политических настроениях Крестьянкина?

– Крестьянкин настроен антисоветски. Перед верующими он выдает себя за «прозорливого» и «исцелителя», и поэтому верующие говорят о нем как о «святом».

– Какими фактами вы можете подтвердить антисоветские настроения Крестьянкина?

– На протяжении 1949 года, читая проповеди в церкви села Измайлово, Крестьянкин неоднократно в моем присутствии высказывал перед верующими клеветнические измышления на советскую действительность. Антисоветские измышления Крестьянкина сводятся к следующему: «В древние времена христиане строили свою жизнь на любви друг к другу, к своим ближним, к Христу, а в настоящее время вся наша жизнь проходит в пороках. У нас повсюду обман, ложь и предательство. Люди без стыда и совести предают друг друга. Нет больше святой семьи. Мы видим нравственное падение женщин и девушек, которые ведут развратную жизнь. Молодежь наша развращена. У нас поругано и обесчещено таинство Брака и акт рождения детей. Мы видим повсюду пьянство и распущенность. Какое падение морали и нравов! И все это потому, что сеется безбожие, что люди забыли Бога. Не обольщайтесь земными благами, не бойтесь жизненных испытаний. Будьте твердыми в вере, несмотря на то что вам ставятся всякие преграды».

Седьмой допрос отца Иоанна был посвящен произнесенной им проповеди в Неделю о блудном сыне. Сразу три свидетеля усмотрели в этой проповеди антисоветский смысл:

– Вы среди верующих измайловской церкви рассказывали проповедь о «блудном сыне». При этом возводили клевету на советскую действительность.

– Я категорически это отрицаю. При чтении мною верующим проповеди о «блудном сыне» я руководствовался только историей Священного Писания христианской веры и клеветы на советскую действительность не возводил…

– Допрошенный нами по этому вопросу свидетель показал, что ваша проповедь о «блудном сыне» носила антисоветский характер. Вы признаете это?

– Нет, не признаю. Я хорошо помню, что ничего клеветнического в этой проповеди на советскую действительность сказано не было.

Далее зачитываются показания свидетеля. На вопрос, подтверждает ли он их, отец Иоанн отвечает:

– Ознакомившись с показаниями свидетеля по вопросу моей проповеди о «блудном сыне», я признаю то, что действительно я ее верующим читал в феврале 1950 года, где говорил, что история «блудного сына» такова, что когда он оказался вынужденным добывать себе пропитание своим трудом, то попал в немилость таких людей, которые имели достаточно всех видов питания, чтобы создать ему лучшие условия жизни, но их скупость и жадность к обогащению доходила до того, что этот «блудный сын» вынужден был питаться домашними отходами вместе с животными. Рассказав эту историю из Священного Писания, я призывал верующих к тому, чтобы они не уподоблялись тем богатым людям, которые поставили «блудного сына» в положение животного. И здесь же рассказал, что надо признать, что среди верующих христиан есть нехорошие люди, которые в тяжелые года военного времени, когда народ отдавал все свое последнее на нужды войны, имея запасы продуктов, продавали их по высоким ценам населению и наживались, таким образом, на народной нужде. Вот существо моей проповеди. Никаких обобщений и клеветы на советскую действительность здесь не было.

О том, в какой атмосфере проходили допросы и что им предшествовало, сохранилось свидетельство самого отца Иоанна:

– На допросы, как правило, вызывали по ночам. Накануне кормили только селедкой, пить не давали. И вот ночью следователь наливает воду из графина, а ты, томимый жаждой и без сна несколько суток, стоишь перед ним, освещенный слепящим светом ламп.

На девятом допросе, если верить протоколу, отец Иоанн выразил желание окончить четвертый курс Московской духовной академии, а потом поступить в Почаевский монастырь. Так он ответил на дежурный вопрос о том, есть ли у него какие-нибудь ходатайства перед следствием.

Но его ждал не монастырь и не академия. Ему было предъявлено обвинение в том, что «будучи враждебно настроенным к советскому строю, проводил антисоветскую агитацию. Клеветнически отзывался о государственном строе, обрабатывал советских граждан в реакционном направлении».

По приговору суда его отправили на семь лет в Каргопольлаг – концентрационный лагерь строгого режима, расположенный в поселке Ерцево Коношского района Архангельской области. Он прибыл туда 14 октября 1950 года, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Спустя девять дней, в пятую годовщину рукоположения в сан священника, он написал близким: «Я по милости Божией жив и здоров. Памятный для меня день провел в духовной радости и мысленно-молитвенном общении со всеми вами. Слава Творцу за все Его благодеяния к нам недостойным!»

В декабре, когда его в числе других арестантов конвоировали к месту заключения, произошло событие, о котором он впоследствии вспоминал так:

– Мост через бурлящий глубоко внизу поток был редко настлан шпалами, на которые наросли гребни льда. Очевидно, по этому настилу частенько проходили пополнения новых насельников. Конвой с собаками шел по трапу рядом с этим зловещим мостом. Заключенные, уставшие от долгого пути, с котомками за плечами прыгали по шпалам. Двое шедших впереди до меня сорвались на глазах у всех, но это не обеспокоило охрану. Это были плановые убытки. Река принимала жертвы в свои ледяные объятия. Я прощался с жизнью. Зажмурив и без того невидящие глаза (очков-то не было), позвал на помощь святителя Николая, он уже не раз спасал меня. «Господи, благослови!» И оказался на другом конце настила на твердой земле. Сердце приникло к защитнику. Он, только он перенес меня, даруя жизнь.

Лесоповал в Каргопольлаге

По прибытии в пункт назначения все заключенные были обриты наголо. Но волос и бороды священника не тронули. Так и ходил он впоследствии среди заключенных с бородой и длинными вьющимися черными волосами.

Рассказы отца Иоанна о времени, проведенном в лагере, напоминают «Записки из Мертвого дома» Достоевского. Вот, например, как он рассказывает о том, как впервые за несколько месяцев смог помыться в арестантской бане:

– Получив неподъемную деревянную шайку и обмылок, все стали смывать с себя поты тюремных скитаний. Я это мыло и воду использовал, чтобы намылить голову. Подхожу к баку с водой, возле него страж из уголовников. Прошу: «Дайте водички?» – «Не положено». Неожиданно из соседнего бака слышу голос, в нем, оказывается, кто-то моется. «Батя, ты чего там? Иди сюда!» – это вор в законе голос подал. Иду. «Давай шайку, – начерпал, – используешь, приходи еще». Так я первый раз помылся. Остальным пришлось ходить намыленными до следующей бани.

Нары внутри лагерного барака

В течение первого года отец Иоанн работал на лесоповале. Это была тяжелая физическая работа, начинавшаяся в шесть утра. Лес валили, пилили и разделывали на лютом морозе. Некоторые не выдерживали тяжелых условий и умирали.

Большинство заключенных были уголовниками, некоторые относились к категории политических. В бараке заключенные ночевали на трехъярусных нарах. Священник становился свидетелем и драк, и поножовщины, и убийств. Матерная ругань висела в воздухе.

Но воспоминания отца Иоанна об этом времени окрашены не столько горечью, сколько юмором. Он совсем не идеализирует себя:

– Получив посылку от духовных чад, я раскладывал ее содержимое на паечки под матрасом по числу нуждающихся в настоящий момент в утешении. И как радовали меня потеплевшие, а иногда и слезой просветлившиеся глаза, доселе пугающие мрачной непримиримостью к жизни и людям. Но однажды в посылке оказался единственный свежий помидор. Разделить его было невозможно, отдать целиком стало жалко. Полюбовавшись им, я скрылся под одеяло и надкусил помидор. И тотчас послышались возгласы: «Кто-то ест свежие помидоры!» Для меня же исчез и аромат, и вкус. Давясь, я заглотил помидорину, чтобы скорее исчезло о ней всякое напоминание, заодно и угрызения моей совести.

Письмо отца Иоанна из лагеря духовным чадам

Однажды он лежал на третьем ярусе тюремных нар тяжело больной и помышлял о скорой смерти. Но произошло неожиданное:

– Внизу в бараке шла своя жизнь. Вдруг в нос ударил пряный запах домашнего уюта и забот – так могла пахнуть только колбаса домашнего приготовления. В голове промелькнула мысль: «Вот съел бы такую сосисочку и непременно бы поправился». И не успел я еще освободиться от навеянного ароматом помысла, как услышал голос: «Иван Михайлович, а Вы не съели бы сосисочку?» И Богом данное угощение действительно оказалось целебным. На другой день я был уже на ногах.

В лагере у отца Иоанна стало ухудшаться зрение. Об этом он писал близким: «Состояние моего зрения требует все более и более строгого режима. Пишу и читаю только с помощью лупы, так как никакими очками моя близорукость не корректируется. Но при всех моих скорбях я постоянно благодушествую и преизобилую духовной радостью, делясь ею со всеми ищущими ее. За все благодарю Господа, укрепляющего и утешающего меня, раба Своего».

Письма последующего периода, несмотря на тяжелые условия лагерной жизни, наполнены радостью: «Радуюсь и благодарю за все нашего Спасителя. Радости и скорби – наши постоянные спутники жизни, посылаемые нам от Господа, которые надлежит нам принимать с благодарностью и полной покорностью во всем Его Святой воле, спасти нас хотящей…»; «Слава Всевышнему за все Его благодеяния».

В марте 1952 года отца Иоанна переводят с лесоповала на работу в бухгалтерию. Условия жизни становятся менее суровыми. У священника появляется возможность читать книги, и он просит духовных чад присылать их ему. Но только те, что напечатаны очень крупным черным шрифтом, так как читать их ему очень трудно, даже с лупой. Также он просит прислать ему «крестики со шнурочками, один из них серебряный, иконки малого размера, венчики и молитвы разрешительные, жидкость для удаления татуировки». Это уже для заключенных.

Вот как вспоминает об отце Иоанне один из его сокамерников:

– Я прочитал Библию – всю, от начала до конца. Эту книгу книг дал мне Иван Михайлович Крестьянкин… Познакомился я с ним весной 1951 года, когда отца Иоанна сняли по состоянию здоровья с общих работ. Помню, как он шел своей легкой стремительной походкой – не шел, а летел – по деревянным мосткам в наш барак, в своей аккуратной черной куртке, застегнутой на все пуговицы. У него были длинные черные волосы… была борода, и в волосах кое-где блестела начинающаяся седина. Его бледное тонкое лицо было устремлено куда-то вперед и вверх. Особенно поразили меня его глаза – вдохновенные глаза духовидца. Он был чем-то похож на философа Владимира Соловьева, каким мы знаем его по сохранившимся портретам. Иван Михайлович – так звали его в нашем лагерном быту, так звал его и я – поселился рядом со мной, на соседней «вагонке». Мы быстро и прочно сблизились. Одно время даже ели вместе, что в лагере считается признаком взаимной симпатии. Когда он говорил с вами, его глаза, все его лицо излучали любовь и доброту. И в том, что он говорил, были внимание и участие, могло прозвучать и отеческое наставление, скрашенное мягким юмором. Он любил шутку, и в его манерах было что-то от старого русского интеллигента. Много и подолгу беседовали… Любовь к Богу и к людям – вот что определяло все его поведение, светилось в его глазах, вот о чем говорил он весь, летящий, устремленный вперед…

В сентябре 1952 года из-за плохого зрения отец Иоанн был освобожден от должности бухгалтера и отправлен в дезинфекционную камеру, где занимался выжиганием паразитов из рабочей одежды заключенных.

В октябре он пишет духовным чадам: «Радуюсь и скорблю вместе с вами. Действенность святых молитв всех своих духовных детей я постоянно ощущаю душой и сердцем. Благодаря молитвам Церкви мой внутренний мир наполнен одной Божией любовью, а душа, постоянно стремясь к вечности, все переносит с радостью и покорностью во всем воле Божией, хотящей всех нас спасти и привести в Царство Небесное. Никогда ни о чем не беспокойтесь! Бодрствуйте и не унывайте! Молитесь и за все воздавайте благодарностью Господу».

И еще одно письмо с выражением радости и благодарности Богу: «Я благодушествую и радуюсь, за все благодарю Господа, осыпающего меня грешного Своими бесконечными милостями. Слава Ему Человеколюбцу за все-все! Ни в чем не имею недостатка: во всем ощущается Святая Промыслительная десница Божия и беспредельная любовь верных чад Его ко мне, убогому узнику. Любви Его несть предела!»

Похороны И. В. Сталина

В ноябре его перевели в землянку, которую он вместе со своим сокамерником благоустроил и превратил в некое подобие монашеской кельи. После двух лет пребывания в общих камерах с заключенными это было существенным улучшением жилищных условий.

Почти три года отец Иоанн, находясь в лагере, не причащался. Но весной 1953 года двое его духовных чад, по благословению митрополита Николая (Ярушевича), передали ему Святые Дары, вложенные внутрь освященного хлеба. Впервые после долгого перерыва он смог принять Тело и Кровь Спасителя.

Той же весной умер Сталин. Вспоминает свидетель:

– Я встретил отца Иоанна около нашего барака, он, как всегда, не шел, а словно летел, в его руках была газета. «Вот, смотрите, Сталин в гробу – мечта русского народа». Услышав это, я подумал: кто-кто, а Иван Михайлович знает свой народ. И он не мог быть равнодушен к происходящему в мире, в своей стране, но дела земные он понимал в каком-то высшем смысле, смотрел на них в отношении к Богу и вечности.

Мемориал памяти заключенных на месте лагеря Гаврилова Поляна

В сентябре 1953 года отца Иоанна отправили в инвалидный лагерь Гаврилова Поляна, расположенный неподалеку от Куйбышева. Отец Иоанн впоследствии вспоминал:

– Помню, как вели нас – колонну арестантов в Куйбышеве, навстречу детишки маленькие. Еще всех букв не выговаривают. Воспитательница молоденькая им говорит про нас: «Вот, детки, враги народа идут», – а они глазенки таращат, повторяют: «Вляги, вляги», – а сами так ласково на нас смотрят, улыбаются.

В Гавриловой Поляне климатические условия были значительно лучше, чем на севере. Территория лагеря была ухоженной, дорожки вымощены камнем, перед бараками клумбы с цветами. И прекрасный вид на Волгу и Жигулевские горы. Но бытовые условия оказались еще хуже, чем в Каргопольлаге. Жили в бараках на двести человек, в жуткой тесноте, спали на двухъярусных кроватях, чаще всего на голых досках. Заключенных одолевали клопы и вши.

И здесь, как и в Каргопольлаге, отец Иоанн быстро превратился во «всеобщего духовника». Об этом свидетельствует А. Левитин-Краснов, известный диссидент, бывший диакон-обновленец, одновременно с отцом Иоанном оказавшийся в Каргопольлаге, а потом вслед за ним доставленный в Гаврилову Поляну:

– Здесь много было религиозных людей. Много колоритных типов. Прежде всего духовенство. Наибольшей популярностью пользовался среди заключенных отец Иоанн Крестьянкин. Человек по натуре веселый, добродушный, несказанно мягкий. Он священник и инок с головы до пят… В лагере возил на себе, впрягшись в санки, воду. Много молился. Все лагерное население к нему сразу потянулось. Всеобщий духовник. Начальство без конца его допекало и грозило тюрьмой. Приставили к нему специального наблюдателя – толстого здорового придурка из проворовавшихся хозяйственников. Запомнилась мне на всю жизнь почти символическая картина. Сидит на скамейке хозяйственник, читает газету. А за его спиной по площадке, окаймленной кустарником, бегает взад и вперед отец Иоанн. Только я понимаю, в чем дело. Это отец Иоанн совершает молитву. Он близорукий. Глаза большие, проникновенные, глубокие. Несколько раз, приходя в барак, заставал его спящим. Во сне лицо дивно спокойное, безмятежное. Как ребенок. Не верится, что это взрослый мужчина. Гуляя с ним по лагерю, у него исповедовался. Чистый, хороший человек.

Весь 1954 год отец Иоанн провел в Гавриловой Поляне. А в феврале 1955-го, на праздник Сретения Господня, его неожиданно освободили. Этот день запомнился ему навсегда:

– Яркий морозный день, снег празднично искрился на солнце и поскрипывал под ногами. У ворот «учреждения» стоит белый конь, запряженный в розвальни, упругий, весь – готовность к движению, к свободе.

Завершая повествование о пребывании отца Иоанна в заключении, автор книги «Школа молитвы» пишет: «Самым дорогим и ценным приобретением этих пяти лет была для отца Иоанна молитва. Она стала его дыханием, сердцебиением, жизнью. Постепенно в ней он стал слышать моментальный ответ на любое свое мысленное обращение к Богу. Отец Иоанн иногда вспоминал, как зарождалась и вызревала в нем молитва за эти годы. Он укрывался под одеялом на третьем ярусе своей вагонки; уходил молиться в заброшенный барак, ища уединения… замирал в молитве о бесчинствующих, когда рядом лилась кровь. Но однажды, в самый разгар очередного вражьего разгула в бараке, он почувствовал, что молитве ничто не мешало. Она сокрыла его непроницаемым облаком. “Глас хлада тонка” потрясающим впечатлением вошел в душу и осенил ее неземной тишиной и миром. С этого момента самодвижная молитва запульсировала в сердце иерея Иоанна».

Своим опытом внутренней молитвы отец Иоанн редко делился. Но однажды, когда в его присутствии долго и много рассуждали о молитве Иисусовой, он сказал:

– Чтобы говорить о ней и понимать, о чем говоришь, надо повисеть на кресте, да еще и не знать, сойдешь с него или тебя будут снимать.