Электронная библиотека » Митрополит Сурожский » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 8 апреля 2014, 13:46


Автор книги: Митрополит Сурожский


Жанр: Религия: прочее, Религия


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

У А. Хомякова[57]57
  Алексей Степанович Хомяков (1804–1860) – поэт, художник, публицист, богослов, философ, основоположник раннего славянофильства.


[Закрыть]
есть слова, которые стоит вспомнить. Он говорит: когда речь идет о Теле Христовом, речь не идет о мясе (он употребляет именно это слово[58]58
  «…романизм [т. е. учение Рима], настаивая на самой основе таинства, т. е. на преложении земных элементов в небесное тело, истолковывает, по своей неизменной привычке, духовное действие как чисто вещественное и унижает таинство до какого-то атомистического чуда… Это стремление так явно, что раз, когда мне случилось переводить вслух рассуждение некоторых римских богословов в их полемике против протестантов, один благочестивый, хотя и неученый священник, бывший при том, воскликнул в благочестивом ужасе: ”Господи, что же это они говорят такое? Они, кажется, принимают Тело Христово за мясо Христово?”)». См.: Хомяков А. С. Соч.: В 2 т. М., 1994. Т 2. Работы по богословию. С. 100.


[Закрыть]
). Хлеб становится Христом, но в каком смысле? Весь мир призван стать местом Воплощения, самим Воплощением, видимым, ощутимым, осуществленным. Когда мы смотрим на освященный Хлеб, то видим крохотную частицу тварного мира, которая теперь настолько соединена с Христом, что стала Его Телом, и Христос неразрывно соединился с этим простым кусочком хлеба. И, причащаясь, мы приобщаемся к Хлебу, который есть Сам Христос. И здесь мы видим, как из полумрака засеянного зерном поля, благодаря труду человека, который и не намеревался создавать святыни, нечто нетронутое, чистое, незапятнанное (потому что мир, в котором мы живем, – жертва человеческого греха, он не грешен сам по себе, но мученик нашей греховности) приносится обратно Богу и включается в полноту Божественного единства, которое было в начале, и еще более славного единства, которое осуществится в конце времен. Видите, насколько это дивно?! Я не могу это выразить, простите, простите! Но так прекрасно думать и сознавать, что в мире полумрака, в котором мы живем, присутствует полнота совершенства, света. Мы ее не видим, потому что слепы, недостаточно зрячи, но есть святые, которым было дано видеть.

Я вспоминаю одного русского святого. Он был священником в монастыре, но очень долго не служил, потому что имелся другой священник, а ему казалось страшным совершать Литургию. Однажды второго священника не было, и его упросили отслужить обедню. После долгих уговоров он согласился, но после ее окончания вышел и сказал: «Я служил последний раз. Если понадобится священник, найдите его где-нибудь в другом месте, потому что я не смогу еще раз пережить то, что пережил сегодня, и остаться в живых». Он вступил в мир будущего века, он увидел творение преображенным, увидел, как хлеб стал Христом, – Христом, Который неразрывно соединился с нами в Воплощении.

Поэтому, говоря о полумраке, в котором мы живем, мы не должны забывать: в нем есть доля тьмы, но есть и свет. И если бы мы только могли взглянуть друг на друга с сознанием того, что в этом человеке, которого я даже не знаю, в этом человеке, которого я не понимаю, в этом человеке, которого я не люблю или который мне неприятен, возгорается заря жизни, света, вечности, как бы мы относились друг к другу, какими бы мы видели друг друга, как много бы мы значили друг для друга! Мы думали бы о людях не только как об иконах, о своего рода изображениях. Нет, мы понимали бы, что в этом человеке, как будто незначительном, нами непонятом, недоступном нашему пониманию, в действительности совершается таинство единения с Богом. Полумрак еще не рассеялся, потому что человек не достиг полноты, даже преподобный Серафим Саровский при жизни не достиг той меры полноты, в которую он вырос после смерти, но всякий человек зачаточно, неприметно, а порой ощутимо уже пронизан светом и Божественной жизнью. Не попытаться ли нам взглянуть друг на друга в этом свете, не попытаться ли поглубже вглядеться, начиная с тех, кого мы горячо любим, и в благоговении увидеть за пределами нашего земного видения, нашего земного восхищения, нашей земной привязанности: этот человек – место вселения Живого Бога. Кто-то из отцов-пустынников сказал: «Кто видел брата своего, тот видел Бога своего». Да, он это уловил. Он познал, что каждый человек зачаточно, но подлинно – само Воплощение. Давайте задумаемся об этом.

В следующих беседах я продолжу говорить о полумраке, который мы видим в истории, и надеюсь, что эти беседы когда-нибудь или, может, уже сейчас окажутся полезными для вас, потому что для меня они так много значат.

12. Закон, написанный в сердцах[59]59
  Беседа 16 мая 2002 г.


[Закрыть]

У меня нет уверенности, стоит ли продолжать беседы в том же ключе, в котором веду их с самого начала. Я чувствую, что предложенный мной подход к вере и к самим себе смутил некоторых из вас. Недавно мне пришло из России несколько писем, в которых говорится: мой подход неправославный, и то, что я говорю, или просто ересь, или недостаточно продуманно. И все-таки я хочу поделиться с вами своими размышлениями и теми убеждениями, к которым пришел за долгую жизнь.

Было время, когда я отчаянно цеплялся за букву, но постепенно мне стало открываться, что буква – это только приближение, намек, попытка передать то, что находится за пределами текстов и человеческой речи. Есть отрывок у апостола Павла, в котором говорится: мы видим вещи, как будто сквозь мутное стекло (1 Кор. 13:12). Об этом я несколько раз упоминал в предыдущих беседах: мы пребываем в полумраке, мы не всегда видим то, что реально существует, мы не всегда способны видеть действительность такой, какова она есть на самом деле. Я хотел бы к этому вернуться, потому что если мы стремимся духовно расти и все в большей и большей мере становиться Божьими друзьями и соработниками, нам важно проявлять и смирение, и дерзновение.

Поясняя мысль апостола Павла, я сказал, что мы живем в период полумрака между торжествующим светом начала творения, когда ничто, ни малейшая тень еще не пролегла между Богом и человеком, когда еще не было никакой тьмы, когда всё было светлым и прозрачным, и будущим, в котором, как мы ожидаем, все достигнет своего исполнения, свет засияет с совершенной полнотой, с совершенной чистотой, и Бог будет всё во всем (1 Кор. 15:28). Осознаем ли мы, что значит «всё во всем»? Это означает не только то, что Бог будет присутствовать повсюду, это означает, что всё будет пронизано Божественным присутствием. В какой-то мере совершенно реально, но не всегда ощутимым для нас образом нам дается опытно пережить нечто подобное в Божественной литургии.

Как-то раз меня поразило в самое сердце (и это осталось со мной навсегда и возвращается всякий раз, когда служится Литургия), что во время освящения Даров хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христовыми в том смысле, который нам не совсем понятен или непонятен вовсе. Про себя могу сказать, что мне он, скорее, непонятен, но я хотел бы поделиться тем, что тогда уловил.

Благодать Святого Духа сходит на хлеб и на вино и превращает их не в плоть и кровь, а в Тело и Кровь Христовы. Когда мы смотрим на освященный Хлеб, мы видим крохотную частицу тварного мира, которая уже исполнилась Божественным присутствием, достигла полноты своего призвания, когда мы причащаемся этого Хлеба и Вина, этого Тела и Крови Христовых, мы уже на земле становимся причастниками искупленного творения, подобно тому, как полнота Божества присутствовала в Воплощенном Сыне Божьем, ставшем Сыном Человеческим. В такие моменты нам удается уже сейчас в полумраке различить торжествующий свет.

И если говорить о природе Церкви, то нам необходимо помнить, что Церковь – это тело в равной степени и одновременно человеческое и Божественное: человеческое со всей нашей хрупкостью, со всем нашим несовершенством, с присущей нам неполнотой, но оно еще и Божественное, потому что один из членов Церкви – Господь, Человек Иисус Христос. В Нем мы видим человечество совершенное, достигшее полноты, единое с Отцом, исполненное Святым Духом. Вместе с Сыном в Церкви присутствует Отец, и Святой Дух осеняет нас. В этом смысле уже сейчас, хотя зачастую мы недостаточно зрячи, чтобы ясно это видеть, свет рождается, разгорается и льется все дальше и дальше. Не каждый из нас способен увидеть его, не каждое мгновение он сияет с одинаковой силой и незамутненностью, но свет, который мы ожидаем в будущем, когда Бог будет всё во всем, уже возгорелся в Воплощении и в сошествии Святого Духа. Мы живем в мире, в котором полумрак – не просто отсутствие первичного, изначального света сотворения мира. Свет, который присутствует в нашем мире, уже свет свершения, Божественное присутствие, присутствие Бога чаемое, явленное и воспринятое теми, кто верит. Полумрак, в котором мы живем, в этом смысле – не отсутствие света, а постепенное возрастание к свету, в свет или, вернее, это свет, который постепенно пронизывает нас и все вокруг. Но если мы попытаемся говорить об этих вещах, не найдется подходящих слов, потому что на языке падшего мира невозможно описать тайны или состояние мира до падения. Нам приходится пользоваться словами там, где должно быть созерцательное молчание. Я постараюсь это пояснить.

Когда мы рассуждаем о Божественных предметах, мы полагаемся на умственное понимание, опираемся на наш хрупкий, несовершенный опыт, но первоначально и опыт, и понимание были глубже и шире. Некоторое представление об этом можно почерпнуть из слов святителя Григория Паламы[60]60
  Свт. Григорий Палама (1296–1359) – византийский богослов, митрополит г. Фессалоники. Систематизировал мистико-аскетическую традицию Византии (в особенности исихазм), дав ей окончательное философское и догматическое оформление. Память 14 ноября и в Неделю вторую Великого поста.


[Закрыть]
, когда он говорит о состоянии, в котором пребывают ангелы. Он называет их «вторыми светами», вторичными светилами – не в том смысле, что они рангом ниже, а в том, что они полностью открыты Богу, полностью прозрачны Ему, поэтому свет, который исходит от Него, пронизывает, наполняет их так, что они сияют самим Божественным светом. Этот свет не их собственный, это – свет Божий, они исполнены им, пронизаны им. Именно так мы должны познавать Бога, именно так мы должны познавать мир, но хотя после падения какая-то мера знания и приобщенности у нас сохранилась, увы, появилось гораздо больше непонимания, полумрака.

Поэтому, когда мы пытаемся найти способ нечто выразить, мы должны отдавать себе отчет в том, как мы это делаем.

Нередко можно услышать, в особенности в протестантских церквах, но также и у нас, что Библия, Евангелие – это слово Божье. Да, это так. Бог открывает нам в Священном Писании то, что нам самим не узнать и не понять, но мы понимаем сказанное лишь в ту меру, в какую сами просвещены Божьим светом. Ангелы, воспринявшие в себя свет Божий, не обладающие им, а воспринявшие и живущие им, понимают гораздо больше, чем мы, потому что приобретают и передают свое знание и понимание не с помощью слов и не в словах. Когда же мы открываем Книгу Бытия, мы обнаруживаем, что в ней на языке падшего мира рассказывается о событиях, произошедших в мире, который был полностью в Боге, который не знал, что значит быть чуждым Ему. Как нам достичь понимания? Понимание может прийти, если приобщаться к Богу, от Него получать то знание, которое невозможно обрести самостоятельно. Но помимо этого нам необходимо отдавать себе отчет в том, что смысл слов, которыми мы пользуемся, меняется со временем, от народа к народу, от поколения к поколению. Я вам уже когда-то приводил пример, который звучит слишком грубо, но он очень жизненный: когда Евангелие впервые переводили для жителей Лапландии, возникла проблема из-за того, что в Лапландии не было ягнят, поэтому в отрывке, где говорится об Агнце Божьем, переводчик решил использовать название детеныша местного животного. Оно передавало смысл текста: ведь Христос – не ягненок в зоологическом понимании этого слова.

Одна и та же мысль может быть выражена разными словами, к тому же смысл их меняется, в результате текст Писания зачастую оказывается для нас непонятным, и из-за непонимания мы блуждаем во тьме, вместо того чтобы прорываться к свету. Я бы хотел дать вам два примера. В одном месте Евангелия сказано, что тот, кто не возненавидит отца, мать, своих близких родных, не может последовать за Христом (Лк. 14:26). Фраза чудовищна, если понимать ее в современном значении слов. Но если обратиться к древним языкам (я уже их забыл, но в церковнославянском немного разбираюсь), то она звучит: Аще кто не возненавидит. Сейчас «ненавидеть» значит активно, действенно не любить, но первоначально это слово означало «отвести взгляд», «не смотреть в сторону», и фраза имела совсем другой смысл: если кто-то колеблется между тем, чтобы устремить взгляд на Господа, и тем, чтобы оглядываться на своих родных и близких, то он не может следовать за Христом. Нужно неразделенным сердцем обратиться к Богу, и только в приобщении к Нему мы сможем обрести единство с Тем, Кто любит наших близких, и обнаружить, что с ними мы тоже едины.

Другое слово, которое, как мне думается, стало камнем преткновения, – «любовь». Мы все знаем, что такое романтическая любовь, нам всем известно, как употреблять это слово, но если задуматься, в чем его суть, то окажется: «любить» – это значит ценить конкретного человека или людей настолько, чтобы полностью забыть себя вплоть до решимости отдать за них свою жизнь. Так возлюбил нас Бог. Он нас создал, с тем чтобы мы вошли в полноту Его собственной жизни. Он знал: мы отпадем от нее, и отдал Своего Единородного Сына на смерть ради того, чтобы мы могли обрести свой путь. Любовь означает всецелое уважение, благоговение перед другим человеком, вплоть до готовности отдать за него жизнь. И у святителя Григория Богослова есть отрывок, который, может быть, позволит нам это уяснить или понять глубже. Он ставит вопрос: как понимать Святую Троицу? Что Троица сообщает нам о полноте жизни и смерти? И отвечает: Бог – не арифметическая единица. Единица означала бы, что Он любит только Самого Себя. Он также не двоица. В двоице двое любят друг друга и остаются чужими окружающему миру. Совершенная любовь – любовь Бога-Троицы, и поэтому она так трагична: двое могут любить друг друга всецело, совершенно, только если третий готов отступить, как бы умереть, уйти в небытие, давая двоим возможность пребывать лицом к лицу без помехи, беспрепятственно. Это, разумеется, относится к каждому Лицу Троицы, среди Них нет избранной жертвы, каждый отступает в готовности не быть ради полноты Двоих.

Я не знаю, как это объяснить или передать понятным образом. Подумайте, представьте себе ситуацию, когда один из троих – мать, отец, ребенок или один из друзей, – оберегая полноту общения двоих, решает отступить в сторону и потом бывает возвращен, обретен вновь, восстановлен в эту полноту их любовью.

Все это – примеры того, как полумрак, в котором мы живем, мешает нам понимать, что Писание говорит о Божьем мире, каким он был до падения. Но порой и мир, который нас окружает, нам понять не проще, а еще, вероятно, сложнее понять утверждения, которые мы слышим о Боге, о Церкви, поскольку они составлены из слов, принадлежащих падшему миру, тогда как сообщают они о том, что находится за гранью падения. Есть ли у нас возможность все это понять? Да, есть (и я это повторял много раз, вы уже, должно быть, устали слышать), потому что мы живем в полумраке, в котором свет светит, есть свет. Только приобщаясь к свету, можно понять то, что лишь приближенно выражается в словах. Никто не может понять, что такое любовь, до того момента, пока сам ее не испытает. Никто не может понять, что такое самопожертвование, если никогда не встречался с самопожертвованием в жизни или если ему самому не приходилось жертвовать собой. Смысл слов становится понятным только из опытного переживания. Мы говорим, что Священное Писание – это слово Божье. Да, это так, но, прежде чем мы начнем его понимать, мы должны вырасти в приобщение к Самому Богу, не исследовать слова с помощью словаря, а испытывать сердце, из которого они исходят и в которое принимаются, то есть наше собственное сердце.

В этом смысле все, о чем сообщается в Священном Писании, может оставаться совершенно неясным для одних и быть очевидным для других, может сегодня оказаться для меня непонятным, а завтра стать кристально прозрачным. Это зависит от нашей приобщенности к Богу, не к тексту, не к словам. И здесь на передний план выходит трагедия разделенности христиан, потому что мы сражаемся именно из-за слов. Обвиняя друг друга в ереси, мы осуждаем формулировки, но что делать, если речь идет о человеке? Как относиться к тому, что этот конкретный человек приобщается к Богу, живет Богом, живет во имя Божье? Но в то же время мы не должны забывать, что есть такое понятие, как истина. Я убежден: православная вера, в ту меру, в которую это возможно, наиболее полно выражает истину, но, прожив долгую жизнь, я больше не способен верить, что тот, кто не вмещает эту полноту, не может спастись. В одном из писем, недавно мной полученных, монах из Украины пишет: «Никто, кроме православных, не может спастись, и то, чему Вы учите, противно вере: все неправославные пойдут в ад». В это я не могу поверить. Я не могу этому поверить, потому что жизнь меня кое-чему научила. Я уже приводил пример, как во время войны офицер – он не был православным (не знаю, был ли он вообще верующим) – шесть раз покидал безопасное место, с тем чтобы вынести с поля боя солдат, которые были ранены и не могли сами доползти до укрытия. Его, умирающего, принесли в госпиталь. Он не умер, он выжил. Он не был православным, но не проявил ли он любовь, такую глубину, такую меру любви, какую многие из нас не способны вместить?

И еще: нам люди зачастую не верят, потому что мы для них – доказательство того, что в наших словах нет правды. Если мы рассуждаем о любви, но не проявляем ее, если мы говорим о том, как христиане должны отдавать свою жизнь за других, а сами прилагаем все усилия, чтобы ничего никому не отдавать, может ли кто-то поверить, что в наших словах есть хоть капля истины? Вот в чем наша проблема, вернее, вызов нам: чтобы пребывать в истине, не достаточно провозгласить ее словами. Мы пребываем в истине только тогда, когда она становится нашей жизнью.

Мне снова приходит на память письмо, которое я уже несколько раз упоминал. Я подумал, когда прочитал его: вот человек, который говорит, что он православный, он уверен, что войдет в Царство Божье, уверен, что все неправославные погибнут в аду. Но возьмите конец Евангелия от Марка, там перечислены признаки, по которым можно узнать верующих: они будут исцелять больных, воскрешать мертвых и т. д. (Мк. 16: 17–18). При такой постановке вопроса кто решится вообще назвать себя верующим? Я не могу. Я могу сказать, что всей своей тоской стремлюсь к Богу, в ту меру, на какую способен, люблю Его, в малую меру служу Ему, поклоняюсь Ему, но я не могу назвать себя верующим в том смысле, в каком об этом говорит Христос. А если так, то можем ли мы судить нашего ближнего?

Этими отступлениями я отклонился от основной темы, но мне кажется, крайне важно сознавать, что в полумраке, в котором мы живем, в период между светом, частично померкшим с падением, и светом, который забрезжил в пришествии Христа, светом конца времен, нам нужно научиться приобщаться к Богу через жизнь, через молитву, соединяясь с Ним всем нашим существом, и быть осторожными в употреблении слов, потому что они не всегда выражают то, что должны были бы выражать. И тогда, мне кажется, мы сможем вдумчивее относиться не только к христианам других конфессий, но также и к людям языческих верований древности и нашего времени, потому что проблески воспоминаний имеются у всего человечества. Эти воспоминания неполны, несовершенны, смутны, Библия дает нам самую четкую картину, но есть и другие источники, которые порой приближаются к истине, хотя и не в полной мере. И я полагаю, что, встречая людей разных убеждений, нам необходимо задаваться вопросом: в какой мере то, во что они верят, – Божья правда, в какой мере – заблуждение, результат падения и постепенной утраты человеческим родом целостного опыта Бога? И еще: в какой мере они живут тем, во что верят? Я думаю, мы удивимся, насколько достойнее некоторые люди живут тем малым, во что они верят, по сравнению с нами, которым было явлено гораздо больше.

На этом я закончу свою беседу. К некоторым моментам я вернусь в следующий раз. Простите, если то, что я говорил, было неясным. Мне трудно четко сформулировать, но подумайте об этом. Я постарался указать на некоторые моменты: думайте, составляйте свое собственное мнение, думайте свободно, оставаясь в то же время верными учению и жизни Церкви в молитве, во взаимной любви, в приобщении.

13. Жизнь по вере[61]61
  Беседа 30 мая 2002 г.


[Закрыть]

Я хотел бы начать свою беседу с того, о чем говорил прошлый раз, но взять это только за отправную точку Я рассказал вам о письме, в котором утверждается, что никто, кроме православных, не может войти в вечную жизнь. И это мы должны не просто поставить под вопрос. Нам необходимо осознать: если думать так же, как человек, который написал письмо, будто достаточно быть крещеным в Православной церкви и слепо принимать все, что она провозглашала в прошлом и на чем стоит в настоящем, то мы окажемся в очень трудном положении по отношению к целому миру верующих.

И первый вопрос, который мы должны поставить перед собой: что значит быть православным христианином? Достаточно ли слепо провозглашать Символ веры, читать молитвы, присутствовать на Литургии, даже участвовать в Таинствах, или необходимо нечто большее, нечто решающее?

Я помню, отец Всеволод Шпиллер[62]62
  Прот. Всеволод Дмитриевич Шпиллер (1902–1984) – проповедник, священник Болгарской Православной Церкви, с февраля 1950 г. – Русской Православной Церкви.


[Закрыть]
рассказывал мне, как, прежде чем крестить кого-то, он спросил, православный ли будущий крестный отец. И ответ был: «Да». – «Крещены ли вы?» – «Да». – «Верите ли в Бога?» – «Нет, я атеист». – «Почему же вы тогда крестились?» – спросил отец Всеволод. Человек посмотрел на него с удивлением, даже с негодованием и сказал: «Я же не собака, чтобы оставаться некрещеным!» Вот человек, который заявляет себя полноценным членом Православной Церкви, но он не верит в Бога и крестился совершенно бездумно, если был к тому времени взрослым, или на том только основании, что бабушка принесла его в церковь, если он крестился ребенком. Можно ли сказать, что он имеет право считать себя тем, кого автор письма называет православным?

С другой стороны, есть люди, которые формально не православные, но чья вера ни в чем не отличается от нашей. Я поясню на нескольких примерах.

Прежде всего, поставим перед собой вопрос, и я подчеркиваю, перед собой: что мы знаем о той вере, которую исповедуем как православную, и в какой мере мы живем по ней? Если взять Символ веры и попытаться прокомментировать его, объяснить его, как вы полагаете, всякий ли из нас смог бы это сделать так, чтобы стал понятен смысл каждой фразы? Сомневаюсь. Если сравнить Символ веры, как мы его читаем, с Символом веры, как он принят на Западе, с добавлением того, что технически принято называть «филиокве», то есть утверждение, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына, кто в Православной Церкви, беря широко, не только в этой конкретной общине, а в православном мире в целом, сможет объяснить разницу или оценить ее значимость? Но опять же всякий, кто исповедует Символ веры с той вставкой, о которой я упомянул, неправославный. Можно ли сказать, что такой человек не войдет в Царство Божье?

Я вспоминаю отрывок из писаний святителя Филарета Московского, где он говорит: «Перегородки, которые разделяют нас, не доходят до небес». Они в наш уровень и в наш рост. Мы разделены, потому что высказываем суждения, вырабатываем формулировки, в которых больше или меньше истины, но есть иное измерение в жизни человека, выходящее далеко за пределы всего этого. Поставьте перед собой вопрос: часто ли в течение дня положения Символа веры оказывают влияние на наши действия? В какой мере различия, расхождения, которые существуют между нашим Символом веры и западным, руководят нашим поведением? Можно ли сказать, будто мы разделены настолько и таким образом, что для нас закрыта возможность обрести единство, пребывать вместе в вечности?

Мне вспоминается, как много лет назад, когда я ставил перед собой вопросы на этом уровне, у меня был разговор с замечательным священником, французом, перешедшим в православие, отцом Львом Жилле. Я спрашивал, можно ли принять как часть нашей веры ту уверенность, которая была у него, у меня, у других людей, что не только те, кто технически православные, войдут в Царство Божье. И его ответ меня очень тронул. Он сказал: «Есть вещи, которые являются предметом веры, а есть вещи, которые являются предметом надежды, и надежда в глазах Божьих ничуть не меньше веры».

Я много размышлял над всем этим, пытаясь представить себе мир, где немногие, очень немногие, только те, кто были православными, попадут в Царство Божье. Можно ли вообразить, что нас будут судить только на основании Символа веры, который мы читаем, часто, в большинстве случаев, не придавая решающего значения его содержанию? Исповедовать веру – не значит слепо следовать какому-нибудь символу веры или системе верований. Это вопрос того, живем ли мы в соответствии с ними или нет, живем ли мы согласно Евангелию. Я уже приводил вам в прошлый раз отрывок из Евангелия от Марка, где говорится, что тот, кто уверует, будет способен творить чудеса, совершать те или другие дела, воскрешать мертвых (Мк. 16: 17–18). Кто из нас посмел бы назваться верующим, если подходить к вере с такой меркой? Христос говорит в Евангелии, что не те, кто повторяет всю жизнь «Господи, Господи» и таким образом на словах исповедует свою веру в Него, войдут в Царство Божье, а те, кто жил согласно своей вере (Мф. 7: 21–23). Мы все стоим перед этой проблемой: мы называемся православными, мы верим в православие, мы принадлежим к Православной Церкви и верим в нее, но этого недостаточно для того, чтобы Царство Божье было нашим. То, как мы живем, может оказаться важнее того, что мы исповедуем на словах, потому что порой человек способен рассказать о своей вере очень немного из-за отсутствия культуры, образования, но при этом жить соответственно.

Я уже приводил вам когда-то отрывок из рассказа Толстого, в котором миссионер набредает в Сибири на крошечное поселение, где живут три брата. Он с ними беседует и обнаруживает: они крещены, они верующие. А что они знают о вере? Ничего. «Но как вы молитесь?» – «Мы молимся, как можем: Трое вас, трое нас, Господи, помилуй нас. Это все, что мы умеем». Так они исповедовали свою веру в Троицу и надежду на спасение. «Знаете ли вы молитву Господню?» – «Нет». Миссионер остается, чтобы научить их молитве Господней, до тех пор, пока с большим трудом они ее не запоминают, и отправляется дальше на лодке по реке. И вдруг он с изумлением видит, как все трое бегут к нему по волнам. И когда они добежали до лодки, он спрашивает: «Что это значит? Отчего вы можете бегать по волнам?» И один из братьев говорит: «Отче, нам нужно было догнать тебя, потому что мы забыли слова молитвы Господней». И миссионер сказал им: «Идите домой и молитесь Богу, как раньше». Мы видим: достаточно быть до конца последовательным в одной малой вещи в своей вере и жить в соответствии с ней, чтобы подлинно принадлежать Богу.

Отец Георгий Флоровский был одним из самых строгих православных богословов, но он не считал, что достаточно провозгласить Символ веры и будешь православным. Чтобы быть православным, надо быть кем-то, а не провозглашать что-то.

Я размышлял об этом, когда был значительно моложе. Мне объясняли, что тем, кто не совершенен в своей вере, грозят вечные муки. Я не мог в это поверить. Я не мог поверить, что Бог, о Котором мне говорится как о Боге любви, Бог, Который стал человеком и умер на кресте ради моего спасения, просто отвергнет меня на том основании, что моя вера была несовершенна, или я читал неправильный Символ веры, или вовсе его не знал.

Мне представляется образ: Царство Божье, в самом центре его – Бог во всей Своей славе, во всем Своем совершенстве, совершенная сияющая любовь; затем концентрическими кругами – близкие Ему люди, затем те, кто оказались чуть дальше, еще чуть дальше, не потому, что они не исповедовали книжную истину, а потому, что они не были едины с Ним в таинстве любви, жертвенной любви, любви, которая отдает себя и отдает все, чем обладает. И я представил себе, что чем дальше оказываешься от центра, чем меньше у тебя любви, тем ближе ты оказываешься к границам Царства вечной славы и счастья. И я подумал: невозможно! Могу ли я вообразить, что моя мать подойдет к загородке, отделяющей вечный свет от вечной тьмы, вечную жизнь от вечной смерти, перегнется через перила и, увидев меня в адском пламени, скажет: «Я тебя предупреждала!» Я не могу себе этого представить, я не могу себе представить, что она сможет пребывать в райском блаженстве, заглянув в ад и увидев меня в вечных муках.

И, размышляя дальше, я подумал: если моя мать будет чувствовать себя отчаянно несчастной, видя, что я проклят навечно, то святые, у которых больше любви, чем у нее, будут еще несчастнее. И в конечном итоге, в центре совершенная Любовь – Бог – будет самым несчастным из всех существ, потому что Он никогда не сможет утешиться, глядя на вечную погибель тех, кого вызвал в бытие, возжелал в существование, за кого отдал Сына Своего на смерть, но кто оказался неспособным на это отозваться.

Вот образы, пришедшие мне на ум, когда я рассуждал в этих категориях, и мне кажется, нам нужно их продумать, поскольку слишком просто считать, что если люди ошибаются, то они нам чужие.

Если поставить перед собой вопрос, что значит быть верующим, христианином, православным, то, мне кажется, можно сказать: это вопрос сердца и веры, понимаемой не как слепое принятие Символа веры, который передается из столетия в столетие все с большим и большим трудом и все с меньшим пониманием самих его формулировок. В центре всего стоит наше непосредственное отношение к Богу Любим ли мы Его? Поклоняемся ли Ему? Знаем ли Его как Личность? Верны ли любви Божьей и тому, что называем нашей любовью к Богу? Вот что важно. Я не верю, что мои слова противоречат православию, напротив, мне думается, что если вчитываться в жития святых и в их учение, мы обнаружим, что у них была пламенная уверенность и вера в спасение людей, в то, что Христос умер за всех.

Несколько дней назад меня спросили, можно ли молиться за некрещеных или за тех, кто просто принадлежит к одной из нехристианских религий. Технически, если взять правила, там говорится: человек должен быть крещен, чтобы за него молиться за богослужением в церкви. Но в связи с этим я всегда вспоминаю нечто, ставшее для меня радостью еще в ранней молодости. На Западе жил один старый русский епископ, который до революции был приходским священником. Он был человеком старой закалки, очень строгой и бескомпромиссной веры. Я помню его письмо в ответ на вопрос, который ему задали на эту самую тему: можно ли молиться о неправославных и когда? Он ответил: «Мы можем молиться за кого бы то ни было, если способны это делать от сердца, в сострадании, в солидарности, в любви, но есть один момент, – и его ответ, возможно, шокировал бы многих традиционно верующих, – есть один момент, когда, мне кажется (написал он), мы можем молиться за всех, даже за врагов Божьих, за тех людей, которые в течение своей жизни были активными врагами Церкви и Бога. Момент этот – Проскомидия, та часть приготовления к Божественной литургии, когда Агнец Божий заколается ради спасения мира. Это – момент распятия. Христос умер на кресте ради спасения всего человечества, а не только тех немногих, очень немногих, в то время веровавших в Него». Я делюсь с вами его мыслью, потому что она стала для меня вдохновением, надеждой и радостью: в Литургии есть момент, Голгофа, когда Христос умирает на кресте ради спасения всех.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации