Текст книги "Лягушки"

5

Безответно влюбившийся в Львенка Ван Гань понаделал немало странного, стал темой досужих разговоров после чаепития или после еды, предметом насмешек. Но я никогда над ним не смеялся, в душе я был полон сочувствия и уважения. Я считал его незаурядной личностью, родившейся не в то время и не в том месте, человеком искренним и верным, и при счастливой случайности вполне можно было бы написать о его чувстве целую поэму, которая воспела бы любовь в веках.

Львенок стала первой любовью Ван Ганя, он влюбился в нее, когда мы еще были маленькими, когда еще пребывали в полном невежестве об отношениях мужчины и женщины. Я помню, как много лет назад он со вздохом выпалил: «Какая же Львенок красавица!» Если подойти объективно, никакой красавицей Львенок на самом деле не была, ее даже симпатичной не назовешь. Тетушка изначально хотела меня с ней познакомить, но я отказался под предлогом того, что о ней мечтает Ван Гань. На самом деле она мне не нравилась. А вот в глазах Ван Ганя она была первой красавицей в Поднебесной. Выражаясь культурно, «у всякого влюбленного в глазах Си Ши»[57]57
  Си Ши – одна из знаменитых красавиц Древнего Китая.


[Закрыть]; ну а по-простому, «рогоносец смотрит на золотистую фасоль[58]58
  В этой недоговорке-иносказании обыгрываются другое название рогоносца – «зеленый колпак» и иероглиф «зеленый» в названии золотистой фасоли.


[Закрыть] – ласкает взор».

Бросив в почтовый ящик первое любовное письмо Львенку, он так распереживался, что затащил меня на дамбу, чтобы излить свои чувства. Дело было летом тысяча девятьсот семидесятого года, мы только что закончили сельскохозяйственную среднюю школу. В реке бурлила высокая вода, она несла смытые колосья, трупы животных, а над ней молча кружила одинокая чайка. На берегу сидел отец Ван Жэньмэй и ловил рыбу. Рядом устроился на корточках, наблюдая, Ли Шоу, он учился в той же школе, но в классе помладше.

– А что ты Ли Шоу не скажешь?

– Маленький еще, не понимает ничего.

Мы забрались на старую иву, что росла на середине склона дамбы, и устроились на суку, выдававшемся в сторону реки. Ветки склонялись к самой воде и оставляли на поверхности меняющиеся на глазах знаки.

– Ну что у тебя? Говори скорей.

– Сперва поклянись, что не выдашь мою тайну.

– Хорошо, клянусь. Если выдам тайну Ван Ганя, пусть меня бросят в реку и утопят.

– Я сегодня… Я наконец отправил ей письмо… – Ван Гань побледнел, губы у него тряслись.

– Кому[59]59
  По-китайски «он» и «она» пишутся разными иероглифами, но произносятся одинаково.


[Закрыть] отправил? Так торжественно говоришь, председателю Мао, что ли?

– Придумал тоже! – вспыхнул Ван Гань. – Какие могут быть отношения между мной и председателем Мао? Ей я написал, ей!

– Она это кто? – тут же спросил я.

– Ты поклялся, смотри никогда не выдавай мою тайну!

– Никогда не выдам.

– Ни того, что далеко, ни того, что близко.

– Ладно, не тяни.

– Она, она… – Глаза Ван Ганя сверкнули странным светом, он унесся куда-то мыслями: – Она – это моя Львенок…

– И зачем ты ей написал? Хочешь взять ее в жены?

– Да, очень хочу! – возбужденно заговорил Ван Гань. – Львенок, моя самая любимая, хочу все свои молодые силы отдать на горячую любовь к ней… Родная моя, самая близкая, прошу, прости меня, я уже сотни раз покрывал поцелуями твое имя…

По телу у меня пробежал холодок, на руках выступила «гусиная кожа». Стало ясно, что Ван Гань произносит вслух свое письмо. Обеими руками он обнимал ветку дерева, прижимался лицом к грубой коре, и в глазах у него блестели слезы.

«…Ты пленила меня с тех самых пор, как я впервые увидел тебя в доме Сяо Пао. С того момента по сей день на века все мое сердце принадлежит тебе. Пожелай ты съесть мое сердце, я безо всякого колебания вырву его… Я без ума от твоего румяного лица, выразительного носика, нежных губ, взъерошенных волос, сверкающих глаз, люблю, как ты говоришь, как от тебя пахнет, как ты улыбаешься. Стоит тебе улыбнуться, у меня голова идет кругом, так и хочется встать перед тобой на колени, обнять твои ноги, взглянуть вверх на твое улыбающееся лицо…»

Мастер Ван резко взмахнул удочкой, и капельки воды, разлетевшиеся с лески, блеснули на солнце, как настоящие жемчужинки. О дамбу стукнулась висевшая на крючке черепашка – светло-желтая, с чайную чашку величиной. Ее, наверное, оглушило, и она лежала на спине, выставив белое брюхо, беспомощно вытянув лапы, жалкая и прелестная.

– Черепаха! – радостно воскликнул Ли Шоу.

«Львенок, моя самая родная и любимая, я – крестьянский сын, статуса низкого, а ты – врач-гинеколог, казенный хлеб ешь, наше с тобой социальное положение сильно отличается, может, ты в мою сторону и глядеть не хочешь, может, прочитав мое письмо, ты презрительно скривишь в усмешке свой прелестный ротик и порвешь его на мелкие клочки; а возможно, получив его, даже читать не станешь и бросишь в мусорную корзину. Но должен сказать тебе, любимая, самая-самая любимая, стоит тебе принять мою любовь, я стану свирепым тигром, у которого выросли крылья, скакуном под разукрашенным седлом, исполнюсь безграничных сил, воспряну духом, как капелька крови уколотого петушка, и „тогда будет и хлеб, будет и молоко“[60]60
  Цитата из фильма «Ленин в 1918 году».


[Закрыть], верю, что, вдохновленный тобой, я смогу изменить свое положение в обществе, стану казенным работником, встану с тобой наравне…»

– Эй вы, чего на дерево забрались? Книжку вслух читаете? – крикнул заметивший нас Ли Шоу.

«…Если ты не ответишь мне, любимая, я не отступлюсь, не откажусь от тебя, буду молча следовать за тобой, куда ты, туда и я, вставать на колени и целовать оставленные тобой следы, стоять под окном и смотреть на свет внутри, вместе с ним загораться и гаснуть, хочу стать твоей свечой и гореть для тебя, пока не сгорю до конца. Дорогая, если я умру из-за тебя, харкая кровью, и если у тебя достанет милости, приди ко мне на могилу, глянь одним глазом, и душа моя будет довольна. Если ты сможешь пролить хоть одну слезинку по мне, я умру без сожаления, самая любимая, твоя слеза станет чудодейственным средством, которое вернет меня к жизни…»

«Гусиная кожа» на руках прошла. Меня постепенно растрогала эта речь одержимого любовью. Я и представить себе не мог, что он влюблен во Львенка так безумно, не думал, что у него такой литературный талант, что он сумеет написать любовное письмо так жалобно, так печально. И именно в тот миг я почувствовал, как величественно распахнулись передо мной врата весны моей жизни, и моим проводником стал Ван Гань. Хотя в то время я в любви ничего не понимал, но ее свет уже блистал, увлекая меня броситься очертя голову вперед, как летящий на пламя мотылек.

– Ты так любишь ее, она тоже обязательно полюбит тебя, – сказал я.

– Правда? – Он крепко сжал мою руку, и глаза его засверкали: – Она правда может полюбить меня?

– Может, конечно, может, – с силой пожимая в ответ его руку, подтвердил я. – А если нет, я вместо тебя попрошу тетушку, ее она всегда послушается.

– Нет-нет, ни в коем случае, – сказал он. – Чего я не хочу, так это чтобы ее кто-то заставил. Насильно мил не будешь. Я хочу завоевать ее сердце лишь настойчивостью и усердием.

– Что за проделку вы там наверху затеяли? – уставился на нас снизу Ли Шоу.

Мастер Ван зачерпнул пригоршню ила и бросил в нашу сторону:

– А ну не шуметь! Всю рыбу мне распугаете!

С низовья реки приближался красно-синий катер. От его тарахтения охватывало необъяснимое беспокойство и страх. Он шел вверх по реке, преодолевая стремительное течение, и продвигался небыстро, вздымая носом высокую пену и оставляя за собой похожие на борозды в поле полоски ряби, которые потом понемногу сходились. Над водой стелился голубоватый дымок, и даже до нас донесся запах горелой солярки. Над катером кружилось с десяток серых чаек.

Этот катер коммуна специально предоставила группе по планированию рождаемости, он же являлся специальным катером тетушки. На борту была, конечно, и Львенок. Тетушке этот катер предоставляли во время половодья, когда затапливало каменный мост и прерывалось сообщение между берегами, при обнаружении случаев незаконной беременности, а также других непредвиденных вопросов, чтобы в коммуне с самого начала не было случаев превышения запланированного числа беременностей, чтобы высоко нести славное знамя фронта планирования рождаемости. В небольшой каюте располагалось два ряда кресел, покрытых искусственной кожей, на корме установлен двенадцатисильный дизель, а на носу – два громкоговорителя, через которые транслировали песню, прославляющую председателя Мао. Это была одна из народных песен провинции Хунань[61]61
  Хунань – родная провинция Мао Цзэдуна.


[Закрыть], мелодичная и приятная на слух. Катер сделал поворот и приблизился к нашей деревне. Музыка внезапно прекратилась. После краткой тишины дизель взревел, и раздался хрипловатый голос тетушки:

– Великий вождь председатель Мао учит нас: «Человечество должно контролировать себя, проводить планированное увеличение своего числа…»

С того момента как тетушкин катер появился в поле нашего зрения, Ван Гань не произнес ни звука. Я видел, что он дрожит всем телом. С полуоткрытым ртом он не отрывал увлажнившихся глаз от катера. Перевалив середину реки, катер накренился, Ван Гань испуганно вскрикнул, тело его напряглось, казалось, он в любой момент готов броситься в реку. Там, где течение было не столь стремительным, катер развернулся и под ровное стрекотание дизеля быстро направился в нашу сторону. Тетушка приехала. А значит, и Львенок.

Управлял катером хорошо известный нам Цинь Хэ. После «культурной революции» его старший брат вернулся на должность партсекретаря коммуны. Партсекретарю не делало чести то, что его младший брат просит подаяние на рынке, как бы изысканно он это ни делал. Говорят, братья имели разговор по этому поводу, и Цинь Хэ обратился со странной просьбой: устрой меня, мол, на работу в здравцентр коммуны, в гинекологическое отделение.

– Ты же мужчина, с какой стати в гинекологическое?

– Так множество мужчин гинекологами работают.

– Но ты в медицине не разбираешься…

– А зачем мне в ней разбираться?

Вот так он и стал рулевым катера, на котором проводилась работа по планированию рождаемости. Потом он долгое время так и следовал за тетушкой. Когда были рейсы, управлял катером, а когда не было – торчал на нем.

Он по-прежнему ходил с прямым пробором, как молодежь эпохи «четвертого мая» в кино. Даже в летний зной носил тот же синий габардиновый студенческий китель, в кармане по-прежнему две ручки – авторучка и двухцветная шариковая, – только лицо стало темнее, чем в прошлый раз, когда я его видел. Стоя за штурвалом, он медленно подвел катер к берегу, к склонившейся к реке старой иве. Дизель тарахтел уже не так быстро, громкоговорители гремели еще громче, до звона в ушах.

К западу от склонившейся ивы распоряжением коммуны специально для швартовки катера по планированию рождаемости была сооружена временная пристань. В воду забили четыре толстые деревянные сваи, примотали проволокой поперечину и сверху обшили досками. Цинь Хэ закрепил катер чалками у причала и встал на носу. Двигатель умолк, громкоговорители тоже. Стали снова слышны резкие крики паривших над водой чаек.

Первой из каюты показалась тетушка. Катер раскачивался, ее тело тоже. Цинь Хэ протянул руку, чтобы поддержать ее, но она отвела ее и одним прыжком перескочила на пристань. Она уже располнела, но двигалась так же твердо. Лоб у нее был обмотан бинтом, таким белым, что глаза резало.

Второй выскользнула Львенок. Невысокая и пухленькая, с большущей аптечкой за спиной она казалась еще меньше. Хоть и намного моложе тетушки, она двигалась не так ловко. Вот из-за нее Ван Гань и прижимался к ветке с бледным лицом и полными слез глазами.

Третьей показалась Хуан Цюя. Несколько лет я не видел ее, она стала сутулиться, голова вперед, ноги искривились, движения замедленные. Она стояла на палубе и покачивалась, размахивая руками, будто вот-вот упадет. Она, похоже, тоже собиралась сойти на берег, но ноги не позволяли ей сделать окончательного шага с катера на пристань. Цинь Хэ холодно взирал на это, но руки не подавал. Согнувшись в поясе и растопырив руки, как орангутанг, она вцепилась в край пристани. И тут раздался грубый голос тетушки:

– А ты, почтенная Хуан, подожди на катере. – Не оборачиваясь, тетушка продолжала распоряжаться: – Хорошенько присматривайте за ней, чтобы не сбежала.

Было видно, что распоряжения относились к обоим – Цинь Хэ и Хуан Цюя, потому что я увидел, как Цинь Хэ тут же наклонился и посмотрел внутрь каюты. В это время оттуда донеслись женские всхлипывания.

Сойдя на берег, тетушка стремительным шагом направилась по дамбе на восток. Львенок припустила бегом, чтобы угнаться за ней. Я заметил и кровь на забинтованном лбу тетушки, и напряженное лицо, и пронизывающий взгляд, и решительное, если не сказать озлобленное выражение. Ван Гань всего этого, конечно, не видел, его взгляд был устремлен на Львенка. Губы его беспрестанно подрагивали, изо рта вырывались стихотворные строчки. Мне было немного жаль его, но преобладающей эмоцией было то, что тогда оставалось для меня абсолютно необъяснимым: как мужчина, полюбивший женщину, может дойти до такого безумного состояния.

Впоследствии мы узнали, что голову тетушке разбили палкой в деревне Дунфэнцунь. Из этой деревни до Освобождения вышло немало бандитов, и она славилась дерзостью нравов. Разбил тетушке голову человек, у которого уже было три дочки и жена забеременела четвертым. Фамилия его Чжан, имя – Цюань (Кулак), пучеглазый от рождения, он обладал хорошим социальным происхождением и отменной силищей, отчего никто в деревне не хотел с ним даже связываться. В Дунфэнцуне все женщины детородного возраста уже имели по двое детей. Большинство из тех, у кого один был мальчик, уже прошли стерилизацию. Тем, у кого было две девочки, тетушка говорила, что реальные обстоятельства в деревне хорошо продуманы, насильно стерилизация не проводится, но вставлять кольцо нужно обязательно. Родившие третьего, пусть даже и девочку, тоже должны подвергаться обязательной стерилизации. Во всех пятидесяти с лишним деревнях коммуны лишь жена Чжан Цюаня не стерилизована, не носит кольцо и снова забеременела. Тетушка и остальные отправились под ливнем в Дунфэнцунь как раз затем, чтобы доставить жену Чжан Цюаня в здравцентр и осуществить искусственный выкидыш. Когда тетушкин катер был еще в пути, секретарь парткома коммуны Цинь Шань позвонил секретарю партячейки Дунфэнцуня Чжан Цзинья (Золотой зуб) и передал неукоснительное распоряжение мобилизовать все силы и использовать все средства, чтобы доставить жену Чжан Цюаня в коммуну.

Как рассказывала тетушка, этот Чжан Цюань встал в воротах с утыканной колючками дубиной из софоры в руках и никого не пускал: глаза налились кровью, кричит как безумный. Чжан Цзинья и деревенские ополченцы расположились кружком поодаль, но подойти ближе никто не решался. Три девчонки встали в воротах на колени и, словно по заранее выученному, размазывая сопли и слезы, хором плакались:

– Люди добрые, дяденьки и тетеньки, старшие братья и сестры, пожалейте нашу маму, у мамы серьезная ревматическая болезнь сердца – если сделать аборт, она непременно умрет и мы сиротами останемся.

«Да, – признавала тетушка, – этот страдальческий спектакль, придуманный Чжан Цюанем, имел эффект. Многие женщины там расплакались. Многие, конечно, были несогласны. И те, кому поставили кольцо после рождения двух детей, и прошедшие стерилизацию после рождения трех – все возмущались тем, что в семье Чжан Цюаня намечается четвертый. Чашку с водой нужно нести ровно, выразилась при этом тетушка, если в семье Чжан Цюаня родится четвертый ребенок, так эти тетки с меня живой шкуру спустят! Если позволить семье Чжан Цюаня добиться успеха, если не пойдет работа по планированию рождаемости – это будет похлеще, чем „красное знамя спущено“[62]62
  Часть выражения «спутник взлетел, красное знамя спущено», бытовавшего со времени расхождения позиций КПК и КПСС в 1957 году.


[Закрыть]. Поэтому я махнула рукой и зашагала в его сторону. Львенок и Хуан Цюя последовали за мной. Львенок еще девчонка, смелая и знающая, преданная мне, рванулась вперед, чтобы принять на себя удары палкой, но я оттащила ее назад. Хуан Цюя, интеллигентка капиталистическая, ее мастерство еще приемлемо, а как дошло дело до смертельной схватки, тут она и размякла.

Я широким шагом шла к Чжан Цюаню. Тот ругал меня так и эдак, слушать противно, вам пересказать, так все уши в грязи будут, да и мне рот отмывать придется. Я в тот момент была тверда как сталь и о собственной безопасности не думала.

– Ты, Чжан Цюань, можешь честить меня как душе угодно – и шлюхой, и сукой, и злобной убийцей, – все оскорбления приму без вопросов, но твоя жена должна поехать со мной.

– Куда это?

– В здравпункт коммуны».

Глядя прямо в свирепое лицо Чжан Цюаня, тетушка шаг за шагом приближалась к нему. На нее с плачем и грязными ругательствами налетела троица девчонок. Две поменьше ухватили ее за ногу; та, что постарше, ударила головой в живот. Тетушка вырывалась, но те присосались как пиявки. Тетушка почувствовала боль в колене и поняла, что ее укусила одна из них. Еще один удар головой в живот, и тетушка повалилась навзничь. Схватив старшенькую за руку, Львенок отшвырнула ее в сторону, но та тут же бросилась на нее и так же ударила головой в живот. Носом она угодила в стальной обруч на поясе Львенка, расквасила его, потекла кровь, в испуге провела рукой по лицу, но держалась мужественно. Чжан Цюань рассвирепел еще больше и рванулся к Львенку, чтобы нанести ей жестокий удар. Вскочившая тетушка ринулась навстречу, оказавшись между ним и Львенком, и ее лоб принял удар, предназначенный девушке. Тетушка снова упала.

– Вы что здесь все, мертвые? – вскричала Львенок.

Набежавшие Чжан Цзинья с ополченцами повалили Чжан Цюаня, навалились на него и связали руки за спиной. Три девчонки хотели сопротивляться и дальше, но их взяли в оборот деревенские женщины из ответственных работников. Львенок и Хуан Цюя открыли аптечку и принялись перевязывать тетушку. Слой за слоем накладывали бинт, но через него проступала кровь. Наложили еще слой. У тетушки кружилась голова и звенело в ушах, из глаз сыпались искры, и все вокруг казалось кроваво-красным. Лица людей красные, как петушиные гребни, красными казались даже деревья, этакие вздымающиеся вверх языки пламени. Прослышав о случившемся, с реки прибежал Цинь Хэ. Увидев, что тетушка ранена, он на какой-то миг замер, как деревянный истукан, а потом его вырвало кровью. Люди бросились поддержать его, но он отстранился, шагнул вперед, покачиваясь как пьяный, подобрал замаранную тетушкиной кровью палку и опустил на голову Чжан Цюаня!

– Прекрати! – воскликнула тетушка. Она с трудом поднялась и накинулась на Цинь Хэ: – Ты почему, вместо того чтобы присматривать за катером, сюда прибежал, а?! Тебя только здесь не хватало! – По лицу Цинь Хэ было видно, что ему неловко, он бросил палку и пошел к реке.

Тетушка оттолкнула поддерживавшую ее Львенка и подошла к Чжан Цюаню – в это время Цинь Хэ громко разрыдался и побрел дальше – тетушка даже головы не повернула, ее взгляд был устремлен на Чжан Цюаня. Тот еще бормотал какие-то ругательства, но в глазах уже сквозила робость.

– Отпустите его! – велела тетушка державшим его ополченцам. Те заколебались, и она повторила: – Отпустите его! Дайте ему палку! – скомандовала она.

Один ополченец подобрал палку и бросил перед Чжан Цюанем.

– Подбери свою палку! – презрительно усмехнулась тетушка.

– Кто посмеет лишить меня, Чжан Цюаня, потомства, – пробормотал он, – с тем буду биться, не щадя жизни!

– Отлично! – сказала тетушка. – Будем считать, что у тебя кишка не тонка! – И она указала себе на голову: – Давай, бей сюда! Ну же, бей! – Она прыгнула вперед на пару шагов и громко воскликнула: – Я, Вань Синь, сегодня рисковала жизнью! Было время, японцы штык на меня направляли, бабушка и то не боялась, что же я сегодня тебя бояться буду?

Вперед выступил Чжан Цзинья и толкнул Чжан Цюаня:

– Извинился бы перед начальником Вань!

– Не нужно мне его извинений! – сказала тетушка. – Планирование рождаемости – большое государственное дело, если население не контролировать, будет не хватать еды, одежды, ухудшится образование, будет трудно поднять уровень жизни населения, трудно сделать государство богатым и сильным. Я, Вань Синь, кладу свою жизнь на дело государственного планирования рождаемости и считаю, что это стоит того.

– Чжан Цзинья, – обратилась к партсекретарю Львенок. – Надо срочно позвонить и вызвать наряд госбезопасности!

Чжан Цзинья пнул Чжан Цюаня:

– На колени, повинись перед начальником Вань!

– Не нужно, – сказала тетушка. – Чжан Цюань, за то, что ты ударил меня палкой, тебе могут дать года три! Но у нас с тобой взгляд на вещи разный, хочу сделать тебе скидку. Перед тобой теперь два пути: один – заставить жену послушно пойти с нами в здравцентр, сделать аборт, я сама его сделаю, она может быть спокойна; другой – отправиться в участок, где тебе вынесут приговор в соответствии со степенью правонарушения. Лучше всего, если твоя жена согласится пойти вместе со мной. А не согласится, – тетушка указала на Чжан Цзинья и ополченцев, – вы отвечаете за то, чтобы ее доставить!

Чжан Цюань сидел на корточках, обхватив руками голову, и всхлипывал:

– Я, Чжан Цюань, единственный наследник трех поколений, неужели на мне род и закончится? Правитель небесный, раскрой очи свои…

В это время из двора с плачем выскочила его жена. Голова в соломинках, видно, пряталась в копне сена.

– Смилуйся, начальник Вань, пощади его, я пойду с тобой…

Тетушка со Львенком пошли по дамбе за деревней на восток, наверное, в контору большой производственной бригады, чтобы найти кого-то из ответственных работников и объяснить ситуацию. Но когда они спустились с дамбы и зашагали по переулку, где располагалась контора, из каюты выскользнула та самая женщина, жена Чжан Цюаня, и прыгнула в реку. Цинь Хэ прыгнул вслед за ней, но плавал он плохо, сразу погрузился до дна, еле высунул голову из воды и погрузился снова.

– Спасите… Спасите… – заголосила Хуан Цюя.

С дерева нам было видно, как тетушка и Львенок в переулке повернули назад и бегом стали забираться на дамбу.

Ван Гань элегантным движением спрыгнул с дерева и как рыба вошел в воду. Мы выросли у реки и ходить, и плавать научились одновременно. А эта кривая ива будто специально была приспособлена, чтобы тренироваться прыгать в воду. Я надеялся, что Львенок видела, как красиво прыгнул Ван Гань. Я прыгнул за ним вслед. С берега прыгнул в реку и Ли Шоу. Сперва нужно спасать беременную, но ее нигде не видать. Перед нами крутился туда-сюда, как лапша в кипящем масле, лишь бедолага Цинь Хэ.

– За волосы его хватайте! – подсказал нам мастер Ван. – Смотрите, чтобы руками вас не ухватил!

Ван Гань подплыл к нему сзади и взялся за волосы. «Эх, хороши, – восхищался он потом. – Грива целая».

Ван Гань – пловец отменный, среди нас самый лучший, может с одеждой в руке переплыть на ту сторону, и она останется сухой. Какая редкая возможность продемонстрировать мастерство перед человеком, которым он грезит! Мы с Ли Шоу охраняли его с обеих сторон, пока он не вытащил Цинь Хэ на берег.

Подбежали тетушка со Львенком.

– Зачем тебе надо было прыгать, болван! – бушевала тетушка.

Лежавший на берегу Цинь Хэ изрыгал из себя воду.

– Жена Чжан Цюаня прыгнула в реку, вот он и бросился ее спасать, – всхлипнула Хуан Цюя.

Тетушка аж в лице переменилась и устремила взгляд на реку:

– Где же она? Где?

– Как прыгнула, так и не видать… – ответила Хуан Цюя.

– Разве я не велела вам хорошенько присматривать за ней? – Расстроенная тетушка вскочила на катер. – Вот ведь тупица! Ты мне за это ответишь! Заводи катер, заводи!

Львенок кинулась заводить, но у нее ничего не вышло.

– Цинь Хэ! – закричала тетушка. – Быстро заводи двигатель!

Пошатываясь, Цинь Хэ поднялся, скрючился, извергнул еще одну порцию воды и снова шлепнулся на колени.

– Сяо Пао, Ван Гань! Быстро помогайте спасать человека! – крикнула тетушка. – Щедро награжу.

Мы повернулись к реке и стали внимательно прочесывать ее взглядами.

Широкий мутный поток клокотал и бурлил, неся на поверхности клочья пены и спутанную траву. И тут Ли Шоу указал на арбузную корку, которая неторопливо покачивалась в тихой заводи у берега:

– Гляньте-ка вон туда.

Корка плыла по течению, но время от времени показывалась над водой, а с ней женская шея и спутанные волосы.

Тетушка шлепнулась задом на палубу, сделала долгий выдох, а потом расхохоталась.

Мы приготовились прыгнуть воду, чтобы спасать человека, но тетушка крикнула:

– Не спешите!

И повернулась ко Львенку:

– Плавать умеешь?

Та отрицательно мотнула головой.

– Похоже, для полного соответствия занимаемой должности тому, кто занимается работой по планированию рождаемости, нужно научиться не только драться, но и плавать. – И тетушка со смехом указала на арбузную корку: – Ты только глянь, как здорово плавает, да еще все тогдашние методы партизанской войны против японцев переняла!

Согнувшись в три погибели – с тела капают капли воды, волосы спутаны как пук травы, лицо бледное, губы сине-черные, – на катер забрался Цинь Хэ.

– Заводи! – скомандовала тетушка.

Цинь Хэ крутанул заводной ручкой, и двигатель затарахтел. У него, видимо, кружилась голова, стоял он нетвердо, его пару раз вытошнило белой пеной.

Мы помогли отвязать чалку, и тетушка велела нам забираться на катер.

Могу представить волнение Ван Ганя, сидевшего на палубе вплотную со Львенком. Он положил руки на колени, и все десять пальцев нервно ходили ходуном. Я ясно видел через промокшую и прилипшую к телу футболку, как, подобно запертому в клетке дикому кролику, отчаянно бьется и стукается о решетку его сердце. Он весь напрягся и боялся шевельнуться. А эта пухлая девица и ухом не ведет, знай себе не сводит глаз с плывущей впереди арбузной корки.

Цинь Хэ повернул катер носом к тихой заводи вблизи дамбы и дал малый вперед. Стоящий рядом Ли Шоу внимательно следил за его действиями, словно ученик.

– Помедленней давай, вот так, еще медленнее, – командовала тетушка.

Когда нос катера оказался метрах в пяти от арбузной корки, дизель уже работал на самом малом, почти перестал. Я уже четко видел под арбузной коркой макушку беременной.

– Пловец отменный! – восхитилась тетушка. – На пятом месяце, и так плавает.

Она велела Львенку включить трансляцию. Та послушно встала и, полусогнувшись, зашла в каюту. Было такое впечатление, что рядом с телом Ван Ганя разверзлась безграничная пустота, такая боль и утрата была написана на его лице. О чем он, интересно, думал? Получила ли Львенок его талантливое письмо?

Мысли в голове мешались, и в этот момент на носу катера вдруг заработал громкоговоритель. Хоть я и знал, что он сейчас заработает, но все равно вздрогнул от неожиданности.

– «Великий вождь председатель Мао учит нас: „Без контроля роста населения не обойтись…“»

При этих звуках беременная отбросила арбузную корку, и из воды показалась ее голова. Она испуганно обернулась и резко ушла под воду. Тетушка усмехнулась и дала знак Цинь Хэ еще чуть сбросить скорость. И сказала вполголоса:

– Хочу все же посмотреть, насколько замечательный пловец эта женщина из Дунфэнцуня!

Львенок вышла из каюты, пробралась на нос и стала взволнованно всматриваться – ну это просто исполнение желаний! – снова прислонившись пышным телом к Ван Ганю. Я даже немного позавидовал. Костлявый, как обезьяна, он тесно прижимается к Львенку – такой полненькой, такой мясистой! Я попытался представить, что он сейчас чувствует: наверняка ощущает исходящую от ее тела нежность и тепло наверняка… Тут сердце заколотилось. Мне стало невыносимо стыдно за свои грязные мысли. Я поспешно отвел глаза от их тел, засунул руку в карман и яростно ущипнул себя за ногу.

– Голова! Голова показалась! – воскликнула Львенок.

Беременная показалась на поверхности в пятидесяти метрах от катера. Она обернулась, огляделась и быстро поплыла по течению, работая обеими руками.

Тетушка сделала знак Цинь Хэ. Дизель взвыл, катер пошел быстрее, приближаясь к беременной.

Вытащив из кармана штанов помятую пачку сигарет, тетушка открыла ее, вынула одну и сунула в рот. Вынула зажигалку и стала со скрежетом крутить колесико, пока наконец не прикурила и, прищурившись, выпустила клуб дыма. На реке поднялся ветерок, одна за другой покатились бурные волны. Мне трудно было поверить, как можно плыть быстрее катера с двенадцатисильным двигателем. Из громкоговорителей снова понеслась хунаньская народная мелодия, прославляющая председателя Мао – «Люянхэ обогнула Цзюдаовань, через девяносто ли пути будет и Сянцзян». Тетушка швырнула окурок в воду, на него спикировала чайка и, зажав в клюве, взмыла в небеса.

Громкоговорители умолкли, пластинка кончилась. Львенок повернула голову к тетушке.

– Не надо, – сказала та. И громко крикнула: – Эй, Гэн Сюлянь, ты этак до самого Восточного моря доплыть можешь?

Женщина ничего не ответила, по-прежнему работая руками, но плыла уже все медленнее.

– Надеюсь, ты все же одумаешься, – продолжала тетушка, – послушно поднимешься на катер и поедешь с нами на операцию.

– Упрямство – путь к погибели! – зло бросила Львенок. – Хоть до Восточного моря плыви, мы тоже туда доплыть можем!

Женщина громко разрыдалась. Гребки становились гораздо медленнее.

– Что, мочи нету? – усмехнулась Львенок. – Ты вон как плавать умеешь, как зимородок вниз головой ныряешь, как лягушка шлепаешься…

В это время тело женщины стало постепенно погружаться под воду, а в воздухе разнесся запах, похожий на кровь.

– Плохо дело! – крикнула тетушка, которая пристально следила за происходящим. – Быстро, обгоняй! – скомандовала она Цинь Хэ, а нам велела вытащить ее.

Ван Гань ласточкой вошел в воду, за ним нырнули я и Ли Шоу.

Цинь Хэ чуть развернул катер и подвел его к плывущей женщине.

Мы с Ван Ганем приблизились к ней. Я схватил ее за левую руку, но она протянула ко мне правую, как осьминог щупальце, и стала тянуть вниз. Я закричал и тут же наглотался воды. Лишь когда Ван Гань схватил ее за волосы и потянул наверх, а Ли Шоу, ухватившийся за плечи, стал тоже выталкивать ее, я смог вынырнуть на поверхность. В глазах потемнело, и я яростно закашлялся. Катер был под самым носом, Цинь Хэ сбавил газ. Я стукнулся о борт плечом, ударилась о катер и женщина. С борта тянули руки тетушка и остальные, кто-то схватил женщину за волосы, кто-то за руку, мы снизу подталкивали ее за зад и ноги. Какое-то время шла неразбериха и крики, но совместными усилиями мы не сразу, но затащили ее на борт.

На ногах все заметили кровь.

– На катер не поднимайтесь, плывите сами к берегу, – велела нам тетушка и в чрезвычайном волнении скомандовала Цинь Хэ: – Быстро разворачивай, быстрее, быстрее!

Тетушка и остальные использовали самые лучшие средства, приложили все усилия, но Гэн Сюлянь все же умерла.