Текст книги "Дневник Гуантанамо"

Сначала мне нравилось теплое солнце, но с каждой минутой оно становилось все жарче. Я начал потеть и вскоре совсем устал стоять на коленях, ведь это продолжалось уже шесть часов. Регулярно кто-то из охранников кричал: «Нужна вода!» Не помню точно, чтобы я просил воду, но скорее всего просил. На голове все еще был мешок, но я все равно был в хорошем настроении, осознавая, что я оказался в новом месте, где могу общаться с другими людьми. Было больно, но боль утихла от мысли, что здесь не будет допросов и пыток. Я не знал, сколько продлится заключение, но я даже и не думал жаловаться на что-нибудь, хотя большинство заключенных вокруг стонали и даже плакали. Я думаю, я перешел все границы боли уже очень давно.

В очереди на «обработку» я был самым последним. В приоритете были те, кто пострадал в самолете, как, например, парень из Судана. Наконец два охранника потащили меня в клинику. Они раздели меня и поставили под душ. Я принял душ, прямо в цепях, на глазах у своей братии, врачей и солдат. Те, кто прошли процедуру до меня, все еще стояли голыми. Это было очень мерзко, и хоть душ и был приятный, я не мог насладиться им. Мне было очень стыдно, и я воспользовался старым трюком: я просто все время смотрел себе под ноги. Охранники вытерли меня и повели дальше. В основном вся эта процедура представляла собой простой медицинский осмотр, во время которого они записали все показатели: рост, вес, шрамы. Еще они нас допросили. Все это очень напоминало конвейер по сборке автомобилей. Я следовал за кем-то, кто так же следует за кем-то, и так далее.

– Какие-нибудь заболевания? – спросила молодая медсестра.

– Да, седалищный нерв и гипотония.

– Что-нибудь еще?

– Нет.

– Где они схватили вас?

– Я не понимаю, – ответил я.

Доктор повторил вопрос медсестры, но я все равно не понял. Он говорил слишком быстро.

– Неважно, – сказал доктор.

Один из охранников объяснил мне жестами, что спрашивал врач.

– На моей родине!

– Откуда ты?

– Мавритания, – ответил я, а охранники уже тащили меня дальше.

Врачи не должны допрашивать заключенных, но они все равно делают это. Лично мне нравилось общаться с людьми, поэтому меня не беспокоило, что они идут против правил.

В госпитале было прохладно и очень людно. Мне становилось легче, когда я видел заключенных в том же положении, что и я. Особенно после того, как на нас всех надели оранжевую униформу. Следователи смешались с врачами, чтобы собрать информацию.

«Ты говоришь по-русски?» – спросил старый мужчина, разведчик времен холодной войны. Позднее он еще несколько раз допросит меня и расскажет, что однажды работал с Гульбеддином Хекматияром, лидером моджахедов в Афганистане времен войны с Советским Союзом. Он допрашивал русских заключенных и передавал их Соединенным Штатам. «Я допрашивал их. Они теперь граждане США, и многие из них – мои лучшие друзья». Еще он заявил, что ответственен за создание Оперативной группы Гуантанамо. Следователи вроде него ходили среди заключенных и пытались с ними по-дружески пообщаться. Тем не менее следователям очень тяжело смешиваться с другими людьми. У них получается крайне неуклюже.

Сопровождающие отвели меня в комнату, где было много заключенных и следователей.

– Как тебя зовут? Откуда ты? У тебя есть жена?

– Да.

– Как зовут жену?

Я забыл имя своей жены и нескольких других членов семьи из-за постоянной депрессии, в которой я пребывал уже девять месяцев. Я понимал, что такой ответ их не устроит, поэтому назвал первое имя, пришедшее в голову.

– Зейнебу.

– На каких языках ты разговариваешь?

– Арабский, французский, немецкий.

– Sprechen Sie Deutsch?[17]17
  Вы говорите на немецком? (нем.)


[Закрыть] – спросил мужчина-следователь, который помогал своей темнокожей коллеге, записывая все в блокнот.

– Bist du so-und-so?[18]18
  Вас зовут так-то и так-то? (нем.)


[Закрыть] – спросил я, произнеся немецкое имя, которое узнал в Афганистане. На бейдже парня было написано «Грэхем», он был шокирован, когда я произнес его настоящее имя. Темнокожая женщина смотрела на него в замешательстве.

– Кто рассказал тебе обо мне?

– Майкл из Баграма! – сказал я и объяснил, что в Баграме Майкл рассказал мне о нем на случай, если мне понадобится немецкий переводчик в Гуантанамо.

– Мы продолжим разговор на английском, но очень простом, – сказал он.

Коллега Майкла из ЦРУ с тех пор сторонился меня, пока не покинул Гуантанамо.

Я слушал допрос заключенного из Туниса.

– Ты учился в Афганистане?

– Нет.

– Ты же знаешь, что, если ты врешь нам, мы узнаем всю информацию из Туниса!

– Я не вру!

Медицинский осмотр продолжился. Темнокожая девушка-санитар, по ощущениям, взяла у меня тысячу миллилитров крови. Я думал, что потеряю сознание или умру. Давление было 110 на 50, очень низкое. Доктор немедленно дала мне какие-то маленькие красные таблетки. Еще меня сфотографировали. Меня раздражало, что на мою частную жизнь всячески посягают. Я был оставлен на милость кого-то, кому я не доверяю и кто мог быть очень жесток. Многие заключенные обычно улыбаются на камеру. Лично я никогда не улыбался и думаю, что в тот день, 5 августа 2002 года, никто из нас и не подумал улыбнуться.

После бесконечных процедур сопровождающие вывели меня из клиники. «Низко опусти голову!» На улице уже было темно, но я не знал точного времени. Погода была приятная. «Садись». Я просидел около получаса, после чего сопровождающие забрали меня, посадили в комнату и приковали к полу. Я не заметил этого, к тому же меня ни разу еще таким образом не приковывали. Я подумал, что эта комната станет моим новым домом.

В комнате были только несколько стульев и стол. Никаких признаков жизни. «Где все остальные заключенные?» – сказал я сам себе. Мне надоело ждать, и я решил выйти из комнаты, чтобы попробовать найти других заключенных, но как только я попытался встать, цепи жестко притянули меня обратно к полу. Только тогда я понял, что что-то не так. Как выяснилось, я находился в отделении для допросов в «Коричневом доме», месте с богатой историей.

Вдруг в комнату вошли три человека: пожилой человек, который говорил со мной ранее в клинике, агент ФБР, который представился Уильямом, и молодой человек из Марокко, который выполнял роль переводчика[19]19
  ФБР занималось допросами Мохаммеда в первые несколько месяцев пребывания в Гуантанамо. ФБР всячески пыталось скрыть Мохаммеда от военных следователей из-за конфликта между ФБР и Министерством обороны, касающегося методов, применяемых во время допросов. Этот конфликт задокументирован и был широко освещен. Самое заметное упоминание было в мае 2008 года в отчете Генерального инспектора Министерства юстиции под названием «Обзор вовлеченности ФБР и наблюдение за допросами заключенных в Гуантанамо, Афганистане и Ираке». Отчет доступен по ссылке: http://www.justice.gov/oig/special/s0805/final.pdf. Здесь размещены материалы, посвященные допросам Мохаммеда ульд Слахи. «ФБР очень хотело допросить Слахи сразу после его прибытия в Гуантанамо», – пишет Генеральный инспектор Министерства юстиции. «ФБР и агенты оперативной группы допрашивали Слахи в течение следующих нескольких месяцев, используя техники налаживания контакта». В 2005 году во время слушания Комиссии по пересмотру Мохаммед описал «парня из ФБР», который провел краткий допрос сразу после прибытия Слахи в Гуантанамо. «Мы не избиваем людей, мы не пытаем их. Это не разрешено».


[Закрыть].

– Comment vous vous appelez?[20]20
  Как вас зовут? (фр.)


[Закрыть] – спросил Уильям с заметным акцентом.

– Je m'appelle…[21]21
  Меня зовут… (фр.)


[Закрыть] – ответил я.

На этом французский Уильяма закончился. Следователи постоянно использовали эффект неожиданности.

Я мельком заметил часы на одном из парней. Было около часа ночи. В моем организме все перепуталось: я чувствовал себя очень бодрым, несмотря на то что не спал уже больше 48 часов. Следователи использовали эту слабость, чтобы ускорить допрос. Кроме того, мне не предложили ни еды, ни воды.

Уильям допрашивал меня, а марокканский парень хорошо переводил. У другого парня не было возможности задать вопрос, он просто записывал. На самом деле Уильям не удивил меня. Он задавал те же самые вопросы, на которые я отвечал беспрерывно уже три года. Он говорил на очень понятном английском, мне практически не нужен был переводчик. Он казался умным и опытным человеком. Когда наступила глубокая ночь, Уильям поблагодарил меня за сотрудничество.

– Я верю, что ты честен с нами, – сказал он. – В следующий раз мы развяжем тебя и принесем что-нибудь поесть. Мы не будем пытать тебя. И мы не экстрадируем тебя в другую страну.

Я был счастлив услышать эти слова от Уильяма. Как позже выяснилось, он либо обманывал меня, либо не был осведомлен о планах своего правительства.

Все трое вышли из комнаты и отправили ко мне сопровождающих, которые отвели меня в мою новую камеру. Она находилась в блоке «Оскар», предназначенном для изоляции[22]22
  3 марта 2003 года документом «Стандартные оперативные процедуры лагеря „Дельта“» было установлено, что все новоприбывшие заключенные должны содержаться в самом охраняемом изоляционном блоке в течение четырех недель, чтобы «укрепить и использовать дезориентацию и несобранность новоприбывших заключенных во время допросов» и «чтобы усилить зависимость заключенного от своего следователя». Ознакомиться с документом можно по ссылке: http://www. comw.org/warreport/fulltext/gitmo-sop.pdf. Далее используется сокращение «СОП».


[Закрыть]. Я был единственным среди всех 34 человек, кого выбрали для допроса. Внутри блока ничто не подавало признаков жизни, казалось, что я был там совсем один. Когда охранник оставил меня в холодильной камере, я начал сильно паниковать, особенно после того, как за мной закрыли большую металлическую дверь. Я пытался убедить себя, что это временно, что утром меня вернут к остальным заключенным. Я не могу оставаться здесь дольше, чем одну ночь! В действительности я провел в блоке «Оскар» целый месяц.

Было около двух часов ночи, когда охранник протянул мне сухой паек. Я ел столько, сколько мог. Аппетита совсем не было. Когда я осмотрелся, то увидел совсем новый Коран, он сделал меня счастливым. Я поцеловал Коран и вскоре уснул. Это был самый крепкий сон в моей жизни.

Крики моих товарищей разбудили меня рано утром. Блок «Оскар» вдруг оживился. Никогда не подумал бы, что еще в нескольких холодильных камерах там держали людей. Я считал, что я в блоке один, но на самом деле там были и другие заключенные. Я не мог их услышать, потому что они были без сознания после долгих и суровых наказаний. Пока охранники приносили еду, мы знакомились друг с другом. Мы не видели друг друга из-за особого строения блока, но могли слышать.

– Салам алейкум!

– Алейкум ассалам!

– Кто вы?

– Я из Мавритании… Палестины… Сирии… Саудовской Аравии…

– Как дорога?

– Я чуть не замерз насмерть, – крикнул один парень.

– Я спал всю дорогу, – ответил Ибрагим.

– Зачем мне под ухо положили пластырь? – спросил третий.

– Кто сидел передо мной в грузовике? – спросил я. – Он постоянно двигался, и охранники избивали меня всю дорогу от аэропорта до лагеря.

– Меня тоже, – ответил другой заключенный.

Мы называли друг друга по номерам, которые нам выдали в Баграме. Мой номер был 760. В камере слева от меня был 706, Мохаммед аль-Амин из Мавритании. Ему было около 20 лет, его схватили в Пакистане и продали американцам. Хоть он и мавританец, он никогда не был в Мавритании. Я мог понять это по его саудовскому акценту. Справа от меня был парень с Мальдив, его номер 730. Он плохо говорил на арабском и сказал, что его схватили в Карачи, где он учился в университете. Передо мной, друг напротив друга, сидели суданцы[23]23
  Мохаммед аль-Амин родился в Мавритании, но переехал в Саудовскую Аравию ради религиозного учения. Его освободили и доставили в Мавританию 26 сентября 2007 года. Ибрагим Фаузи с Мальдив был освобожден 11 марта 2005 года.


[Закрыть].

Завтрак был скромный: одно вареное яйцо, кусок хлеба и что-то еще, название чего я не знаю. Это было впервые, когда я поел что-то горячее с тех пор, как я покинул Иорданию. Ах, чай был бесподобный! Я люблю чай больше, чем любую еду. Чай – это обязательная часть рациона людей, живущих в теплых регионах. Звучит противоречиво, но это правда.

Вокруг было много невнятных разговоров. Было просто приятно, что люди рассказывали друг другу свои истории. Многие заключенные страдали, кто-то больше, кто-то меньше. Себя же я считал не самым удачливым, но и не самым невезучим. Некоторых схватили вместе с их друзьями, и эти друзья словно исчезли с лица земли, скорее всего, их отправили в другие союзные страны, чтобы допрашивать с помощью пыток. Например, в Египет или Иорданию. Я считал прибытие на Кубу большой удачей, поэтому сказал братьям: «Так как вы, парни, не совершали преступлений, вы не должны бояться. Лично я буду сотрудничать, потому что никто не будет меня пытать. Я не хочу, чтобы кто-то из вас испытал то, что пережил я в Иордании. В Иордании они едва ли ценят сотрудничество».

Я ошибочно думал, что худшее позади, поэтому мало беспокоился о том, сколько времени понадобится американцам, чтобы понять, что я не тот, кого они ищут. Я верил в американское правосудие слишком сильно, поэтому делился своей верой с заключенными из европейских стран. Мы все примерно понимали, как работает демократия. Другие заключенные, например, с Ближнего Востока, не верили в это и не полагались на американское правосудие. Они основывались на жестокости американских экстремистов по отношению к мусульманам и арабам. С каждым днем оптимистов становилось все меньше. Методы допроса становились все хуже и хуже, и, как вы потом увидите, люди, ответственные за Гуантанамо, нарушили все принципы, на которых основаны Соединенные Штаты. Нарушен был даже принцип Бена Франклина: «Те, кто готовы пожертвовать насущной свободой ради малой толики временной безопасности, не достойны ни свободы, ни безопасности».

Все мы хотели компенсировать месяцы молчания, мы хотели сбросить с себя всю злобу и боль и слушали удивительные истории друг друга на протяжении следующих 30 дней в блоке «Оскар». Когда нас потом перевели в другой блок, многие заключенные плакали из-за того, что их разлучили со своими новыми друзьями. Я тоже плакал.

Группа следователей появилась в моей камере.

– Резервация! – сказал один из охранников, держа длинные цепи в руках.

Резервация – это кодовое слово для того, чтобы забрать кого-то на допрос. Хотя я и не понимал, куда меня ведут, я выполнял все их приказы, и меня привели к следователю. Его звали Хамза, или, по крайней мере, так его называли, и на нем была военная форма США. Он был служащим разведки в Национальной гвардии Кентукки, настолько парадоксальный человек, насколько вообще можно это вообразить. Он хорошо говорил на арабском, с иорданским акцентом. Было ясно, что он вырос среди людей, говорящих на арабском[24]24
  Примерно в это время допросные команды, во главе которых находится ФБР, часто включали в свой состав членов военной Оперативной группы по расследованию преступлений (ОГРП) и военных служащих разведки. Отчеты Генерального инспектора Министерства юстиции указывают, что «в мае 2002 года ФБР совместно с военными разработало концепцию отряда для допроса заключенных „Отряд Тайгер“. Согласно первым документам, в состав отряда входили: агент ФБР, аналитик, лингвист, два следователя из ОГРП и следователь, представляющий военную разведку». Генеральный инспектор обнаружил, что «осенью 2002 года ФБР перестало принимать участие в „Отрядах Тайгер“ вследствие разногласий между ФБР и служащими разведки, касающихся методов проведения допросов. Несколько агентов ФБР рассказали, что хотя они и остались в хороших отношениях с ОГРП, их взаимодействие с военной разведкой значительно ухудшилось со временем, в основном из-за разногласий ФБР и военных по поводу методов проведения допросов». Минюст, ГИ, 34.


[Закрыть].

Мне было страшно, когда я вошел в комнату в «Коричневом доме». На спине Хамзы висел CamelBak, рюкзак с водой, из которого он изредка попивал. Я никогда раньше такого не видел. Я думал, что они будут пользоваться этой штукой при допросе. Я не знаю, почему я вообще был напуган, но на меня очень сильно повлияло то, что я не знаю Хамзу, ни разу не видел такой водяной рюкзак, как у него, и то, что я не ожидал увидеть военного.

Пожилой джентльмен, который допрашивал меня прошлой ночью, вошел в комнату с горстью конфет в руках и представил мне Хамзу. «Я выбрал Хамзу, потому что он говорит на твоем языке. Мы будем задавать тебе вопросы о твоем кузене Абу Хафсе. Я скоро уйду, но моя замена позаботится о тебе. Скоро увидимся». Он вышел из комнаты, оставив меня наедине с Хамзой.

Хамза был дружелюбным парнем. Он был офицером в запасе армии США, который верил, что ему в жизни очень повезло. Хамза хотел, чтобы я снова рассказал ему свою историю, которую я рассказывал раз за разом в течение последних трех лет. Следователи постоянно спрашивали меня об этом. Каждый раз, когда они только начинали шевелить губами, я уже знал, о чем будут вопросы. Каждый раз я говорил одно и то же. И каждый раз, когда я доходил до рассказа об Иордании, они жалели меня. Хамза не был исключением.

– Эти страны не уважают права человека. Они даже пытают людей, – сказал он.

Мне было приятно это слышать. Если Хамза критикует жестокие методы допроса, значит американцы не будут их использовать. Да, они не полностью соблюдали закон в Баграме, но то было в Афганистане, а теперь мы в США, на контролируемой территории.

После того как Хамза закончил допрашивать меня, он отправил меня обратно и пообещал вернуться, когда появятся новые вопросы. Во время разговора с Хамзой я попросил разрешение воспользоваться уборной. «Номер 1 или номер 2?» – спросил он. Тогда я впервые услышал, чтобы туалетные дела кодировали по номерам. В странах, в которых был я, не принято спрашивать людей о том, что они собираются делать в туалете, и уж тем более не придумывают для этого разные коды.

Больше Хамза никогда меня не допрашивал. Через несколько дней агент ФБР Уильям продолжил работу, только теперь в состав команды ФБР входил Хосе, американец испанского происхождения, который говорил на английском без акцента и в совершенстве владел испанским. Хосе тоже был дружелюбным парнем. Он отлично работал вместе с Уильямом. По какой-то причине ФБР было заинтересовано в том, чтобы взять мое дело в свои руки. Хотя несколько раз во время допроса присутствовал военный следователь, я мог точно сказать, что Уильям был главным[25]25
  Согласно отчетам Генерального инспектора Министерства юстиции, в течение всего 2002 и начала 2003 года допросами Мохаммеда ульд Слахи полностью занималось ФБР. Минюст, ГИ, 122.


[Закрыть].

Команда работала со мной около месяца, практически каждый день. Они задали мне все возможные вопросы. Помимо этого мы также обсуждали различные политические темы. Никто даже и не думал угрожать мне или пытать меня. В ответ на такое отношение я с удовольствием сотрудничал с ними. «Наша задача – получить от тебя ответы и отправить их на анализ в Вашингтон. Даже если ты врешь нам, мы не сможем сразу этого понять, потому что нам не хватит для этого информации», – сказал Уильям.

Команде было очевидно, что здоровье мое было подорвано. Следы тягот в Иордании и Баграме давали о себе знать. Я выглядел как призрак во плоти.

– Ты идешь на поправку, – сказал военный, когда увидел меня через три недели после моего прибытия в Гуантанамо.

На второй или третий день в Гуантанамо я просто свалился в обморок в своей камере. Я достиг своего предела, сухпайки уже не помогали. Врачи забрали меня из камеры, я попытался сам дойти до госпиталя, но, как только я вышел из блока «Оскар», снова упал. Врачам пришлось тащить меня. Меня столько рвало, что во мне, кажется, не осталось жидкости. Мне оказали первую помощь и сделали какое-то внутривенное вливание. Результат был ужасен; должно быть, они использовали какие-то лекарства, на которые у меня аллергия. Во рту было так сухо и язык так онемел, что я не мог произнести ни слова. Я показал жестами, чтобы они перестали заливать в меня жидкость, и они послушали.

Позже той же ночью охранники вернули меня в камеру. Мне было так плохо, что я не мог взобраться на кровать. До конца месяца я спал на полу. Доктор выписал какие-то таблетки от гипотонии, и каждый раз, когда у меня случалось обострение седалищного нерва, санитар давал мне мотрин.

Хоть я и был физически очень слаб, допрос не прекращался. Несмотря ни на что, у меня было приподнятое настроение. В блоке мы пели, шутили, рассказывали друг другу истории. Также у меня появилась возможность узнать о звездах Гуантанамо, таких как мулла Заиф, бывший посол Талибана в Пакистане, который рассказывал нам о самых последних событиях и слухах в лагере. Или, например, об иорданце Абу Хузайфе, которого перевели в блок «Оскар» из-за его поведения[26]26
  Мулла Абдул Салам Заиф был афганским послом в Пакистане до октября 2001 года, когда США вошли на территорию Афганистана. После вторжения его схватили пакистанские власти и передали Соединенным Штатам. Его содержали в Гуантанамо до 2005 года, после чего освободили. Абу Хузайфа, формально известный как Ахмед Хассан Джамил Сулейман, был освобожден из Гуантанамо 2 декабря 2007 года.


[Закрыть].

Абу Хузайфа рассказал нам, что его пытали вместе с другими заключенными в Кандагаре:

– Они держали нас под солнцем часами, били, но не переживайте, братья, здесь, на Кубе, никто не будет пытать нас. В комнатах есть кондиционеры, а некоторые братья даже отказываются говорить, пока им не предложат еды, – сказал он.

– Я плакал, когда по телевидению смотрел на заключенных, которым надевали мешки на голову и отвозили на Кубу. Министр обороны США говорил, что они самые злые люди на нашей планете. Я никогда не думал, что буду одним из этих «злых людей», – сказал Ибрагим из Судана, который пострадал от переохлаждения во время полета в Гуантанамо.

Ибрагим работал учителем арабского языка в кувейтской организации по оказанию чрезвычайной помощи, обучая афганских беженцев. Его схватили с четырьмя коллегами в доме в Пешаваре. Это произошло после полуночи, его насильно разделили с семьей под крики и слезы детей и жены. То же самое случилось и с его друзьями, которые подтвердили правдивость его истории. Я слышал тысячи подобных историй, и каждая заставляла меня забыть о предыдущей. Я не мог сказать, чья история была самой трагичной. В какой-то момент я стал немного смягчать свою собственную, но мои братья говорили, что она все-таки оставалась одной из самых страшных. Лично я не мог определиться. Немецкая поговорка гласит: «Wenn das Militar sich bewegt, bleibt die Wahrheit auf der Strecke»[27]27
  «Когда армия наступает, правда не успевает за ней» (нем.).


[Закрыть].

Закон войны суров. Если и есть в войне что-то полезное, так это то, что она раскрывает в людях их самые хорошие и плохие качества. Некоторые пытаются использовать безнаказанность, чтобы навредить другим людям, а некоторые пытаются сделать все возможное, чтобы свести страдания к минимуму.

4 сентября 2002 года меня перевели в блок «Дельта», что означало, что моей изоляции пришел конец, и меня наконец поместили к основной группе заключенных. С одной стороны, мне было тяжело расставаться с новыми друзьями, с другой стороны, мне безумно хотелось попасть в совершенно обычный блок к совершенно обычным заключенным. Я устал быть «особенным», путешествуя по всему миру против своей воли.

Я прибыл в блок «Дельта» до заката. Впервые за девять месяцев меня поместили в камеру, откуда я мог видеть природу. И впервые я имел право разговаривать с заключенными и видеться с ними. Меня поместили в камеру 5, между двумя арабами с юга. Они были дружелюбными и интересными собеседниками. Их обоих схватили пакистанцы и продали американцам. Когда пленники пытались сбежать от солдат пакистанской армии, один из них, из Алжира, выхватил АК-47 у одного из пакистанских охранников и застрелил его. В суматохе другие пленники захватили контроль над автобусом. Охранники сбежали, пленники тоже сбежали, но их уже ждала другая армия – дивизион США. Так пленников снова задержали. Во время попытки побега на автобусе многие пострадали. Я видел алжирского заключенного, оставшегося полным калекой из-за количества пуль, которые он принял на себя.

Сначала мне нравилось в блоке «Дельта», но ситуация стала хуже, когда некоторые следователи начали пытать заключенных, хотя тогда это были еще очень скромные пытки. Мне было известно только об одном используемом методе – ночи в холодильной камере. Я знал молодого араба, которого забирали на допрос каждую ночь и возвращали в камеру только утром. Я не знаю деталей того, что с ним там происходило, потому что он был очень стеснительным, но мои соседи рассказали, что он не стал помогать следователям. А еще один мой сосед рассказал, что парня две ночи держали в холодильной камере, потому что он отказывался сотрудничать.

К этому времени большинство заключенных отказались сотрудничать, потому что считали, что предоставили все возможные сведения по своим делам. Людям надоело, что их постоянно допрашивают, им казалось, что это никогда не кончится. Лично я был новеньким и хотел воспользоваться каждым полученным шансом. Может, мои товарищи ошибались! Но в итоге я врезался в ту же кирпичную стену, что и остальные. Заключенные стали переживать из-за отсутствия надлежащего судебного процесса, и ситуация продолжала ухудшаться по мере того, как на нас использовали более болезненные методы вытягивания информации.

Где-то в середине сентября 2002 года, через некоторое время после моего перевода в блок «Дельта», новая команда из двух агентов с рифмующимися именами – Джон и Дон, забрала меня для допроса и объяснила, что будет заниматься мной в течение следующих двух месяцев.

– Сколько меня еще будут допрашивать?

– До тех пор, пока у правительства есть вопросы к тебе!

– Это долго?

– Я могу сказать только, что ты не задержишься здесь больше, чем на пять лет, – сказал Джон.

Команда общалась со мной через арабского переводчика, которому на вид было под 50.

– Я не готов отвечать на одни и те же вопросы раз за разом!

– Нет, у нас есть несколько новых вопросов.

Но они задавали те же вопросы, что и в течение последних трех лет. Даже несмотря на это, я без особого желания продолжал сотрудничать с ними. Если честно, я не видел никаких преимуществ в этом, мне просто хотелось узнать, что выйдет.

Примерно в это же время другой следователь, агент ЦРУ, который представился Питером, забрал меня для допроса. Это был очень тощий высокий мужчина 40 с чем-то лет. У него была козлиная бородка, и он говорил на идеальном арабском с явным тунисским акцентом. Питер обладал именно такими уверенностью и авторитетом, которые требуются для его работы. Он был со мной прямолинеен и даже поделился тем, что правительство США думает обо мне и о других заключенных. Он все говорил, и говорил, и говорил: он пытался добиться того, чтобы я работал на него. То же самое он делал еще с несколькими арабами из Северной Африки[28]28
  В 2013 году Ассошиэйтед Пресс опубликовали информацию о том, что между 2002 и 2005 годами агенты ЦРУ в Гуантанамо пытались вербовать заключенных в качестве информаторов и двойных агентов для США. ЦРУ также помогало с организацией допросов, проводимых иностранными агентами разведки в Гуантанамо. Авторы Адам Голдман (Adam Goldman) и Мэтт Эпюццо (Matt Apuzzo), «Пенни Лейн, еще одна секретная база ФБР в Гуантанамо», Ассошиэйтед Пресс, Ноябрь 26, 2013 год, http://bigstory.ap.org/article/penny-lane-gitmos-other-secret-cia-facility.


[Закрыть].

– На следующий четверг я организовал встречу с немцами. Ты будешь разговаривать с ними?

– Да, буду.

Это была первая ложь, которую я заметил, ведь агент ФБР Уильям сказал мне: «Никакие иностранные правительства не будут разговаривать с тобой здесь, только американцы!». На самом деле я много раз слышал, чтобы заключенных допрашивали следователи не из США, например, уйгурских заключенных из Китая. Агенты китайской разведки прибыли в Гуантанамо, чтобы помочь США получить информацию от уйгурских заключенных. Эти иностранные следователи угрожали некоторым арестантам пытками, когда они вернутся на родину.

– Надеюсь, мы увидимся в другом месте, – сказал китайский следователь одному из уйгурцев. – Если мы увидимся в Туркестане, ты много чего расскажешь![29]29
  Допросы уйгурцев, проводимые агентами китайской разведки в Гуантанамо, зачастую сопровождавшиеся лишением сна и изменением температуры, впервые упоминаются в мае 2008 года в отчете Генерального инспектора Министерства юстиции под названием «Обзор вовлеченности ФБР и наблюдение за допросами заключенных в Гуантанамо, Афганистане и Ираке». McClatchy Newspapers сообщают, что допросы проводились в течение полутора дней в сентябре 2002 года. См.: http://www.mcclatchydc.com/2009/07/16/72000/uighur-detainees-us-helped-chinese.html.


[Закрыть]

Но я не боялся ни с кем разговаривать. Я не совершал никаких преступлений. Я даже хотел сотрудничать, чтобы доказать свою невиновность, потому что правило Гуантанамо гласит: «Заключенные Гуантанамо считаются виновными, пока не будет доказано обратное». Я знал, что меня ждет у иностранных следователей, поэтому хотел высказаться.

Настал тот день, и охранники забрали меня в здание под названием «Оранжевый трейлер», где заключенные обычно встречаются с агентами из ЦРУ и иностранной разведки. Два джентльмена из Германии сидели за другим концом стола. Я смотрел на них со своего места, прикованный к полу. Тот, что постарше, вел себя тише молодого, который играл роль плохого парня во время допроса. Ни один из них не представился, что было нарушением законов Германии. Они просто стояли передо мной, как тени, точно так же, как и остальные секретные следователи[30]30
  В 2008 году Der Spiegel вышел со статьей, что в сентябре 2002 года два члена Федеральной разведывательной службы Германии и один член Комитета по защите Конституции допрашивали Мохаммеда ульд Слахи в течение 90 минут в Гуантанамо. Джон Гоэтц (John Goetz), Марсель Розенбах (Marcel Rosenbach), Бритта Сандберг (Britta Sandberg) и Холджер Старк (Holger Stark), «Из Германии в Гуантанамо: Карьера Заключенного No. 760», Der Spiegel, 9 октября 2008 г. См.: http://www.spiegel.de/international/world/from-germany-to-guantanamo-the-career-of-prisoner-no-760-a-583193.html.


[Закрыть].

– Ты говоришь на немецком, или нам понадобится переводчик? – спросил молодой агент.

– Боюсь, что нет, – ответил я.

– Что ж, ты понимаешь всю серьезность ситуации. Мы приехали из Германии, чтобы поговорить с тобой.

– Погибли люди, – продолжил тот, что постарше.

Я улыбнулся:

– С каких пор вам дозволено допрашивать людей за пределами Германии?

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать юридические основания для допроса!

– Возможно, когда-нибудь в будущем я смогу поговорить с прессой и выдать вас, – сказал я. – Хоть я и не знаю ваших имен, я узнаю вас по фотографиям, и не важно, как много времени это отнимет у меня!

– Ты можешь говорить все, что хочешь. Ты ничего не можешь сделать с нами. Мы знаем, что делаем, – сказал он.

– Так вы, парни, пользуетесь беззаконием этого места, чтобы получить от меня информацию?

Молодой агент подскочил ко мне:

– Герр Салахи, если бы мы хотели, мы бы попросили охранников подвесить тебя на стене и избить![31]31
  «Salahi» («Салахи») – вариант написания фамилии Мохаммеда, который в основном встречается в тюремных документах в Соединенных Штатах.


[Закрыть]

Когда он сказал это, мое сердце заколотилось: я пытался выразиться как можно аккуратнее и в то же время хотел избежать пыток.

– Вам не напугать меня, я не ребенок. Если продолжите говорить со мной в таком тоне, вы можете паковать свои вещи и возвращаться в Германию.

– Мы здесь не для того, чтобы привлечь тебя к ответственности или напугать, мы просто были бы очень благодарны, если бы ты ответил на несколько наших вопросов, – сказал агент постарше.

– Слушайте, я был в вашей стране, и вы знаете, что я никогда не совершал преступлений. К тому же о чем вы беспокоитесь? Вам даже не угрожают. Я мирно жил в вашей стране и никогда не злоупотреблял вашим гостеприимством. Я очень благодарен за все, что дала мне ваша страна, я не ударю ей в спину. Так что за спектакль вы тут пытаетесь разыграть?

Молодой агент сбавил свой тон:

– Герр Салахи, мы знаем, что ты невиновен, но не мы схватили тебя, это сделали американцы. Мы здесь не по просьбе США. Мы работаем на правительство Германии, за последнее время мы смогли предотвратить несколько терактов. Мы знаем, что ты даже знать не можешь об этих событиях. Тем не менее мы просто хотим спросить тебя о двух людях – Кристиане Ганцарском и Кариме Мехди и были бы признательны, если бы ты ответил на несколько вопросов о них[32]32
  Карим Мехди родился в Марокко и жил в Германии. В 1992 году отправился в Афганистан вместе с Мохаммедом ульд Слахи. Мехди арестовали в аэропорту Шарль де Голль в Париже 3 июня 2003 года. Кристиан Ганцарский – поляк, житель Германии, был арестован в этом же аэропорту на следующий день. Мехди приговорили к 9 годам лишения свободы за планирование террористической атаки на остров Реюньон, а Ганцарский был приговорен к 18 годам лишения свободы за связь с атакой на туристический автобус в Тунисе в апреле 2002 года. Оба дела обсуждаются в решении судьи Джеймса Робертсона по «Хабеас Корпус» Слахи. См.: http://articles.latimes.com/print/2003/jun/07/world/fg-terror7 и http://news.bbc.co.Uk/2/hi/africa/6088540.stm.


[Закрыть].

– Забавно, что вы прибыли сюда из самой Германии, чтобы спросить о жителях вашей страны! Эти два человека – мои хорошие друзья. Мы посещали одну и ту же мечеть, но я не знаю, чтобы они были замешаны в каких-либо террористических операциях.

Наш разговор не продлился долго. Они спросили меня о моей жизни в лагере и попрощались. После этого я никогда больше не встречался с немцами.

Тем временем команды из агента Джона и агента Дона продолжала допрашивать меня.

– Ты знаешь, кто такой Рамзи бен аль-Схиб? – спросил Джон.

– Нет, не знаю, – ответил я честно.

– Но он знает тебя!

– Боюсь, что вы перепутали мое дело с каким-то другим!

– Нет, я очень внимательно читал именно твое дело.

– Можете показать его фотографию?

– Да. Я покажу ее тебе завтра.

– Хорошо. Возможно, я знаю его под другим именем!

– Ты знаешь об американских базах на территории Германии?

– Зачем вы спрашиваете меня об этом? Я посещал Германию не для того, чтобы изучать американские базы, да и вообще они мне совершенно не интересны! – ответил я со злостью.

– Мои люди уважают заключенных, говорящих правду, – сказал тощий агент, пока его коллега агент Дон записывал разговор.

Я уловил намек на то, что он назвал меня лжецом, хотя и в очень странной манере. Разговор был окончен.

На следующий день Джон и Дон доставили меня в допросную и показали две фотографии. Оказалось, что на первой был изображен Рамзи бен аль-Схиб, который подозревается в причастности к теракту 11 сентября и которого задержали во время совместной операции в Карачи спустя год. На второй фотографии был изображен Мохаммед Атта, один из угонщиков самолета 11 сентября. Что касается Мохаммеда, я никогда не слышал о нем и не видел его. А вот Рамзи бен аль-Схиба я точно где-то видел, но не мог вспомнить, где и когда. Я понял, что этот парень, должно быть, очень важен, так как агентства всячески пытались установить связь между ним и мной[33]33
  Рамзи бен аль-Схиб был захвачен в перестрелке в одном из районов Карачи, Пакистан, 11 сентября 2002 года. В 2005 году на слушании у Административной комиссии Мохаммед ульд Слахи рассказал: «11 сентября 2002 года американцы арестовали человека по имени Рамзи бен аль-Схиб, который считается ключевой фигурой в организации теракта 11 сентября. Это произошло спустя ровно год после терактов, и с этого самого момента моя жизнь сильно изменилась». Записи заседаний Административной комиссии, 23.


[Закрыть]. По понятным причинам я отрицал, что когда-либо видел его. Просто подумайте, как бы это выглядело, если бы я сказал, что видел этого парня, но не помню, где и когда? Неужели следователь поверил бы в это? Точно нет! И если честно, тогда мне было до смерти страшно.

На следующий день команда ФБР снова пришла ко мне и показала фотографию Разми бен аль-Схиба. Я отрицал, что знаю его, точно так же, как и за день до этого. Тот факт, что я отрицаю свое знакомство с этим человеком, которого я действительно не знал или недолго видел однажды или дважды, но никак не был с ним связан, создавало почву для всех диких теорий о моей связи с терактом 11 сентября. Я действительно не знал его или недолго видел один или два раза, но у нас не было ничего общего. Следователи пытались найти и ухватиться хоть за какую-нибудь ниточку, чтобы расследовать дело, но я совсем не хотел быть этой самой ниточкой.

– Мы бы хотели, чтобы ты прошел тест на детекторе лжи, – сказал Джон.

– Это необязательно, – добавил его коллега.

Но я точно знал, что отказ от этого теста означал бы полное признание своей вины, даже несмотря на то что мы так ни разу и не обсуждали, в чем меня обвиняют. Агенты объяснили мне суть этого теста с помощью переводчика, и я согласился пройти его. Я спросил, когда будет проведен тест.

– В течение следующих нескольких дней.