Текст книги "Страницы моей жизни"

Глава 15
Годы ссылки. В гостях у святого ламы

Моя встреча со «святым» ламой произошла в августе 1893 года. Случилось это так.

Я заканчивал объезд бурят, живших по верховью реки Хилки и по ее притоку Хилкотою. Много интересного и нового узнал я в этой глуши, отделенной от более населенных бурятами местностей горными хребтами, дремучими лесами и трудно проезжими болотами. В нравах тамошних бурят замечалась еще грубость полудикарей. Они не знали еще земледелия и искусства печь хлеб. Скотоводы и звероловы, они не имели ни отмежеванных полей, ни огороженных покосов. Попасть к ним можно было только верхом. Но если как этнограф я собрал там хорошую жатву, то как путешественника эти разъезды крайне меня утомили. Особенно тяжело было почти целыми днями шлепать по болотам, в которых наши лошади то и дело проваливались по самое брюхо. Не раз нам приходилось ночевать под открытым небом и дрожать всю ночь от холода, т. к., несмотря на летнее время (это было в конце июля и начале августа), термометр ночью падал ниже нуля.

Легко себе представить, как я и Маланыч были довольны, когда мы наконец спустились с горных хребтов и выехали на широкую солнечную Кижингинскую степь. Встал вопрос, где нам заночевать, и тут сопровождавший нас в качестве проводника местный бурят посоветовал нам искать ночлега у какого-нибудь ламы в поселке, раскинувшемся у подножия горы, до которого нам предстояло еще сделать верст тридцать на изрядно уставших лошадях. Ночевка у ламы приобрела для меня еще больший интерес, когда я узнал от Маланыча, что именно при Кижингинском дацане живет святой лама Цыденов, благочестие и ученость которого известны всем забайкальским бурятам-буддистам. Тревожила меня только мысль, захочет ли святой лама встретиться со мною, т. к. о нем шла молва, что он ведет крайне замкнутый, отшельнический образ жизни. Но чем недоступнее этот «святой» рисовался моему воображению, тем сильнее мне хотелось подойти к нему ближе и узнать его.

Прибыли мы в поселок при Кижингинском дацане, когда солнце уже садилось, и велико было наше удивление, когда мы узнали, что нас уже ждут. Как в дацане проведали о предстоящем нашем приезде, так и осталось для нас тайной. Но нас не только ждали. По чьему-то распоряжению (как выяснилось позже, по распоряжению святого ламы) для нас уже было приготовлено помещение.

Как только мы въехали в поселок, к нам кинулись несколько хувараков, забрали у нас наши незатейливые узлы с вещами и повели нас к чистенькому, построенному на городской образец домику. Мы вошли в просторную с большими окнами комнату, сверкавшую чистотой и довольно уютно обставленную. Там нас встретил владелец этого домика – лама, который нас чрезвычайно радушно приветствовал.

– Устраивайтесь, пожалуйста, как у себя, – сказал он нам. – Вам необходимо отдохнуть после вашего утомительного путешествия.

Должен признаться, что после грязных юрт, в которых мне приходилось жить месяцами, и после мучительного клепания по болотам среди туч комаров и мошек, часто под проливным дождем, я испытывал огромное удовольствие, оказавшись в привычном для себя помещении, сидя на стуле, а не на грязном полу, поджав под себя ноги.

Подали чай с русским печением, и хувараки услужливо нас угощали, разглядывая меня с нескрываемым любопытством.

– Мы хотели бы посетить высокочтимого ламу Цыденова, – сказал Маланыч нашему любезному хозяину. – Можно ли его видеть?

– Отдохните немного, – ответил тот учтиво, – а через некоторое время я вас провожу к нашему благочестивому пастырю. Он ждет вас к себе.

Завязалась обычная беседа. Лама расспрашивал Маланыча о цели нашего путешествия, обо мне, откуда едем, куда направляемся и т. д. Но не прошло и получаса, как в нашу комнату вошел поспешно хуварак и что-то шепнул на ухо нашему ламе. Тот быстро встал с своего места и с некоторым волнением сообщил нам, что благочестивый лама нас просит к себе. Волнение нашего хозяина невольно заразило и нас, и мы оба, я и Маланыч, с особым трепетом ожидания последовали за ним.

Полутемная юрта, в которой святой дама нас принял, была уставлена несколькими маленькими столиками, на которых лежали стопками священные тибетские книги. На одном из них горели священные свечки, а в северном углу темнели небольшие фигурки бурханов (изображений Будды). В полумраке я заметил нескольких бурят, которые сидели в почтительной позе и, устремив взоры в сторону святого ламы, благоговейно молчали. Сам Цыденов сидел неподвижно в глубине юрты.

Когда мы вошли, он поднялся с своего места, сделал несколько шагов по направлению ко мне, и подал мне руку; Маланыч же низко склонил перед ним голову, и тот благословил его, приложив к его лбу священную книгу, завернутую в желтую материю.

– Как вы себя чувствуете? – спросил меня участливо святой лама. – Ваше путешествие, наверное, сильно утомило вас?

Я его поблагодарил за внимание и в свою очередь спросил его, как он себя чувствует.

– Хорошо, – ответил он.

После этого обмена любезностями наступило долгое молчание. В юрте царила такая напряженная тишина, что можно было слышать полет мухи. Словно тени, в юрту беззвучно входили буряты и преклоняли одно колено перед святым ламой. Тот их молча благословлял, и они так же бесшумно уходили. Так продолжалось долгое время, и я невольно стал чувствовать, что нахожусь во власти какого то-особого, я сказал бы, мистического настроения. Мои глаза привыкли к царившему в юрте полумраку и, вглядываясь в святого ламу, я заметил, что он сидит все время неподвижно, как изваяние. Только глаза его горели необыкновенным блеском.

Когда в юрте не осталось больше ни одного из бурят, пришедших за благословением, Цыденов отослал также двух хувараков, прислуживавших ему. Мы остались втроем: святой лама, Маланыч и я. И тогда лишь Цыденов обратился к Маланычу со следующими словами:

– Ну, теперь расскажите мне, кто вы такие и какой случай привел вас в наш заброшенный угол.

Маланыч очень подробно рассказал святому ламе, с какой целью я объезжаю бурятские кочевья, какие места мы уже посетили и с какими именитыми бурятами мне пришлось вести беседы по интересовавшим меня вопросам. Лама слушал Маланыча с большим вниманием, а когда тот кончил свой рассказ-отчет, он с приветливой улыбкой сказал мне:

– Мне очень приятно познакомиться с таким ученым человеком, как вы, и, если вам не трудно, я просил бы вас ответить мне на некоторые вопросы, которые меня интересуют.

– Пожалуйста, – сказал я, – я очень охотно отвечу на все ваши вопросы, если только это мне будет по силам.

И тут с аскетом и молчальником произошла поразительная перемена. С юношескою живостью он меня засыпал вопросами: «Какую веру вы считаете лучшей? Как вы себе представляете рай и ад? Что, по-вашему, делается с человеком после его смерти?» и т. д. и т. д.

Признаюсь, что эти вопросы, над которыми светские интеллигентные люди в Европе, за немногими исключениями, очень редко задумываются, немало меня смутили. Однако, собравшись с мыслями, я постарался дать на них ответ, хотя знал заранее, что едва ли смогу удовлетворить его любознательность. Цыденов меня слушал с необычайно серьезным видом; я даже получил впечатление, что моя импровизированная религиозная философия его заинтересовала.

В свою очередь, и я попросил его объяснить мне, в чем, по его мнению, заключается сущность буддийской религии, что в учении Будды говорится о сотворении мира и каковы отношения бурхана (Бога) к этому миру; каковы конечные цели человеческой жизни и каково отношение бурхана к людям. Должен сказать, что я в свое время ознакомился с несколькими специальными исследованиями о буддизме, и мне было особенно интересно услышать ответ на мои вопросы из уст ученого ламы, который черпал свои знания о буддийской религии из первоисточника – тибетской религиозной литературы.

Лицо Цыденова стало необыкновенно серьезным. Он на некоторое время как бы ушел в себя, а затем заговорил проникновенным голосом:

– В нашем священном писании не сказано, что бурхан создал мир, но бурхан существовал раньше мира. Он сильнее вселенной, однако он не может сделать всего, чего только пожелает. Лишь медленно и постепенно он распространяет свет истинного знания и медленно он подготовляет мир к нирване. Моисей, Христос, Магомет это бодисатвы-святые, приближавшие и приближающие своим учением человечество к нирване. И не только они, но всякий выдающийся в нравственном отношении человек, распространяющий среди людей свет правды и истины, содействует более быстрому наступлению нирваны. Вы поймете эту мысль лучше, если примете во внимание, что по буддийскому учению нирване предшествует состояние «боди», т. е. такое состояние, когда личность достигает высшей мудрости и полного нравственного просветления. Только такая личность погружается после смерти в нирвану.

Лама умолк. Молчал и я. Сказалась ли усталость после тяжелого переезда или у меня была потребность продумать все то, что в этот день мне пришлось увидеть и услышать, но наша беседа больше не возобновилась. Каждый из нас думал свою думу. Вскоре я и Маланыч простились со святым ламой, условившись с ним, что мы посетим его на другой день вечером.

Снова мы в гостях у Цыденова. Он сидит в глубине юрты неподвижно. Только пальцы его шевелятся, перебирая четки. Он, по-видимому, погружен в какую-то глубокую думу, и я не решаюсь нарушить его сосредоточенное молчание.

Но вот его взгляд оживляется, он смотрит на меня пытливо и задает мне такой неожиданный вопрос:

– Вы давно уже, наверное, не слышали музыки?

– Да, очень давно, – ответил я, немало удивленный.

Тогда святой лама с живостью встал, подошел к какому-то небольшому ящику и завел его.

Раздались мелодичные звуки, и я, к своему великому изумлению, услышал вальс из «Корневильских колоколов».

Трудно передать, какое впечатление производили звуки веселого опереточного вальса в полутемной юрте «святого».

Лама вернулся на свое место. На полу у дверей темнели силуэты Маланыча и хуварака. Все молчали, а звуки лились… Я задумался, и мои мысли меня занесли далеко.

– Не о любви ли вы думаете? – раздался вдруг голос ламы. Я вздрогнул от неожиданного и странного вопроса.

– Нет, совсем о другом, – ответил я с досадой.

– А разве вы не скучаете по молоденьким девушкам?

Вопрос ламы меня сильно покоробил своей неделикатностью.

– Нет, мне теперь некогда думать о таких вещах, – ответил я весьма сухо.

– А я думал, что вы по ним скучаете, – не унимался лама, – «ноены» (русские чиновники) их очень любят.

– Я не «ноен», – заметил я, – да и не все «ноены» так сильно тоскуют по девушкам, как вы думаете.

– Отчего же не тосковать? Ведь вы не «тойн» (монах). Вы молоды, вам бы и наслаждаться жизнью.

– Я хоть и не «тойн», но меня могут занимать совсем другие мысли. Кроме того, у нас серьезные люди думают, что не следует давать волю всякому желанию.

– Удивительные вещи вы мне рассказываете! – заметил серьезно лама. – А много у вас таких людей?

– Пока еще немного, но число их постепенно увеличивается.

Лама умолк и снова весь ушел в себя.

Мне было не по себе. Очень уж грубо лама подошел к интересовавшему его вопросу. Я знал, что у бурят понятия о брачных и внебрачных отношениях между мужчиной и женщиной совершенно иные, чем у цивилизованных народов, – все же настроение мое было испорчено и, побыв у ламы для приличия еще короткое время, я с ним простился и ушел к себе.

На следующий день Цыденов пригласил нас к себе утром. Мы пришли в назначенное время, но сразу заметили по лицу ламы, что он имеет намерение поговорить со мною о многих вещах. Он был очень оживлен, глаза его горели. В юрте, кроме нас, никого не было. Обменявшись со мною обычными приветствиями, он сразу приступил к беседе на тему, которая им, по-видимому, была заранее обдумана.

– Я знаю, – начал он, – что ваши ученые давно уже убеждены в том, что земля имеет шарообразную форму, но это большая ошибка.

– Как ошибка! – воскликнул я невольно. – А знаете ли вы, почему наши ученые так думают?

– Нет, – признался Цыденов откровенно. Тогда я в возможно доступной форме объяснил ему сущность открытий Коперника, Кеплера, Ньютона.

– Да это все выдумки! – с горячностью сказал он.

– Нет, не выдумки, а гениальные открытия, давшие впоследствии ученым возможность с точностью высчитать пути вращения Земли, Луны и других небесных тел, определить скорость их движения, их объем, состав и т. д.

– Как можно было узнать объем и состав Луны, когда она так далеко от нас? Вы видите, как вы наивны и легковерны! Ведь это все бредни. Так же грубо вы ошибаетесь, утверждая, что Земля имеет форму шара. Вас ослепляет компас. Он всегда показывает север потому, что там находится гигантский камень – магнит. Вы блуждаете по плоской поверхности и, руководствуясь компасом, описываете по ней круги; поэтому вам кажется, что Земля похожа на шар – у вас головокружение.

Напрасно я доказывал Цыденову, что мы отнюдь не рабы компаса и что мы пользуемся им лишь как инструментом, дающим нам возможность в каждый данный момент определить, в каком месте земного шара мы находимся. Лама упорно стоял на своем.

– Теперь я еще лучше понимаю, – сказал я ему, – почему в старину так трудно было убедить людей, что Земля кругла, и почему ученых, доказывавших, что Земля вертится вокруг Солнца, сжигали на кострах.

– Да этих сумасшедших и следовало сжигать! – запальчиво воскликнул Цыденов.

Я был поражен этим восклицанием и сказал ламе с укоризной:

– Как вы, последователь всемилостивого и всепрощающего Будды, можете относиться так нетерпимо к чужому мнению?

Но я был совершенно обезоружен, когда лама в ответ на мой вопрос рассмеялся хорошим, добродушным смехом.

– Какую же форму имеет Земля по вашему мнению? – спросил я ламу.

– Она плоская, немного выпуклая «пупком».

– И держится на трех китах?

– Нет, это басни! Она висит в пространстве.

– Что же ее держит в этом пространстве?

– Сквозь Землю проходит нечто вроде трубы, и в этой трубе дуют постоянно вихри; вот эти вихри и тяга в трубе и держат Землю в воздушном пространстве.

– И вы думаете, что это убедительное объяснение? – спросил я.

Лама снова рассмеялся и заметил, что его объяснение не хуже и не лучше, чем изложенная мною теория.

Так он и остался при своем мнении. Но его любознательность не была утолена.

– Оставим в покое вопрос о форме Земли, – сказал он. – А вот меня интересует еще следующее. По нашему учению, мир состоит из пяти элементов – воды, земли, огня, дерева и железа. Ваша наука, я слышал, не признает этого деления. Почему?

– А потому, что наша наука давно уже умеет разлагать эти элементы на составные части. Она доказала, что в мире существует много десятков элементов, и то еще не все элементы открыты. Воду, например, наша наука химия разложила на два элемента – кислород и водород, из которых каждый представляет собою невидимый и не имеющий запаха газ.

– Как же они узнали об их существовании, если их не видно, у них нет запаха?

Я уклонился было от ответа, ссылаясь на то, что мое объяснение ему покажется совсем не убедительным, но лама так настойчиво просил, чтобы я ему все растолковал, что мне пришлось пуститься в очень подробные объяснения, как химия устанавливает свойства элементов, как она разлагает сложные тела на их составные части и т. д.

Лама отказывался верить моим словам, находил мои объяснения фантастическими и все же просил дальнейших разъяснений. Он страстно со мною спорил, моментами в очень резкой форме, возражая мне доводами, заимствованными из тибетской «науки». И всего характернее было то, что свои аргументы он приводил с удивительной убедительностью, как бы нелепы они мне ни казались. Напротив, самые неопровержимые, на мой взгляд, мои доказательства не только его не убеждали, но порой вызывали у него смех.

По-видимому, и лама чувствовал, что когда мы беседуем о научных вопросах, мы говорим на разных языках, потому что в самый разгар нашего разговора он вдруг заявил:

– Знаете что, прекратим научные споры. Скажите мне лучше, какова ваша вера.

Вопрос о религии вводил его в область, где он чувствовал себя лучше всего. Религия была для него тем миром, которым он жил и дышал. Ей отдавал он весь жар своей души, весь пафос своей кипучей натуры.

Но мне он задал очень трудную задачу – в доступной форме изложить ему мое выношенное долгими годами кредо. Как я понял, ламу интересовало не то, к какой религии я принадлежу официально, а то, во что верую и как верую. Уклониться от ответа было психологически невозможно, но откровенно рассказать малознакомому человеку, в чем моя вера, было очень трудно. Подумав, я сказал ламе следующее:

– Моя вера весьма древнего происхождения, и ее основная заповедь: возлюби ближнего, как самого себя. Она предписывает людям относиться друг к другу по-братски, жить в мире и согласии на началах справедливости.

– И много у вас таких верующих? – спросил лама.

– Формально эту веру исповедывают сотни миллионов людей, но следуют этому учению в жизни весьма немногие. А вера без дел мертва.

– Кто же эти люди, на деле выполняющие предписания вашей веры? Наверное, все люди науки?

– О, далеко не все ученые следуют этому высокому учению. Но есть много простых людей, живущих хорошей, чистой жизнью.

Лама меня слушал, широко открыв глаза. Мои слова были для него большой неожиданностью. И он по своей привычке погрузился в глубокую думу.

Чувствуя, что наша беседа больше не возобновится, я тихо поднялся и стал прощаться с ламой. Тот, точно очнувшись от глубокого сна, очень сердечно пожал мне руку. Так мы расстались, не условившись даже о новой встрече.

Весь следующий день я провел у себя. Мне нужно было разобраться в собранных мною материалах и привести в порядок мои дневники. К вечеру моя работа была закончена, и мы, я и Маланыч, собрались было пойти к святому ламе с прощальным визитом, т. к. я решил на следующее утро покинуть Кижингинский поселок. Имел я в виду горячо поблагодарить святого ламу за гостеприимство и за то внимание, которое он мне уделил. Но тут один из молодых хувараков, прислуживавших у святого ламы, прибежал запыхавшись и сообщил нам, что сам святой лама идет к нам. Маланыча эта весть сильно взволновала. В доме поднялась суматоха. Наш добрейший хозяин дома был совершенно ошеломлен сообщением хуварака. На мгновенье он растерялся, но овладев собою, бросился вон из комнаты, чтобы встретить высокого гостя, который уже подходил к нашему дому. Несколько случайно находившихся там хувараков стояли точно остолбеневшие. Видно было, что произошло что-то небывалое.

Я вышел навстречу святому ламе, и мы друг друга очень тепло приветствовали.

– Хорошо ли вы спали эту ночь? – спросил меня лама, участливо заглядывая мне в глаза.

Я поблагодарил его за внимание и тут же подумал, что этот вопрос звучал в его устах не только как вежливая фраза. Он чувствовал, что наш последний разговор мог меня взволновать и лишить сна.

Подали чай, но беседа у нас долго не клеилась. Мы только обменивались незначительными фразами. А между тем чувствовалось, что что-то святым ламой не было договорено и что, может быть, не было сказано самое важное.

Стало темнеть, жестом руки, означавшим приказ, лама предложил присутствовавшим в комнате хуваракам удалиться. Хозяин нашего дома тоже бесшумно покинул комнату, и мы, святой лама, Маланыч и я, остались одни. Воцарилось снова довольно длительное молчание. В комнате стояла волнующая тишина, и у меня было острое ощущение, что наше молчание будет прервано необыкновенным образом.

Заговорил первый святой лама, и голос его звучал торжественно и проникновенно.

– Уважаемый гость, – сказал он, – выслушайте меня! Во время наших бесед я неоднократно позволял себе говорить с вами в довольно грубом тоне. Но я говорил так для того, чтобы выслушать от вас как можно больше аргументов в защиту ваших взглядов. Я вообще человек очень молчаливый, но заметив, что имею дело с образованным человеком, каких я до сих пор не встречал, я захотел узнать побольше о вашей науке и о вашей вере. Я видел, что моя резкие слова вам были очень неприятны, а потому прошу вас извинить меня. Узнал я от вас очень много нового, и мне хочется восстановить в вашем присутствии все то, что вы мне говорили, чтобы я был уверен, что я вас правильно понял.

И лама стал резюмировать содержание наших бесед с замечательной точностью и последовательностью. Я слушал его и все больше убеждался, что имею дело с человеком необыкновенных способностей и большого философского ума. Маланыч в этот вечер превзошел себя самого: так умело, точно и умно он переводил часто весьма глубокие и отвлеченные мысли святого ламы.

– Верно я передал содержание наших бесед? – спросил лама, закончив свое изложение.

– Да, совершенно верно, – сказал я тоном истинного удивления.

– Ну, а теперь мне хочется вам сказать еще несколько слов о буддизме. Многого я не знаю, – скромно заметил он, – но кой-какие священные книги я читал. У нас написано много книг о нашей вере, и в этих книгах вы найдете самые разнообразные рассуждения о Боге.

В одном месте вы прочтете, что Бог не имеет названия, что его грешно изображать в какой бы то ни было форме, а в другом писании ему, напротив, приписывают десятки разных видов. Одни священные книги запрещают кланяться и молиться бурхану, другие предписывают множество молитв, когда стоя, когда на коленях и т. д. Кто как может, так и понимает и верит. Мне лично очень пришлись по сердцу ваши слова, что вера без дел мертва, и я подумал, что ваша религия очень высокая, такая же высокая, как наша.

Было четыре часа утра, когда святой лама окончательно простился со мною, выразив в весьма теплых выражениях свое удовольствие по поводу того, что случай дал ему возможность встретиться со мною. В свою очередь, и я с полной искренностью ему заявил, что унесу самые лучшие воспоминания о днях, проведенных мною в беседе с ним.

На дворе уже светало. Сильно уставший Маланыч очень быстро заснул крепким сном. Но я долго не мог сомкнуть глаза. Я не ожидал, что в сибирской глуши, в бурятском поселке мне придется проводить целые дни и вечера в беседах на темы, которые были так близки моему сердцу. И я думал:

Как богата человеческая натура! Везде она пытливо вопрошает жизнь, везде она старается разгадать ее тайны. И когда жаждущему познания человеку выпадает благоприятный случай, со дна его души поднимаются годами накопившиеся вопросы и сомнения и властно требуют ответа. Так было и со святым ламой. Кто знает, сколько лет таились в его душе вопросы, которыми он меня засыпал с первой же нашей встречи. Утолил ли я хоть сколько-нибудь его душевный голод, я не знаю, но он услышал от меня много нового, он ознакомился с мировоззрением, о котором не имел даже смутного представления до встречи со мною. Снова он замкнется в самого себя, снова он одним движением руки будет удалять из своей аскетической кельи благоговеющих перед ним бурят, но в его голове запечатлелось так много новых мыслей, что на их обдумывание и углубление он, быть может, употребит весь остаток своих дней в промежутки между чтением тибетских священных книг и исполнением своих обязанностей духовного пастыря… Передаст ли он кому-нибудь хоть часть своих глубоких и страстных дум или он унесет тайну своих душевных мук и радостей с собою в могилу?..