Текст книги "Страницы моей жизни"

И все эти мысли Штернберг изложил с большим подъемом и в очень яркой форме в своей брошюре. В ней сказался весь его революционный темперамент, его удивительная способность ясно ставить самые острые политические вопросы и разрешать их.

Писал эту книжку Штернберг в редкие часы досуга, после целого дня утомительной беготни по урокам, которые он набрал, чтобы иметь средства к существованию.

Страницу за страницей он мне прочитывал то, что писал, и между нами шел непрерывный спор. Я к этому времени сильно разочаровался в целесообразности и полезности для дела свободы систематического террора. Я был убежден, что «Народная воля» истекла кровью только потому, что она почти все свои силы отдала систематическому террору, который политически себя не оправдал, а морально возложил на партию страшную ответственность. Я допускал еще единичный террор и то только в самых исключительных случаях, когда высокопоставленный администратор позволяет себе гнусности, вызывающие негодование даже умеренных, но честных людей. Совершенный при таких обстоятельствах террористический акт, как, например, выстрел Веры Засулич, может иметь большое политическое значение, но убивать министра только потому, что он занимает министерский пост, это не может быть оправдано ни с политической, ни с нравственной точки зрения.

Переубедить Штернберга мне, однако, не удалось. И я должен признаться, что его брошюра, которая за отсутствием типографии была гектографирована, произвела на учащуюся молодежь огромное впечатление.

Конечно, жандармов, считавших «Народную волю» окончательно похороненной, эта брошюра привела в ярость.

Начал Штернберг свой объезд с Харькова, где жил в то время Тиличеев. Сговориться с ним не стоило никакого труда. У Тиличеева же Штернберг встретился с Борисом Оржихом, который с тем большей радостью присоединился к нам, что сам намеревался организовать новый революционный центр для воссоздания «Народной воли». В лице Оржиха мы приобрели большую активную силу: по своему революционному темпераменту и выдающемуся организаторскому таланту он походил на Штернберга; кроме того, он был очень ценен как практик, как находчивый и весьма изобретательный конспиратор.

В квартире Тиличеева и было принято решение созвать съезд из весьма ограниченного числа самых надежных лиц для выработки программы и тактики той центральной организации, которую предполагалось создать на этом съезде.

После этого совещания Оржих привлек к нашей группе Натана Богораза (он же – Владимир Германович Богораз), который принес с собою неисчерпаемый запас революционной энергии и недюжинный писательский талант.

В Петербурге Штернберг посетил Гаусмана, и тот, как истинный и преданный солдат революции, с радостью примкнул к нам. Присоединились также к нам Бражников, наш товарищ по Петербургскому университету; Настасья Наумовна Шехтер, впоследствии ставшая женой одного из благороднейших и преданнейших русских революционеров, Осипа Соломоновича Минора; Петрович-Ясевич и Турский.

Было условлено, что съезд состоится в Екатеринославе. И, действительно, в конце сентября туда съехались все названные лица, кроме Тиличеева, меня и Гаусмана, которым разные обстоятельства помешали принять участие в этом своего рода историческом совещании.

Как малочисленны ни были участники съезда, все же им не легко было сговориться. Были, конечно, такие вопросы, которые не вызывали никаких споров. Например, все были согласны, что пункт о захвате власти путем заговора должен быть вычеркнут из старой программы «Народной воли». Все также признали, что революционная борьба вступила в длительную фазу, а потому партия должна выдвинуть на первый план пропаганду и агитацию среди широких народных масс. Поэтому организационный центр, который будет создан на съезде, должен будет в первую очередь поставить одну, а то и несколько тайных типографий, чтобы возобновить издание партийного органа и создать популярную революционную литературу для рабочих и крестьян. Было также решено тотчас же приступить к приготовлению материала для №№ 11–12 «Народной воли» (журнал «Народная воля» вследствие захвата партийной типографии прекратил свое существование на 10-м номере).

Штернберг и Богораз тут же написали руководящие статьи для ближайшего номера «Народной воли». Но когда они огласили эти статьи на заседании съезда, разгорелись весьма страстные дебаты. Как ни странно это может показаться, но острые прения вызвал вопрос, должна ли партия ставить своей основной задачей борьбу за политическую свободу, или нет.

Членом съезда, поставившим под сомнение основной символ веры партии «Народной воли», был студент Харьковского университета Бражников, игравший очень видную роль в харьковских революционно настроенных кругах.

В то время как Штернберг в своей передовой статье с большим пафосом доказывал, что задача момента – всеми силами бороться против царизма, чтобы завоевать политическую свободу, которая является необходимым этапом на пути к социализму, Бражников расценивал политическую свободу при капиталистическом строе как опасное оружие в руках буржуазии, более опасное для крестьянства, чем даже самодержавие. Это были запоздалые отголоски отживших анархо-народнических теорий, с ненавистью и презрением относившихся к парламентаризму. Само собою разумеется, что подавляющее большинство участников съезда были на стороне Штернберга, и его передовая статья была одобрена всеми против голоса Бражникова.

Не было единогласия и по вопросу о систематическом терроре. Я, например, уполномочил Штернберга заявить от моего имени, что пункт о систематическом терроре должен быть вычеркнут из нашей программы. Кой-кто на съезде присоединился к моему предложению, но опять-таки подавляющее большинство отвергли его.

Закончился съезд выбором Исполнительного комитета партии, в который вошли все инициаторы съезда, в том числе и я.

Вспоминая то, что было достигнуто этой горсточкой людей, не имевших вначале ни гроша денег, мне сейчас не верится, что такие успехи были возможны, особенно в той тяжелой обстановке, которая создалась в России после провокации Дегаева и ареста Лопатина.

Прежде всего, были установлены две тайные типографии: одна в Новочеркасске, а другая в Таганроге. И для одной и для другой типографии нашлись люди, которые с необыкновенной скромностью и жертвенной готовностью взялись за опасную работу.

В Таганроге типографией заведовали Сигида с женой. Понадобилась мнимая прислуга, и тотчас же Устинья Федоровна взялась выполнять эту роль. Из конспиративных соображений решили пригласить еще квартирную хозяйку, которая фактически должна была работать как наборщица, и очень скоро ко мне и Штернбергу обратилась с предложением своих услуг жена учителя, Тринидадская.

Это была очень интеллигентная чета. Тихо и спокойно текла их жизнь, но Россию и свободу они любили больше, чем свой покой, и когда я и Штернберг, зная хорошо их преданность России и революции, сообщили им, что есть нужда в женщине, которая приняла бы участие в работе при тайной типографии, Тринидадская сказала нам просто:

– Если я могу быть полезной партии, я готова пойти на эту работу.

Нам нужен был наборщик для новочеркасской типографии, и живший в это время в Одессе Пашинский, не колеблясь, предложил нам свои услуги. Это был тот самый Пашинский, который в семидесятых годах бросил житомирскую гимназию и занялся революционной пропагандой среди крестьян. Отбыв довольно продолжительную ссылку в Олонецкой губернии, он в 1884 году очутился в Одессе. Более надежного человека сыскать было трудно, и его предложение было принято с радостью. Прибыв в Новочеркасск, он стал работать в тамошней тайной типографии под руководством Захара Когана, который несколько лет заведовал типографией «Вестника Народной воли» за границей и был превосходно знаком с типографским делом.

Работа кипела. Оржих и Богораз проявили колоссальную активность. Полуголодные, буквально с грошами в кармане, они переезжали из одного города в другой, чтобы добыть информационный материал для ближайшего номера «Народной воли» и собрать немного денег на текущие нужды партии,― на содержание товарищей, работающих в типографиях, на оплату аренды за занимаемые квартиры и т. д. Попутно они организовывали студенческие революционные группы и рабочие кружки. Они не имели отдыха и все же не знали усталости.

Следует заметить, что ни дегаевская провокация, ни провал Лопатина не помешали учащимся вести в своей среде общеобразовательную работу. Такая же просветительная деятельность велась и среди рабочих, причем руководители этих кружков саморазвития старались уделять немало внимания политическому воспитанию своих юных товарищей.

Эта на вид легальная работа давала довольно успешные результаты. Среди студентов и рабочих постепенно выделялись кадры сознательных революционеров, способных взять на себя весьма ответственную работу. И с этими кадрами Богораз и Оржих очень ловко и умело завязывали связи.

Вообще, работоспособность Богораза была феноменальная. Несмотря на то что он почти все время был в разъездах, он умудрился в каких-нибудь два месяца написать популярную книжку под названием «Борьба общественных сил в России». Книжка эта была напечатана в новочеркасской типографии и имела большой успех.

В ноябре 1885 года таганрогская типография выпустила №№ 11–12 «Народной воли». Появление этого номера произвело сенсацию. Это было событие, которое всколыхнуло и учащуюся молодежь, и всю прогрессивную общественность. Жандармы, понятно, были обозлены этим событием до последней степени. Партия, которую они считали мертвой, вдруг воскресла и оказалась в силах выпустить двойной номер своего журнала, да еще какой номер!

Все шло очень хорошо. Мы были счастливы, что нам удалось восстановить деятельность партии, оставаясь верными ее благородным традициям.

Представителями Исполнительного комитета в Одессе были Штернберг и я, и нам не без больших усилий удалось восстановить революционные кружки, которые распались после разгрома 1884 года. Завязали мы также некоторые знакомства среди рабочих, и это дало нам возможность завербовать несколько весьма ценных сотрудников – рабочих же, которые отошли в сторону, узнав о предательстве Дегаева и о полной дезорганизации партии.

В октябре или ноябре 1885 года я случайно узнал, что мой старый товарищ Лев Матвеевич Коган-Бернштейн приехал на короткое время в Одессу. Об его аресте после 1 марта 1881 года я уже писал. Отделался он за свою отважную революционную деятельность сравнительно легко. Его не судили, а сослали в административном порядке на пять лет в Якутскую область, в г. Якутск. Там он был призван на военную службу и в короткое время завоевал симпатии не только своих сослуживцев солдат, но и своего военного начальства. И вот, когда он кончил срок своей службы, его начальство дало о нем такую лестную аттестацию, что ему сократили срок ссылки. В Одессу Коган-Бернштейн приехал, чтобы повидаться со своими родными.

Само собою разумеется, что я поспешил с ним свидеться, чтобы обнять его по-братски и узнать, что с ним стало за эти долгие годы и какие у него планы на будущее. И тут же я подумал, что надо привлечь его к нашей работе – ведь в его лице наша организация приобрела бы огромную умственную силу и на редкость мужественного революционера. Коган-Бернштейн был не только замечательным организатором и вдохновенным оратором, но также блестяще владел пером. Мне рассказывали его товарищи по гимназии, что его гимназические сочинения с восторгом читались учителями, и сам директор гимназии не раз с гордостью читал их перед учениками старших классов. Некоторые сочинения Когана-Бернштейна хранились в архиве гимназии как образцы литературного творчества…

Заручиться сотрудничеством революционера такого крупного масштаба было делом чрезвычайной важности, а потому, отправившись на свидание с Коганом-Бернштейном, я повел с собою и Штернберга: конечно, наша встреча нас обоих сильно взволновала. Вглядываясь в него, я прежде всего был поражен его внешним видом. Куда делся его гордый юношеский взгляд, его вдохновенное лицо пророка?

Глубоко в его глазах притаилась грусть. Она свидетельствовала о том, как тяжело он переживал разгром «Народной воли» и крушение своих надежд, что партия принесет России свободу. Но уныния в нем не было и следа. Напротив, чувствовалось, что мужество его еще больше закалилось. Единственной целью его жизни была, как и раньше, борьба за свободу и справедливость.

После сердечных приветствий и взаимных расспросов я ознакомил Когана-Бернштейна с тем, что нами предпринято, и с программой, выработанной на Екатеринославском съезде, и закончил я свой рассказ предложением, чтобы он, Коган-Бернштейн, присоединился к нам.

Штернбрег кой-чем дополнил мою информацию и горячо поддержал мое предложение.

Коган-Бернштейн нас слушал с величайшим вниманием, а когда кончили, он задумался на минуту и спросил:

– А где же пункт о захвате власти?

Мы ему объяснили, по каким соображениям мы сочли нужным этот пункт вычеркнуть из программы. Снова он задумался, а затем решительным тоном заявил:

– Хорошо, я принимаю ваше предложение и готов с вами вместе работать.

Мы сердечно распрощались… и это было наше последнее свидание. В свободной стране такой человек, как Коган-Бернштейн, был бы гордостью и красою своего народа; в царской же России судьба уготовила ему трагический конец. В далеком Якутске, куда он через несколько лет был сослан, бесчеловечный царский суд приговорил его к смертной казни за участие в коллективном протесте ссыльных против жестокостей местной администрации.

Так наша организация росла и усиливалась. Вели мы дело весьма конспиративно, настолько, что даже группа старых видных народовольцев, живших за границей, не была достаточно осведомлена о нашей деятельности. Мы ждали случая, чтобы можно было через вполне верного человека сообщить им о том, что нами уже сделано, и о наших планах на будущее.

Тем временем эта заграничная группа народовольцев решила сделать новую попытку возродить «Народную волю»: для этой цели она в декабре 1885 года командировала в Россию известного революционера Сергея Александровича Иванова. Как и следовало ожидать, Иванов не имел представления ни о состоявшемся съезде в Екатеринославе, ни о возникновении нашего Исполнительного комитета. Только случайно, встретившись в Екатеринославе с Оржихом, он узнал о нашем существовании и о том, что нам удалось сделать для восстановления деятельности партии.

Когда же он увидел №№ 11–12 «Народной воли», он не поверил своим глазам.

Так как Оржих собирался поехать по делам партии в Москву и Петербург, а Иванов также имел серьезные поручения в эти города, то они предприняли эту поездку вместе – оба полные самых радужных надежд. Казалось, что работа партии так хорошо наладилась, что ее ждали в будущем большие успехи, но меч жандармов уже был над нею занесен.

В декабре 1885 года в Петербурге был арестован революционер Елько. Он играл на юге России довольно видную роль и знал, конечно, некоторых членов нашего Исполнительного комитета. Арест и перспектива каторги его сильно испугали; чтобы себя спасти, он стал предателем: он сообщил жандармам все, что знал о нашей организации.

Но беда никогда не приходит одна. В январе 1886 года был арестован в Петербурге Иванов, а в феврале мы получили шифрованное письмо, в котором нам сообщали, что 23 января жандармы нагрянули на квартиру, где помещалась таганрогская типография, и арестовали почти всех работавших в ней.

Мы были потрясены этим известием. Но удары следовали за ударами. 22 февраля жандармы, по-видимому выследив Оржиха, произвели обыск у Полякова в Екатеринославе. Поляков был арестован и вместе с ним Оржих, который был застигнут у него. Тогда же были арестованы Тиличеев и Ясевич-Петрович. Однако работа наша не приостановилась. У нас была в запасе новочеркасская типография. Все ждали выхода 13-го номера «Народной воли». И он вышел бы в феврале месяце, но при аресте Оржиха у него забрали весь заготовленный для номера материал. Пришлось заняться подготовкой нового материала.

Затем, чтобы показать жандармам, что провал таганрогской типографии не выбил оружия из наших рук, Богораз и Захар Коган отпечатали в новочеркасской типографии сообщение партии о захвате таганрогской типографии, и, вклеив этот листок и оставшиеся экземпляры книжки «Борьба Общественных Сил в России», разослали их в большом количестве в разные города, в том числе в Таганрог, в жандармское управление.

Это сообщение произвело чрезвычайный эффект как на публику, так и на жандармов.

Все же мы от себя не скрывали, что провал таганрогской типографии и аресты вышеназванных лиц были для нас страшным ударом: мы потеряли почти половину нашего Исполнительного комитета и ряд очень ценных сотрудников. Новочеркасскую типографию пришлось из предосторожности временно закрыть. Машины и шрифты были вывезены в деревню и зарыты в землю. Богораз и Коган предприняли поездку для сбора денег и для приискания нового надежного места для установки типографии.

Пашинский в ожидании момента, когда такое место будет найдено, поселился снова в Одессе, где наша работа не прерывалась.

Наступил апрель 1886 года. Штернберг, окончивший курс юридического факультета, стал готовиться к выпускным экзаменам. Тяжелое положение, в котором оказалась партия, требовало от нас огромного напряжения наших сил – забот и хлопот было хоть отбавляй. Легко себе представить, какую силу воли и какую энергию должен был проявить Штернберг, чтобы совместить революционную работу с университетскими занятиями. Однако он отлично справился и с той, и с другой задачей.

27 апреля к нам нагрянули жандармы и произвели у нас самый тщательный обыск. Не найдя у нас ничего компрометирующего, они все же заявили Штернбергу, что он, по распоряжению из Петербурга, подлежит безусловному аресту. Мы переглянулись с Штернбергом, мысленно спрашивая друг друга: «Почему арестовывают его одного и почему по распоряжению из Петербурга?»

По тому, как вели себя жандармы, было ясно, что против Штернберга возводятся очень тяжкие обвинения, но какие – это осталось тайной.

Мы простились с глубокой печалью, и Штернберга отвели в одесскую тюрьму. О том, чтобы разрешить мне свидание с ним, жандармы и слышать не хотели.

Через несколько недель я узнал причину ареста Штернберга. Дело в том, что у меня была в Одессе хорошая знакомая, простая женщина, но умная и серьезная, на которую можно было вполне положиться. Содержала она небольшую мелочную лавочку недалеко от нас. И вот в 1885 году мне пришла мысль в голову, что лавочку этой женщины можно использовать как место для явок. Я, конечно, спросил ее, согласна ли она, чтобы мы использовали ее лавочку в конспиративных целях. Объяснил я ей при этом, в чем будет заключаться ее помощь, и предупредил, что, давая нам свое разрешение, она подвергается большому риску. Выслушав меня, эта славная женщина, Эйда Тросман, безоговорочно приняла мое предложение.

Штернберг, конечно, сообщил членам Исполнительного комитета о нашей явке в Одессе, а так как комитет постановил, чтобы ни один адрес, ни одна явка, и ни один пароль никоим образом не записывались даже в шифрованном виде, а заучивались наизусть, то мы были убеждены, что одесская явка нам окажет большую услугу.

К сожалению, кто-то постановление комитета нарушил, так как через пару месяцев после ареста Штернберга лавочницу вызвали в жандармское управление и предложили рассказать «откровенно», кому она дала свой адрес и с какой целью.

Лавочница сделала удивленное лицо и заявила, что не понимает, чего от нее хотят: никому она адреса своего не давала, а потому ничего объяснить не может. На нее кричали, топали ногами, грозили Сибирью, но она невозмутимо повторяла, что не понимает, чего от нее хотят.

Несколько раз ее вызывали жандармы, и каждый раз мучили расспросами, кричали, грозили, но безрезультатно, и ее наконец оставили в покое.

Само собой разумеется, что лавочница держала меня в курсе этих допросов, и для меня стало ясно, что ее адрес был кем-то записан и найден у этого лица во время ареста. Признаюсь, что я это лицо строго осуждал за нарушение дисциплины, тем более что, как я был убежден, результатом этой непростительной неосторожности были также провал таганрогской типографии, арест Оржиха, Штернберга и многих других.

Как ни велики были, однако, наши потери, мы, уцелевшие, продолжали нашу работу. В июне 1886 года Богораз и Коган поставили новую типографию в Туле, и заведование ею было поручено Пашинскому. В тульской типографии был отпечатан подробный отчет о процессе 29-ти в Варшаве и 5-й № «Листка Народной воли». И Богораз, и Коган работали, не зная усталости. Они не досыпали, отказывали себе в самом необходимом и на более чем скудные средства, бывшие в их распоряжении, разъезжали из города в город, распространяя революционную литературу.

Но жандармы нас выслеживали неотступно и с каждым днем окружали нас все более тесным кольцом.

В Петербурге был уже арестован Гаусман, в Дерпте – Коган-Бернштейн и в Екатеринославе – Настасья Шехтер. В ноябре 1886 года в Одессе были произведены массовые аресты, и все наши организации были совершенно разгромлены. Но Богораз, Коган, я и Бражников еще держались, хотя все мы чувствовали, что наше дело рушится.

Некоторые из арестованных стали давать «откровенные» показания, и это еще больше ухудшило наше положение.

Один очень способный рабочий, видный революционер, близкий друг рабочего Карпенко, на редкость благородного человека и мужественного революционера, стал провокатором и выдал жандармам многих рабочих, в том числе и Карпенко.

Словом, наша организация, которая была создана с такой любовью и энтузиазмом, рушилась с катастрофической быстротой. Припоминаю такой драматический эпизод.

Везя транспорт литературы и спасаясь от неотступной слежки сыщиков, Богораз переменил свой маршрут и приехал в Одессу. От сыщиков ему удалось избавиться, но, не успев меня предупредить о своем приезде, он не знал, куда деться с чемоданом, полным революционной литературой.

Недолго думая, он поехал к нашей преданной лавочнице, хотя знал, что явка провалена. Это был большой риск. К счастью, слежка за лавочкой была к тому времени снята, и хозяйка приютила Богораза и дала ему возможность передохнуть. Конечно, она тотчас же меня известила о приезде Богораза.

Застал я его без денег и без некоторых самых необходимых вещей, но он был, как всегда, бодр и шутлив, хотя вести он привез весьма печальные. С большими усилиями я в тот же день добыл нужную ему сумму денег, снабдил его необходимыми вещами и настоял, чтобы он немедленно покинул Одессу, где ему было опасно показываться.

В январе 1887 года зубатовские агенты выследили Богораза в Москве. Его арестовали на улице, увезли в Петербург и посадили в Петропавловскую крепость, а спустя несколько дней зубатовские молодцы арестовали в Москве же Захара Когана. Наконец, в последних числах февраля 1887 года забрали меня в Одессе и Бражникова в Харькове.

Это был конец «Народной воли». Она окончательно сошла со сцены, но в историю революционного движения в России она вписала славную и трагическую главу.

Судьбе было угодно омрачить ее конец одним потрясающим событием, унесшим семь молодых жизней: я имею в виду покушение на жизнь Александра III, произведенное 1 марта 1887 года.

Семь самоотверженных революционеров, в том числе Ульянов (брат Ленина), Генералов и Андреюшкин, задумали убить царя как непримиримого врага русского освободительного движения. Они хотели совершить этот акт от имени «Народной воли» и совещались по этому поводу с Богоразом, но тот решительно высказался против такого акта, находя, что он нецелесообразен и даже вреден.

Тогда эти молодые люди решили выполнить свой план за своей личной ответственностью. Они вышли 1 марта с бомбами на Невский проспект, но были арестованы до проезда царя и все казнены. Они поплатились жизнью за свой революционный порыв, но их выступление не встретило сочувствия даже у прогрессивного русского общества.