Текст книги "Страницы моей жизни"

Глава 37
Первые годы в Иркутске. Уход Селиванова с поста иркутского генерал-губернатора. На его место назначается Князев. Его либеральное управление краем и иркутская общественность

Первые годы в Иркутске ушли на устройство новой жизни, на восстановление старых связей и на создание клиентуры.

Я присматривался к новым формам общественно-политической жизни в Иркутске после потрясений 1905 года.

В 1910 или в 1911 году, не помню точно, был отозван из Иркутска генерал-губернатор Восточной Сибири генерал Селиванов, и на его место был назначен Князев. Население всего обширного края встретило эту замену с чувством глубокого облегчения, а культурные слои Восточной Сибири – с нескрываемой радостью.

Я считаю нужным дать подробную характеристику того режима, который Селиванов установил в Восточной Сибири в качестве генерал-губернатора.

Прибыл Селиванов в Иркутск после страшных карательных экспедиций генералов Ренненкампфа и Меллера-Закомельского, бесчеловечная жестокость коих не будет забыта сибиряками.

Революционный порыв железнодорожных рабочих и служащих во время всеобщей забастовки, равно как порыв всех тех, кто с энтузиазмом примкнул к революции, был потоплен в крови. Сколько низости и кровожадности проявили каратели и сколько героизма и стойкости им противопоставляли железнодорожники, об этом было написано немало, но полная картина тех ужасов, которые совершали вышеупомянутые карательные экспедиции, едва ли когда-либо будет восстановлена.

К несчастью, как это часто бывает, сила и жестокость победили. Восточная Сибирь была усмирена, и во всем этом обширном крае воцарилась тишина кладбищ.

И вот Селиванов явился в Иркутск, чтобы «закрепить» результаты, достигнутые карательными экспедициями. Преданный царский слуга и крайний реакционер, он, обладая в качестве генерал-губернатора почти неограниченной властью, наложил свою тяжелую руку на всю жизнь обширного края. Под его давлением, чтобы свести счеты с тысячами и тысячами железнодорожников и представителей интеллигенции, радостно принявших революцию 1905 года, судьи стали стряпать политические «процессы», предъявляя огромному количеству невинных людей обвинение в «мятеже» и других страшных преступлениях. Все культурные и научные учреждения были взяты под такой строгий контроль, что осмысленная, продуктивная работа в них стала невозможной.

Помню, когда я прибыл в Иркутск в 1908 году и посетил Восточно-Сибирский отдел Русского географического общества, я застал членов его Распорядительного комитета в необычайно подавленном состоянии, и на мой вопрос: «Как у вас идет работа?» председатель комитета Кармазинский, видный чиновник местной Казенной палаты, мне ответил: «Какая там работа! Селиванов нас всех взял в такие тиски, что никакая плодотворная деятельность немыслима, просто руки опускаются».

Селиванов не постеснялся даже посягнуть на свободу адвокатских защит на суде и выслал из Иркутска присяжного поверенного Григория Борисовича Патушинского за одну его защитительную речь, которая якобы носила противоправительственный характер.

Занимая высокий пост генерал-губернатора и начальника края, Селиванов своей реакционной политикой воздвиг между собой и населением этого края глухую стену, а культурные общественные круги питали к нему чувство самой острой ненависти.

Не удивительно, что уход Селиванова с поста иркутского генерал-губернатора был встречен всеми со вздохом облегчения, тем более что на его место был назначен Князев, человек совершенно иного душевного склада и нравственного облика.

Князев снискал себе репутацию гуманного и либерального администратора еще на посту тобольского губернатора. Он там завоевал симпатии всего населения, входя в его нужды и поощряя общественную инициативу как на поприще экономическом, так и культурном. Поэтому когда Князев, получив повышение, покинул Тобольск, тобольчане были искренно опечалены его уходом.

И этот редкий в то время в России гуманный администратор пришел на смену сатрапу Селиванову и занял пост иркутского генерал-губернатора.

Надо отдать ему справедливость: он вполне оправдал приобретенную им раньше репутацию. С его прибытием в Иркутск в Восточной Сибири точно повеяло свежим воздухом. Он сразу заинтересовался деятельностью местных благотворительных, культурно-просветительных и научных учреждений и оказывал им всяческое содействие. Он установил также тесный контакт с видными представителями местного общества. Его простота, обходительность и доступность производили на местное население очень сильное впечатление, составляя резкий контраст с суровостью и грубостью ушедшего Селиванова. Оживилась работа в Восточно-Сибирском отделе Географического общества, которому Князев уделял особое внимание как почетный покровитель его. Потребительские кооперативы, которых было множество в Восточной Сибири, после вынужденного затишья при Селиванове заработали с новой энергией. Снят был намордник с местной повременной печати. Вздохнули свободно и мы, адвокаты. Дело в том, что после карательных экспедиций генералов Ренненкампфа и Меллера-Закомельского и селивановского крутого режима осталось очень тяжелое наследство в виде множества следственных дел, по которым привлекались к уголовной ответственности сотни и сотни людей всех званий и состояний. Обвинения этим людям предъявлялись очень тяжелые: в «мятеже». Было «дело о мятежнических организациях на Сибирской железной дороге», «дело о мятежнических организациях на Забайкальской железной дороге» и другие дела с такими же грозными заголовками. Предстоял целый ряд крупных политических процессов, и перед иркутской адвокатурой вставал волнующий вопрос: как организовать защиту на этих процессах, когда над адвокатами висел меч селивановской жестокой цензуры. К счастью, для большинства обвиняемых следствие по упомянутым делам тянулось много лет, и важнейшие политические процессы были поставлены уже при Князеве, когда адвокаты вновь обрели широкую свободу защиты.

Давление Селиванова на суд и даже на адвокатуру было настолько сильно, что на тех немногих политических процессах, которые были поставлены в бытность Селиванова генерал-губернатором, защита велась, если можно так выразиться, партизанским способом. Тот или другой адвокат не по идейным соображениям, а как профессионал брал на себя защиту того или иного обвиняемого «политического» за определенный гонорар. Помню, когда я приехал в Иркутск в 1908 году, защитником «политических» на их процессах выступал довольно часто присяжный поверенный Разумовский, очень способный уголовный защитник, но к политике и политическим проблемам, тогда волновавшим Россию и в особенности культурные слои ее, совершенно равнодушный. И приемы его защиты были весьма своеобразны, чтобы не выразиться сильнее. Так, например, защищая одного подсудимого, которому было предъявлено обвинение по 102-й статье Уголовного уложения, Разумовский позволил себе дать такое приблизительно заявление: «Перед вами, господа судьи, человек, обвиняемый в соучастии в тайном обществе, ставящем себе целью насильственное ниспровержение существующего государственного строя. Но чтобы участвовать в таком сообществе, надо иметь известный умственный багаж, определенные политические убеждения и быть готовым нести последствия такой опасной противоправительственной деятельности. Теперь посмотрите на подсудимого. Ведь это не только невежественный человек, но круглый дурак, который привлечен к уголовной ответственности по 102-й статье по явному недоразумению, а потому прошу вас его оправдать». И суд оправдал этого «политического», который, по словам Разумовского, и не думал протестовать против данной ему его защитником характеристики.

Так «спасать» своего подзащитного ни один идейный политический защитник никогда не позволил бы себе.

Установившаяся среди русских адвокатов традиция защищать «политических преступников» на процессах организованно и солидарно при Селиванове не практиковалась, и на тех немногих процессах, которые были поставлены в период его управления краем, напуганные адвокаты-одиночки могли вести свои защиты лишь в весьма сдержанных и осторожных тонах. Но с прибытием Князева все коренным образом изменилось. Адвокаты воспрянули духом, и на множестве крупных политических процессов, имевших место в Иркутске, начиная с 1911 года до 1915 года, защитники пользовались самой широкой свободой слова.

Я лично вел преимущественно гражданские дела. Уголовные защиты я брал на себя только в исключительных случаях. Но участвовать в роли защитника на политических процессах я считал своим общественным долгом, хотя это участие требовало от меня чрезвычайного напряжения моих сил. Дело в том, что гражданская моя практика была очень большая. Почти ежедневно мне приходилось выступать то в окружном суде, то в Судебной палате, то у мировых судей. Работы у меня было очень много. Бывали дни, когда у меня ни одного часа не бывало свободного. Между тем политические процессы, на которых сплошь да рядом на скамье подсудимых сидели много десятков обвиняемых (иногда их число доходило чуть ли не до ста), тянулись часто дней семь-восемь, а то и недели две. Отлучаться защитникам было почти невозможно, и мне с величайшими трудностями приходилось как-то урегулировать свои дела в гражданских судебных учреждениях. Некоторые дела откладывались, по другим меня заменяли коллеги. Словом, хлопот и забот у меня было с ними очень много. Но на участие свое в политических процессах я смотрел как на общественное служение, и должен сказать, что благоприятный исход огромного большинства политических процессов, в которых я выступал, доставлял мне и моим товарищам по защите не только глубокое нравственное удовлетворение, но и большую радость.

Слушались «политические дела» и в обыкновенном уголовном суде с сословными представителями, и в Иркутском военно-окружном суде в зависимости от некоторых формальных моментов, при которых эти «дела» возникали, и я считаю своим долгом отметить, что по общему правилу военно-окружной суд оказывался куда гуманнее и справедливее, чем обыкновенный уголовный суд. И этот факт заслуживает тем большего внимания, что в обычном уголовном суде принимали участие трое коронных судей со специальным юридическим образованием и многолетним судейским стажем, в то время как в военно-окружном суде единственным образованным юристом являлся председательствующий, прочие же судьи были простыми офицерами, для каждого процесса специально назначаемыми. И мы, адвокаты, буквально радовались, когда узнавали, что такой-то крупный политический процесс будет поставлен в военно-окружном суде, а не в обыкновенном уголовном суде.

Не помню, кому из иркутских адвокатов пришла в голову мысль образовать специальную «группу политических защитников» (по примеру петербургской и московской группы), и в эту группу вошли адвокатов 7–8, которые в течение целого ряда лет очень добросовестно и достойно выступали на политических процессах, ведя свои защиты солидарно и с неутомимой энергией, стараясь отстоять подсудимых, которые вверяли им свою судьбу.

Тот факт, что на политических процессах, слушавшихся в военно-окружном суде, участвовали в качестве судей простые офицеры, диктовал защитникам необходимость уделять особенное внимание юридическому анализу тех статей, по которым обвинялись подсудимые, разъяснять их смысл и пределы их применения. И делать эти разъяснения надо было в очень простой и ясной форме. Случилось так, что на одном из первых крупных политических процессов наша группа поручила выполнить эту нелегкую задачу мне. И моя вступительная речь оказалась довольно удачной. После этого мои товарищи по защите почти на всех последующих процессах в военно-окружном суде отводили мне роль «разъяснителя» как характера преступления, который инкриминировался подсудимым, так и юридического смысла статей, по которым они были привлечены к ответственности. Признаюсь, мне эта роль была по душе, так как судьи слушали меня весьма внимательно, и я чувствовал, что я находил те простые и понятные слова, которые помогали усваивать им внутренний смысл грозных статей, выдвинутых обвинительным актом, и убедиться в полном отсутствии в деяниях наших товарищей состава преступления. И необыкновенно мягкие приговоры военно-окружного суда свидетельствовали, что наши защитительные речи находили надлежащий отклик в сердцах военных судей.

Останавливаясь подробно на факте, в каких благоприятных условиях протекали в Иркутском военно-окружном суде политические процессы в указанный выше период времени, я не могу не вспомнить с чувством глубокой благодарности часто председательствовавшего на этих процессах генерала Кригера. Это был одновременно и превосходный юрист, и гуманнейший человек. Его чуткое отношение к участи подсудимых, его удивительная способность находить зерно истины в груде недоброкачественного, нелицеприятного следственного материала нас удивляли и внушали нам чувство глубокого к нему уважения. Нам было иногда очень не по себе от талантливых речей военного прокурора Фелицына, который умел представить суду обвинительный материал в весьма концентрированном виде. Правда, защита имела последнее слово, и мы старались ослабить впечатление, которое на судей производили яркие обвинительные речи Фелицына. Но больше, чем на свои речи, мы возлагали надежды на чувство справедливости Кригера. И эти наши надежды нас никогда не обманывали. При Кригере девяносто пять процентов обвиняемых выходили из суда оправданными, а бывали случаи, когда суд выносил оправдательный приговор всем обвиняемым без исключения, не взирая на то, что на скамье подсудимых сидели и пятьдесят, и семьдесят, и даже больше человек.

Само собой разумеется, что активное и дружное участие группы политических защитников в политических процессах было возможно лишь в атмосфере, созданной в Иркутске Князевым. Мы знали, что никто на наши уста печати не наложит и что мы сможем вести защиты так, как нам подсказывала совесть, и мы не щадили своих сил, чтобы достойно выполнять наш адвокатский долг. И теперь, вспоминая, сколько томительных недель и месяцев мы, политические защитники, провели на политических процессах, я еще глубже, чем тогда, чувствую, что мы выполняли очень тяжелую и ответственную общественную и политическую задачу. Мы не только брали под свою защиту невинных людей, которых следственные власти изображали тяжелыми преступниками, но мы спасали случайно выхваченных участников революции 1905 года от мести разъяренной контрреволюции, которая в разгар революционного разлива расправлялась со сторонниками освободительной борьбы карательными экспедициями и погромами, а позже путем организации грандиозных политических процессов, подготовку которых она возложила на терроризованные суды. И нам, защитникам на политических процессах, не раз приходилось восстанавливать на суде волнующие и драматические картины октябрьских дней, когда вся Россия в едином, пламенном порыве к свободе забурлила как бушующий океан. Мы это делали, чтобы доказать судьям, что к поступкам людей, совершенных ими в этот небывалый момент русской истории, нельзя подходить ни с меркой дореволюционной России, ни с меркой 1910–1911 годов и последующих лет. Чрезвычайность событий, происходивших в октябре 1905 года, диктовала совершенно иную оценку всему тому, что люди, охваченные восторгом одержанной победы над старым режимом, делали в эти поистине величественные и незабываемые дни.

И повторяю, такие наши выступления были возможны лишь благодаря тому, что начальником Восточно-Сибирского края был Князев.

И еще хорошее дело следует вменить в заслугу Князеву: он открыл Иркутск для политических ссыльных всех категорий, сосланных в административном порядке, ссыльнопоселенцев и отбывших положенные им сроки каторги. При Селиванове Иркутск был для политических ссыльных «запретным» городом. Если отдельным редким единицам и удавалось добиться разрешения жить в Иркутске, то это было сопряжено с величайшими трудностями и хлопотами, длившимися много и много месяцев. И тысячи, буквально тысячи политических ссыльных томились в разных гиблых местах Иркутской губернии и Якутской области, оторванные от всякой культурной жизни и часто изнывая от безделия. Особенно тяжела была ссылка в глухие места для рабочих, процент которых среди политических ссыльных был в то время довольно значителен. Но вот прибыл Князев и широко открыл доступ в Иркутск массе политических ссыльных, водворенных в разных медвежьих углах. Конечно, для того чтобы политический ссыльный мог поселиться в Иркутске, требовалось особое разрешение властей, но это разрешение давали без труда. И в короткий срок эта столица Восточной Сибири насчитывала уже сотни таких ссыльных. Они свободно вздохнули, получив возможность зажить в более культурных условиях. Большинство из них довольно скоро нашли себе платную работу: рабочих охотно принимали на местные небольшие заводы и фабрики. Интеллигенты давали уроки, сотрудничали в местной газете или работали за приличное вознаграждение у некоторых местных адвокатов. Но этого мало. Политические ссыльные, поселившиеся в Иркутске, вскоре стали играть очень видную роль в местной общественной жизни. Некоторые из них заняли руководящие посты в местных кооперативных учреждениях, другие принимали прямое или косвенное участие в работе иркутских научных обществ, а когда вспыхнула в 1914 году мировая война, многие из них несли весьма ответственные функции в целом ряде общественных организаций, возникающих в связи с войной и для борьбы с тяжелыми последствиями войны.

Но о той исключительной роли, какую политические ссыльные сыграли в Иркутске во время мировой войны, будет рассказано подробнее в следующих главах настоящих воспоминаний.

Достоин внимания следующий характерный факт. В Иркутске в описываемый мною период проживало небольшое количество ссыльных, давно уже отбывших свои сроки ссылки и восстановленных многими манифестами во всех правах. Они были весьма сносно устроены в материальном отношении и находились на положении старожилов, очень прочно осевших в Иркутске. И эти-то бывшие политические ссыльные принимали довольно слабое участие в местной общественной жизни. Напротив, новые формации ссыльных, попавших на каторгу и ссылку после революции 1905 года, принесли с собой много динамизма, и как только они попадали в Иркутск, они всячески старались приобщиться к работе местных общественных организаций, благо в последних с прибытием Князева закипела новая жизнь.

Иркутским жандармским властям это благосклонное к политическим ссыльным отношение Князева очень не нравилось, и департамент полиции получил, вероятно, не один их донос на предосудительный образ действий «либерального» генерал-губернатора, но откровенно вступить с ним в борьбу они не смели.

Были моменты, когда казалось, что между начальником края и иркутскими жандармами крупный конфликт неминуем, но власть генерал-губернатора брала верх, и жандармы с затаенным раздражением подчинялись ей. Зато они зорко следили за всеми политическими ссыльными, осевшими в Иркутске, равно как за всеми лицами и семьями, которые поддерживали с этими ссыльными добрые отношения.

Глава 38
Возникновение иркутского отдела «Общества изучения Сибири». Как родилось общество изучения Сибири в Петербурге. Состав Иркутского комитета «Общества изучения Сибири». План работы этого комитета. Как и почему этот план был изменен. Петербургские экскурсанты и помощь, нами им оказанная

Как я ни был занят своими адвокатскими делами – у меня была непреодолимая потребность в той или иной форме участвовать также в общественной работе, – и я стал членом Иркутского комитета Общества распространения просвещения среди евреев и охотно вошел в состав Распорядительного комитета Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества. Но покуда в Иркутске царил Селиванов, оба эти учреждения прозябали, и я в годы селивановщины чувствовал все время тоску по настоящей, живой общественной работе, пускай полной треволнений, но в то же время дающей определенное нравственное удовлетворение.

Конечно, я тщетно стал бы искать в Иркутске такой захватывающей и лихорадочной работы, какую я выполнял в Петербурге в качестве члена «бюро защиты» или юрисконсульта трудовой группы в 1-й Государственной думе, но меня тянуло к такому общественному делу, вокруг которого можно было бы объединить местные интеллигентные силы, где можно было бы проявить определенную инициативу. И в 1910 или 1911 году я такое живое дело нашел. По моей инициативе в Иркутске открылся отдел «Общества изучения Сибири и улучшения ее быта», ставивший себе не только широкие научные цели, но и весьма важные практические задачи. Центральный комитет этого общества находился в Петербурге, и на возникновении этой общественно-научной организации стоит остановиться подробнее.

В одной из предыдущих глав уже упоминалось, что обширный Сибирский край при царском правительстве находился на положении пасынка. Великие реформы шестидесятых годов его почти не коснулись. Сибирь не имела земского самоуправления; новые суды были введены в ней лишь в 1897 году, и то в урезанном виде. Народное просвещение находилось в плачевном состоянии; бездорожье часто парализовало местную экономическую жизнь. Сибирь сверх того была свалочным местом для всех тяжких преступников, осужденных на поселение или приговоренных к каторжным работам. Такое отношение правительственных кругов к этой обширной и богатой окраине вызывало чувство глубокого недовольства и горечи у коренных сибиряков, особенно среди культурной части их. Не удивительно, что когда после революции 1905 года сибиряки получили право посылать своих депутатов в Государственную думу, мысль добиваться для Сибири полного уравнения в правах с областями Европейской России стала основой всей деятельности сибирских депутатов в этом высшем законодательном учреждении. Ими была намечена обширная программа реформ, в которых нуждалась Сибирь, и вырабатывался целый ряд законопроектов, которые они имели в виду провести через Думу. И вот во время составления этих «законодательных предложений» выяснилось, что имевшиеся в их распоряжении материалы для обоснования намеченных ими реформ неполны, а часто даже весьма скудны. Тогда-то в недрах сибирской группы депутатов возникла мысль учредить «Общество изучения Сибири и улучшения ее быта», которое поставило бы себе двойную задачу: всестороннее изучение Сибири и собирание материалов о насущных нуждах сибирского населения и о возможных способах удовлетворения этих нужд.

Всю эту серьезную и ответственную работу должны были выполнять местные отделы общества.

И вот, зная, как сибирское население страдало от своего бесправия и от дореформенных порядков, царивших в его богатом, но неустроенном крае, и считая задачи «Общества изучения Сибири» крайне важными, я решился учредить в Иркутске его отдел. Моя мысль встретила горячее сочувствие среди иркутской интеллигенции, и отдел был открыт. Был образован комитет отдела, и члены комитета меня избрали председателем. Перед нами стояли две очередные задачи: выработать программу наших работ и постараться сгруппировать вокруг нашего отдела возможно большее число активных и работоспособных людей. В комитет, кроме меня, вошли И.И. Серебренников, сибиряк, знаток сибирской экономики и солидный исследователь, И.А. Якушев, видный кооператор, из политических ссыльных, М.П. Овчинников, иркутский старожил из политических ссыльных, составивший себе своими археологическими изысканиями почетную репутацию как научный работник, политический ссыльный Е.Ф. Роговский и двое местных учителей, фамилии которых, да простят они меня, я запамятовал.

Намечая план наших работ, мы, естественно, стали перед вопросом, как бы нам избегнуть конкуренции с таким заслуженным научным учреждением, каким являлся Восточно-Сибирский отдел Русского географического общества. И разрешили мы его в следующим духе. Зная, что этот отдел за более чем полувековое свое существование фактически выдвигал на первый план исследования этнографического и естественно-исторического характера, мы поставили себе целью собирание материалов, освещающих главным образом социально-экономическую жизнь как сельского, так и городского населения Иркутской губернии. Такого рода работа, кстати, вполне отвечала вышеуказанной уже основной цели «Общества изучения Сибири». Надо, однако, заметить, что выполнение нашего плана было далеко не легким делом. Правда, в восьмидесятых годах прошлого века по инициативе Министерства земледелия особая экспедиция произвела чрезвычайно обстоятельное статистически-экономическое обследование сельского населения Восточной Сибири, но добытые этой экспедицией ценные материалы к 1911 году уже немного устарели; кроме того, многие социальные и юридические проблемы, весьма остро стоявшие в Сибири, были вышеуказанным обследованием мало освещены, и нашему обществу пришлось уделить этим проблемам особенное внимание. Наконец, городское население Восточной Сибири с его подчас вопиющими нуждами осталось почти вне поля зрения исследователей, столь тщательно изучавших экономическое положение сельского населения края. И этот пробел приходилось заполнять сведениями, разбросанными в губернских годовых отчетах, данными, которые собирали городские управы, и даже отрывочными сообщениями, печатавшимися в течение ряда лет в местной повременной печати. Работа эта была трудная, кропотливая, но делали мы ее усердно и добросовестно. Принимали в ней деятельное участие и некоторые более активные члены нашего общества. Не раз мы с сожалением думали о том, что за недостатком средств мы были лишены возможности организовать обследование Иркутской губернии по образцу тех изысканий, которые были произведены в восьмидесятых годах прошлого века.

Так прошел первый год деятельности Иркутского отдела Общества изучения Сибири. Но в 1912 году наш первоначальный план работ претерпел весьма серьезные изменения. И причину этого нашего отступления от намеченного плана я считаю нужным объяснить подробнее.

В одной из предыдущих глав мною было уже указано, какую огромную новаторскую работу проделал Л.Я. Штернберг в Этнографическом музее Академии наук, когда он стал старшим хранителем этого музея. Но Штернберг не только был воодушевлен мыслью преобразовать музей и сделать его образцовым, его мечтой было поднять русскую этнографическую науку на небывалую до этого высоту. Он лучше, чем кто-либо, знал, какие неведомые еще богатства хранят для исследователей-этнографов многочисленные примитивные племена, живущие на необъятных просторах России. Овладеть этими богатствами значило вписать новые славные страницы в историю первобытной культуры и в русскую науку. Но чтобы организовать в широком масштабе обследование кочевых и охотничьих племен, населяющих не только Сибирь, но и некоторые области Европейской России, нужно было прежде всего располагать хорошо подготовленными кадрами исследователей.

И Штернберг берет на себя трудную задачу воспитать такие кадры. Он прочитывает серию общедоступных лекций по этнографии. На этих лекциях он, со свойственным ему воодушевлением, знакомит своих слушателей с основами этнографической науки – с тем огромным значением, которое эта наука имеет не только для правильного понимания многих исторических явлений первостепенной важности, но также для объяснения целого ряда сохранившихся еще и поныне весьма сложных социальных отношений, ведущих свое происхождение от отдаленной древности. Штернберг старается не только пробудить в своих слушателях живой интерес к этнографической науке, но также привить им такую же любовь к этой науке, которую питал сам. И это, благодаря его пламенной научной «проповеди», ему в значительной степени удается. Многие из его слушателей, особенно учащаяся в петербургских высших учебных заведениях молодежь, загорается желанием ознакомиться основательно с литературой по этнографии и первобытной культуре, а некоторые из них, главным образом уроженцы Сибири, выражают даже желание заняться во время летних каникул пробной исследовательской работой. И вот, идя навстречу этому желанию, Штернберг открывает курсы подготовки практических исследователей, так называемых полевых работников. Слушателям объясняли, как следует приступать к исследовательской работе, какие трудности представляет эта работа среди примитивных людей, с которыми им придется иметь дело, как эти трудности преодолевать, на что обращать особое внимание, как заполнять опросные листы и т. д. и т. д. Прослушавшие такой подготовительный курс снабжались еще тщательно составленными Штернбергом анкетными листами и инструкциями, с тем чтобы они во время каникул занимались каждый по своим силам и способностям этнографическими исследованиями. Прозвали их «экскурсантами», так как на работу их смотрели как на пробные научные экскурсии. Штернберг со свойственным ему оптимизмом верил, что эта учащаяся молодежь, с увлечением выразившая готовность каникулярный досуг посвятить кропотливой исследовательской работе, выделит со временем из своей среды немало серьезных научных работников. И так оно и было.

Так вот летом 1912 года в Иркутск нахлынули несколько десятков студентов и студенток – экскурсантов, имевших в виду в своих родных местах заняться исследовательской работой. И, несмотря на то что они были снабжены подробными программами для обследования, а также специальными инструкциями, как практически выполнять эти программы, экскурсанты обратились к нашему «Обществу изучения Сибири» за содействием. Некоторые из них пожелали попутно с этнографическими исследованиями заняться составлением археологических коллекций; других, помимо их основной задачи, интересовало экономическое положение крестьян и инородцев, среди которых они предполагали провести летние месяцы. Наконец, все почти экскурсанты обратились к нам с просьбой просмотреть совместно с ними имевшиеся у них программы и инструкции, и, если в том окажется надобность, внести в них изменения применительно к местным условиям. И их молодая энергия, их неподдельное увлечение предстоявшим им опытом научной работы заразили нас. Наш комитет образовал четыре секции: экономическую, которой руководил И.И. Серебренников, археологическую, которую возглавлял М.П. Овчинников, этнографическую, руководителем которой был я, и, наконец, кооперативную, где И.А. Якушев знакомил своих любознательных слушателей с огромной ролью, которую играла кооперация в Сибири, и с положением кооперативного дела в Иркутской губернии. Иркутская городская управа отвела нам в занимаемом ею здании обширное помещение, и в течение целого месяца там кипела работа. Экскурсанты усердно копались в предоставленных им нашим комитетом научных пособиях; в определенные часы происходили с большим оживлением занятия в секциях. Руководителей секций молодежь осаждала своими вопросами, и я был чрезвычайно доволен, что благодаря летнему затишью в судебных учреждениях я мог уделять экскурсантам и работе этнографической секции достаточно много времени. Недолго продолжалась наша совместная работа с экскурсантами, но она была захватывающе интересной и живой, и, хотя по своему масштабу она была весьма и весьма скромной, мы, члены комитета и все активные наши сотрудники, чувствовали, что мы делаем очень интересное дело, которое может дать весьма полезные результаты. И когда экскурсанты разъехались и мы принялись за нашу текущую работу, нам казалось, что деятельность нашего Общества как-то потускнела.