Текст книги "Страницы моей жизни"

Винавер находил, что боязнь Марголина, что погромы повторятся, не обоснована. Как бы не была велика преступность администрации, большинство евреев хотят принимать участие в выборах. Это признак того, что евреи хотят бороться против всех трудностей. Надо признаться, что наши силы и возможности очень ограничены, но все же мы можем кое-чего достигнуть. Не может быть и речи о том, чтобы помогать самодержавию. Дума – это единственное средство прогнать нынешнее правительство.

Левин сильно критикует тактику бойкота. Наш Союз – не партия. Он представляет собой все интересы еврейского народа в России. Если партия может позволить себе бойкотировать Думу, то еврейское население этого сделать не может. Мы очень ограничены в своих правах и не имеем права отказываться от нашего права выбрать своих депутатов. Еврейские массы стоят инстинктивно против бойкота, и есть опасность, что если наш Союз будет бойкотировать выборы в Думу, массы сами возьмут в свои руки организацию выборов, что будет для нашего Союза большим ударом.

Я должен сказать, что дебаты велись в довольно спокойном тоне, хотя можно было ожидать острых нападок, и голосование показало, что 9/10 делегатов было за то, чтобы евреи принимали участие в выборах.

Съезд постановил, что несмотря на чрезвычайно трудные условия выборной кампании (военное положение, аресты, облавы и погромы) гражданский и национальный долг требует от русских евреев, чтобы они приняли активное участие в выборной кампании.

Так был решен вопрос, каким образом наш Союз должен поступить относительно выборов в Думу. Казалось, что нас миновали самые беспокойные моменты съезда, и в дальнейшем работа пойдет более гладко. Но это была ошибка. Как только перешли к вопросу, к кому евреи должны примкнуть в выборах и за какую партию они должны голосовать в случае нееврейских кандидатов, начались такие страстные дискуссии, что несколько раз съезд был близок к распаду. Вопрос был сугубо политический, а съезд состоял из людей с разными политическими убеждениями и настроениями. Поэтому не удивительно, что атмосфера съезда нагрелась и что иногда тон выступающих делался агрессивным. Мне хочется передать вкратце некоторые речи, которые до сегодняшнего дня имеют большое историческое и национальное значение.

Вопрос был поставлен так: как должны евреи относиться к разным политическим партиям во время выборов депутатов в Думу?

Левин (Вильно) предлагает, чтобы евреи голосовали только за некоторых личностей, даже консерваторов. Трагизм еврейского народа состоит в том, что народ внутренне не един. Платформа наша не едина, у нее два фокуса: первое – это наши национальные требования; второе – наши демократические требования. Демократизм – не гарантия от антисемитизма. Следовательно, надо установить один фокус – наши национальные требования. Поэтому Левин предлагает, чтобы Союз разрешил заключить договоры с разными прогрессивными партиями и с национальными группами.

Ели Бруцкус (Петербург) придерживается того же мнения. «В нашей еврейской жизни, – сказал он, – есть только один фокус: национальный. На первом месте у нас равенство. Относительно свободы мы можем идти на уступки. Политические и социальные вопросы для нас не очень важны. У кого преобладает политический дух, тому не место в Союзе. Союз наш должен заключить договоры со всеми партиями, которые ему нужны».

А. Гинцберг (Ахад-Гаам) идет еще дальше, чем Бруцкус. Он считает, что в программу нашего Союза не надо включать политические элементы. «За нашу цель достичь равноправия и еврейского национального равенства мы можем пожертвовать всеми принципами и свободой».

Марк Ратнер протестует против формулы Ахад-Гаама и предлагает принять формулу Центрального бюро Союза, то есть что евреи должны голосовать только с теми партиями, у которых в программу входят демократические свободы и признание нашего национального права.

Делегаты из Киева сообщают съезду, что они решили ни в коем случае не голосовать с правыми партиями конституционно-демократического направления. Есть между консерваторами умные и хорошие люди, но это исключение. История учит нас, что консерваторы почти всегда антисемиты. Мы отказались идти вместе с реакционной немецкой балтийской партией.

Жаботинский, наоборот, предлагает, чтобы евреи в Курляндии выставили одного еврея и одного немца. «Мы хотим провести в Думу побольше евреев, поэтому мы должны отказаться от нашего пренебрежения». Д-р Г. Брук указывает на то, что выступления многих ораторов произвели на него тяжелое впечатление. Основы нашего равноправия – это гражданские свободы и всеобщее право голоса. Виленская программа имеет один центр, а не два. Поэтому он предлагает оставить за собой Виленскую программу нашего Союза и принять решение, что евреи не должны голосовать вместе с партией 17 октября и ни с какими другими правительственными партиями. Многие сионисты кричат громко о единстве и в то же время они были бы довольны, если бы некоторые члены Союза вышли из него. Если Союз изменит программу, то многие из нас будут вынуждены его оставить.

Ясно намечался серьезный конфликт, и многие делегаты очень расстроились. Л. Брамсон в большом волнении заявил, что от формулы А. Гинцберга (Ахад-Гаама) на него повеяло Средневековьем. Конечно, можно остаться рабами и этим удовлетвориться. Но наша главная цель – укрепить оппозиционные группы. Я тоже указал, что Левин и те, кто с ним согласен, хотели бы взорвать Виленскую платформу, они не понимают, что без политической свободы невозможно получить какую-либо национальную свободу.

До трех часов ночи продолжались дебаты, и все разошлись с тяжелым чувством, что опасность раскола велика.

На следующем заседании Винавер старается успокоить народ. В дебатах, говорит он, произошло глубокое недоразумение. Нельзя судить в политическом деятеле только его личные достоинства: очень хороший человек, но член партии 17 октября будет действовать точно по директивам, которые партия ему даст. Поэтому наш Союз не может идти с партией или группой, чья программа расходится с Виленской программой. Большую ошибку совершают те, кто думает, что мы можем в старом режиме, даже при условии равноправия, достичь наших национальных целей. Кроме того, мы должны, заключая договоры с другими партиями, помнить не только о равноправии в наших национальных требованиях, но и о наших социально-экономических требованиях, которые могут быть удовлетворены специальными мероприятиями.

После нескольких выступлений съезд принимает резолюцию, предложенную Ратнером. Съезд считает, что евреи во время выборов депутатов в Думу должны заключить договоры только с теми партиями, в программы которых включена цель провести для евреев все требования Виленской платформы и для всей России установить настоящий широкий демократический порядок. Там, где будет невозможно провести депутата коалиции, евреи должны отдать свои голоса за самого передового из конкурирующих партий.

Съезд еще не успел успокоиться, как опять вспыхнула новая дискуссия в связи с предложением, которое внесли Шимон Дубнов и Б. Гольдберг. Их предложение состояло в том, что еврейские депутаты в будущей Думе должны выступать отдельной национальной группой, которая должна будет принимать коллективные решения по всем вопросам, задевающим интересы евреев. Понятно, что делегаты-сионисты приняли это предложение с большим энтузиазмом. Но левое крыло съезда было решительно против. Критиковали друг друга яростно, и опять возникла опасность раскола. С большими трудностями закончились дебаты. Большинство на съезде отбросили это предложение.

Наконец, Винавер своей речью закрывает съезд. Речь его можно резюмировать так: «Съезд был исключительным по своему неспокойному настроению. В первые дни его работы опасность раскола была большая, и если раскол не произошел, это значит, что у всех нас есть потребность остаться в Союзе и вести общую работу. Давайте забудем наши раздоры. Сомкнем теснее наши ряды, иначе мы не будем достойны нашего имени и нашего Союза».

Тут Ш. Левин сделал жест, который всем очень понравился. Он обратился к Винаверу с теплой речью: «После кишиневского погрома мы все стали очень нервными… Из-за этого у нас мог произойти раскол. Я поражаюсь таланту нашего председателя, который руководил работой в продолжении четырех дней и четырех ночей. Только благодаря ему съезд кончился хорошо. От имени всех делегатов выражаю ему глубокую благодарность».

Я должен сказать, что слова Левина, в самом деле, выразили чувства всего собрания. Только светлая голова Винавера, его выдержка, его исключительное самообладание и исключительный дар успокаивать слишком горячих ораторов спасли съезд от некрасивого провала.

Глава 33
Трагические настроения в еврейских городах после октябрьских погромов. Второй съезд еврейского «Союза союзов». Письмо царя Николая II к своей матери о Манифесте и о еврейских погромах

Когда я вернулся из Орши в Петербург, я узнал, что еврейский Центральный комитет созвал второй съезд «Союза еврейского равноправия». Съезд состоялся в конце ноября и был грустным и хаотическим. Делегаты были еще под тяжелым впечатлением от погромов. Растерянные, с болью в сердцах, они рассказывали о бесчеловечных, безобразных действиях погромщиков. Они рассказывали, какую руководящую роль играла в погромах полиция, жандармерия, какую боязнь и ужас погромы вызвали во всех городах, городках и селениях, где жили евреи. Больше 150 городов было разгромлено, больше 1000 убитых (старики, молодые женщины, дети), 4000 раненых. Десятки тысяч семейств совершенно разрушены. Все еврейское население находилось в состоянии полного отчаяния, потому что оно чувствовало, что правительство сознательно отдало их в руки убийц-черносотенцев. Что делать? К кому обратиться за помощью? – спрашивали делегаты. Погромы не прекращаются, возникают то в одном городе, то в другом, и везде их проводят одинаково: распространяют погромные прокламации, хулиганы и полиция к чему-то придираются, и начинается убийство. Грабят, уничтожают еврейское добро, стреляют, режут, вскрывают животы у женщин, и это продолжается до тех пор, пока начальство не дает знак, что евреи получили свою кару в достаточной мере и пора погром закончить.

Все делегаты утверждали, что погромы были назначены еще раньше и были организованы, и у них не было никакого сомнения, что приказ рассчитаться с евреями был дан из Петербурга полицейским департаментом, иначе бы местная администрация, полиция и жандармерия не действовали так подло и преступно. И вот это еще больше убеждало евреев, что их положение безвыходное. И не удивительно, что делегаты, которые приехали на съезд из опустошенных городов, чувствовали себя очень униженно и потерянно. Их нервное состояние окрасило всю работу съезда. Были речи, дискуссии, но никакие постановления не были приняты, и все разъехались в очень тяжелом настроении.

По правде говоря, мы, петербургские члены Центрального комитета, тоже чувствовали себя беспомощными. Если бы революция победила, мы могли бы опираться на новые силы победившей революции. Тогда бы мы не узнали великого зла несчастия – погромов. Но в конце ноября революционная волна спала. После трагического конца кронштадтского восстания и провала второй забастовки в Петербурге контрреволюция подняла голову. Еврейские погромы были первой атакой контрреволюции против свобод, завоеванных русским народом и признанных царем в Манифесте от 17 октября 1905 года. Это был дьявольский план: объявить евреев виновниками всех несчастий, которые Россия пережила в 1904–1905 годах. Во всех прокламациях православный народ призывали рассчитаться с евреями и революционерами, которые хотят захватить власть и сбросить избранного Богом царя. Эти прокламации призывали народ убивать и грабить евреев, худших врагов России, будили в массах низкие, звериные инстинкты, отравляли его злобой в надежде отвести ненависть народа от правящего класса.

Как известно, во многих городах от погромов пострадало немало русских, и главное, интеллигенты-неевреи, которые симпатизировали освободительному движению. В Томске, Твери, Вологде происходили ужасные события. Хулиганы и убийцы поджигали дома, в которых проходили митинги 18 и 19 октября – в них сгорели много людей.

Недавно опубликованная корреспонденция между Николаем II и его матерью Марией Федоровной в дни Октябрьской революции бросает особый свет на важные события, которые произошли в России в эти исторические месяцы: октябре, ноябре и декабре 1905 года. Мы узнаем из этой переписки, что царю Николаю II очень не хотелось отказываться от самодержавия.

В своем письме от 1 ноября 1905 года он пишет своей матери: «Вы, наверно, помните те январские дни, когда мы были вместе в Царском Селе. Грустные дни (январь 1905 года). Но это пустяки в сравнении с тем, что происходит в последнее время. Началось с всеобщей забастовки железнодорожников, которая пронеслась от Москвы по всей России. Петербург и Москва были отрезаны от всей страны. От железнодорожников забастовка перебросилась на фабрики и заводы. В университетах происходит Бог знает что. Разные оборванцы и бродяги собрались и открыто проповедуют восстание, и никого это не трогает. Тошно читать газеты. Пишут только о забастовках в школах, на заводах и как убивают солдат, казаков, полицейских. Везде беспокойство, скандалы, бунты, и министры вместо того, чтобы действовать энергично, собираются, как перепуганные курицы, и говорят об уходе из кабинета. Передо мною две дороги, – пишет дальше Николай II, – найти энергичного солдата и задушить это движение военной силой или дать населению гражданские права и свободу и обязать Думу создать законы – это значит конституцию. Витте очень энергично защищал второе предложение. Все, с кем я разговаривал, были согласны с Витте. Витте и Оболенский составили текст манифеста. Два дня мы его обсуждали, и с Божьей помощью я его наконец подписал. Дорогая мать, Вы можете себе представить, что я пережил в тот момент. Со всех концов России обращались ко мне, писали мне, просили милосердия, чтобы я это сделал, и многие, кто меня окружает, тоже были того же мнения. Не было человека, на кого я бы мог положиться, кроме честного Трепова, и мне ничего другого не оставалось, как перекреститься и дать то, что все просили».

Мы тоже чувствовали, как не хотелось царю подписывать Манифест, но все этого требовали, и он был вынужден подчиниться. Внутренне он был согласен с Треповым: он бы с легким сердцем задушил революцию военной репрессией. Это особенно видно из письма царя об еврейских погромах.

9 ноября пишет Николай II такое письмо своей матери: «В первые дни после Манифеста беспокойные элементы подняли голову, но очень скоро образовалась острая реакция и масса лояльного населения дала почувствовать свою силу. Результат (реакции) скоро обнаружился, и он был таков, как можно было ожидать в нашей стране. Наглость социалистов и революционеров вывела народ из равновесия, и так как девять десятых из них были евреями, то вся ярость была излита на них, и поэтому произошли погромы, и странно, что эти погромы были одновременно во всех городах России и в Сибири. Понятно, что в английской газете пишут, будто это полиция организовала погромы. Там все повторяют бабскую сказку. Но от погромов пострадали не только евреи, пострадали русские агитаторы инженеры, адвокаты и т. п.».

Вот так самодержец России, набожный христианин, принял вести о всероссийской резне евреев.

Богом помазанный монарх был доволен. Ни капли сочувствия к убитым, которые ничего общего не имели с революцией. Ему в голову даже не пришла мысль, что в передовом государстве существует полиция и военная власть, чтобы защищать людей от стихийных убийств. Как слепой, глухой, как человек, который ничего не понимает, что вокруг него делается, царь все время повторяет гнусное объяснение, преподнесенное ему близким ему Треповым и полицейским департаментом, – они дали это объяснение о характере жутких погромов евреев. Царь не хочет понять и признать, что Трепов и Рачковский провели в жизнь его желание, его ненависть к передовой русской общественности и особенно к евреям, которую он носил в своем сердце. Трепов и другие высокопоставленные убийцы и погромщики знали заранее, что еврейские погромы принесут Николаю некоторое утешение, иначе они бы не посмели опозорить Россию. И как не правдиво звучит второе письмо в сравнении с первым! В первом письме он сам утверждает, что вся Россия, даже министры, его окружение согласны, что надо ввести в России конституцию со всеми свободами. Это был голос всей России, это было требование. А по второму письму выходит, что когда Манифест был дан, когда желание русского народа было удовлетворено и когда социалисты и революционеры хотели использовать заслуженные свободы, то русский народ не нашел другой формы выразить свою радость, как начать грабить и убивать евреев.

Как раз в ноябре вспыхнули военные восстания в Елизаветполе, Киеве, Севастополе, Харькове, Екатеринодаре и в других местах. Вспыхнули серьезные беспокойства в Маньчжурской армии и по всей России разнеслись крестьянские бунты. Все это знал Николай II.

30 ноября он пишет своей матери: «Дорогая мать, еще одна несчастная неделя. Крестьянские волнения не перестают, их очень трудно задушить, потому что не хватает солдат и казаков, но горше всего бунт (военный) в Севастополе». Это уже были не евреи, а весь русский народ.

Глава 34
Историческое воззвание Всероссийского союза писателей к русскому народу против антисемитизма и погромов

12 февраля 1906 года появился царский манифест, который назначил открытие Государственной думы на 27 апреля 1906 года. Это было сигналом к энергичной и, можно даже сказать, драматической кампании выборов. По правде сказать, непрерывный государственный террор и страшные штрафные экспедиции создали такое настроение, что никто почти не верил, что в самом деле Дума будет созвана. Политическая атмосфера была так отравлена преступными действиями центральной и местной администрации, что Манифест от 17 октября со всеми обещаниями казался циничным обманом. Действительность была страшной, реакция торжествовала. Аресты, еврейские погромы, жестокая расправа с крестьянскими восстаниями, травля в прессе, бесконечные аресты и ссылки революционно настроенных людей – вот в таких условиях появился манифест 12 февраля 1906 года. И все-таки, несмотря на то что революционные партии бойкотировали выборы в Думу, предвыборная кампания приняла такой размах, что все были поражены. Удивительно было то, что еврейские массы проявили чрезвычайный интерес к выборам. Везде шла страстная агитация, чтобы побольше еврейских «выборщиков» или друзей евреев были посланы в Думу. Главный мотив был таков: чем больше будет еврейских «выборщиков», тем больше будет возможности выбрать депутата-еврея.

Очень важную роль играли в этой предвыборной кампании комитеты, которые наш еврейский Союз организовал повсюду. Но чтобы принять участие в этой выборной кампании, евреи должны были иметь большую веру и смелость, потому что в это же время черносотенцы вели ужасную противоеврейскую агитацию. Черная реакция не останавливалась ни перед чем. Полиция и жандармы распространяли по городам и селам сотни тысяч прокламаций, в которых евреи были выставлены как худшие враги русского народа, и вывод из этих прокламаций был всегда один и тот же: надо уничтожить всех евреев. Время от времени хулиганы под руководством полиции или жандармов организовывали еврейские погромы, чтобы показать, что такая же судьба ждет всех евреев в России. Терроризировали евреев на все лады. В Польше «Народовые демократы» требовали, чтобы евреи голосовали за них, в противном случае всех евреев убьют, как в 1903 году в Кишиневе. В некоторых еврейских городах инициативу взяли офицеры и солдаты – убивали, грабили, как будто была военная экспедиция во вражеском лагере.

Эта волна погромов побудила Всероссийский союз писателей выпустить воззвание к русской общественности, чтобы она всеми силами протестовала против преступной погромной политики русского правительства. Это воззвание, несомненно, является очень важным историческим документом, и я его передаю почти полностью.

«К русской общественности!

Мы, русские писатели, обращаемся к русскому обществу. До каких пор мы будем оставаться безразличными наблюдателями преступных действий, которые происходят в России? До каких пор открыто среди бела дня будут организовываться еврейские погромы? Мы знаем, как убивали армян на Кавказе, знаем, какие ужасы правительство творило среди русской интеллигенции и среди всех борцов за освобождение русского народа. Но тот страх погромов, в котором все время живут русские евреи, ярко показывает, до каких ужасов русское правительство довело жизнь в России. Евреи – граждане России. Погромы над евреями являются и погромами против нас. Борьба за права евреев – это борьба за наши собственные, русские права, их свобода есть наша свобода. Мы обращаемся к вам, русские граждане, во имя справедливости, во имя совести, во имя вашей чести. Вы все, кто любит Россию, не допускайте больше, чтобы происходили еврейские погромы. Защищайте евреев. Клеймите всех зачинщиков и помощников этих преступных действий. Употребляйте все способы, которые вам подскажет ваша совесть!

Март 1906 года.

Всероссийский Союз Писателей»

Какой отклик это воззвание получило среди населения, трудно было узнать. На погромщиков оно никакого влияния не оказало, но это воззвание ясно выразило настроения передовой общественности и сознательных рабочих. Было также очевидно, что еврейские погромы правительство использовало как орудие политической борьбы с революционными элементами страны.

Во многих местах жандармы открыто писали в черносотенных прокламациях, что если евреи будут голосовать вместе с кадетами, т. е. с кандидатами конституционно-демократической партии, то и против них будут организованы погромы. Но несмотря на все это евреи пошли вместе с кадетами и сыграли полезную роль в выборной кампании. Отмечалось, что крестьяне в общем не были настроены очень антисемитски, наоборот, во многих случаях они выступали на выборах вместе с евреями. В Ковно и Гродно крестьяне голосовали вместе с евреями. В Подольской губернии они тоже были готовы идти с евреями, но из этого ничего не вышло, потому что евреи выставили в качестве своего кандидата барона Гинцбурга, который был богатым помещиком. За такого кандидата крестьяне не могли голосовать, потому что они принципиально решили не отдавать своих голосов ни за помещиков, ни за предводителей дворянства, ни за священников. Крестьянство выдвинуло такой лозунг: «Мы должны выступать вместе с евреями. Мы дадим им права, а они нам помогут получить землю».

Как мы знаем, результат выборов был неожиданным. Несмотря на правительственный террор и на неправильное проведение закона о выборах, который был проведен сознательно, чтобы отстранить все оппозиционные элементы, почти все большие города послали в Думу депутатов-кадетов, то есть членов партии «Народная свобода». Эта партия имела в Думе большое количество высокообразованных выдающихся политических деятелей, которые сразу же заняли в ней влиятельное положение. Царские министры надеялись, что чем больше будет крестьянских представителей, тем сильнее у них будет поддержка. Эта надежда оказалась ложной. В Думу вошли несколько десятков крестьян, которые понятия не имели, что из себя представляет народное представительство и что они должны делать в Думе. На этих депутатов, не знающих, что просить и что требовать, черносотенцы могли оказывать влияние. Но более сознательные крестьяне, те, которые пришли в Государственную думу требовать «землю и свободу», сразу обособились в отдельную, очень «левую» группу с радикальной программой под названием «Трудовой группы» в количестве 130 человек. В нее вошли несколько народных учителей и интеллигентов, но основная масса была крестьянской, которая очень скоро образовала единый организм, имевший все характерные признаки партии. Их программа была во многом близка к программе партии С.Р. (социалистов-революционеров). И если принять во внимание, что в последний момент выборной кампании на Кавказе был выбран десяток социал-демократов, становится ясным, что самодержавие на выборах потерпело ужасное поражение. Несколько десятков черносотенцев, вошедших в Думу вместе с правыми партиями, составили ничтожное меньшинство. Недаром первую Думу назвали «Думой народного возмущения» и недаром все ее существование продолжалось 72 дня.

Должен сказать, что мне пришлось близко коснуться работы первой Думы. Причиной того были два обстоятельства. Во-первых, в связи с событиями пришлось много времени уделить вопросу об евреях, и наш еврейский Центральный комитет имел очень много работы. Во-вторых, я с первого же момента очень заинтересовался «Трудовой группой», и мне удалось тесно связаться с нею и принимать участие в ее работе.

Как только первая Дума собралась, периодическая пресса вновь ожила и создались социалистические газеты. Социалисты-революционеры начали издавать ежедневную газету «Мысль» и маленький еженедельный журнал «Народный вестник». Редактором газеты был Чернов, а редактором журнала Русанов. Я писал для газеты и был членом редакции «Народного вестника». В редакции газеты «Мысль» я познакомился с депутатом Аникиным, который прошел на выборах как крестьянский депутат и был одним из основателей «Трудовой группы». На самом, деле он был социалистом-революционером (С.Р.) и очень важным членом партии. Принимать участие в выборах как С.Р. он не мог, потому что эта партия бойкотировала Думу. Крестьяне его района очень его ценили и требовали, чтобы он выставил свою кандидатуру. Он дал свое согласие, и его избрали. Он был народным учителем, умным человеком, очень выдержанным и образованным, политически вполне сознательным, кроме всего, был замечательным организатором. Все эти качества дали ему возможность объединить вокруг себя левонастроенных крестьян. Когда я познакомился с Аникиным, мне уже нетрудно было посещать квартиру, на которой эта группа проводила свою работу. Там я завязал новые знакомства. В течение нескольких дней я вел беседы с группой депутатов-трудовиков, и мне стало ясно, что рядовые члены этой группы нуждаются в двух вещах. Во-первых, им необходим юрист-консультант, который должен ежедневно быть на месте, чтобы отвечать на многие вопросы, интересующие депутатов, объяснять им их права и обязанности, наказы Думы и т. д. Я предложил группе, что с удовольствием возьму на себя роль быть их консультантом. Мое предложение им понравилось, и я стал у них работать. Я ежедневно бывал в этой группе по нескольку часов, и все-таки накопилось столько работы, что я был вынужден привлечь еще двух моих друзей адвокатов.

Кроме юридических консультаций и объяснений, депутаты из крестьян требовали еще и другую помощь. Им нужно было многое разъяснять. Они являлись членами хоть и примитивного, но все же парламента и не имели почти никакого понятия о том, что такое парламент, что такое народное представительство, в чем состоит суть собрания представителей; как должны быть организованы выборы, чтобы мнения и требования народа могли свободно выражаться; насколько большое значение имеет характер закона о выборах и политические условия, при которых эти выборы проходят. Одним словом, депутаты не владели даже минимумом знаний о конституционном праве. Мы с несколькими интеллигентными депутатами этой группы организовали для крестьян лекции и доклады на разные темы о гражданских правах. У нас читали профессор Водовозов, известный социалист-революционер Чернов и я. Мы в нескольких докладах старались объяснить, что значит настоящее народное представительство. Я даже написал книгу под названием «Что такое правильное народное представительство», и хотя книжный рынок был полон изданий на разные темы – социальные, экономические, политические, моя книга имела успех. Крестьяне ее охотно читали, потому что она была написана легким популярным языком.

Должен сказать, что крестьянские депутаты оказались очень способными людьми, которые быстро ориентировались во всех серьезных вопросах. Ум и здравый подход очень помогали им разбираться даже в отвлеченных вопросах. Помню крестьянина Онипко, сильного мужчину с горячим темпераментом. Он был социалистом-революционером. По конспиративным мотивам он записался в «трудовую группу». Всегда активный, всегда в работе, он подружился с другими членами группы и много сделал, чтобы в серьезных ситуациях эта группа проявлялась более сознательно и дисциплинированно. Еще помню одного крестьянина Курносова. Это был умный и внутренне интеллигентный человек, который многое передумал и духовно пережил. Беседовал он всегда тихо, но остальные депутаты прислушивались к нему и к тому, что он говорил, и мне кажется, что его влияние было даже более сильным, чем влияние крестьянина Онипко. Среди трудовиков был еще депутат Аладьин. Он жил несколько лет в Англии, работал на заводе как квалифицированный рабочий. Он говорил гладко и с апломбом и неплохо знал жизнь в Англии. Не удивительно, что когда он вернулся в Россию, в свою деревню, то произвел большое впечатление на своих односельчан, и они его послали в Думу. Он принадлежал к группе трудовиков, и его первая речь в Думе произвела впечатление. Но он был слишком холодным и не любил слушать. Его товарищам депутатам это не понравилось, и они быстро к нему охладели.

Большая и трудная работа была у таких знаменитых трудовиков, как Леонтий Моисеевич Брамсон, как уже названные Онипко, Жилкин, Семенов, Бондарев и др.

Настроения, царившие тогда в первой Думе, требовали от руководства «Трудовой группы» большой ответственности, и молодая группа, которая фактически превратилась в партию, оказалась очень трудоспособной и дисциплинированной.

Разговаривая с депутатами как консультант или слушая их разговоры как сотрудник, я узнал о многих делах, которые полиция, священники и черносотенцы позволили себе в деревнях во время предвыборной кампании. Население было терроризировано. «Подозрительных» или «опасных» просто арестовывали, чтобы они не оказывали «вредного» влияния на крестьян. Левые и социалистические газеты тоже печатали много фактов об административных злоупотреблениях во время выборов, особенно в провинции и в деревнях. Все это привело меня к мысли, что эти факты нужно привести в систему и их напечатать. Кроме того, мы все время знакомили трудовиков с «наказами», которые они привезли с собой от своих выборщиков. Это были требования, выработанные сельскими советами и общинами, чтобы депутаты их защищали в Думе и чтобы настаивали до тех пор, пока эти требования не будут проведены. В этих «наказах» было много радикальных требований, указаний, что надо изменить систему налогов, что надо иначе поставить народное образование, что надо покончить с полицейской системой, гарантировать всем свободу и т. д. Во многих наказах чувствовалось влияние социалистических партий, особенно социалистов-революционеров (С.Р.). По многим деталям они напоминали знаменитые «тетради» (cahiers), которые французские крестьяне разработали и передали своим делегатам, когда было созвано Народное собрание в начале Великой французской революции. Находя, что эти «наказы» являются очень ценным материалом для историков и для политиков, я снимал с них копии и решил обе серии этого материала проработать. В очень короткий срок я написал книгу «Как прошли выборы в первую Государственную думу». Книгу напечатали, и мои трудовики были ею довольны. Семь лет спустя я чуть не получил годовой срок «Крепости». Эпизод с этими моими двумя книжками вызывает у меня воспоминания о чудном человеке с горячим и благородным сердцем – о Михаиле Игнатьевиче Кулишере.