Текст книги "Все, что я хотела сказать"

Моника Мерфи
Все, что я хотела сказать

Monica Murphy

THINGS I WANTED TO SAY (BUT NEVER DID)

Cover design: Hang Le

© 2021 by Monica Murphy

© Мчедлова Валерия, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог
Прошлое

Я помню, как увидела его впервые.

Он не замечал меня, но мне самой так больше нравилось. Так я могла без стеснения смотреть на него во все глаза, завороженная чертами его лица, движениями и тем, что он никогда не улыбался.

Почему он не улыбался?

Тогда мы были гораздо младше. Невинны? Сомневаюсь, что кого-то из нас вообще можно было описать этим словом. Мы повидали и совершили слишком многое, а к тому времени, когда встретились снова, зашли слишком далеко, чтобы прекратить. Остановить самих себя.

И тьму.

Я сопровождала родителей на вечеринку на Манхэттене. Мама не хотела брать меня с собой, но Джонас, мой отчим, настоял.

«Пусть посмотрит, как на самом деле живут настоящие богатеи», – сказал он со смешком.

Мама нахмурилась. Ей нравится думать, будто она одна из этих толстосумов, тогда как Джонас утверждает, что он всего лишь на них работает.

Мы вошли в расположенное в Верхнем Ист-Сайде здание с дружелюбными швейцарами и расставленными повсюду суровыми охранниками. Вестибюль был выполнен из стекла и мрамора. Гладкий и сверкающий. Наверное, я походила на деревенщину, пока шла, запрокинув голову, и рассматривала высокий потолок, ослепленная мерцающими огнями.

– Идем, – раздраженно позвала мама, так крепко сжав пальцами мое предплечье, что ущипнула кожу.

Подъем на лифте прошел гладко. Быстро. Мы поднялись в пентхаус, а как только двери открылись, возникло чувство, будто попали в другой мир. Нас никто не встретил у порога. Собственно, в самой квартире тоже никого не наблюдалось.

Все вокруг было белым: мебель, стены. Единственными яркими пятнами служили развешанные повсюду огромные картины. В основном абстракции. Я остановилась перед одной из них и склонила голову набок, пытаясь понять, что же на ней изображено. Мама чуть ли не силой оттащила меня прочь, бормоча себе под нос о том, что нельзя выставлять такие вульгарные произведения искусства на виду у детей, а Джонас только рассмеялся и спросил, что за ребенок смог бы понять, что это такое.

Тогда-то меня и осенило: на картине была крупным планом изображена вагина.

Я слышала доносившиеся откуда-то звуки. Чем дальше в квартиру мы проходили, тем громче они становились, пока перед нами не показалась состоящая сплошь из окон стена, перед которой небольшими группами толпились люди. Болтали, болтали, болтали. Выпивали, выпивали, выпивали.

Я была поражена. Ошарашена. Вот ради чего я жила. Мамин брак с Джонасом Уэзерстоуном изменил нашу жизнь. Джонас много зарабатывал. Очень много. Мама работала в риелторской компании Джонаса, и они полюбили друг друга. Ради нее он ушел от жены. Бракоразводный процесс был трудным, но, в конце концов, они с мамой поженились. Мне нравилось жить с Джонасом. Он хорошо ко мне относился. А еще у нас была большая квартира, хоть и не такая, как эта.

Таких пентхаусов я еще никогда не видела.

Как только мы вышли на террасу, перед нами появились очертания небоскребов. Казалось, они так близко, что можно достать рукой. Огни города сверкали и мерцали, но я почти не замечала их, украдкой отпивая шампанское из оставленных гостями бокалов и наслаждаясь шипучим напитком, от которого щекотало в горле и возникало странное чувство. Я наслаждалась этим чувством. Оно затуманивало разум и помогало забыть обо всех моих проблемах. Например, о родителях. О сводном брате.

Обо всем.

Он заметил, как я украдкой таскаю чужие напитки, и тихо подошел. Я поставила бокал, делая вид, будто смотрю куда-то в другую сторону. Мы были единственными детьми на этой вечеринке. Мне исполнилось четырнадцать. Предполагаю, что ему примерно столько же.

Началось лето перед старшей школой, и я чувствовала себя совсем взрослой. У меня выросла грудь, причем больше, чем у подруг. А еще я узнала: если, лежа в постели, прикасаться к себе в определенном месте, возникают умопомрачительные ощущения, и я старалась испытывать их как можно чаще. Йейтс постоянно стремился остаться со мной наедине, пока наши родители были на работе. Однажды он сунул руку мне в штаны и попытался там потрогать, но я оттолкнула его.

Он отвратителен. Он же мой брат.

Сводный, но все же.

Но, несмотря на отвращение, настойчивые приставания Йейтса заставили меня почувствовать себя желанной. А понимание, что тебя кто-то хочет, дает силу. Сидя на этой вечеринке в черном платье без бретелей и потягивая шампанское, я почувствовала себя старше. А внимание этого мальчика, такого красивого, такого пылкого, разожгло во мне любопытство.

Кто он? Чего хочет от меня?

– Давай возьмем и тебе? – спрашивает парень, указывая на оставленные на ближайшем столе бокалы. Я опустошила их все.

Подняв взгляд, я вижу, что он наблюдает за мной. На нем черные брюки и белая рубашка, рукава которой закатаны до локтей и обнажают предплечья. У него золотисто-коричневые волосы, почти светло-каштановые, а еще потрясающе красивое лицо. Надменное.

Безупречное.

Я поднимаюсь и встаю перед ним, наслаждаясь одобрением, вспыхнувшим в его светло-голубых глазах.

– Да, пожалуйста.

Я иду за ним к бару. Он что-то говорит бармену и сует ему пятидесятидолларовую купюру, а я стою рядом под впечатлением от этого поступка. Парень передает мне бокал, берет себе банку пива и засовывает в передний карман брюк.

– Ты не любишь шампанское? – спрашиваю я, озираясь вокруг и крепко сжимая в руке ножку бокала. На нас никто не обращает внимания, и я делаю глоток.

Вкусно.

– Нет, – отвечает он. – А еще от дешевой выпивки у меня болит голова.

Я не понимаю разницы, поэтому верю ему на слово.

К тому же я довольствуюсь всем, чем могу, поэтому точно не стану отказываться от бесплатного, да еще и полного бокала игристого.

Я иду за парнем вглубь квартиры, и от царящей вокруг тишины по телу пробегает дрожь. А может, все дело в кондиционерах, которые работают на полную мощность, я не знаю. Мы проходим дальше в дом, пока не оказываемся в темном коридоре возле закрытых дверей спален.

– Мой отец в одной из этих комнат трахает твою мать, – небрежно бросает он, как раз когда я делаю глоток.

Я чуть не выплевываю все шампанское ему в лицо. Смотрю на него, разинув рот и хлопая глазами.

– Что ты сказал?

Выражение его лица ничуть не меняется.

– Ты меня слышала.

– Моя мама замужем.

– А мой отец женат. Можно подумать, это что-то меняет. – Он пожимает плечами и достает банку пива из кармана. Открывает ее и, отхлебнув пену, делает щедрый глоток.

– Она бы не стала этого делать. – Когда парень ничего не отвечает, я чувствую, что нужно пояснить: – Трахаться с твоим отцом.

Я ощущаю себя особенно взрослой оттого, что говорю парню это слово, попивая шампанское. Делаю еще один глоток и позволяю пузырькам задержаться на языке.

– Но вот трахается. Твоя мать шлюха. – Он допивает пиво, сминает банку в руке и с громким стуком бросает на пол.

Я тотчас прихожу в ярость. Мы с мамой не всегда ладим, но он ведь ее даже не знает.

– Нельзя так говорить.

– Да ну? Ну а я сказал. – Парень склоняет голову набок и прищуривается. В его глазах так много злости. А он так молод. Я тоже иногда злюсь, но вовсе не так сильно. – Ты тоже шлюха? Как твоя мать?

– Пошел ты! – рявкаю я и выплескиваю шампанское ему в лицо.

Он морщится и медленно вытирает его ладонью. А я стою, тяжело дыша, и знаю, что должна уйти, но слишком заворожена происходящим.

Заворожена им.

Кажется, будто все это происходит не со мной. Я никогда в жизни не делала ничего подобного. Кто я? Когда стала такой храброй? Или глупой?

– Ты стерва, – цедит он. – Как и твоя мать.

– А ты мудак, – отвечаю я, собираясь развернуться и уйти, но он хватает меня.

Останавливает.

Впивается пальцами в кожу, крепко сжимая мое предплечье, а я пытаюсь вырваться, сбежать от него.

– Пусти меня.

– Нет. – Он ухмыляется, и у меня в голове вдруг проносится мысль, что он дьявол, скрывающийся за ангельским детским лицом.

Парень толкает меня к стене, и я припадаю к ней, словно тряпичная кукла, едва не оседая на пол. Он успевает схватить меня, пока не упала, и, рывком подняв на ноги, прижимается ко мне всем телом. Он намного выше, в нем по меньшей мере метр восемьдесят роста. Но он подтянутый. Даже худощавый. Йейтс крупнее. Мясистее. Хотя он старше – ему шестнадцать.

А этот парень именно такой.

Все еще мальчишка.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, вырываясь, но оттого лишь больше ощущаю его, и меня это интригует. Он всюду твердый. Крепкий. Сильнее, чем кажется.

– Думаю, тебе это нравится. – Усмешка не сходит с его губ, а когда он прижимается ко мне нижней частью тела, я чувствую кое-что еще.

У него стояк.

Я замираю, не в силах пошевелиться.

– Твоя мама дважды в неделю, если не чаще, отсасывает моему отцу, – шепчет он. – Приходит к нему в офис. Они называют это обеденным перерывом.

Я смотрю на него, разинув рот. Понятия не имею, о чем он. То есть понимаю, что он имеет в виду, но не может быть, чтобы мама так делала.

Не может быть.

– У тебя губы как раз для минета, – замечает он, и я едва не расцветаю от его комплимента, но потом твержу себе, что я больная и ненормальная, а он тем самым хотел меня оскорбить.

– Заткнись, – бурчу я, и он улыбается.

– Хочешь мне отсосать?

– Да ни за что. – Я задираю подбородок, изображая надменную принцессу.

Каково было бы сосать член? Девчонки так делают. Постоянно. Однажды я нашла журнал в комнате Йейтса и утащила к себе. В нем были фотографии голых девушек. Парочек, заснятых в процессе. Его член в ее вагине. Его губы возле ее соска. Его член у нее во рту, а она смотрит на него снизу вверх наивным взглядом, сунув пальцы себе между ног.

Я думаю об этом, и внутри разливается пьянящее тепло, приносящее слабость.

А может, виной тому шампанское.

– А вдруг тебе понравится, – говорит парень с намеком на улыбку. У него идеально ровные зубы. Готова поспорить, что он очень красив, когда улыбается по-настоящему.

Хотя я почти уверена, что улыбается он редко.

– Не понравится, – уверенно отвечаю я.

– Ты когда-нибудь это делала?

Я яростно мотаю головой.

– Давай я буду у тебя первым.

– Нет. – Я толкаю его в плечи, но он не сдвигается с места.

– Да брось. Твоя мать – шлюха моего отца. А ты могла бы стать моей. – Парень кивает в сторону закрытых дверей в темном коридоре. – Как я уже сказал, они сейчас в одной из комнат. Готов поспорить, твоя мать стоит перед ним на коленях, – насмехается он. – Спорим, она глотает всю его сперму до последней капли. Ты могла бы сделать то же самое для меня.

– Иди ты к черту. – Его слова наполняют меня яростью, но в то же время немного волнуют. Я никогда не думала о сперме и о том, чтобы глотать ее, как и о члене у меня во рту, во время разговора с парнем. Еще никто и никогда так со мной не говорил.

Никто.

Он смеется.

– Сама туда катись. У тебя сумасшедшая семейка.

– Хм, а я думаю, что у тебя, – отвечаю я, упираясь бедрами в его бедра, чтобы оттолкнуть.

Но это совсем не помогает. Только напоминает о том, что он возбужден. И я невольно думаю о том, что он возбудился из-за меня.

Некоторые из моих подруг уже занимались сексом. Лана занялась им с Дэвидом в спортивном зале во время танцев по случаю окончания восьмого класса. Потом она рассказывала, что у него такой большой член, что она всю неделю ходила как-то странно. Мне было трудно ей поверить, но я промолчала.

А теперь мне любопытно. Похоже, у этого парня тоже большой член, хотя мне не с чем сравнивать. Мне хочется увидеть его.

Прикоснуться к нему.

– Отпусти меня, – произношу я сквозь стиснутые зубы, слегка вырываясь.

Думаю, ему это нравится. Мне вроде как тоже. Нравится его сила. Нравится, что я слишком слабая, чтобы вырваться. Что это говорит обо мне? Я ненормальная. Чокнутая. Странная.

Во мне всегда было то, что я называю тьмой. Но я никогда не встречала того, кто вел бы себя так, будто в нем она тоже есть.

Парень наклоняется ближе, его губы оказываются в считаных сантиметрах от моих, и я ощущаю его дыхание. Теплое и с едва уловимым запахом пива.

– Заставь меня.

Повинуясь инстинкту, я размыкаю губы, собираясь закричать, и он это понимает.

А потому целует меня.

Так грубо и так внезапно, что я замираю. Его губы неумело прижимаются к моим, хотя я тоже не могу похвастаться опытом. Но я знаю, что может быть лучше. Нежнее.

Я обхватываю его нижнюю губу своими и слегка тяну. Он замедляет темп. Расслабляется. Поцелуй становится ленивым. Парень удивляет меня, высунув язык. Я приоткрываю рот, и он касается моего.

Мой первый взрослый поцелуй случился с мальчиком, который назвал мою мать шлюхой. Который сказал, что я тоже могу стать его шлюхой. Я должна оттолкнуть его. Откусить ему язык. Ударить коленом по яйцам.

Но я этого не делаю. Напротив, позволяю ему целовать меня, и, боже правый, мне это нравится. Тепло мчится по венам, согревая меня изнутри, и я прижимаюсь ближе к нему. Он опускает руки мне на талию. Я сминаю руками его рубашку. Его возбужденный член подрагивает, и тайное местечко, которое я недавно обнаружила, начинает покалывать.

Вот чего от меня хочет Йейтс. Мерзкий извращенец. Я никогда ему этого не дам, потому что мы семья, и это отвратительно.

Но чем дольше этот таинственный парень меня целует, тем охотнее я готова дать ему все, что он пожелает.

Мы целуемся так долго, что непонятно, как вообще умудряемся дышать. Наконец, наконец-то, он первым разрывает поцелуй, и я, открыв глаза, смотрю на его приоткрытые распухшие губы. Медленно поднимаю взгляд и вижу, что он наблюдает за мной.

Парень тянется к краю моей юбки и пробирается под нее пальцами, чтобы коснуться внутренней стороны бедра, и я прикусываю нижнюю губу.

– Ты уже мокрая?

– О чем ты? – Я знаю, о чем, но он такой чертовски юный. Как и я. Мы оба знаем, что такое секс. Нам доступно любое порно в Интернете, но все же.

Парень говорит со мной как взрослый. Знакомые мне мальчишки даже к груди боятся прикоснуться, а этот сунул руку мне прямо между ног.

– А то ты не знаешь. – В его голосе слышится отвращение, и я собираюсь ответить ему, возразить. Оскорбить его в ответ.

Но он снова целует меня, заставляя забыть обо всем. Этот поцелуй выходит лучше предыдущего. Наверное, я хорошо его научила. Поцелуй медленный и нежный, а от прикосновения его языка к моему внутри меня пробуждается желание. Парень тщательно изучает мой рот, пробует меня, и я позволяю ему. Я тоже его изучаю. Мы размыкаем губы, дразним, ласкаем друг друга языками, и все мое тело покалывает от предвкушения. И вот я прикасаюсь к нему, прижимаю руку к передней стороне его брюк, и он толкается навстречу моей ладони, позволяя почувствовать, как сильно он возбужден.

У меня пульсирует между ног, и мне хочется потрогать себя.

Нет.

Я хочу, чтобы он меня потрогал.

– Я тебя даже не знаю, – шепчу я ему в губы.

Он отстраняется со зловещей улыбкой.

– Лгунья.

– Не знаю. – Я в замешательстве. Почему он думает, что я вру?

– Ты у меня дома. Мой отец – один из богатейших людей во всем гребаном мире. «О, я тебя даже не знаю». – Он дразнит меня притворно пронзительным голосом. Звучит нелепо.

Меня переполняет злость. Он смеется надо мной после того, что сейчас произошло? Мне плевать, как хорошо он научился целоваться, все равно он мудак.

– Отстань от меня. – Я отталкиваю его, и на этот раз он отшатывается назад и отпускает меня.

Я отступаю, чуть не споткнувшись о брошенный бокал из-под шампанского. Должно быть, я выронила его, пока пыталась вырваться.

Даже не помню, как это случилось.

Парень кричит мне вслед, но я не обращаю внимания и что есть мочи мчусь прочь на дрожащих ногах. Я выбегаю обратно на террасу и ищу маму. Отчима, который мне как отец. Но их обоих нигде не видно.

Я слышу того парня. Слышу, как он зовет меня по имени, хотя никогда ему не представлялась. В панике озираюсь по сторонам, боясь, что он схватит меня, и напрягаюсь, когда чувствую, как чья-то рука сжимает мое плечо, но…

Оборачиваюсь и вижу, что это мама.

– Саммер! Ты чего? Ты будто окаменела.

Меня переполняет облегчение. Она здесь, а не трахается с другим мужчиной в одной из запертых комнат. Она со мной. На вечеринке.

– Мама. – Я бросаюсь к ней и обнимаю за талию, а она смеется от удивления.

Мы без конца ссоримся с тех пор, как я закончила восьмой класс. Все мои друзья собираются поступить в частную среднюю школу[1]1
  Частная средняя школа – как правило, элитная школа с избирательными критериями приема, специальными учебными программами и форматом обучения. – Прим. пер.


[Закрыть] «Ланкастер», и я тоже хочу туда попасть. Отчаянно хочу.

Джонас против. Он желает, чтобы я пошла в среднюю школу Святого Антония, как и он в свое время. В городе. Это хорошая школа, но там мне будет одиноко. Мои друзья будут веселиться в школе-интернате, а я застряну здесь.

Одна. С Йейтсом, который пойдет в одиннадцатый класс. Родители постоянно путешествуют вместе, оставляя нас одних, и от Йейтса не будет никакого спасения. Он станет изводить меня, пока я не сдамся.

– Милая, что случилось? Ты вся дрожишь. – Мама успокаивающе гладит меня по спине, а я боюсь, что она делает это в последний раз. Пускай поверит мне, такой милой и невинной. Кажется, будто этим вечером я лишилась частички себя, и этот мальчик завладел ею своими губами, языком и руками.

Я пытаюсь засмеяться и отстраниться, отчаянно желая обратить все в шутку.

– Все нормально. Правда. Просто подумала, что потеряла тебя.

– И щеки у тебя раскраснелись. – Мама хмурится и обхватывает мое лицо ладонями. – Ты ведь не пила?

Я изо всех сил стараюсь придать себе невинный вид.

– Нет, мам. Господи. Конечно же нет.

– Хорошо. – Это было слишком просто. Не может быть, чтобы она поверила мне на слово. – Не притрагивайся к шампанскому. А то знаю я, как ты любишь попивать тайком.

Мои щеки горят еще сильнее.

Теперь она озирается по сторонам, и я изучаю ее взглядом. Внимательно изучаю.

У нее тоже раскраснелись щеки. Волосы на затылке растрепались, словно ей не помешает пригладить их расческой. Одной серьги не хватает. И платье перекосилось и помялось. Как будто его надо поправить.

О нет.

Она выглядит в точности, как чувствую себя я. И хотя я не занималась сексом с тем мальчишкой, но позволила ему поцеловать меня и ненадолго забылась.

Мама выглядит так, точно забылась на полчаса. Может, и дольше.

– Где ты была? – спрашиваю я обвиняющим тоном.

– Я все время находилась здесь. – Она снова встречается со мной взглядом, а уголки губ, накрашенных новым слоем блеска, недовольно опускаются. – А ты где?

– Здесь. Все время. – Я оглядываюсь через плечо и вижу парня, который стоит и следит за нами.

Позади него возвышается мужчина, похожий на его взрослую копию. Он невероятно красив, и всем своим видом так и заявляет, что ему принадлежит все вокруг. Мальчик наблюдает за мной.

Мужчина наблюдает за моей матерью.

Мальчик приподнимает брови и кивает в мою сторону. Я отворачиваюсь, не желая видеть самодовольное выражение на его нелепо красивом лице. Он знает, что я все поняла. Он понял все еще раньше.

И, черт бы его побрал, он оказался прав.

Глава 1
Саммер

Выпускной класс

Я иду по священным коридорам частной средней школы «Ланкастер», опустив голову и медленно переставляя ноги. Снова, и снова, и снова. Мои новенькие блестящие пенни-лоферы[2]2
  В 1950-х годах американские студенты вставляли в ромбовидную прорезь своих лоферов монету «на счастье», из-за чего этот тип обуви стал известен как пенни-лоферы. – Прим. пер.


[Закрыть] жмут ноги, а шерстяная юбка в зеленую и темно-синюю клетку колет бедра. Помню, как сильно хотела попасть сюда тем летом перед поступлением в девятый класс и как злилась на родителей за то, что они не стали платить огромную сумму, которую стоило зачисление в «Ланкастер».

А теперь я здесь, но только на год. Мой последний год в школе. Сейчас конец августа, и, хотя в воздухе благодаря океанскому бризу витает прохлада, в этом старом здании с красивыми деревянными панелями и устаревшей системой охлаждения ужасно душно. Здесь хоть есть система центрального отопления и вентиляции?

Наверное, нет.

– Идем, – цедит мама сквозь зубы, прищелкнув пальцами возле талии, чтобы я шла рядом с ней.

Я ускоряю шаг, чтобы не отставать, а подняв голову, вижу, что другие ученики проходят мимо нас с любопытным выражением лиц, окидывая взглядом знакомую им форму школы «Ланкастер», что на мне надета.

Новенькая. Ученица, переведенная из другой школы. Конечно, им любопытно. Уверена, они еще загуглят мое имя и узнают о нашем семейном скандале.

Меня он почти не коснулся. Мама об этом позаботилась. Она бы не допустила, чтобы мое будущее оказалось загублено. У нее есть связи, и она подключила их, чтобы защитить меня.

Поэтому я оказалась здесь, в частной средней школе «Ланкастер», самой элитной школе-интернате на восточном побережье, основанной одной из богатейших, старейших семей в стране. История семьи Ланкастер уходит корнями во времена Вандербильтов, Асторов и Рокфеллеров[3]3
  Крупнейшие представители американской буржуазной аристократии XIX – начала XX веков. – Прим. пер.


[Закрыть]. Они так давно сколотили свое состояние, что большинство уже не знает, откуда оно изначально взялось.

Как и я. Вроде слышала, что они занимались судоходством? Нефтью? Скупили всю доступную землю на восточном побережье, а потом перепродавали ее на протяжении многих лет? Не знаю. И, честно говоря, мне все равно. Знаю лишь, что они неприлично богаты.

И очень долгое время у моей чопорной и порядочной матери был роман с Огастасом Ланкастером-пятым. – Вот и пришли, – напевает мама, и я слышу легкую дрожь в ее голосе. Она волнуется за меня, и я расправляю плечи, желая доказать ей, что мне не страшно. – Приемная комиссия.

Мама открывает дверь, и я, войдя первой, улыбаюсь пожилой женщине, сидящей за высокой деревянной стойкой. Старушка неспешно встает, демонстрируя темно-синий костюм из юбки и пиджака, который едва сходится на ее пышном бюсте.

– Доброе утро! – Женщина улыбается маме, а потом останавливает взгляд на мне. – Должно быть, ты Саммер Сэвадж, – говорит она с излишне дружелюбной улыбкой.

– Я ее мать, Джанин Уэзерстоун. – Мама, как всегда, протягивает руку в такой манере, что создается впечатление, будто она королева, приветствующая верных подданных. Я вижу, что женщине этот жест совсем не нравится, но она все же берет ее ладонь и пожимает за кончики пальцев.

– Приятно с вами познакомиться. Мы очень рады, что Саммер проведет последний год обучения в нашей школе. – Лицо женщины приобретает мрачное выражение. – То, что случилось, такая трагедия. Сочувствую вашей утрате.

Мать испепеляет ее взглядом. Меньше всего ей хочется обсуждать это, тем более с посторонними.

– Спасибо, – коротко отвечает она. – Мистер Мэтьюз свободен?

Женщина приосанивается.

– Конечно! Я думала, вы захотите взять расписание Саммер, чтобы она могла приступить к занятиям. Боюсь, первый урок уже начался. – Она бросает на меня осуждающий взгляд. Можно подумать, это я виновата, что опоздала.

Не моя вина, что мама целую вечность собиралась перед выходом из гостиничного номера, беспрестанно жалуясь на недосып. Я же, наоборот, подскочила в шесть утра, не в силах заснуть от волнения.

– Да, дайте нам, пожалуйста, ее расписание, – требует мама. – И нам нужно поговорить с мистером Мэтьюзом, прежде чем моя дочь пойдет на занятия. Уверена, он подпишет ей освобождение от урока.

– Разумеется. – Женщина, которая, по всей видимости, является секретарем директора школы, передает мне листок бледно-розового цвета. Мама вырывает его у нее из рук и бегло просматривает перечень уроков, пока я стою рядом и с беспокойством жду возможности на него взглянуть.

– Ее не включили в класс с углубленным изучением английского, – бросает мама с нескрываемым раздражением, сунув мне расписание.

Просматриваю список, и меня переполняет разочарование. Английский. Мировые религии. Математика. Французский повышенного уровня. После обеденного перерыва у меня окно, а последним уроком идет государственное устройство Америки.

– Меня устраивает расписание, – говорю матери, но она поджимает губы и качает головой.

– Ты замечательно пишешь, Саммер. Все время что-то строчишь в своих дневниках, – шепчет она, но я вижу, как оживляется секретарша.

Щеки заливает румянец, и я пожимаю плечами.

– Да ерунда. Пожалуйста, не нужно менять расписание. Все нормально.

– Давайте пройдем в кабинет директора Мэтьюза. Вы можете подождать его там, – женщина указывает на приоткрытую дверь у нее за спиной. – Директор в кампусе, но я сообщу ему, что вы ждете. Он сейчас подойдет.

Я иду за мамой в тесный кабинет, мы с ней усаживаемся в кресла напротив огромного вычурного стола, и секретарша с тихим щелчком закрывает за нами дверь. Убедившись, что мы остались одни, мама поворачивается ко мне, не скрывая недовольства.

– Что значит, ты не хочешь изучать углубленный курс английского? – возмущается она.

– Я не хочу доставлять неудобства. – После несчастного случая я превратилась в тень себя прежней и не желаю привлекать к своей персоне излишнее внимание. – Тебе не кажется, что достаточно и того, что ты смогла подключить связи и добиться, чтобы меня сюда приняли?

– Это меньшее, что я могла сделать, учитывая, как давно знаю Огги, – тихо говорит мама, имея в виду бывшего любовника.

Того самого, который в конечном счете развелся с женой из-за многолетнего романа с моей матерью. Тогда разразился грандиозный скандал, который разлетелся по всему Интернету и желтой прессе. Сердце моего отчима было разбито. А потом он впал в ярость.

Тогда наступило не самое приятное время.

Внезапно дверь со скрипом открывается и в кабинет входит красивый мужчина средних лет. Видимо, директор Мэтьюз. Он улыбается нам, и в уголках темных глаз собираются морщинки, а улыбка так широка, что обнажает ослепительно белые зубы. Директор закрывает за собой дверь и встает за столом, который служит своеобразным барьером между нами, а затем протягивает маме руку.

– Миссис Уэзерстоун, очень рад с вами познакомиться, – спокойно произносит он с располагающим выражением лица.

Мама поднимается и быстро пожимает его руку.

– Благодарю, что встретились с нами, мистер Мэтьюз.

Оба усаживаются в кресла и улыбаются друг другу, а я смотрю на них, хлопая глазами. Они будто совсем забыли обо мне.

– Это Саммер, – мама наклоняет голову в мою сторону.

– Саммер, мы очень рады приветствовать тебя в нашей престижной школе, – говорит мистер Мэтьюз тепло и искренне. – Я лично ознакомился с твоим табелем успеваемости и очень впечатлен освоенными тобой предметами. И твоими оценками.

– Спасибо. – Я прилежная ученица. В прошлом порой была неуправляемой и слегка помешанной на мальчиках, но всегда получала хорошие оценки.

– Хотя поначалу у тебя были трудности, – продолжает он, встречаясь со мной взглядом. – Полагаю, ты с тех пор взялась за ум?

Я расправляю плечи и киваю.

– Да, сэр.

– Она не попала в класс с углубленным изучением английского, – замечает мама, и я бросаю на нее сердитый взгляд, но она не удостаивает меня вниманием. – Саммер замечательно пишет. В прежней школе она входила в редакцию местной газеты. Получала награды за свои работы. Она очень талантлива.

– Ох, боюсь, что у нас в «Ланкастере» зачисление в класс для отличников – привилегия, а не право. Ученики мистера Фигероа целых три года усердно трудились. Он лично отобрал каждого после одиннадцатого класса, и у него обучается всего двадцать человек. – Мистер Мэтьюз складывает руки на столе, сцепив пальцы в замок. – Боюсь, я не могу вписать Саммер в класс без его согласия.

– Может, вам удастся поговорить с ним. – Мамин голос звучит мелодично. Приятно.

Улыбка не сходит с лица директора.

– Боюсь, что нет.

– Возможно, вы могли бы оказать мне услугу. – Ее голос становится суровым.

– Это класс Фигероа, а не мой.

От маминой улыбки не остается и следа.

– Наверное, тогда я свяжусь с мистером Ланкастером и выясню, чем он может помочь.

Мне хочется умереть. Как же стыдно. Меня не волнует продвинутый класс английского языка и литературы. Я не хочу выделяться. И уж точно не желаю устраивать сцен. Войти в класс к двадцати ученикам, которые последние три года сами добивались таких высот, будет настоящим кошмаром. Они сразу меня возненавидят.

У Мэтьюза подрагивают губы, взгляд становится потухшим.

– Я все устрою.

– Будьте добры. – Мама вновь улыбается, делает глубокий вдох и смотрит на меня. – Это сильно скажется на ее расписании?

– Нет. Не должно. – Директор хмурится и отворачивается к стоящему на столе компьютеру. Начинает что-то печатать на клавиатуре, а монитор повернут ровно под таким углом, что мне видна вся отображенная на нем информация.

Мой табель успеваемости. Заметки от прежних учителей и социального педагога за все прошлые годы. Больше всего в нем заметок от администрации.

Саммер демонстрирует деструктивное поведение в классе. Выходит из себя безо всякой причины.

Курила электронную сигарету в туалете. Отстранена от занятий на два дня. Занималась сексом в спортивном зале. Отстранена от занятий на пять дней.

Задержана и подвергнута обыску. В рюкзаке обнаружен рецепт ее матери на противотревожное средство. Отстранена от занятий на два дня.

Все это было в конце десятого класса.

После происшествия с рецептом мой отчим – упокой Господь его душу – поставил точку. Грозился, что отдаст меня в военную школу на все оставшиеся годы учебы. Я плакала и на коленях умоляла его, чтобы не заставлял меня туда ехать. Меня приняли. Это было неминуемо.

А потом мамин роман с Ланкастером получил огласку, и отчим совсем позабыл обо мне. Вместо меня он сосредоточился на моей матери. Мы съехали из его дома. Переселились в небольшую квартиру. Пресса была так зациклена на моей семье, что я замкнулась в себе. Перестала нарушать спокойствие в школе и сосредоточилась на учебе. Я лишилась всех друзей. А мама обхаживала Джонаса. Снова. И снова.

Пока весной мы вновь не переехали в его дом. Вскоре Йейтс вернулся из колледжа и был очень рад меня видеть. Зажег свечи в своей комнате и тем же вечером заставил меня с ним встретиться. Зажал мне рот рукой, сунул вторую мне в штаны, а потом…

– Ох, нам придется поменять местами пару уроков, – голос мистера Мэтьюза прерывает мои размышления, – но, думаю, проблем с этим не возникнет.

Он нажимает еще несколько клавиш, повернув монитор к себе, будто только что осознал, что мы можем прочесть все, что обо мне написано. Мама продолжает притворяться, но я вижу, как она поджимает губы, как мрачнеет ее взгляд.

Все эти старые воспоминания отнюдь не из приятных. Я не была счастлива, ни капли. Меня никто не слушал. Я обрела покой, только когда оказалась подальше от Йейтса и мы с мамой остались вдвоем. Меня вконец измотала необходимость жить с ним, постоянно противостоять ему и его настойчивости. Столько раз, что и не счесть.

И это было… ужасно.

Мысль о том, что предстоит провести с ним лето – последнее лето перед выпускным классом – стала для меня последней каплей. Я совершила нечто… страшное.