Текст книги "Все, что я хотела сказать"

Но это позволило мне избавиться от него.

Навсегда.

– Я только что отправил твое новое расписание на принтер. Вивиан его подготовит. Удачного дня, Саммер, – напутствует директор Мэтьюз, остановив на мне проницательный взгляд.

Она тебе понадобится.

Я слышу эти невысказанные слова, витающие в кабинете. Мама ничего не замечает и, оставшись довольной тем, что добилась своего, встает, и я поднимаюсь вслед за ней, борясь с волнением, от которого сводит желудок.

– Спасибо, что отнеслись с пониманием к нашим потребностям, – произносит мама. – Мы очень вам благодарны.

– Разумеется. Для друга мистера Ланкастера все что угодно, – говорит он.

Я улавливаю акцент, который сделал в своих словах директор. Мама тоже его улавливает. Она выходит из кабинета с высоко поднятой головой, на ходу выхватив только что распечатанное расписание из рук Вивиан и даже ее не поблагодарив. Вивиан что-то бормочет себе под нос, и я делаю вид, будто не слышу ее, хотя на самом деле это не так.

– Шлюха, – вот что она прошептала.

Это слово преследует мою мать всюду, куда бы она ни пошла, но ей мастерски удается игнорировать людей. Даже не знаю, как у нее это получается. Я вспоминаю мальчишку, которого встретила в прошлом. Сына мужчины, с кем у мамы был роман. Вспоминаю, что он тоже называл ее шлюхой. Эти воспоминания не выходят у меня из головы. Особенно когда я лежу в постели по ночам. Я помню, какие он вызывал у меня чувства. Помню его жестокие слова, его грубый поцелуй.

И с тех самых пор я неустанно ищу это чувство.

Глава 2
Саммер

Я рано прихожу в класс углубленного изучения английского[4]4
  В американской системе образования, начиная со средней школы, ученики могут сами выбирать предметы, количество учебных часов по каждому и уровень сложности. Каждый ученик посещает уроки по выбранным предметам и, как следствие, учится среди постоянно сменяющихся одноклассников. – Прим. пер.


[Закрыть], поскольку уже пропустила бо́льшую часть первого урока, и иду к столу, за которым сидит внушительный темноволосый мужчина, болтающий с парой учениц. Обе девушки красивые, в безупречной школьной форме, с длинными светлыми золотистыми волосами с прямым пробором. Они беззаботно смеются над словами учителя, запрокинув головы, и я завидую тому, как комфортно они себя ощущают. Девушки очень уверены в себе, и я понимаю почему. Они проучились здесь уже три года, потратили на это свое время, и теперь они на самой вершине. Старшеклассницы, готовые править школой.

И вот она я, врываюсь в их класс усилиями властной матери, точно мое место именно здесь. Это не так.

И я это знаю.

Когда они наконец удостаивают меня вниманием, на их лицах видно столько пренебрежения, что я отшатываюсь от них и дрожащей рукой протягиваю мистеру Фигероа свое расписание.

– Здравствуйте, я тоже в этом классе, – говорю я.

Он пробегает взглядом по расписанию, и его темные брови сходятся на переносице.

– Боюсь, здесь какая-то ошибка.

Я молчу. Просто оглядываю класс и делаю вид, словно не знаю о том, что только что произошло в кабинете директора.

Фигероа берет трубку со стоящего на столе телефона и набирает добавочный номер из трех цифр.

– Здравствуйте. Да, у меня тут… – он смотрит на мое расписание, – …Саммер Сэвадж, и она утверждает, что тоже в продвинутом классе.

Учитель замолкает, пока директор Мэтьюз отвечает, а мне хочется исчезнуть. Девочки явно подслушивают, устремив на меня взгляды, а потом одна из них наклоняется к другой и что-то шепчет ей на ухо, прикрыв рот ладошкой, чтобы до меня не долетело ни слова.

Они даже не утруждаются сделать вид, будто говорят не обо мне. Наверное, не стоит и удивляться.

– Понятно. – Голос Фигероа звучит тихо. Немного холодно. – Что ж, ладно. Спасибо. – Он вешает трубку и смотрит на меня с бесстрастным выражением лица, а затем возвращает мне расписание. – Можете присаживаться, мисс Сэвадж. Урок начнется через несколько минут.

Я послушно сажусь за первую парту самого дальнего ряда. Достаю новую тетрадь и ручку, снимаю колпачок зубами и, открыв тетрадь, разглаживаю ладонью чистую страницу. Меня переполняет желание сделать запись в дневнике, но он лежит на самом дне рюкзака, и мне не хочется доставать его, чтобы потом сразу прятать обратно.

Дневник хранит все мои мысли. Чувства. Заметки и каракули. Клочки бумаги, которые я пожелала сохранить. Чек, оставшийся с тех времен, когда мы с друзьями ходили в новую кофейню незадолго до моего переезда. Корешок от билета на концерт, куда я ходила, чтобы увидеть Гарри Стайлза. Записку с угрозами от Йейтса. Помятую, испачканную пятнами от шампанского салфетку, которую я забрала с вечеринки в тот вечер, когда целовалась с тем ужасным мальчишкой. Салфетка была темно-синего цвета с огромной буквой «Л» посередине.

«Л» означало Ланкастер.

Мне нравится время от времени листать дневник и пробегать пальцами по клочкам бумаги, перечитывать свои записи. Некоторые из них трудно читать, как, например, записи о ночи пожара. Об общении с моим сводным братом. О ссоре с отчимом. О конфликте с друзьями.

Другие вызывают у меня улыбку. А третьи пробуждают тоску по прежним временам, когда я была еще юной и наивной и верила, что в мире есть хорошие люди.

Теперь я не уверена, существуют ли они вообще.

Ученики неспешно заходят в класс, и все до единого с любопытством разглядывают меня. Они ожидают, что все присутствующие в классе будут им знакомы, поэтому я понимаю, почему сбиваю их с толку.

– Итак, все в сборе? Похоже на то. – Фигероа встает, подходит к белой классной доске и синим маркером пишет на ней «Ромео и Джульетта». – Добро пожаловать в класс углубленного изучения английского языка. – Он улыбается. Ученики отвечают смешками. Учитель указывает на доску маркером. – Таково было ваше задание по чтению на лето. Надеюсь, вы все готовы к заданиям, которые я сейчас вам дам.

Фигероа поглядывает на меня с сомнением, и я, улыбнувшись ему, пишу название «Ромео и Джульетта» первой строкой в новой тетради. Проще простого. Я читала эту книгу в десятом классе. Придется освежить память, но у меня нет причин для беспокойства.

– Уверен, вы все заметили, что у нас появилась новая ученица. Пожалуйста, поприветствуйте Саммер, – он не сводит с меня глаз, и я первой отвожу взгляд, чувствуя себя не в своей тарелке от его пристального внимания.

Несколько человек тихо бормочут приветствия, но их меньшинство. Уверена, им совершенно не нравится, что я здесь вместе с ними, что, по их мнению, мне тут не место.

Внезапно дверь открывается и в кабинет входит парень. Отвернувшись от класса, он что-то кричит кому-то в коридоре. Дверь захлопывается за ним, и все внутри меня оживает. Я сажусь прямо. Кожу покалывает. Сердце колотится. Дыхание перехватывает, а на лбу вдоль линии роста волос выступает испарина.

Я знаю, кто он. Я твердила самой себе, что его здесь не будет, но ошибалась.

Он здесь.

Уит Ланкастер. Парень, который меня поцеловал. Который хотел меня трахнуть и называл шлюхой, когда мы едва стали подростками. Он выше, чем я помню. Намного выше метра восьмидесяти, да и плечи его кажутся очень широкими в темно-синем пиджаке школьной формы. Его высокомерие почти осязаемо. Он проходит в класс, словно ему здесь все принадлежит, и, по сути, так и есть.

В конце концов, это его фамилия красуется на вывеске.

Я не свожу с него глаз, завороженная его великолепным лицом. Оно еще красивее, чем я помню. Душераздирающе красив. Пронзительные голубые глаза, острые скулы, нос с небольшой горбинкой и точеный подбородок. У него пухлые темно-розовые губы, и он обнажает зубы в обращенной учителю, безнадежно фальшивой улыбке.

– Уит. Безмерно счастлив, что ты смог прийти, – сухо замечает Фигероа.

Девушки хихикают. Уит хмурится.

– Извините. – В его голосе не слышится ни капли сожаления. А голос у него стал более низким с тех пор, как я слышала его в последний раз. – Пришлось задержаться.

Уит даже не смотрит на меня, а я сижу, сжавшись, ссутулив плечи и опустив голову. Не хочу, чтобы он увидел меня. Узнал меня.

Разразится настоящая катастрофа. Он ненавидит меня.

Всем своим естеством.

И почему я думала, будто он на класс старше? Как я могла так промахнуться? Сама не знаю, как пришла к такому выводу, но едва эта мысль зародилась в сознании, от нее было уже не избавиться.

Я допустила ошибку, причем серьезную.

После нашей с ним встречи тем вечером, когда я спросила маму, что это был за мужчина, и она назвала мне имя, я загуглила его. Одним из самых популярных изображений по этому запросу оказалась фотография семьи Ланкастер – всех пятерых ее членов. Отец – высокий, красивый и величавый. Мать – стройная, надменная и безучастная. Две симпатичные девочки с похожими улыбками одеты в одинаковые платья. Уиттакер Огастас Ланкастер стоит рядом с отцом, превосходя его ростом. На его лице – маска едва сдерживаемой злости, такой сильной, что она почти ощутима. Чем дольше я рассматривала фотографию, тем больше росло мое любопытство.

Что они за семья? Они выглядели как с картинки, но теперь я знаю, что фотографии лгут. В четырнадцать я не поверила Уиту, когда он сказал, что у моей матери роман с его отцом. Подобная мысль даже не укладывалась у меня в голове. Я любила своего отчима как родного отца и верила, что мама тоже его любила.

Позже я узнала, что ошибалась.

Скандал быстро раскрылся. Я училась в десятом классе, когда о разводе Ланкастеров стало известно всему миру благодаря постыдному снимку, на котором Огастас Ланкастер был запечатлен в компрометирующей ситуации.

С моей матерью.

Моей элегантной, всегда спокойной и собранной матерью. Ее застукали на выходе из захудалого отеля в центре города в огромных солнцезащитных очках, которые скрывали ее красивое лицо, в неплотно запахнутом плаще Celine и под руку с Огастасом. Ветер трепал полы ее плаща, открывая длинные голые ноги.

Прямо до самого бедра. И никакого белья.

СМИ обезумели. Намекали, что под плащом она абсолютно голая, и я была уверена, что это правда.

Как и все остальные.

В то время в мире не происходило больше ничего интересного, поэтому случившееся вылилось в скандал национального масштаба. В трагедию, от которой семейство Ланкастеров так до конца и не оправилось. Да и наше, безусловно, тоже.

Уит, будучи старшим ребенком и единственным мальчиком в семье, приходится наследником всего семейного состояния. Вернее, одним из наследников состояния одной из многих семей рода Ланкастеров. Но его отец – старший сын старшего сына старшего сына…

И так можно продолжать из поколения в поколение. Они владеют потомственным богатством, настолько давним, насколько это вообще возможно в нашей стране. Частная средняя школа «Ланкастер» существует уже больше ста двадцати лет, и каждый представитель этого рода учился именно в ней, прежде чем поступить в колледж и перейти к масштабным, великим свершениям.

Интрижка моей матери с Огастасом навсегда изменила их жизнь. Сильвия, мать Уита, из рода Уиттакеров с Род-Айленда – еще одной очень богатой, хоть и не такой известной, как Ланкастеры, семьи, – получила солидную сумму при разводе. Ланкастерам запрещено обсуждать условия развода, как и саму его причину, по подписке о неразглашении информации. Но всем известно, почему их брак распался.

Из-за моей матери.

У нас хватает денег, но по сравнению с Ланкастерами мы, можно сказать, нищие, а деньги обеспечивают человеку или его семье неприкосновенность в определенных кругах. А значит, мама оказалась брошена на съедение волкам – папарацци, светским хроникам, – и они разорвали ее в клочья. Растащили на части и разбросали по всему Нью-Йорку. Люди перешептывались. Дешевые газетенки и блоги о знаменитостях радостно злословили о ней, снова и снова публикуя фотографию ее обнаженного бедра. После того как случился пожар, в шоу «20/20»[5]5
  Американский телевизионный журнал новостей, который транслируется на канале ABC с 6 июня 1978 года. – Прим. пер.


[Закрыть] на ABC показали двухчасовой спецвыпуск, посвященный маминому роману с Ланкастером и его разрушительным последствиям.

Я всегда стараюсь выбросить воспоминания о пожаре из головы. Для нашей семьи скандал закончился катастрофой, в то время как Ланкастеры остались относительно невредимы. Деньги защищают. Ограждают. В жизни всегда выигрывает тот, у кого больше всего денег.

Несправедливо, но кто сказал, что жизнь справедлива? Это я тоже усвоила на собственном горьком опыте.

Взгляните на Ланкастеров. Несмотря на роман и спровоцированный им скандал, они все так же блистательны. В прессе до сих пор время от времени всплывают фотографии всего семейства. Современной семьи, которая умеет находить общий язык, даже будучи в разводе. В статьях писали, что они делают это ради детей.

А мы с матерью запятнаны и покрыты шрамами. Сломлены и изгнаны из общества, которое прежде принимало нас, в особенности маму с Джонасом, с распростертыми объятиями.

Внезапно меня посещает мысль: а сестры Ланкастер тоже здесь?

Должны быть.

Сильви и Каролина потрясающе красивы. Одна из них занимается танцами, но я не помню которая. Однако задача продолжить династию Ланкастеров полностью лежит на плечах Уита.

Я сижу, не поднимая головы, и поглядываю, как Уит проходит между рядами парт и садится в самом дальнем от меня ряду в противоположном конце кабинета. У него каменное выражение лица, губы надуты, а сердитый взгляд прикован к стоящему перед нами учителю.

Я была готова поклясться, что Уит старше меня. В нашу первую и единственную встречу он явно вел себя так, будто старше. Был таким пресыщенным, словно повидал и сделал уже все, и его ничто не впечатляло.

Сейчас у него такой же вид. Он несильно изменился за прошедшие три года. Кажется, жизнь ему наскучила.

А я просто рада, что он меня не заметил.

Я сижу, замерев на стуле, а Фигероа продолжает читать лекцию, бубня об отношениях двух влюбленных подростков, которые пожертвовали всем, в том числе собственными жизнями, ради того, что считали любовью.

– Однако было ли это любовью? – в какой-то момент спрашивает Фигероа. – Они были младше, чем вы сейчас. Историки считают, что Джульетте едва исполнилось четырнадцать. Мы можем предположить, что Ромео был старше, лет шестнадцати, максимум семнадцати. К восемнадцати годам он должен был уже жениться и стать отцом.

– Да на хрен это, – бормочет один из парней, и все смеются.

– И правда, – отвечает Фигероа, сердито глядя на парня, но тот лишь улыбается в ответ. – Но в те времена все обстояло именно так. Так было на протяжении сотен лет, и только в последнее время общество признало право людей впервые вступать в брак в зрелом возрасте. Вместе с тем все больше и больше людей позже обзаводятся детьми. За это вам стоит благодарить своих родителей.

– Я своих ни черта благодарить не стану.

Это сказал Уит.

– Мистер Ланкастер, я всегда ценю ваши красочные комментарии, которые вы отпускаете на протяжении всех моих лекций. Как всегда, остроумные и занимательные. – В голосе мистера Фигероа слышится красноречивая язвительность. Кое-кто не рад присутствию Ланкастера в своем классе.

Но, полагаю, он ничего не может с этим поделать.

Разговор вновь возвращается к Ромео и Джульетте, и я почти весь урок веду конспект, потупив взгляд в тетрадь. Не хочу привлекать ничье внимание. Ни учителя (который злится из-за того, что его вынудили взять меня в класс, хотя он не знает, что я собой представляю и какие у меня оценки), ни учеников, которые упорно трудились, чтобы заслужить себе место в этом классе, а я просто пришла и заняла его, точно в этом нет ничего особенного.

Интересно, а с Уитом такая же ситуация? Он получает все что захочет благодаря своей фамилии? Или он в самом деле умен? Хорошо ли он учится в школе? Или ведет себя как придурок и вообще не старается? Он не обязан соблюдать строгие школьные правила, как все остальные.

Раздается звонок с урока, и я спешно собираю вещи, закидываю рюкзак на плечо и, не оглядываясь, выхожу из класса. Просматриваю расписание, которое крепко сжимаю в руке, и вижу, что следующей будет математика.

Мой самый нелюбимый предмет.

В широком коридоре полно учеников, все идут по своим кабинетам и в школьной форме выглядят одинаково. Я училась в частной школе на Манхэттене, но от нас не требовали носить форму. Мне непривычно ходить в колючей шерстяной юбке и блузке из грубой ткани. А пиджак?

Просто отвратителен. Я вся вспотела.

Проходя мимо других девушек, я бросаю взгляд на их юбки. У некоторых они очень короткие, и мне кажется, они просто подвернули их на талии. Я невольно замечаю, что у всех девушек красивые волосы. На губах яркая помада, на веках эффектный макияж. На ногтях лак ярких цветов. Таков их способ выделиться из толпы.

Мои длинные каштановые волосы собраны в простой хвост. На лице ни грамма косметики, ногти не накрашены лаком. Единственное, что я потрудилась сделать с утра, так это нанесла немного туши на ресницы, и теперь на фоне этих девушек чувствую себя совершенно невзрачной.

Возможно, это и к лучшему. Я не хочу выделяться. Не желаю, чтобы на меня обращали внимание. Если бы я знала, что Уит тоже здесь учится, то вообще ни за что не захотела бы сюда приезжать. Я так много искала информацию о Ланкастерах в Интернете, но все равно допустила глупую ошибку, не выяснив, что Уит все еще учится в частной школе «Ланкастер». Нужно было догадаться.

Хотя в Интернете предостаточно сведений о романе моей матери с Огастасом, как и книг и различных статей о прежних поколениях Ланкастеров, о нынешнем поколении информации не так уж много. Возможно, причиной тому послужило уважение к их личной жизни в силу возраста. Да и сам Уит не выделяется. У него есть двоюродный брат, Брукс Ланкастер, и он блогер с огромной аудиторией в Instagram[6]6
  Здесь и далее: деятельность социальной сети запрещена на территории РФ по основаниям осуществления экстремистской деятельности (согласно ст. 4 закона РФ «О средствах массовой информации»). – Прим. ред.


[Закрыть]. А еще у него популярный канал на YouTube и, с еще бо́льшим количеством подписчиков, в TikTok. Вся слава досталась ему.

Возможно, Уит предпочитает избегать внимания.

Я вхожу в класс математики и сажусь в самый конец, решив, что это место станет моим любимым до конца дня. Сама не знаю, почему на уроке английского села впереди. Хотела бросить вызов? Фигероа меня разочаровал. Учитывая, что мы двенадцатиклассники[7]7
  В американской системе школьного образования 12 классов. – Прим. пер.


[Закрыть] на уроке английского для отличников, «Ромео и Джульетта» – слишком банальное задание по чтению.

Но я не жалуюсь. Я даже благодарна, потому что уже прочла эту книгу. По крайней мере, мне не придется наверстывать материал.

В класс входит пожилая женщина и с громким стуком закрывает дверь, а затем запирает замок. Бодрым шагом проходит вперед и поворачивается к нам со сдержанной улыбкой.

– Добро пожаловать на урок математики. Если вы меня не знаете, то меня зовут мисс Фальк. Фальк, не фальшь, и никакой фальши и жульничества на уроках. – Она улыбается.

Никто не смеется. Наверное, воспринимают ее слова всерьез.

Она раздает учебный план и рассказывает, что нас ожидает. Выдает нам учебники и листок с домашним заданием, пояснив, что хочет оценить наши способности, и я, нахмурившись, просматриваю список вопросов.

– Какие-то проблемы? – спрашивает мисс Фальк, остановившись возле моей парты.

Я поднимаю взгляд и вижу, что она с любопытством меня рассматривает.

– Нет, мэм. – Я мотаю головой.

– Хорошо. Добро пожаловать в школу «Ланкастер», мисс Сэвадж.

Она идет дальше.

Несколько человек поворачиваются на местах и открыто глазеют на меня, и, ответив им слабой улыбкой, я опускаю голову. Ненавижу внимание. Не хочу, чтобы они поняли, кто я такая. Мне всегда было тошно оттого, что у меня осталась фамилия отца. Человека, которого я едва знаю. Человека, которому на меня наплевать, и так было всегда. Я хотела стать Уэзерстоун, как моя мать и мой отчим Джонас. И даже мой сводный брат Йейтс.

Имя Йейтс Уэзерстоун тяжело произносить. И буквально, и фигурально.

От этой мысли сводит живот.

Я иду на урок французского, который проходит в небольшой, полной энтузиазма группе. Учительница – молодая женщина, которая просит нас называть ее Амели и очень оживленно говорит на французском. Она в самом деле родом из Франции. А в классе собрались в основном девочки, что помогает мне расслабиться. Я представляюсь всем на французском, и они кивают в ответ с приветливыми улыбками.

Первые дружелюбные лица, которые я видела за весь день.

Когда наступает время обеда, я иду в столовую и поражаюсь выбору блюд. Собираю себе салат в салат-баре, а потом прохожу среди множества занятых столиков и чувствую себя отвратительно из-за того, что никого не знаю. Пара девушек с урока французского замечают меня и машут рукой. Я сажусь с ними и молча ем салат, пока они болтают рядом.

– О боже, там Уит, – говорит одна из них, прижав руку к груди. – Он такой красавчик! Клянусь богом, он еще больше похорошел за лето. Такой загорелый!

Мне ни в коем случае нельзя оборачиваться и смотреть на него. Если он увидит мое лицо, то непременно узнает. Конечно узнает. СМИ не показывали мое лицо в новостях, но он прекрасно помнит, кто я такая. Как и я помню, кто он.

– Он садист, – отрезает вторая девушка. Ее зовут Джейн, и она отнюдь не простушка. Она похожа на модель с безупречными чертами лица и стройным телом. – Я слышала, что ему нравится причинять девушкам боль, когда он их… эм… трахает.

– О чем ты, черт побери, говоришь? – спрашивает вторая, а я смотрю на нее, тщетно пытаясь вспомнить ее имя.

Сегодня меня ждало слишком много нового, в том числе имен, чтобы запомнить все.

Джейн наклоняется ближе, понизив голос.

– Фара в том году закрутила с ним роман. Ничего серьезного, но у них была интрижка. Они переспали. По ее словам, он был очень жестким. Каждый раз, когда он целовал ее, то хватал рукой за горло. Словно пытался обездвижить. Она рассказывала, что иногда он сжимал пальцы, будто правда пытался ее задушить.

Вторая девушка громко ахает. Я молчу, хотя ее слова будоражат мое воображение. Меня это не пугает и не шокирует.

Могу представить, что ему такое нравится. Он и в четырнадцать был груб. Куда же могла завести его фантазия сейчас?

– Отвратительно, – сердито произносит девушка, имени которой я не могу вспомнить.

Джейн ухмыляется и перекидывает светлые вьющиеся волосы через плечо.

– А мне кажется, это даже возбуждает.

Я наблюдаю за ней. За тем, как она щелкает ярко-розовой жвачкой (она ничего не ест за обедом), за ее жеманными манерами. Этой девушке Уит Ланкастер не по зубам. Он уничтожит ее одним только прикосновением. Одним взглядом.

– Он такой сексуальный, что я, пожалуй, смогла бы не обращать внимания на его заскоки. – Девушка, и я как раз вспомнила ее имя – Кейтлин, смеется и обращается ко мне. – Ты уже знакома с Уитом?

Я медленно мотаю головой, но ничего не говорю. Ничего не подтверждаю и не опровергаю словами.

– Эта школа принадлежит его семье. Он неприкасаемый, – сообщает она.

– Тебе пока нравится в «Ланкастере»? – интересуется Джейн, заправив прядь светлых волос за ухо и щелкая жвачкой.

– Мне ко многому нужно привыкнуть, – честно отвечаю я и отправляю в рот еще ложку салата.

– Ты поселилась в общежитии? Или ты живешь в городе? – спрашивает Кейтлин.

– Я остановилась в общежитии, – отвечаю я, опустив взгляд.

Благодаря маминому знакомству с Огастасом Ланкастером, я смогла в последний момент получить отдельную комнату в общежитии, что, не сомневаюсь, просто неслыханно. Мне не придется ни с кем делить комнату. Я слышала, что такое случается довольно редко.

Мне снова достаются особые привилегии из-за маминой связи с Ланкастерами. И это даже как-то ненормально, да плевать. Я должна пользоваться ими при любой возможности.

– А где ты раньше училась? – продолжает допытываться Джейн, попивая воду из бутылки. Она рассматривает меня с блеском в глазах, и я уверена, что она хочет меня разгадать.

Я не доверяю ей. Что-то в ней заставляет меня нервничать. Впрочем, что и говорить, я вообще никому не доверяю. Больше не доверяю.

Когда обжигаешься много раз, уже сложно ослабить бдительность.

– В «Биллингтоне» на Манхэттене, – отвечаю я с легкой улыбкой.

Похоже, обе под впечатлением.

Это одна из лучших частных школ на Манхэттене. Когда Йейтс там учился, Джонас состоял в попечительском совете. Вот почему Йейтсу многое сходило с рук: на все его выходки смотрели сквозь пальцы благодаря щедрым пожертвованиям Джонаса и его положению в совете.

Я оказала миру услугу, когда разобралась с Йейтсом. Хотя благодарностей за это не слышу.

К тому же никто не знает о том, что я сделала.

Оставшуюся часть обеда мы ведем бессодержательную беседу, и к концу перерыва я чувствую, как у меня между лопатками становится все теплее и теплее. Точно кто-то наблюдает за мной. Я не смею обернуться.

Слишком боюсь, что если сделаю это, то встречусь с холодным оценивающим взглядом Уита Ланкастера.