Текст книги "Смотри, я падаю"

Он снимает их, когда они идут, держась за руки, вдоль Paseo del Borne, когда они покупают одежду в бутике района La Lonja, и ему кажется, что она знает продавщицу, блондинку с ястребиным носом и внимательными глазами. Тим удивляется, что Наташа осмеливается показываться с ним так открыто. Ведь у них должны же быть друзья, которые могут увидеть их вместе, или супруги Кант такие же одинокие, как и многие другие на острове? А может, им так и не посчастливилось познакомиться с другими людьми в этом вечном колесе удачи, где крутятся интриги и жулики.

Он снимает их, когда они в сумерках купаются голыми в бездонном бассейне и в левом углу фотографии черная крона пальмы бережно склоняется к поверхности воды. Он никогда больше не снимает их во время секса.

Он ждет прихода почтальона у почтового ящика возле дома любовника. Вытаскивает конверты. Они адресованы Гордону Шелли, то же самое имя, что и на других двух конвертах. Англичанин, значит. Как футбольный вратарь с амбициями поэта. Как настоящий соблазнитель.

Он звонит Симоне, просит узнать все что можно о Гордоне Шелли, проживающем по адресу Calle Josep Villalonga, 13, в El Terreno.

Тим ждет в машине, его мучают жажда и голод. Он бродит по ночам в горах, но всего пару раз, и ему стыдно. Стыдно своей усталости, своей лени. Он избегает встреч с Миленой, они поговорили несколько раз по телефону, но она не попросила его прийти, должно быть, услышала по его тону, что он не хочет. Или она не хочет.

Он не появляется в офисе, шлет Вильсону эсэмэски о сверхурочной работе. Вильсон отвечает, что он может уделить этому делу столько времени, сколько понадобится. Значит, прибавится количество часов в счетах-фактурах, и Вильсону не придется возвращать ни единого сентимо от аванса Петера Канта.

Приходит мейл от Симоны.

Гордону Шелли тридцать четыре года. Прописан в Испании по адресу в El Terreno. Он снимает дом у майоркинца, которому принадлежат пятьдесят квартир в Пальме.

У Гордона Шелли есть работа не на полную ставку. Он занимается яхтой, которая стоит в Клубе Náutico, а владелец яхты – британский трейдер из Лондонского отделения банка «Дойче Банк».

Она завершает мейл вопросом.

«Копать дальше или этого хватит? На данный момент?»

Это дело о супружеской измене.

Ясное, как день.

«Абсолютно достаточно. Спасибо».

Он не видел их ни на какой яхте. Может быть, Гордон Шелли четко разграничивает свою работу и личную жизнь. Последние фотографии он делает, когда они снова занимаются любовью в белой спальне. Наташа вся уходит в себя, хотела бы, чтобы акт продолжался вечно. Он смотрит на них, как смотрел все эти пять дней, и думает, любовь ли это, или нечто иное, что регистрируют его глаза. Некоторые люди притворяются просто виртуозно, мастерски. Они как фата-моргана, как миражи в пустыне. Мечты в белой комнате.

Милена.

Скажи, что ты меня любишь. Очарование лжи.

Я не мастер, не виртуоз, и он оставляет тех двоих в покое.

Ребекка могла дышать ночью, спиной к его спине.

Эмма лежала рядом в своей кроватке с перегородками и спала. На дворе могли быть холода, но Ребекка упрямо открывала окно, потому что тогда Эмма спала спокойнее, и богатый кислородом воздух зимней ночи полезен для детских легких. И он мерз, хотел закрыть окно, шептал ей на ухо, что ее аргументы антинаучны и что это она сама любит холод. Она заставляла его замолчать своими холодными пальцами, пробегавшими по его спине, они шептались потихоньку, чтобы не разбудить девочку, не нарушить ее сон, ее сны своими взрослыми занятиями, своими желаниями. И не было в спальне никакого одиночества, только семья, которая создавалась вновь и вновь, когда они лежали близко друг другу почти в морозном воздухе. Эмма дышала короткими сильными толчками, но спокойно. Она лежала на спине с вытянутыми над головой руками, ладошки открыты к космосу, ему хотелось быть к ней поближе, почувствовать рядом. Ребекка встала в ту же секунду, когда в нем сформировалось это желание, подняла Эмму и положила между ними. И он смотрел в темноту и думал, может ли человек действительно быть таким счастливым.

Наташа была не единственной женщиной Гордона Шелли. Два последних дня перед возвращением Петера Канта в Пальму Тим следит за Шелли и тогда, когда с ним нет Наташи. Фотографирует его, когда тот метет палубу на огромной яхте трейдера. И то, как он драит палубу, не похоже, что он делает это только для видимости.

Тим пытается убедить себя, что он снимает англичанина, чтобы показать Петеру Канту, чем занимается любовник его жены, как он выглядит, может быть, даже для того, чтобы понять, как к нему подобраться, если бы Кант захотел отомстить. Но все это одни отговорки.

Часы в машине. На жестких стульях, в местах, где Тим прячется, в неудобном положении, затылочные мышцы напряжены, узлы в них твердеют, ухудшаются. Все это – только бегство от себя. И он это знает.

Гордон Шелли сидит за ланчем в итальянском ресторане у пляжа в Puerto Portals с восьмидесятилетней дамой, волосы которой выкрашены в голубой цвет. Они сидят за угловым столиком. Пайетки на платье женщины блестят даже в тени, лицо после подтяжки, щеки тянутся кверху, как и ее силиконовый бюст, рот застыл в неподвижной гримасе. Они едят треску под соусом тартар и макароны с мидиями-сердцевидками, которые сначала проскальзывают в рот женщины, а потом она привычно, уголком рта, выплевывает пустые высосанные ракушки. После ланча они гуляют вдоль пристани и стоящих в гавани яхт, женщина кивает в их сторону, будто суда производят на нее впечатление. Гордон Шелли выглядит равнодушным, целенаправленно шагает к машине, как будто опасаясь, что его могут увидеть.

Они едут домой к женщине. Во всяком случае, Тим исходит из этого предположения, что она живет в доме с апартаментами в пяти минутах ходьбы, в одном из высоких домов, стоящих между автострадой и гаванью. Гордон Шелли выходит оттуда через сорок пять минут. Только что из душа.

Он ужинает с полной женщиной арабской внешности в отеле Son Vida, и они исчезают в номере. Он играет в боулинг с другой женщиной в зале для игр района Son Moix. Потом они занимаются сексом на заднем сиденье джипа «Рендж Ровер» с немецким регистрационным номером, принадлежащего этой женщине, на парковке за фирменным магазином спорттоваров «Декатлон». До этого Тим сфотографировал крупным планом обручальное кольцо этой женщины в момент игры в боулинг, когда она вставила пальцы в шар.

Утром восьмого дня Тим едет в офис. На автостраде Las Avenidas произошло ДТП. На пожилую женщину наехал рефрижератор, и все движение встало.

Он сидит в машине, водит пальцами по телефону и видит фото Эммы. Ему хочется позвонить Ребекке, но не следовало бы. Ему нечего ей сказать. Им нечего сказать друг другу. Он заходит так далеко, что даже набирает ее номер, нависая пальцем в сантиметре от кнопки вызова.

Позвонить ей, Эмма?

Он не получает ответа от своей без вести пропавшей дочери. Иногда ему кажется, что она шепчет что-то ему в ответ на вопросы, которые он задает. Но ему так только кажется, усталый мозг выдает желаемое за действительное, спрашивает.

Он включает радио. Отыскивает музыкальный канал с классикой восьмидесятых годов. Выключает, как только начинают крутить «Smokin’ in the boy’s room» в исполнении «Мотли Крю». Он переключает радио на новости. Двое полицейских арестованы в Calvià. Они подбросили кокаин в бар и вымогали у владельца деньги. Пришли в бар, взяли кофе, сходили в туалет и ушли. Вернулись через четверть часа с собакой, натренированной на поиск наркотиков, и нашли 200-граммовый пакет кокаина. Совершенно достаточно, чтобы владелец лишился права на продажу спиртного, а возможно, и загремел в тюрьму. Они показали кокаин владельцу.

– Теперь ты знаешь, на что мы способны, – сказал один.

– Тысячу евро в неделю, – добавил второй полицейский.

Тим слышит потрескивание, сиплые от табака голоса.

Это звуки записанного фильма.

В кафе-баре недавно установили камеру безопасности, которая и вела запись. Владелец сделал то, на что мало кто решается, и написал заявление. Бог знает, что с ним будет дальше. А вот полицейским в тюрьме придется туго, это точно. Во всех тюрьмах зэки больше всего ненавидят бывших полицейских. Они будут ходить враскорячку, с фонарями вокруг глаз и черными отеками в области почек.

В лучшем случае.

Им могут выколоть глаза. Вспороть животы заточенной ручкой зубной щетки. На мгновение в памяти Тима проявляется картина случившегося, того, что вынудило его уйти из полиции. Но он не дает ей оформиться, стать четкой. Не сейчас.

Наконец началось движение, и через пять минут он уже стоит в арктическом холоде ресепшен детективного бюро «Хайдеггер» и зовет Симону.

– Малыш Тимми! Какие люди, – кричит она. – Буду через минутку.

– Конференц-зал.

Вильсона нет на месте. А то шум выманил бы его из кабинета. Наверное, он и Ана Мартинец в банке. Или у ревизора. Тим повышает температуру в комнате для собраний до двадцати четырех градусов, и воздух быстро нагревается. Он садится. Металлические подлокотники кресла белой кожи холодят руки.

Симона появляется через десять минут. Не извиняется за задержку.

– Как здесь тепло и уютно.

– Улучшенный вариант преисподней, – парирует Тим.

Симона улыбается и садится. На ней белое до щиколоток платье. Оно ей идет, как и красный цвет на только что накрашенных ногтях. Сегодня наверняка день передач в тюрьме.

– Чего тебе? – спрашивает она.

Он отдает ей камеру, ждет, пока она смотрит на фотографии Гордона Шелли с другими женщинами.

– Это любовник жены Петера Канта, – поясняет он. – Шелли.

– Он, что ли, в эскорте работает?

– Похоже на то. Ты что-то раскопала про него?

– Так далеко порыться не успела. Его наверняка можно найти на сайтах турагентств, хотя и под другим именем. Типа Ленни, Чили или Рон, или какие еще имена бывают у мужчин этой профессии.

– Сможешь глянуть?

– Да, сделаю.

Симона разглаживает платье.

– Тут стало уже слишком тепло. А жена немца платит ему за секс?

– У меня нет такого чувства, – говорит Тим. – Совсем нет. Наоборот. Она такая красивая, что две трети населения Пальмы с удовольствием бы с ней переспали. Нет, похоже, что тут настоящее.

Он думает о том, как он впервые увидел их, занимающихся сексом в вилле района Андрайч. Как он наблюдал за ними в раскрытую дверь: Наташу, с ее мольбой в глазах, адресованной в никуда. И взгляд Гордона Шелли, колеблющийся, отсутствующий. Может, он и был куплен на какой-то момент, но после этого эти двое выглядели влюбленными друг в друга.

Симона встает.

– Продажным шлюхам тоже нужна любовь, – говорит она.

Лицо Петера Канта бледнее, чем было неделю назад, а морщины на лбу проступили отчетливее. Но все равно он не выглядит стариком, скорее как очень усталый человек.

– Что ты нашел? Я понимаю, что есть что-то.

Петер Кант ставит локти на стеклянный стол, нажимает, и Тиму на какую-то секунду кажется, что стекло сейчас треснет, порежет немцу кожу и шрамы останутся на всю жизнь.

Он поворачивает свой ноутбук экраном к Канту, он перенес туда все фотографии, отредактировал их по смыслу в папку, которую назвал «Кант», больше ничего. Он не включил туда фото Шелли с другими женщинами. Не надо перебарщивать. Болит шея, когда он делает резкое движение, резкая боль отдается в руку, и начинаются покалывания в кончиках пальцев.

– Ты готов?

Но Кант совсем не готов, у него нервно дергается веко.

Тим встает, снимает пиджак, вешает его на спинку стула.

– Хочешь кофе, прежде чем мы начнем?

– До такой степени все плохо?

Тим видит, что ошибся. Нет в лице Петера Канта ни нервозности, ни грусти, никакой злости. Скорее это похоже на то, будто бы он ждет плохой новости от налогового инспектора.

– Кофе?

– Нет, спасибо.

Такой человек, как Петер Кант, не нуждается в словах. Ему нужны картинки, настоящие доказательства, как цифры годового отчета. И Тим нажимает на клавишу, показывая первый снимок, черный «Лексус», который подъезжает к вилле в Андрайче, второй из сада возле бассейна. Он ничего не говорит, и Петер Кант смотрит с интересом, нетерпеливо. Тим выжидает, следующее фото – просто взрыв бомбы. Петер Кант не знает, что это будет, хотя и догадывается.

Щелчок, и следующий снимок.

Фото, на котором Гордон Шелли берет Наташу сзади на белой постели, в кровати Петера Канта, в доме Петера Канта, и Кант еще сильнее вдавливает локти в стеклянный стол, но столешница выдерживает, а он откидывается назад, переплетает пальцы за затылком, фыркает.

– Черт, черт, – и затем: – Кто он?

Еще фотографии.

Когда они идут рука об руку, когда они входят в дом любовника в El Terreno. Когда они занимаются любовью во второй и в третий раз в постели.

– Хватит, – говорит Петер Кант и выглядит еще бледнее, косится на корзину для бумаг у двери, и Тим замечает, что тот борется с тошнотой, он надеется, что его не вырвет прямо на стол. Такое случалось с мужьями неверных жен и прежде, и Ана Мартинес считает, что это не входит в ее обязанности, вытирать блевотину обманутых супругов, пусть каждый детектив сам убирает за своим клиентом.

Канту удалось сдержать тошноту. У него дергается бровь, и кажется, что он постарел на десять лет буквально за несколько секунд. Такую цену приходится платить за переоценку своей жизни, за знание о том, о чем человек, быть может, не хочет знать, и его мысли, наверное, быстро сменяют друг друга.

Что мне теперь делать? Что сказать ей, и какие будут последствия? Бросит ли она меня, хочет ли она этого? Может быть, избить ее? Вышвырнуть на улицу? Развестись, что там говорится в брачном контракте, о, черт, надо было составить контракт. И каким будет одиночество, пустая кровать, когда я мысленно протягиваю к тебе руку и вижу тебя рядом с другим мужчиной, моложе и красивее? Как ты могла, в нашей кровати, которую мы покупали вместе? Почему тебе не хватало меня?

– Кто он такой?

Тим рассказывает, что знает, но опускает информацию о работе в эскорте, о других женщинах. Симона все еще ищет фотографии Шелли на сайтах, предлагающих эскортные услуги, но Тим не расскажет об этом, даже если она что-то найдет. Это не входит в его задачу. Та информация, за которую Петер Кант платит, – это ответ на простой вопрос. Изменяет мне моя жена или нет? Он получил данные о Гордоне Шелли, его адрес. Если Петеру Канту дать избыточную информацию, это может привести к еще большему шторму в его душе.

– Значит, то, что было написано в письме, правда, – подытоживает Петер Кант.

– Да.

– Я по-прежнему не имею понятия, кто его послал. Или почему.

– Может быть, у тебя есть друг, о котором ты не знаешь.

– Или враг.

– И не стоит делать глупостей, – говорит Тим. – Этот Шелли того не стоит.

Кажется, что Петер Кант хотел что-то сказать, но слова застревают у него на языке, он упирается взглядом в компьютер, в фото, где Шелли и Наташа идут, держась за руки.

– Я пришлю фото по мейлу, – говорит Тим.

Петер Кант кивает. Качает головой.

– Я думал, что нам хорошо, – говорит он. – Я дал ей все, что она могла только пожелать.

– Иногда мы желаем большего.

– Они выглядят как влюбленные, правда же?

– Не знаю, – врет Тим. – Такие вещи трудно увидеть или поймать на фото. Что чувствует другой человек, узнать трудно.

Он закрывает компьютер. Серая крышка поцарапана, этот подержанный аппарат Вильсон купил в ломбарде в нескольких кварталах от конторы. В охлаждение офиса он вкладывает больше денег, чем в компьютеры.

– И у тебя совсем нет никаких идей, кто мог тебе прислать это письмо? – спрашивает Тим.

– Разве это играет какую-то роль? – отвечает Петер Кант вопросом на вопрос.

Они пьют кофе на Plaza de los Patines после встречи. Сидят в тени под навесом, чувствуют, как повышается температура, как выступает пот на лбу. За соседним столиком сидят два местных алкоголика и пьют пиво, пытаясь поддержать свои тела, чтобы они протянули еще один день. Верхушки пальм качаются над прилавками экологического рынка, где женщины в длинных платьях, покрашенных в технике батик, щупают толстые баклажаны. По тротуару идут люди, движутся по такой жаре медленно, кажется, что у них нет другой цели, кроме поисков прохлады.

Тим и Петер Кант заказывают по кофе кортадо у худенькой девушки с пластырем на сгибе локтя. Двое полицейских на мотоциклах останавливаются прямо перед ними, слезают, снимают шлемы и идут в бар. Тим слышит, как они бормочут что-то на испанском. То ли собирают взносы за неделю, то ли просто хотят показать, кто тут главный, и даже алкаши чувствуют себя неуютно в присутствии полиции. Бомж ковыляет мимо. От него воняет потом и давно немытым телом, кожа цвета уличной пыли. Джинсы и майка блестят от въевшейся грязи. Он не попрошайничает, просто смотрит голодными глазами на рыночные прилавки и почесывает лохматую бороду.

Петер Кант и Тим пьют кофе молча, смотрят, как полицейские выпроваживают бомжа с тротуара в направлении пассажа вниз, в сторону улицы Calle de los Olmos. Как будто бы лучше быть бездомным там, среди секс-шопов, лавок, торгующих принадлежностями для курения гашиша, массажных салонов и африканских парикмахерских, которые специализируются на том, чтобы курчавые волосы сделать перманентно прямыми.

Выпить кофе предложил Петер Кант. Он собрался, похоже, что-то сказать.

Полицейские уезжают. Газуют так, что орут моторы, давая всему кварталу понять, что они здесь. От этого рева мотоциклов дрожат в своих корзинках экологические яйца, лают собачонки, а поклонники йоги, снующие между базарными лотками, как уверен Тим, недовольно комментируют поступки непосвященных.

Петер Кант заказывает второй кофе.

– Что мне делать? – спрашивает он после ухода официантки.

– Если бы у меня было универсальное решение проблем, я бы уже был богатым, – говорит Тим. – Как ты.

Петер Кант улыбается.

– Я уверен, что от аванса остались деньги, так что, будь добр, господин Бланк, и отвечай. Меня вполне устроят твои советы.

– Ты ее любишь? – спрашивает Тим.

– Никаких сомнений, – говорит Петер Кант. – С первого взгляда, когда увидел ее. В ресторане Grill Royal в Берлине. Она работала там барменшей. Смешала прекрасный коктейль Old Fashioned. С бурбоном.

Тим знает, что ему надо было бы спросить, что было потом, как они попали на Мальорку, все это он должен спрашивать, потому что, похоже, Петер Кант хочет рассказать. Но он частный детектив, а не психотерапевт.

– Тогда я считаю, что тебе надо с ней поговорить и все выяснить. Любовь более редкая вещь, чем измена. Держись за то, что у тебя есть, пока это возможно.

– Но эти фотографии. В спальне.

– Это только секс, – говорит Тим. – Человеческая потребность. Это значит меньше, чем мы думаем.

Петер Кант расстегивает и снова застегивает замочек на своих дорогих часах, повторяет этот ритуал несколько раз.

– Ты прав.

– О сексе?

– Обо всем.

Петеру Канту приносят кофе, и он преувеличенно вежливо благодарит официантку.

– Я восхищаюсь тобой, – говорит он. – Ты не сдаешься, продолжаешь ее искать. Тяжело, наверное. У меня хоть какой-то конец наступил.

– Действительно, конец всему?

– Нет, но хоть какой-то.

Они снова замолкают. Порыв ветра заставляет пальмовые ветви внезапно зашелестеть, потом они снова замолкают. Где-то звучат сирены машин полиции или «Скорой», в квартире над ними громко ругаются муж с женой.

– Я не знаю, любил ли я когда-нибудь мою первую жену, – говорит Петер Кант.

– Чем она теперь занимается?

– Живет в Торонто с богатым индийцем.

«А Наташа, как вы оказались на Мальорке после Берлина?» – у Тима снова висит на языке этот вопрос, но он его не задает.

– Никогда не знаешь заранее, что будет дальше, – произносит он вместо незаданного вопроса и допивает свой кофе. Чувствует, как пот побеждает запах дезодоранта. Таракан пробегает между его ступней в бар, озирается вокруг и заползает под холодильник.

Под потолком вращается вентилятор. Штукатурка запылилась и пожелтела, мимо снова проходит бездомный, на этот раз в обратную сторону.

– Прости ее, если ты ее любишь.

Затем он делает глубокий вдох и продолжает.

– У меня есть надежда. Что Эмма жива и что я ее найду. Я за это цепляюсь. – Новый порыв ветра шевелит пальмовые кроны.

– Как звали твою дочь, Петер?

Тот не отвечает, и Тим вспоминает, что он уже спрашивал об этом.

– Сабина, – отвечает он сам себе. – Прошу прощения.

Петер Кант кивает.

– Ты можешь заплатить за мой кофе.

– On me[66]66
  За мой счет (пер. с англ.).


[Закрыть], – говорит Тим официантке.

Петер Кант встает и бредет в сторону авеню Las Avenidas. Солнце появляется из-за крыши дома, и его фигура превращается в этом освещении – против солнца – в силуэт, который медленно растворяется в ничто.

Тим не хочет возвращаться в офис, хотя надо бы. Вильсон скоро начнет спрашивать, куда он делся. Тим чувствует, что его уносит, он уплывает мысленно от бюро Хайдеггера совсем в другие категории, в другую систему идей, новую, пока еще ему неизвестную. Он остается сидеть в уличном кафе. Затылок и плечи болят еще больше, разговор с Петером Кантом заставил узлы в мышцах вырасти и напрячься, в висках тоже усиливается пульсирующая боль.

Он заказывает шотландский виски безо льда. Выпивает, но это не спасает его от болей, так что он берет мобильник и звонит Май Ва.

Она отвечает после шестого гудка, наверняка занята с каким-нибудь клиентом, которому она нажимает на подошвы ступней или втыкает иголки в особые точки, чтобы изгнать все дурное.

– Mr Tim. Long time[67]67
  Мистер Тим. Давно не звонили (пер. с англ.).


[Закрыть].

Он заказывает вторую порцию виски, подняв пустой бокал так, чтобы его заметила худенькая девушка с пластырем.

– Ты такая мастерица, Май, поэтому я прихожу не так часто.

– Но тебе нужно прийти?

– У тебя есть сегодня время?

– Через полчаса. Можешь прийти, да?

– Буду у тебя через полчаса. Все то же самое, как обычно, болит чертовски.

– Мужчины не жалуются, – говорит Май Ва. – Только мальчики.

Линия затихает. Тим проглатывает свои собственные слова, запивает их спиртным, и его взгляд начинает затуманиваться.

Pere Garau.

Это Пальма китайцев. Арабов, выходцев из Доминиканской Республики и Эквадора. Мексиканцев и выходцев из Кастилии. Китайские иероглифы без перевода на вывесках магазинов, ресторанов и салонов-парикмахерских, которые открыты всегда.

Китайский базар.

Эти два слова на всех языках.

Погонные метры всяких дешевых мелочей, которые отправляют прямым поездом Шанхай – Мадрид, доставляющим по сорок полных вагонов еженедельно. Китайцы победили в конкуренции со многими старыми и узкоспециализированными магазинчиками в городах Испании. У них все собрано в одном месте, всегда открыто и за полцены или ниже. Поэтому никого уже не интересует качество или традиции, и многие скорее будут покупать ножницы для ногтей каждый второй год, чем те, которые будут исправно работать десятилетие.

Чайна-таун.

Пройдешь километр от «Эль Корте Инглес» по авеню Las Avenidas, потом еще двадцать пять минут потной прогулки от Patines, и видишь, как с каждым шагом падает средний доход жителей, а их упорный труд растет. Тим обрадовался, когда узнал, что в Пальме есть свой собственный Чайна-таун, и нашел дорогу в район Pere Garau, где на стареньком рынке выходцы из Южной Америки продают рассаду и кинзу, где торговцы предлагают свежих анчоусов и крупных осьминогов, где китайцы перекупили кафешки и охотно принимают клиентов, возникших в результате кризиса 2008 года, которых больше не принимают нигде.

Кабинет Май Ва расположен на улице Calle Bisbe Cabanelles, напротив сомалийского клуба. Она не очень хорошо относится к этим темнокожим мусульманам. Она считает, что они угнетают женщин, что они косо смотрят на нее, работающую ради пропитания, что они считают себя лучше или выше других. Но Май Ва их не задирает. И они ее тоже не трогают. Если не обращать внимания на их презрительные и злые взгляды, то пусть живут как хотят и думают о себе что пожелают.

Зеленый навес опущен и не дает солнцу проникнуть в помещение. Картинки с изображением рук, массирующих тело, наклеены на внутреннюю сторону стеклянной двери, навес украшен красным бумажным фонариком, протянут шнур с разноцветными лампочками. На улице у входной двери на маленьком пьедестале стоит тигр, с приветственно поднятой лапой, висят афиши со схемами точек акупунктуры и подошвы ступней с маленькими кружочками – пунктами рефлексотерапии – топография физических страданий человека.

Он нажимает кнопку звонка, и Май Ва, с улыбкой до ушей, открывает дверь. Ей может быть лет шестьдесят, или намного меньше, определить невозможно. Маленького роста, крепко сбитая женщина с круглыми щеками и щелочками для глаз, откуда точно нацеленными лучами струится энергия и радость. Она сделала перманент, покрасила свои короткие черные волосы в красный цвет и от кудряшек ее щеки кажутся еще более круглыми. На ней белый халат для процедур, надетый на черные тайтсы.

– Тебе идет эта прическа, – говорит Тим.

Май Ва оторопела от комплимента, и он видит, как она покраснела.

– Но ты, мистер Тим, выглядишь устало, хорошо, что пришел.

Они целуются, по местному обычаю, в обе щеки, и она ведет его в процедурную, где стены окрашены в яркий оранжевый цвет, который, по словам Май Ва, способствует внутреннему равновесию. Вся приемная пропитана слабым запахом вареных китайских корней, засушенных зверей и растений. Пахнет и едой, которую Май Ва готовит здесь каждый день. Несъедобные китайские сдобные булочки, которыми она упрямо его угощает, овощи, поджаренные на масле из семечек сезама, вегетарианские дампдинги с капустой и имбирем.

– Я испекла булочки, – говорит она. – Возьмешь с собой одну. Я знаю, что ты их любишь.

Он снимает пиджак и рубашку, ложится на массажный стол, выдыхает, пытается расслабиться, прежде чем будет больно. Он чувствует на своих плечах руки Май Ва. Они ощупывают его мышцы в поисках узлов, затвердений, связей и значений, известных ей одной.

– Нет хорошо, не есть хорошо, – бормочет она. – Ты не должен так много работать.

– Все много работают, – выговаривает он с трудом, чувствуя первую иголку, протыкающую кожу. Боль пронзает его насквозь, когда она поворачивает иголку, твердую и холодную, чтобы оживить его нервные окончания.

О дьявол…

За время между посещениями Май Ва ему удается вытеснить из памяти болезненность процедуры.

Еще двадцать иголок, еще двадцать раз повторяется боль, но он не издает ни звука, он не доставит ей этого удовольствия. Вскоре он начинает чувствовать блуждание своих внутренних потоков между иглами, как узлы в мышцах медленно рассасываются, как исчезают боли, с которыми он пришел.

– С этим я могу тебе помочь, – сказала она, когда он первый раз пришел к ней на прием. И она больше никогда и ни о чем не спрашивала, а он никогда ничего не рассказывал. Сказал только, что он из Швеции, один, и работа у него конторская.

Она снимает с него обувь, носки. Нажимает на подошву своими сильными пальцами, ему так больно, что трудно дышать, но через несколько минут боль становится слабее и он может дышать глубоко, медленно.

Май Ва рассказывала, что она приехала сюда из города Шэньчжэнь двадцать лет назад. С мужем. Он бросил ее через пять лет и вернулся обратно в Китай, но она захотела остаться.

– У нас не было детей.

Неясно, есть ли у Май Ва какой-то мужчина, это ее личное дело, целиком и полностью.

– Лучше? – спрашивает она через сорок пять минут. Он мычит в ответ.

– Не надо пить алкоголь до ланча.

– Я никогда этого не делаю.

– Только сегодня. Еще десять минут.

И Май Ва рассказывает о своем огороде, примерно в полумиле от центра города, на покатом склоне, как много труда этим летом ей стоили всходы, что воду выключили, и ей приходилось возить канистры с водой из своей квартиры у площади Plaza de Toros. «Два раза туда и обратно каждый вечер, зато видел бы ты мои пак-чой[68]68
  Китайская листовая капуста (прим. пер.).


[Закрыть]! Какие красавицы!»

Она и раньше рассказывала об огороде, но без подробностей.

– У тебя есть там наверху какой-нибудь сарайчик или что-то? Ты можешь там ночевать?

– Домик на колесах. Но спать там? Нет, нет. Нет туалета. Душно. Но можно. – Она вытаскивает иглы, одну за другой, и напряжение в его плечах, о котором он и не подозревал, отпускает. Потом она массирует ему голову, и он засыпает под ее послушными пальцами. Или это другой тип бодрствования? В любом случае это пустота. Даже Эммы там нет.

Она делает паузу, а потом использует какое-то масло с мятой, и он вдруг опять в машине у терминала аэропорта Арланда, и дождь стучит по крыше. Жвачка с запахом мяты. НЕ УХОДИ, – вздрагивает он.

– Все о’кей, мистер Тим?

– О’кей.

Она закончила.

Еще, хочется ему попросить. Но она уже вышла и оставила его одного в процедурной.

Он лежит еще несколько минут. Потом встает, на несколько секунд чувствует головокружение. Одевается и в крошечной ресепшен платит пятьдесят евро. Она берет купюру и протягивает ему белый пластиковый мешочек.

– Булка, – говорит она. – Приготовленная на паровой бане. Я знаю, что тебе очень нравится.

– Спасибо. Обожаю.

Она ухмыляется.

Они снова расцеловываются в обе щеки.

– Не жди так долго следующего раза, мистер Тим. Очень плохо сегодня. Очень плохо.

– Я слышу и слушаюсь, Май.

Он выходит на солнце, идет в сторону рынка. На какой-то миг чувствует себя легким, но эта легкость пропадает, когда он проходит мимо сидящих за уличными столиками людей. Людей, которых забыли и обогнали в самой их сущности, экзистенциально. Никакие иглы на свете не могут дать ему легкость, избавить от этой тяжести бытия.

Боль в затылке, однако, исчезла, никакая боль больше не отдает в руки, и нет покалывания в кончиках пальцев.

Урна для мусора.

Он оборачивается. А вдруг Май Ва вышла за какими-то покупками и идет за ним следом?

Ее не видно.

Он выбрасывает пакет с булкой, сваренной на пару, в урну, и тот мягко приземляется на связку перезрелых бананов.

На часах половина восьмого, Тим лежит на кровати. В доме тихо и спокойно, никаких скандалов, никаких плачущих детей, никто не доставляет пиццу на дом из пиццерии «Пицца Тони».

Он ждет сигнала домофона. Днем становилось все жарче, и тепло сохранилось до сих пор. Вентилятор работает с трудом, и духота в комнате густая и липкая, как желе. Он голый до пояса, но это слабо помогает. Он кладет руки на грудь и чувствует гладкую от пота кожу.

Милена едет, заглянет к нему по пути на работу. Ему хочется, чтобы она появилась сию минуту, хочет увидеться с ней снова.

«Ты можешь приехать сегодня?» — написал он только что. Она быстро ответила.

«Вечером перед работой». – И вот уже слышится глухой, упорный звук домофона, он встает, проходит сквозь желе. Гардины в гостиной задернуты, горит лампочка на комоде, освещая бледным светом его дом.

Он прижимает ее, и скоро они уже в постели, нагие, она – теплая и потная, мягкая под его руками, именно так, как ему хочется, и она шепчет: «Да, именно так, cariño[69]69
  Дорогой (пер. с исп.).


[Закрыть].