Текст книги "Осенний призрак"

16

Бёрье Сверд стоит под дождем в саду возле своего дома в районе Торнхаген, на нем плащ василькового цвета. Малин видит из машины, как он поднимает руку и бросает палку между яблонями в сторону выкрашенной красной краской псарни. Две овчарки с красивым, лоснящимся от влаги мехом бросаются за палкой, играют, отнимая ее друг у друга и обнажая ряды острых зубов. Бёрье высок, кончики его навощенных усов опущены книзу.

Харри останавливает машину у ворот рядом с голубым больничным автомобилем. Бигль Йерри Петерссона вскакивает с заднего сиденья и молча смотрит на собак в саду. Бёрье видит Малин и Харри, кивает им в знак приветствия, но не трогается с места.

Маленький одноэтажный дом, выкрашенный в белый цвет, выглядит ухоженным. Жена Бёрье Анна следит за этим, хотя она настолько слаба, что уже не может дышать самостоятельно. Болезнь поразила нервные волокна в легких, теперь пятидесятилетняя Анна живет только благодаря аппарату искусственного дыхания.

Собаку Петерссона они оставляют в машине. Лишь только открывают калитку, как овчарки устремляются в их сторону, но не для того чтобы наброситься, а чтобы поприветствовать. Обнюхивают, лижут, а потом возвращаются обратно в сад, не обратив никакого внимания на бигля на заднем сиденье автомобиля.

Харри и Малин направляются к Бёрье и жмут его мокрую руку.

– Как вы? – интересуется Харри.

Бёрье качает головой, глядя в сторону дома.

– Никому не пожелаю того, через что она прошла.

– Так плохо? – спрашивает Малин.

– Сейчас о ней заботятся медсестры, они приезжают четыре раза в сутки. В остальное время мы выкручиваемся сами.

– Как ты думаешь, захочет ли она после их ухода повидаться с нами?

– Нет, – отвечает Бёрье. – Думаю, сейчас ей в тягость даже мое общество. Я вижу, у вас в машине собака. Вряд ли твоя, Форс.

Малин рассказывает обо всем, что случилось, и чья это собака; спрашивает Бёрье, не мог бы он приютить ее на некоторое время, пока не найдется какой-нибудь родственник Петерссона или кто-нибудь еще, кто захотел бы взять ее себе.

Бёрье улыбается. Улыбка медленно растекается по его лицу, словно разгоняя выражение усталости и скорби.

– Сука?

– Нет, кобель, – отвечает Харри.

– Ну, тогда все в порядке, – говорит Бёрье, направляясь к машине, а собака прыгает на заднем сиденье. Минуту спустя она уже стоит, словно навытяжку, рядом с Бёрье, а овчарки обнюхивают ее со всех сторон.

– Похоже, она чувствует себя здесь как дома, – замечает Малин. – Все оказалось просто.

– Работайте, я позабочусь о собаке. Как его зовут?

– Неизвестно, – отвечает Малин. – Может, будешь звать его Йерри?

– Это может сбить его с толку, – возражает Бёрье.

– Ну, мы поехали дальше, – говорит Харри.

Бёрье кивает.

– Спасибо, что заглянули.

– Удачи, – Малин поворачивается, чтобы уйти.

Звонок раздался в четверть третьего, когда Малин и Харри парковали машину на старой автобусной стоянке. Собственно говоря, от стоянки здесь осталось не так много, теперь это место парковки, окруженное домами самых разных эпох: уродливыми лачугами постройки шестидесятых годов с фасадами, обитыми листовым железом, ухоженными строениями рубежа XIX–XX веков со скелетообразными черными деревьями на заднем плане.

Сейчас они с Харри неподалеку от квартиры родителей Малин. В этих мокрых, сырых комнатах вот уже столько лет никто не живет, тем не менее квартира многого требует. Зачем же родители сохраняют ее? Чтобы мама могла говорить своим подругам на Тенерифе, что у них есть квартира в городе? «Их лица начинают стираться из моей памяти, – думает Малин, когда раздается второй сигнал. – Мамины узкие щеки и острый нос, папины морщинки вокруг глаз и удивительно гладкий лоб. Их молчаливая любовь, что-то вроде соглашения. Как у нас с Янне? Забытая любовь, оставленная где-то на задворках памяти, в комнате, которую мы так и не удосужились запереть».

Они думают, что цветы еще не засохли. Ни одного чертова цветка не осталось в живых. Чего же они хотели, если не были дома вот уже более двух лет?

Малин выуживает телефон в кармане куртки из гортекса. Слушает, как дождь стучит по крыше автомобиля, Харри ждет рядом.

На дисплее номер Туве. Что мне сказать ей? Будет ли она огорчена, напугана? Как поговорить с ней, чтобы Харри ничего не понял?

Он все равно поймет, потому что слишком хорошо меня знает.

– Привет, Туве, я знаю, что ты звонила.

В трубке тишина.

– Я знаю, вчера все закончилось так странно, я должна была перезвонить. Но у нас здесь кое-что случилось, пришлось поработать. Папы там нет?

«Я его ударила, я ударила его», – мысленно повторяет про себя Малин.

– Я в школе, – наконец отвечает дочь. Она не огорчена и не напугана, голос звучит почти сердито. – Если ты хочешь поговорить с папой, позвони ему.

– Разумеется, ты в школе. И я могу позвонить ему, если захочу поговорить. Но если ты сегодня вечером приедешь в город, мы вместе поужинаем, хорошо?

Туве вздыхает.

– Я поеду домой, к папе.

– Ну тогда поезжай к папе.

– Да.

Туве опять замолкает. Похоже, она хочет что-то спросить, но что?

– Делай как хочешь, Туве, – соглашается Малин и понимает, что именно этого ей сейчас не стоило говорить. Нужно было сказать что-нибудь вроде: все образуется, я заберу тебя из школы, я хочу крепко обнять тебя, я буду другой, как ты себя чувствуешь, любимая дочь?

– Как ты, мама?

– Как я?

– Ладно. Заканчиваем. Сейчас у меня урок.

– О’кей, пока. Созвонимся позже. Целую.

Дождь стучит по крыше.

Харри смотрит на нее с сочувствием. Он все знает. Почти.

– Ты опять живешь в городе? Я догадался, когда забирал тебя сегодня утром.

– Приятно было вернуться домой.

– Не будь так строга к себе, Малин. Мы всего лишь люди.

Туве заканчивает разговор и оглядывает своих одноклассников, носящихся взад-вперед по коридору школы «Фолькунгаскулан». Она смотрит на высокие потолки и арочные окна, через которые из внешнего, затопленного дождем мира проникает тусклый свет. Какими маленькими и беззащитными кажутся ученики на их фоне!

Ах, мама…

Конечно, она должна была перезвонить. А о возвращении домой, к нам, она, похоже, вообще не думает. И вот злоба снова разрастается у девочки под сердцем и становится невыносимой. Мама говорила коротко и деловито, было ясно, что она хочет объясниться как можно скорее, она даже не спросила, как я себя чувствую, зачем я вообще звонила. Просто она опять хочет пить свой проклятый спирт.

Я знаю, зачем я звонила.

Я хотела, чтобы она вернулась домой, чтобы мы стояли с ней на кухне, обнимались, и я смотрела на нее.

Хватит думать об этом, Туве.

С досады она бьет себя мобильником по голове.

Хватит об этом думать.

Метрах в двадцати от нее трое рослых парней окружили маленького толстого мальчика. Туве знает, кто он. Иракец, с трудом понимающий по-шведски, и этим троим нравится его донимать. Проклятые трусы!

Ей хочется подбежать к ним и сказать, чтобы прекратили. Но они такие большие, намного больше ее самой.

В голосе мамы слышалось разочарование, когда Туве сказала, что собирается к папе. А ведь она надеялась, что и мама тоже приедет туда, хотя в глубине души знала, что так не бывает в мире взрослых, что там все страшно запутано.

А теперь парни бьют мальчика, которого зовут Аббас.

Туве кладет ручку и записную книжку на пол перед своим шкафчиком и протискивается сквозь толпу школьников к трем хулиганам. Она толкает самого длинного из них кулаком в спину и кричит: «Нашли бы вы лучше кого-нибудь другого, более подходящего вам по росту!» Аббас плачет, Туве видит это, а удивленные глупые верзилы пятятся и в страхе глазеют на нее. «Исчезните!» – кричит она, а они смотрят на нее, как на опасное животное. И тут Туве понимает, чего именно испугались парни. Они, конечно, знают о том, что случилось в Финспонге, что она пережила, и это заставляет их питать к ней уважение.

«Трусы», – думает она, обнимая Аббаса. Он маленький и мягкий. Туве представляет на его месте свою маму, которой, чтобы утешиться, достаточно ее объятий и заверений в том, что все будет хорошо.

«Квартира Акселя Фогельшё поражает роскошью, если говорить языком агентов по недвижимости, – думает Малин. – Однако все это – лишь жалкий отблеск великолепия замка Скугсо».

Один вид панелей и лоснящихся толстых ковров с замысловатым восточным узором вызывает в ней новый приступ головной боли. Настоящие и дорогие, совсем не похожие на те, с аукционов, что лежали на полу в квартире ее родителей. Потертая кожа кресел мерцает в свете хрустальных люстр и канделябров.

Перед Форс в кожаном кресле сидит мужчина с почти докуренной сигаретой в правой руке.

«Ему около семидесяти, – замечает про себя Малин, – и он правша».

Старик – само достоинство. Форс пытается вести себя спокойно, а не напрягаться, занимая оборонительную позицию, как всегда, когда ей приходится иметь дело с людьми, стоящими выше ее на социальной лестнице. Ничего не изменилось. Возможно, социал-демократам и удалось создать некую видимость равенства в этой стране, но это лишь тонкая, прозрачная и фальшивая оболочка.

Над панелями в ряд висят портреты предков Акселя Фогельшё. Властные лица, орлиные взоры. Много военных. «Все здесь свидетельствует о том, что Аксель Фогельшё осознает свое превосходство над всеми нами, остальными. Или это только мое предубеждение?» – думает Малин.

И в Швеции начала третьего тысячелетия по-прежнему чувствуется сословное неравенство. Может, даже большее, чем когда бы то ни было, поскольку якобы существует политическая воля всех уравнять. Но чего стоят эти усилия, если у бедняка не прибавится денег?

Они повторяют, что у всех у нас одинаково голубая кровь, что всем нам одинаково хорошо. Так часто, что это звучит как истина. При этом люди с деньгами все богатеют, несмотря ни на какие кризисы.

«И все наше общество пронизано этой ложью, – думает Малин. – И поэтому у человека возникает чувство, что он обманут, отвержен, что им пренебрегают. Вот и я, вероятно, в глубине души тоже ощущаю, что меня топчут ногами, а я того не замечаю.

Я лишена права голоса от рождения. А тот, кого лишили возможности говорить или не желают слушать, может прибегнуть к насилию. Я видела такое тысячу раз».

Малин смотрит на портреты на стенах гостиной Акселя Фогельшё, а потом на самого графа, дородного и краснощекого, с самодовольной, высокомерной улыбкой на лице.

Есть деньги новых богачей, вроде Петерссона, и старых, вроде Фогельшё. В чем между ними разница, собственно говоря? И что значат наследственные привилегии в современном обществе?

– Было очень мило с вашей стороны согласиться встретиться с нами, – говорит Малин, устраиваясь в невероятно удобном кожаном кресле.

Аксель Фогельшё тушит свою сигарету, его улыбка непритворно радушна.

«Он желает нам только добра, – думает Форс. – И со всеми своими привилегиями может себе это позволить».

– Разумеется, я согласился. Я знаю, зачем вы здесь. Когда услышал по радио о Петерссоне, понял, что ваш визит только вопрос времени.

Харри сидит рядом с Малин. Он собран. Даже на него подействовала естественная уверенность в себе старого графа.

– Да, у нас есть основания полагать, что он был убит. Поэтому по вполне понятным причинам мы хотели бы кое о чем вас расспросить.

– К вашим услугам.

Аксель Фогельшё наклоняется вперед, словно для того, чтобы продемонстрировать свою заинтересованность.

– Во-первых, – начинает Малин, – что вы делали сегодня ночью и рано утром?

– Вчера вечером я был у своей дочери Катарины, мы пили чай. Около десяти я ушел домой.

– А потом?

– Был дома, если это можно так назвать.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– С тех пор как умерла моя жена, я живу один.

– Ходят слухи, – говорит Харри, – что ваша семья обанкротилась и именно поэтому вы были вынуждены продать Скугсо Петерссону.

– И кто же распускает эти слухи?

Взгляд Акселя Фогельшё озаряется внезапной злобой, которую он тут же берет под контроль. «Плохая идея утаивать то, что известно всем», – замечает про себя Малин.

– Этого я сказать не могу, – отвечает Харри на вопрос графа.

– Пустые сплетни, – продолжает Аксель. – То, что написано в «Коррен», – вздор. Мы продали замок, потому что пришло время, он уже сыграл свою роль нашего родового гнезда. Настала новая эпоха, и прежний стиль жизни отстал от времени. Фредрик работает в Эстгётабанке, Катарина интересуется искусством – они не хотят заниматься сельским хозяйством.

«Ты лжешь», – думает Малин и вдруг вспоминает недавний разговор с Туве. Ей становится не по себе оттого, что она так холодно говорила с дочерью, не смогла преодолеть себя и так и не сказала того, что действительно было нужно. Как ты могла, Форс? Как так можно?

– То есть все прошло спокойно? – переспрашивает она Фогельшё. – И никаких проблем?

Граф продолжает, не обращая внимания на ее вопрос:

– Я никогда не встречался с Петерссоном в связи с продажей Скугсо, этим делом занимались адвокаты. Но у меня сложилось впечатление, что он из тех нуворишей, которым непременно надо жить в замке. Вероятно, он и понятия не имел, сколько это требует усилий, даже если ты достаточно богат, чтобы нанимать рабочих.

– Сколько он заплатил?

– Этого я сказать не могу.

Аксель Фогельшё улыбается, и Малин пытается понять, передразнивает ли он Харри, повторяя его фразу.

– Не понимаю, какое значение может иметь эта сумма для вашего расследования?

Малин кивает. Если потребуется, размер суммы всегда можно будет установить.

– Вы переписали имущество на своего сына?

– Нет, владельцем замка оставался я.

– Должно быть, эта сделка далась вам нелегко? – спрашивает Малин. – Ведь в Скугсо столетиями жили ваши предки.

– Пришло время, инспектор Форс. Вот и все.

– А ваши дети? Они сильно переживали?

– Вовсе нет. Они всегда рады деньгам. Я пытался приучить их к замку, но у меня ничего не вышло.

– Приучить?

– Да, хотел, чтобы кто-нибудь из них занимался Скугсо. Но им это не интересно.

– Вам здесь хорошо? – интересуется Харри, оглядывая комнату.

– Да, вполне. Я переехал сюда после того, как продал поместье. Мне здесь настолько хорошо, что я предпочел бы, чтобы сейчас меня оставили в покое, если у вас больше нет ко мне вопросов.

– Какая у вас машина?

– У меня их две. Черный «Мерседес» и красная «Тойота».

– Пока все, – Харри поднимается. – Вы не знаете, где мы могли бы найти ваших детей?

– Полагаю, у вас есть их телефоны. Позвоните им. Я понятия не имею, где они могут быть.

В прихожей Малин обращает внимание на черные резиновые сапоги, испачканные мокрой, все еще не подсохшей землей.

– Вы были в лесу? – спрашивает она Акселя Фогельшё, провожающего их до дверей.

– Нет, внизу, в парке Общества садоводов. Там сейчас такая грязь…

Лишь только успевает захлопнуться входная дверь, как Аксель Фогельшё через буфет спешит на кухню, поднимает трубку и набирает номер, который ему не без труда удается вспомнить. Ждет ответа.

Он думает о тех указаниях, которые собирается дать. Все должно быть предельно ясно, чтобы дети поняли. «Беттина, – думает он, – я хотел бы, чтобы сейчас ты была здесь. Мы могли бы действовать вместе».

– Он живет в лучшем из миров, – задумчиво говорит Харри Мартинссон, направляясь к машине.

– Что ты сказал?

– Он живет или хочет жить в лучшем из миров.

– Во всяком случае, насчет продажи замка граф соврал. Интересно, зачем? Кажется, всем известно, что их семья обанкротилась. Это было даже в «Коррен».

Харри кивает.

– Ты видела, как он сжал кулаки, когда его спросили о продаже? Похоже, он едва сдерживал ярость.

– Я заметила, – отвечает Малин, открывая дверцу пассажирского сиденья, и вспоминает, что гнев Акселя Фогельшё показался ей напускным, ненастоящим. «Зачем?» – спрашивает она себя.

– Будем копать дальше, – говорит Мартинссон и смотрит на Малин; кажется, его напарница засыпает на ходу, вот-вот свалится с ног или закричит, что ей необходимо выпить.

Нужно поговорить со Свеном. Она опускается на сиденье.

– Мы можем надеяться, что Экенберг и Юхан именно этим сейчас и занимаются, копают дальше.

– А Карим вволю наслаждается вспышками фотокамер, – добавляет Харри.

17

Карим Акбар впитывает в себя вспышки фотокамер и напрягает мозги, отбиваясь от агрессивных репортеров.

– Да, он убит. Ударом тупого предмета по затылку. И, судя по всему, есть и ножевые раны.

– Нет, у нас нет орудия убийства. И ножа.

– Мы только что искали во рву, – лжет он. – Водолазы уже закончили.

– Вероятно, мы осушим его. Может быть, воды в нем уже нет.

Вся эта игра не более чем глупость, журналисты легко могут все проверить. Но Карим не сдерживает себя, он хочет показать гиенам, кто в доме хозяин.

– Сейчас мы никого не подозреваем. Мы стараемся быть объективными.

Перед ним несколько седоволосых типов, в основном неряшливого, как полагается журналистам, вида.

Даниэль Хёгфельдт – исключение. Стильная кожаная куртка, тщательно выглаженная черная рубашка.

Карим умеет отвечать на вопросы, думая при этом о чем-нибудь своем. Он уже не раз делал это.

Не пора ли заканчивать?

Включился автопилот, и все превратилось в игру. И шеф городской полиции представляет себе, что он – вымуштрованный пресс-секретарь Белого дома, тычет пальцем в журналистов, уклончиво отвечая на их вопросы, а сам в это время прокручивает в голове свой распорядок дня.

– Да, вы правы. У многих есть основания для недовольства делами Йерри Петерссона. Мы ищем и в его прошлом.

– А Гольдман? Вы говорили…

– В этой ситуации мы стараемся быть объективными.

– Мы просим всех, кто видел что-либо необычное в ночь между…

Вальдемар Экенберг читает бумаги о Йохене Гольдмане, склонившись над столом в штаб-квартире следственной группы. Юхан Якобссон по другую сторону стола, рядом с техником, устанавливающим монитор.

– Здесь есть адрес: номер дома и улица. Вистамар, 34. Й. Г., – говорит Вальдемар.

– Это может быть Йохен Гольдман.

– Запись, похоже, этого года.

– А что там еще?

– Цифры, какое-то предприятие.

– Код страны?

– Тридцать четыре.

– Тогда это, наверное, Тенерифе, если он до сих пор живет там. Вистамар? Звучит вполне по-испански. Позвонить?

– Нам надо будет поговорить с ним.

Юхан откидывается назад, тянется за телефоном и набирает номер. Не дождавшись ответа, он протягивает трубку Вальдемару.

– Никого. Но, во всяком случае, я его нашел. Похоже, никакого автоответчика.

– А ты как хотел? Позвоним позже.

– Родители Малин Форс живут на Тенерифе, – говорит Юхан.

– Там ужасно жарко.

– Может, пусть лучше Малин позвонит?

– Ты полагаешь, она должна звонить только потому, что там живут ее родители?

Юхан качает головой:

– Она может обидеться, ты же знаешь, какая она сейчас. Она придает значение таким совпадениям.

– И, конечно, верит в привидения, – добавляет Вальдемар.

– Подожди звонить. Пусть это сделает она. Если только это номер Йохена Гольдмана.

Вальдемар захлопывает папку.

– Я мало что понимаю в этих цифрах и во всем прочем. Когда будет парень из экономического отдела?

Какой-то полицейский, еще неизвестно, кто именно, должен прибыть завтра утренним поездом.

– Уже завтра, – отвечает Юхан.

Вальдемар кивает.

Эстгётабанк на углу Стургатан и улицы Святого Лаврентия. Это буквально в двух шагах от квартиры Малин на Огатан, но трудно найти два дома, менее похожих друг на друга, чем эти. Тот, где живет Малин, – функциональной архитектуры шестидесятых, с низкими потолками и вставками из пластика, сделанными в семидесятые годы. Эстгётабанк – роскошное здание в стиле модерн из коричневого камня с помпезными украшениями.

«И оба одинаково мокнут под дождем», – думает Малин, толкая тяжелую дверь в просторное фойе со стенами из полированного мрамора и потолком верных десять метров в высоту. Регистрационная стойка расположена слева от касс, скрытых за толстыми пуленепробиваемыми стеклами.

Харри и Малин звонили Фредрику Фогельшё на мобильный и домашний телефон, но нигде не получили ответа.

«Поедем в банк, может, он там», – предложила Малин, когда они отъезжали от дома Акселя Фогельшё. И вот рыжий человек за регистрационной стойкой примерно одних с Малин лет разглядывает ее полицейское удостоверение мутными глазами.

– Да, он здесь работает.

– Мы можем его увидеть? – спрашивает Малин.

– Нет.

– Нет? Это важно для полицейского расследования. Если Фредрик Фогельшё…

– Вы опоздали, – холодно перебивает ее вахтер, в его голосе слышатся торжествующие нотки.

– Он уже ушел? – спрашивает Харри.

– В пятницу он обычно уходит около трех. Что, собственно, за дело?

«А вот это тебя не касается», – думает Малин.

– Вы не знаете, куда он мог направиться?

– Посмотрите в отеле «Экуксен». По пятницам после работы он обычно бывает там в баре.

– Расслабляется за пивом?

– Скорее за коньяком, – на губах вахтера мелькает теплая улыбка.

– А как он выглядит? Вы можете описать нам его, чтобы мы могли найти его в баре?

– Возьмите, – вахтер протягивает папку. – Здесь, в конце, есть фотографии персонала.

И вот Малин держит в руках годовой отчет. Темно-синяя глянцевая бумага, кажется, вот-вот прожжет дыру в ее ладони.

«Экуксен» – один из самых шикарных отелей в городе. Или самый шикарный. Расположен между бассейном «Тиннербексбадет» и парком Общества садоводов в белом здании, похожем на сахарную голову. Пиано-бар с видом на бассейн – одно из самых популярных питейных заведений в городе. «Только не для меня, – думает Малин. – Исключительно для толстосумов».

Они медленно двигаются по Клостергатан сквозь скучный моросящий дождь. Малин держит перед собой фото из годового отчета. Судя по нему, Фредрику Фогельшё уже за сорок. На его узком лице выделяется прямой тонкий нос и словно испуганные зеленые глаза. Он довольно стройный, в отличие от своего отца, в синем, видимо совсем новом, блейзере. Несколько сутулый и словно опасающийся упасть. Во всем его облике есть что-то ускользающее, неуловимое.

Харри останавливается у входа. Малин смотрит в зеркальце заднего вида: кто-то открывает боковую дверь и выходит из отеля. Фредрик Фогельшё, это ты? Ты уже покончил со своим коньяком?

– Мне показалось, там, сзади, только что вышел Фогельшё.

Черная «Вольво» припаркована у заднего входа, и, прежде чем Малин с Харри успевают что-либо сообразить, мужчина, предположительно Фредрик Фогельшё, садится в машину и направляется в противоположную сторону.

– Черт! – ругается Малин. – Разворачивайся!

Харри налегает на руль. В это самое мгновение с противоположной стороны появляется грузовик и преграждает им путь.

– Проклятие!

– Я позвоню ему на мобильный.

Грузовик отбуксовывает назад, Мартинссон разворачивается на встречную полосу, жмет на газ, и они пускаются в погоню на полной скорости, обгоняя какой-то белый «Фольксваген».

– Он не отвечает, – говорит Малин, когда они поворачивают на Хамнгатан. – Я видела его, он ждет на светофоре возле «Макдоналдса».

– Мы догоним его и заставим остановиться, – говорит Харри. – Покажем, что хотим поговорить с ним.

«И никакой мигалки, – думает Форс. – Остается ехать рядом и махать, как предписывает инструкция. Мы ведь всего лишь хотим поговорить с ним».

Харри жмет на газ, и они догоняют машину, предположительно Фредрика Фогельшё, прежде чем на светофоре загорается зеленый. В холле «Макдоналдса» снуют голодные подростки. На заднем плане люди, бросившие вызов усиливающемуся дождю, быстро пересекают площадь Тредгордсторгет.

Харри сигналит, а Малин приставляет к оконному стеклу свое удостоверение. Фредрик Фогельшё – а в том, что это он, теперь не остается никаких сомнений – глядит на женщину, на удостоверение, и его лицо искажает панический ужас, когда она делает ему знак остановиться и ждать их у «Макдоналдса».

Фредрик кивает, но потом его автомобиль вырывается вперед, словно он всем своим телом нажимает на газовую педаль. Его «Вольво» проскакивает на желтый свет, мелькает где-то впереди них и летит по Дротттнинггатан.

«Проклятие!» – только и успевает подумать Малин и кричит:

– Он удрал, черт!

И Харри налегает на руль, преследуя Фредрика Фогельшё по Дроттнинггатан, в то время как Малин, опустив стекло, устанавливает на крыше автомобиля мигалку.

– Какого черта! – кричит Харри. – Сообщи в центр по рации, пусть пришлют еще машин, если они у нас есть.

Малин молчит, давая напарнику возможность сосредоточиться на дороге. А Фредрик Фогельшё на скорости верных сто километров в час проезжает мимо оранжевого здания, где одно время размещался Риксбанк, и дальше, к транспортной развязке Абискуронделлен, мимо старого магазина ароматических масел.

«Что, черт возьми, это может значить? – думает Малин. – Или ты убийца, охваченный паникой? Какого дьявола ты от нас убегаешь?»

В нескольких сотнях метров впереди Форс видит пешеходов, бросающихся в сторону от автомобиля Фредрика Фогельшё, проезжающего на красный свет. Она объявляет по рации, чувствуя, как в теле пульсирует адреналин:

– Попытка скрыться… Преследуем черную… в сторону транспортной развязки Бергсронделлен… все возможные…

Мартинссон петляет между машинами, догоняя Фогельшё. Сто двадцать километров в час в центре города. Малин чувствует, как все вокруг исчезает, растворяясь в бешено мелькающих линиях и болезненно ярких красках, как гудит голова. Но вскоре адреналин успокаивается, и мир снова обретает четкие очертания.

– Поворачиваем к «Икеа»… в сторону монастыря Вреты… – кричит Малин, и гул бешено работающего мотора, мешаясь с их сиреной, звучит странной, воодушевляющей симфонией.

Фогельшё проезжает мимо склада магазина «Икеа» в поселке Торнбю, и его автомобиль накреняется то в одну, то в другую сторону, как будто его водитель нетрезв.

«Он, похоже, пьян, – думает Малин. – Он же вышел из «Экуксена».

Она чувствует, как новый приступ тошноты сжимает желудок, ее вот-вот вырвет. Но адреналин сводит эти ощущения на нет.

Одной рукой Харри отпускает руль и жмет на кнопку магнитолы. Немецкая хоровая музыка, что-то из Вагнера, наполняет салон.

– Какого черта! – возмущается Малин.

– Это помогает мне вести машину, – ухмыляется Мартинссон.

Фредрику Фогельшё удается удачно проскочить на красный свет, прежде чем он выезжает на транспортную развязку у трассы Е4. Они пересекают район, отстроенный по программе «Миллион» в Шеггеторпе, а потом выезжают за город, в пустые поля с продуваемыми всеми ветрами маленькими фермами.

Слова из центра почти заглушает хоровая музыка.

– Фредрик Фогельшё живет на равнине, слева, если ехать со стороны Ледберга. Вероятно, сейчас он направляется домой.

«Он удрал, – думает Малин. – Или мы действительно у цели? Может, Фредрик Фогельшё и есть убийца Йерри Петерссона и поэтому убегает?»

– Давай! – кричит она напарнику.

Сбоку показалась машина с радиосвязью, но Харри делает знак водителю оставаться сзади. Неподалеку от перекрестка машина Фредрика Фогельшё скользит влево, но ему удается избежать аварии, и он на еще большей скорости устремляется в сторону небольшой группы домов в окружении редких деревьев примерно в двух километрах от дороги в сторону озера Роксен.

Харри вспотел. Малин дышит, словно запыхавшийся марофонец. Она тянет пистолет из кобуры на плече, в то время как дорога снова делает поворот в сторону домов.

Просторная каменная вилла желтого цвета посреди рощи. Настоящая вилла богача. Через сотню метров Фредрик Фогельшё еще раз сворачивает в аллею.

Они следуют за ним. Метров через семьдесят Фредрик останавливается перед ветхим выкрашенным в красный цвет сараем на холме в окружении голых кленов и кустарников. Он выскакивает из машины, вбегает наверх и скрывается в сарае.

Харри останавливается за автомобилем Фогельшё, машина с радиосвязью сразу за ними. Малин выключает магнитолу, сирену – и вокруг сразу становится непривычно тихо.

– Мы выходим. Прикройте нас возле сарая, – негромко объявляет она по рации.

Глина вперемешку с гравием липнет к ботинкам. Малин оглядывает строение, чувствует, что дождь усилился за время, пока они прошли несколько метров, отделяющих их машину от двери сарая. За ее спиной вилла в итальянском стиле, без сомнения Фредрика Фогельшё. Если у него и есть семья, то сейчас их, похоже, нет дома. Двое в форме достают свои «ЗИГ-Зауэры» и укрываются за дверцами автомобилей, готовые пустить в ход оружие, если что-то пойдет не так.

Харри стоит рядом с Малин, и оба держат перед собой пистолеты, когда Форс ногой толкает дверь сарая.

– Фредрик Фогельшё! – кричит она. – Мы знаем, что вы здесь. Выходите! Мы хотим всего лишь поговорить с вами.

Тишина. Ни звука из пропахшего навозом помещения.

«Если ты убежишь, – думает Малин, – то сделаешь самую большую глупость из тех, что можно сделать в твоем положении. Куда ты пойдешь? Гольдман скрывался десять лет, что было, то было. Но ведь ты спрятался там, внутри, так? Ждешь нас. И у тебя, быть может, есть оружие. У таких, как ты, всегда есть по крайней мере охотничье ружье. Ты поджидаешь нас с оружием в руках?»

Внутренний монолог помогает ей сохранять бдительность и сдерживать страх. «Теперь туда, в темноту. Что бы там ни было».

– Я пойду первым, – говорит Харри.

Малин чувствует, как ее переполняет чувство благодарности. Мартинссон не отступает, когда становится жарко.

Они входят в сарай, Малин ступает за Харри след в след. Темнота. Запах свежего свиного навоза и сухого помета. В углу фонарь, свет которого падает наружу, в сторону поля. Полицейский бегом направляется туда, его напарница следом.

– Проклятие! – кричит Харри. – Он выскользнул отсюда!

Они бросаются в открытую дверь. Где-то в сотне метров от них, под дождем, по окутанному туманом полю бежит Фредрик Фогельшё. На нем коричневые штаны и что-то вроде дождевика зеленого цвета. Он падает, поднимается, бежит дальше, мимо дерева, еще сохранившего листву.

– Стой! – кричит Малин. – Стреляю!

Но этого-то она точно делать не будет. У них ничего нет против Фредрика, а то, что он бегает от полиции, еще не основание стрелять в него.

И вдруг он словно выдыхается. Останавливается, оборачиваясь, поднимает пустые руки и смотрит на них с Харри, медленно приближающихся к нему с нацеленными пистолетами.

Фредрика Фогельшё качает из стороны в сторону.

«Пьян как сапожник», – замечает про себя Малин.

– Ложись! – кричит она. – Лечь на землю!

И Фредрик Фогельшё ложится на живот в жидкую глину, а Малин застегивает наручники вокруг его запястий, которые он держит за спиной. Его классическое зеленое пальто от «Барбур» покрыто грязью.

От Фредрика Фогельшё несет спиртным. Он молчит, должно быть, ему трудно говорить прижатым к земле ртом.

– Ну и кому все это надо? – спрашивает Малин.

Но Фредрик не отвечает.