Текст книги "Ники Лауда. Биография"

ГЛАВА 7
Желание жить

В день, когда Лауда впервые появился в паддоке «Нюрбургринга», какой-то любопытный фанат-доброжелатель показал ему фотографию могилы Йохана Риндта. В тот момент о месте упокоения соотечественника Лауда думал в последнюю очередь, и ему в голову не пришло увидеть в этом дурной знак. Вот так странно начинался уикенд, который мог закончиться для Ники так же трагично, как и для чемпиона мира 1970 года, омрачив и без того печальную статистику жертв автоспорта. В самой же гонке последнее, что помнил Лауда, – как он спешил вернуться на трассу после пит-стопа. Даниэле Одетто позже скажет:

Наш пит-стоп несколько затянулся. Еще и шины были очень холодными[54]54
  Один из ключевых факторов успеха в гонке – поддержание оптимальной температуры шин. – Прим. ред.


[Закрыть], как и погода. Поэтому Ники не удалось занять хорошую позицию. Он выехал с пит-лейна на повышенных оборотах и тут же начал обгонять других участников. Но в конце круга он не появился.

Хушке фон Ханштайн подошел ко мне и сказал: «Даниэле, на трассе авария. Садись в мой Porschе». Мы поехали в больницу в Аденау. Когда уходили с трассы, скорая еще не приехала и Ники мог разговаривать. Но когда я увидел его в больнице, он уже терял сознание. Дело было не в ожогах, а в том, что он надышался всякой дряни и теперь легкие не справлялись. Доктор в Аденау сказал, что они ничем помочь не могут. Тогда фон Ханштайн позвонил в госпиталь Людвигсхафена: он знал, что там лечат военных с расположенной неподалеку военной базы США и специализируются на ожогах. Ему ответили, что подготовят стерильное помещение, и велели доставить пострадавшего как можно быстрее.

Пока мы ждали вертолет, Ники попросил меня заехать в моторхоум[55]55
  Передвижной дом на колесах, может состоять из нескольких грузовиков/фургонов. – Прим. ред.


[Закрыть] Bilstein [производитель амортизаторов], где он оставил чемоданчик с документами. Еще надо было позвонить Марлен и сказать, в какой он больнице. По голосу Ники я понял, что ему уже трудно дышать.

Я вернулся в паддок, забрал его вещи и приехал в больницу, где успел поговорить с врачом. Он сказал, что у Ники заблокировано дыхание; пока состояние стабильное, но нет гарантии, что он выживет.

Ники смутно помнил только шум винта вертолета, а потом невыносимое желание провалиться в сон. В разных интервью Лауда вспоминал, как его привезли в ожоговый центр Людвигсхафена:

В некотором смысле мне повезло. Сначала меня отвезли в больницу Аденау, где сказали, что я в критическом состоянии и они бессильны. Поэтому отправили в лучший госпиталь Германии. Главврач Людвигсхафена оказался на месте. Большая удача, ведь это было воскресенье. Он осмотрел меня и тут же понял, что ожоги на лице не столь критичны, как ожоги легких. Меня положили в реанимацию в Мангейме. Мне снова повезло. В то воскресенье дежурил самый молодой профессор Германии. Звали его профессор Питер, и я обязан ему своей жизнью. Он все сделал совершенно правильно, не допустив ни одной ошибки.

Не забывайте, что о лечении поврежденных легких тогда знали гораздо меньше, чем о лечении других органов. Например, если бы мне дали кислород, что, на первый взгляд, логично для человека с поврежденными легкими, я бы умер в ту же секунду. Легкие были в плохом состоянии, и после рентгена во вторник выяснилось, что оно лишь ухудшается. Больше всего врачей волновало содержание кислорода у меня в крови: оно было ниже минимального для жизни показателя, равного восьми[56]56
  Имеется в виду сатурация 80 %. – Прим. ред.


[Закрыть]. Мой показатель опустился до 6,8 – то есть теоретически я уже умер. Доктор сказал и мне, и моей жене: надежды, что я выживу, нет.

В воскресенье ночью мне вставили в горло и в легкие трубку и подсоединили к вакуумному насосу, чтобы откачать жидкость и всю дрянь, что там скопились. Состояние было критическим, злоупотреблять насосом нельзя: это могло разрушить легкие. С воскресной ночи я нормально соображал, но чувствовал, что тело сдается.

Точное время не помню: все смешалось. Я даже не знал, сейчас день или ночь. Помню, наступил момент, когда я почувствовал, что скоро умру. Просто охватывает страшная слабость и… нет, не боль, а такое ощущение, будто все дается слишком тяжело, а потому не лучше ли перестать бороться и поскорее уснуть? Я очень испугался. Как будто падаешь в глубокую черную нору и выпускаешь из рук все, что держало тебя на земле.

Но когда появился страх, я сказал себе: «Какого черта! Уйти вот так просто – это неправильно! Сделай же что-нибудь!» Но что ты можешь? Лежишь на кровати и даже пошевелиться не в состоянии. Тогда я стал прислушиваться к тому, что говорят доктора, и пытался сосредоточиться. Я только слышать и мог – ведь я ничего не видел. Все слушал и слушал, пытаясь понять значение их слов.

Помню, медсестра спросила, не позвать ли священника. Говорить я не мог. И подумал, почему бы и нет, хуже не станет. Я не слышал никаких посторонних звуков и не представлял, что происходит. Решил, что он придет позже, часа через два, а может, на другой день, не знаю. Вдруг меня тронули за плечо. Сначала я подумал, что это медсестра. А потом понял: «Черт возьми! Наверное, это священник».

Он не произнес ни слова, просто провел прощальные ритуалы и ушел. Думаю, ничего хуже и представить себе нельзя. Ведь он мог войти и сказать: «Ну что, сын мой. Да, попал ты в переделку, но не волнуйся, с божьей помощью все наладится». Мог же он найти хоть какие-нибудь слова?! Но нет. Он просто сделал свое дело и ушел. Помню, сердце у меня заколотилось: такое я почувствовал отчаяние. Кругом черте что творится, а я даже сделать ничего не могу.

Потом мне стало чуть легче, и я подумал: единственное, что в моих силах – это попытаться помочь докторам, чтобы лечение подействовало скорее. Чем больше я буду им помогать, тем лучше, потому что все в их руках. В общем, это я и сделал.

Например, они могли подключать мне насос всего на полтора часа за сеанс. Когда я чувствовал, что легкие заполняются, то звал врача и просил включить аппарат, хотя боль была дикая. Они сказали, что это первый случай в их практике, когда пациент сам просит включить насос. Но я понимал, что выживу, только если буду исполнять все их указания.

Марлен была просто чудо. Разумеется, все это для нее стало шоком, но, когда она приходила ко мне в палату, я ни разу не почувствовал, чего ей это стоило. Марлен брала меня за руку и говорила, что скоро я поправлюсь. Наверное, ее ужасал вид моего лица, но она убеждала меня, что я сильный, и это очень мне помогало. А ведь многие женщины в такой ситуации плачут и впадают в истерику. Я понял, что раньше не осознавал, какой сильный у Марлен характер.

В Бога лично я не верю, но верю, что жизнь не заканчивается после смерти. И живу в соответствии со своими убеждениями. После аварии желание жить вернулось ко мне благодаря моей вере и моей жене.

Через три дня легким стало лучше. Показатель кислорода в крови был по-прежнему плохим, всего лишь 6,8. Никто не знал, придет ли в себя мой организм и начнет ли он запускать в кровь достаточный объем кислорода. Если нет, то мне пришлось бы постоянно делать переливание крови, и врачи понимали: в таком случае я проживу год или два. Мне вливали кровь и следили за реакцией организма. Через четыре дня состояние чуть улучшилось, и мне снова поменяли кровь. Скоро организм заработал и показатель кислорода в крови пришел в норму.

В четверг из меня вынули трубки и я смог говорить. Зашла медсестра и спросила: «Хотите взглянуть в зеркало?» Я сказал: «А почему бы и нет?» Мне приоткрыли веки: я весь опух, и вместо глаз у меня было две щелки. Я походил на огромного борова, настолько все отекло. Сестра сказала: «Вот что бывает от температуры 800 градусов Цельсия». А я подумал… «Ну и видок у тебя, приятель!» Ну а что тут еще скажешь? Начнешь думать – только расстроишься: выглядел-то я и правда ужасно. Врачи говорили, что все придет в норму. А шею разнесло из-за скопившейся жидкости. Через пару дней она стала потоньше, и постепенно отек спал совсем.

Как только стало ясно, что жизнь Лауды вне опасности, за работу принялись пластические хирурги. Самая сложная операция заключалась в пересадке кожи с верхней части правого бедра на лоб.

Поначалу я выглядел просто ужасно. Я не питал иллюзий и понимал, какой из меня сейчас красавец, если на лице кожа с ляжки. В первый день после операции, когда ко лбу прилила кровь, он стал синим. Я взглянул в зеркало и сказал себе: «Ладно, ничего страшного. Какой уж есть. Что теперь – всю жизнь переживать?» Поэтому я запретил себе думать о том, как выгляжу.

Так вот, сам я со своим внешним видом смирился и стал наблюдать за реакцией других людей. Просто заходил куда-нибудь и изучал лица. Кто-то смотрел на меня и отводил взгляд. А кто-то общался как ни в чем не бывало. Хороший индикатор. Сразу видно, для кого важна только внешность. Если человек выглядит уродливо, то некоторые с ним и разговаривать не станут. Считаю, что это скверно: ведь главное – не снаружи, а внутри.

После пересадки кожи дела вроде бы пошли на лад. Но я уже начал сходить с ума от безделья: силы постепенно возвращались, и лежать в кровати стало невмоготу. Вот и заявил, мол, отпустите меня домой, там я сразу пойду на поправку. Дом для меня – это важно, там и воздух другой. Так что отпустите. Один умный доктор меня и выписал. В больнице я спал всего один-два часа, а дома сразу стал спать по шесть.

Дома действительно стало легче, если не брать в расчет ажиотаж публики. Из больницы меня вывезли тайно, и я полетел в Зальцбург. Всего несколько человек знали, что я снова дома. Но потом кто-то проболтался. Один раз нам пришлось даже вызвать полицию, потому что дело доходило до идиотизма. Люди в буквальном смысле просто хотели на меня посмотреть. А газеты мечтали заполучить фото. Еще в больнице один раз в палату зашел какой-то парень и начал меня снимать – щелк, щелк, щелк, – а потом убежал.

Герберт Фёлькер, биограф Лауды, жил в доме Ники вскоре после его выписки. Вот что он рассказывал:

Когда Ники вернулся из больницы, я был одним из немногих, кого пускали к нему в дом. Мы познакомились еще в 1969-м и с тех пор часто работали вместе над книгами и газетными статьями. Я также хорошо знал Вилли Дунгла. Четыре-пять дней я жил дома у Лауды, и нас было всего четверо: Ники, Марлен, Вилли и я. Сразу стало понятно, что Ники полон решимости вернуться в автоспорт. Но даже для меня, хотя я знал его как облупленного, это казалось за гранью воображения.

Лауде хотелось увидеть кадры злополучной аварии. Единственную запись сделал подросток, стоявший со своей восьмимиллиметровой камерой на возвышении над местом, где остановилась полыхающая огнем машина. Лауда смотрел ужасного качества видео, где его Ferrari без какой-либо видимой причины дергается туда-сюда, потом пропадает из виду и снова появляется уже объятая пламенем с развороченным левым боком. Смотрел, как внезапно появилась машина Ланджера и как менялась картинка – вот машина загорелась, вот все полыхает, как в аду, – и не испытывал никаких эмоций. Словно не осознавал, что это его вытаскивают из пламени.

Ники так и не понял, почему произошла авария. Ferrari резко дернулась вправо, но, как правило, от внезапного движения вбок машина не теряет управление. Лауда не исключал возможной ошибки пилотирования, но, судя по движению машины, что-то случилось с подвеской. Ники понимал, что правду они не узнают, ведь от машины после аварии ничего не осталось.

Отсутствие какой-либо очевидной ошибки с его стороны несколько утешало Ники. Однако, судя по разговорам, в команде Ferrari хоть и не утверждали, что это ошибка пилота, но и не исключали ее полностью, а возможность неисправности машины отрицали. Одетто тогда сказал:

Никто не узнает, что же там случилось. Компания Ferrari провела расследование, поскольку господин Феррари хочет быть уверенным, что технической неисправности у машины не было, хотя многие предполагают, что возникла проблема с подвеской. Похоже, Ники заехал слишком далеко на бордюр. Покрытие не было мокрым, однако оставалось влажным, шины были холодными, и машина потеряла управление. Мы убедились в том, что это не техническая проблема: на треке остались отпечатки четырех шин, как бывает, когда машина врезается в препятствие, значит, на тот момент с подвеской все было в полном порядке.

Лауда предпочел бы, чтобы в команде сделали акцент на том, что никто и никогда точно не узнает причину аварии. Для себя Ники подвел мысленную черту. Пора двигаться дальше. Он говорил: «Дома все иначе. Я ходил, пытаясь вернуть физическую форму. Сначала мог пройти всего пять шагов: сделать больше не было сил. О каких тренировках можно говорить? Но со мной рядом все время был [Вилли] Дунгл и занимался моим физическим состоянием. Я хотел вернуться в автоспорт. Решил для себя, что смогу. Все просто».

Пройдет много лет, и Дунгл приоткроет секрет своего чудодейственного средства:

Когда я увидел Ники после аварии, у него голова раздулась, как воздушный шар. Он был подавлен, руки в ожогах, сил вообще нет. Приходилось возиться с ним, как с маленьким ребенком. У него болело все, и мы решили начать делать массаж. Пробовали то с одним, то с другим маслом – не работает.

Потом я вспомнил про одну траву – окопник, или живокост, – нашел ее у озера рядом с домом Ники и отварил. Положил на голову Ники, и через 10 часов отек ушел, а он спал, как младенец. А когда проснулся, боль прошла, полностью! Мы поехали на Ибицу, Ники принимал морские ванны, и через пять дней ему стало намного лучше. Потом он подошел ко мне и сказал: «Хочу спросить, насчет гонок… Как думаешь, я смогу вернуться?» И я ответил: «Послушай, сначала надо прийти в хорошую форму, в том числе психологическую». Ну и мы приступили к работе.

Кроме тренировок дома и на Ибице, восстановиться Лауде очень помогали болельщики. «Столько людей желали мне поправиться! Такая поддержка не может не тронуть, – говорил Лауда. – Мне писали, предлагали свою кожу и уши для пересадки, делились опытом заживления ожогов и пересадки кожи и тому подобное. Узнав, что моя машина сгорела, один малыш прислал мне свою игрушечную Ferrari».

Болид с трассы «Нюрбургринг» (шасси номер 028) был уничтожен, но Лауда считал, что в Ferrari либо сделают новую к моменту его возвращения, либо он будет ездить на запасной (шасси номер 026, ее возили на гонки как резервную). Однако у Энцо Феррари были другие соображения. Одетто говорил:

Из больницы я звонил синьору Феррари, чтобы ввести его в курс дела. Он сказал: «Что ты там делаешь? В больнице есть доктора, пусть они о нем и заботятся. Возвращайся и разыщи Эмерсона Фиттипальди. Спроси, не хочет ли он пилотировать мою машину на следующем Гран-при».

Эмерсон сказал, что очень сожалеет, но у него контракт с компанией Copersucar и, если он вернется в Бразилию и скажет, что уходит из команды, его попросту убьют! Я доложил это Старику, а он приказал звонить Ронни Петерсону. Мы знали, что Ники выписали из больницы, но никто всерьез не верил в его возвращение в гонки. Начались переговоры с Петерсоном, но они шли сложновато, поскольку у него был контракт с March, и мы понимали: за своего лучшего гонщика Мосли захочет денег. Я позвонил графу Гуги Дзанону, состоятельному другу и спонсору Ронни. Тот встретился с синьором Феррари и пообещал все уладить, потому что сам Ронни хочет выступать за Ferrari. Мы начали готовить машину для Петерсона – он был выше Ники, так что перед тестами во Фьорано предстояло потрудиться.

Когда об этом услышал Ники, он просто рассвирепел. Позвонил Луке ди Монтедземоло и сказал, что сможет снова участвовать в гонках. Лука связался с Джанни Аньели [главе Fiat, который владел 50 % компании Ferrari] и Энцо Феррари. Синьор Феррари попросил меня приехать в офис и велел позвонить Ронни Петерсону и сообщить, что тесты отменяются, мы в нем больше не нуждаемся. Но он не объяснил, в чем причина, а я пытался убедить Феррари, что это хорошее решение. Это его разозлило, и он начал на меня орать: «Здесь я босс, я принимаю решения и делаю, что хочу!» Феррари так разошелся, что секретарша пришла взглянуть, что происходит. «Убирайся! Убирайся! – завопил он. – И ты, Одетто, про-о-очь!»

Лауда начал понимать, что хочет сделать Феррари, когда его друг Эмерсон Фиттипальди сказал, что Старик вышел на него и предлагал заключить двухгодичный контракт. Если это позабавило Лауду, а переговоры с Петерсоном разозлили, то новость о том, что Карлос Ройтеман подписал соглашение, вывела его из себя. Если Энцо Феррари пытался таким неловким образом дать понять своему действующему чемпиону мира, что не ждет его возвращения, то он добился прямо противоположного результата. Неприязнь Лауды к аргентинцу была столь велика, что он только укрепился в своем решении вернуться в спорт любой ценой. Первоначально Ники планировал вернуться на Гран-при Канады 3 октября, но передумал и собрался участвовать в гонке 12 сентября на Гран-при Италии.

О своем решении Лауда рассказал на пресс-конференции в Зальцбурге. Герхард Кунчик, автоспортивный обозреватель в Salzburger Nachrichten, представлял там немецкую прессу:

Я не был на «Нюрбургринге»: 1 августа я работал на европейском авторалли близ Вены. В то самое утро рухнул Райхсбрюке, основной мост через Дунай. К счастью, было пять утра, так что погиб только один человек. Случись подобное в середине дня, жертв было бы намного больше. Днем мы услышали, что в аварию попал Лауда, а позже узнали, что он серьезно пострадал. Мы не могли в это поверить: две такие новости в один день!

Я был на конференции в отеле «Шлоссвирт Цу Аниф», неподалеку от Зальцбурга, где Ники, сидевший с забинтованной головой, объявил о своем намерении участвовать в гонках в Монце. Пресс-конференцию устроила компания Römerquelle (производитель минеральной воды), спонсор Лауды. Все решили, что Ники просто сошел с ума. У него ничего не получится.

«Никто не верил, что Лауда будет участвовать в гонке. Это противоречило здравому смыслу, – сказал Одетто. – Мы подготовили машину для Карлоса Ройтемана, на которой он должен был выступить в Монце и на всех следующих этапах до конца сезона. Контракт заключили на 1977 год: Карлос становился партнером Клея Регаццони. Когда я сообщил синьору Феррари о готовности Ники участвовать в гонках, Старик заметил, что по контракту Лауда обязан продемонстрировать, что он в хорошей форме и в состоянии показывать высокие результаты».

Через 38 дней после аварии Лауда позвонил в Маранелло. Он хотел доказать Ferrari и всему миру, что он снова готов участвовать в «Формуле-1». Одетто вспоминал:

Это был один из самых удивительных дней в моей жизни. Ники прилетел на своем самолете со своим пилотом – хотя он и сам умел им управлять. Мы приехали за ним в аэропорт Болоньи и повезли во Фьорано. Из самолета к нам вышел парень в комбинезоне, который висел мешком, бледный, с запачканными кровью бинтами на голове. Все, в том числе [Эрмано] Куоги [главный механик Лауды], были в шоке. Казалось, что перед нами привидение, как в фильме ужасов.

Он сел в машину и сделал два круга, довольно медленно. Все подумали: «Бедный парень». Потом вылез и сказал, что надо отрегулировать ремни: ему неудобно. Снова забрался в кокпит и после пяти, шести, семи кругов поехал все быстрее и быстрее. После 10 кругов вернулся и попросил еще кое-что настроить. Потом долго гонял по трассе, скорость все росла. Сейчас я не помню, какой был рекорд трассы, но Ники почти подобрался к нему.

Я поехал к синьору Феррари, он спросил время круга и количество кругов, пройденных Лаудой. А потом сказал: «Мы должны отправить его в Монцу: он доказал, что находится в отличной форме и может показать результат, поэтому по контракту мы обязаны дать ему стартовать». Так что пришлось позвонить в Монцу Берни [Экклстоуну] и предупредить, что у нас будет три машины. Это было довольно сложно для нас: больше механиков, больше деталей. Но мы должны были это сделать.

Ferrari не принимала участия в Гран-при Австрии 15 августа. Официальная причина – из уважения к своему гонщику-австрийцу. В это мало кто верил, включая Лауду. Скорее, это был циничный шаг в надежде, что этап отменят и лишат Ханта и McLaren возможности отыграться. Карусель закрутилась все быстрее – как и думал упрямый Энцо Феррари, – и на Гран-при Голландии Скудерия[57]57
  В переводе с итальянского Scuderia Ferrari – «Команда Ferrari», официальное название. – Прим. ред.


[Закрыть] выставила всего одну машину с Клеем Регаццони в кокпите.

«Зря мы не поехали в Австрию, – говорил потом Одетто. – Феррари сказал, что это протест против решения вернуть очки Джеймсу Ханту за испанский Гран-при. Ну и, конечно же, дань уважения Ники Лауде. Если бы поехали, Клей мог бы заработать очки. И на «Зандворте» надо было выставлять две машины. Мы упускали возможность доработать болид».

Джеймс Хант в Австрии пришел четвертым и выиграл Гран-при Нидерландов – в результате от Лауды в чемпионате мира его отделяло всего два очка. Джеймс пристально следил за восстановлением своего друга и соперника. Хант вспоминал:

Когда я узнал, что Ники собирается вернуться, я не удивился. Прекрасно понимал, почему он этого хочет. В больнице есть время подумать, и, как только ты решаешь вернуться, надо приступать к работе. Мотивации у Ники было предостаточно: он все еще лидировал в чемпионате мира и страстно желал выиграть. Мощный стимул для любого. Возвращение – это вызов, и Ники его принял.

Что бы ни думал синьор Феррари о физической форме Лауды или подготовке Регаццони и Ройтемана, Ники был полон решимости бороться за победу в чемпионате, не позволяя Ханту перехватить лидерство.

За соперничеством этих двоих с нарастающим интересом следила британская пресса. Дэвид Бенсон, обозреватель Daily Express, знал обоих гонщиков (он много общался с Лаудой, когда помогал реставрировать в Англии его Bentley). Во время одной из телефонных дискуссий по поводу этого классического авто Бенсон спросил, не согласится ли Ники рассказать историю своего восстановления – за справедливый гонорар. Они договорились, и верный своему слову Ники пригласил Бенсона составить ему компанию в перелете на частном самолете из Зальцбурга в Милан перед Гран-при Италии. Основная часть воспоминаний Лауды в начале этой главы взята из интервью Бенсона. Позже автор напишет в своей книге о чемпионате мира 1976 года: «Это [интервью] – самый замечательный пример рассказа о безграничной отваге, который мне довелось слышать». А вот что Ники говорил о предстоящей гонке в Монце:

Очень многие считали, что я чокнутый, раз собираюсь так скоро после аварии вернуться в автоспорт. Говорили, мол, человеку с обожженным черепом и мертвецки-бледным лицом нечего там делать. Люди, которые так думают, наверное, с удовольствием сидят на больничном. У меня другое отношение к жизни. Если у меня нет цели или я ничего не могу сделать для ее достижения, жизнь теряет вкус. Я должен работать. Раз попал в аварию, нужно как можно быстрее поправляться с помощью всего арсенала современной медицины. Раз принял решение вернуться, нужно поторопиться. Вот почему я поехал в Монцу.

Мои легкие и физическая форма в прекрасном состоянии. В сущности, сейчас я чувствую себя лучше, чем раньше. Программа тренировок отлично мне подходит. В общем, я решил готовиться к Гран-при Италии. Выходил на пробежки днем и ночью, тренировался по 12 часов в день. На мою удачу, круглые сутки со мной рядом был Вилли Дунгл – эксперт мирового класса по восстановлению спортсменов после травм. Он делал массаж, устанавливал график тренировок – и теперь я могу заниматься по 65 минут без перерыва. Вилли – специалист-практик, который работает в тандеме с врачом и следит за моим режимом, включая время отдыха, рацион и физическую нагрузку, которая мне по силам.

Вчера врачи меня осмотрели и сказали, что я в отличной форме. Я сел в кокпит Ferrari — и почувствовал себя как обычно. Мне нравится сидеть в машине, нравится ей управлять. Я счастлив. Я люблю свой спорт и свою работу. Единственное, что меня беспокоило перед тестами [во Фьорано], – будет ли мне комфортно в шлеме [специально разработанном AGV[58]58
  AGV – производитель шлемов (мотоциклетных и для автоспорта), Италия. – Прим. ред.


[Закрыть]] из-за моего [правого] уха. Оно болит ужасно. Все остальное в порядке. Страшная была авария, но теперь я изо всех сил стараюсь вернуться в гонки.

Всем известно, что это опасный вид спорта, и я не удивился, что это случилось со мной. Тот, кто не знает, что такое гонки, вряд ли поймет меня, но это правда. Риск – неотъемлемая часть моей работы.

После аварии передо мной стоял вопрос: как произошедшее скажется на моей психике и не возненавижу ли я автоспорт? Чтобы ответить на него, нужно испытать то, что довелось испытать мне. Но я понял: мне нравится позитивная сторона автоспорта. Так зачем же его бросать?

Я не участвовал в гонках больше месяца, и поначалу придется тяжело: этап проходит в Италии, где Ferrari – короли, участвуют три наши машины. Но я не позволю давлению меня сломить. Даже если приду к финишу 15-м, все равно буду помнить, что опережаю свою программу восстановления, а впереди – гонки в Канаде и Америке. Я смогу выиграть и остаться чемпионом мира. В команде старались отговорить меня от участия в гонках в Монце. Синьор Феррари говорил: «Тебе не надо ехать в Монцу: чем упустить там лидерство в чемпионате, лучше оставить все как есть». А я сказал: «Комендаторе[59]59
  В переводе с итальянского сommendatore — «командор», одно из уважительных прозвищ Энцо Феррари. – Прим. ред.


[Закрыть], раз я готов, я буду участвовать».

Пожалуй, эта фраза лучше всего показывает ледяной прагматизм Лауды и его всепоглощающее желание не только участвовать в гонках, но и преодолевать любые препятствия, которые могут встать на пути к победе. Ведь в родной для Ferrari Монце Ники пришлось трудно вдвойне: слишком большой ажиотаж царил вокруг. Древняя трасса среди руин стен королевского парка на северной окраине Милана по выходным бурлила от эмоций. Так было и в тот раз: в котле спортивных страстей появление парня с забинтованной головой, который недавно стоял одной ногой в могиле, а сегодня собирался участвовать в гонке наравне с другими, воспринималось как что-то невероятное. Возвращение Ники стало одним из самых заметных в истории спорта вообще и автоспорта в частности.