Текст книги "Руки Орлака"

Глава 10
Деклассированный

Следующий день стал роковым днем признания.

Мадам Орлак, как мы уже видели, умела использовать трапезу для осуществления своих планов.

О плачевном состоянии их финансов она поведала Стефену после изысканного обеда, сдобренного лучшими винами.

Она вполне отдавала себе отчет в том, как должен был подействовать этот ее доклад на расшатанную психику мужа, однако тот взял ее руку в свои и, нахмурившись, произнес:

– Так я и думал. Слишком уж я торопился со своим выздоровлением. Я боялся лишь одного: что ты объявишь мне о нашем разорении прежде… чем я восстановлюсь. Ну и вот, так оно и вышло!

Но Розина не позволила ему долго грустить о том, чего нельзя поправить, побуждая к действию.

– Что есть, то есть, – сказала она. – А что, по-твоему, нам следует предпринять? Я бы начала с того, что сократила бы расходы и, чтобы решить самые неотложные проблемы, избавилась бы от кое-каких вещиц…

Ничего не ответив, Стефен встал и направился в гостиную. Розина последовала за ним.

Пианист исполнил несложный «Ноктюрн» Шопена.

То была игра прилежного ученика, цепляющего нотку то тут, то там.

Закончив этюд, Стефен вопрошающе поднял глаза на Розину. Та молчала.

Тогда он начал играть концерт Рубинштейна, но сам остановился на пороге трудностей, поняв, что пытается достичь недостижимого.

– Всё еще не то, – проговорил он, вытерев пот со лба.

– Нужно терпение! – отважно возразила Розина. – Ты и так уже добился больших успехов. Еще немного усилий – и через несколько месяцев…

– Что же делать? – пробормотал он с потерянным видом.

– Прежде всего – усердно продолжать восстановление нарушенных функций рук. Почему бы не начать давать уроки? Это помогло бы нам приблизить тот день, когда ты сможешь вернуться к концертной деятельности… Твое имя…

– Тогда, быть может, уроки сольфеджио, гармонии? Потому что рояль…

Он проиграл нисходящую минорную гамму и, дойдя до тоники, сказал:

– Вот так и я. Все еще Орлак, но на октаву ниже.

У него было лицо святого Себастьяна[44]44
  Себастьян (ок. 256, Нарбон – 288, Рим) – римский легионер, христианский святой, почитаемый как мученик.


[Закрыть], пронзенного стрелами.

Розина чувствовала, что приближается момент, когда она больше не сможет сдерживать свою боль. Ее улыбающаяся маска истончалась все больше и больше по мере того, как она обрушивала на Стефена одно откровение за другим. Несмотря на всю энергию молодой женщины, эта маска становилась прозрачной. Еще мгновение – и правда проявится в слезах…

В этот миг, облаченный в каштанового цвета ливрею со светло-желтым кантом, в дверях возник Александр.

Из прихожей уже кричал веселый посетитель:

– Объявите Наполеона Никчемного!

Слуга снисходительно рассмеялся.

– Мсье де Крошан, – сказал он.

Старый художник был уже в гостиной. При виде Стефена и Розины он тотчас же понял, что судьба уже нанесла свой удар, однако в последний момент воздержался от того, чтобы оглядеться с соболезнующим видом, словно по всей комнате были разбросаны осколки сердец, а ковер усеян обломками двух разбитых жизней.

– Хм! – произнес он. – Что тут у вас случилось?

Стефен объяснил ему ситуацию.

– Только и всего? – воскликнул шевалье. – Полноте, полноте, нужно смотреть на вещи здраво! Твой отец не вечен: ему уже семьдесят два, да и сердце пошаливает. Печально это говорить, но скоро ты станешь миллионером. Неужели ты не найдешь способа дожить до этого дня, сохранив свои маникюры, манумассажи, манумашины – словом, все свои мании?.. Да и вообще, разве я, которого твой отец кормит, поит, греет и обстирывает со дня прихода к власти Феликса Фора[45]45
  Феликс Франсуа Фор (1841–1899) – французский политический деятель, президент Французской республики (Третья республика, с 1895 по 1899 год).


[Закрыть], сейчас не здесь, не с вами?..

– Мой добрый друг! – вскричала Розина, преисполненная благодарности. – Вы лучший из всех, кого я знаю! Но я не хочу, чтобы вы продавали ради нас хоть одно из ваших полотен!

– Молчать! – прогнусавил шевалье в подражание какому-нибудь судебному исполнителю. – Я намерен вмешаться в ваши дела, но не позволю вам вмешиваться в мои! Будем считать, что я тут главный… Значит, сделаем следующее. Вы максимально сократите штат прислуги – временно; смените берлогу – временно; я вам помогу – временно; а Стефен тем временем снова станет великим пианистом – окончательно и бесповоротно!

Тут уже слово взял Стефен:

– Насчет ограничений – согласен: мы к ним готовы. Что же касается вашей помощи, мой дражайший друг, то благодарю вас от всего сердца, но я ее не приму.

– Стефен, неужто ты вздумал меня поучать?

Молодой человек в смущении покраснел.

– Нет, – сказал он, разминая суставы пальцев. – И вам это прекрасно известно, не так ли? Вы оказали моему отцу множество бесценных услуг. Даже не знаю, что бы мы делали без вас, без вашей нежной и бдительной опеки над ним! Это еще одна причина, почему я не могу согласиться жить за ваш счет. Я хочу работать и самостоятельно зарабатывать себе на жизнь.

Розина преобразилась. Тирада Стефена, такая пылкая, такая благородная, избавила ее от скованности, терзавшей ее на протяжении многих недель, пусть она этого и не сознавала. Теперь она вся сияла – так апрельский луч пробивается сквозь облачную завесу после долгой зимы, к которой уже все привыкли.

– Работать… – задумчиво повторил мсье де Крошан. – Хорошо. Что ж, если подумать… А как насчет… Ты ведь знаешь «Пурпурный концерт» – что на улице Сен-Сюльпис?

– Прекрасно знаю. Отличное заведение. Симфонический рудимент. Великолепный небольшой оркестр. В нем играют мои товарищи по консерватории.

– Я там, можно сказать, завсегдатай. Часто захожу туда вечером выпить кофе, и у Пурпра[46]46
  В данном случае Пурпр (Pourpre) – это фамилия, хотя название заведения «Concert Poupre» мы все же перевели как «Пурпурный концерт».


[Закрыть], его владельца, нет от меня никаких секретов…

– И что же?..

– Как насчет места дирижера? Это тебя устроит?

Стефен поморщился, словно от укола. Прошлое и будущее предстали перед ним во всем их контрасте. Но в сущности, в музыкальных кругах «Пурпурный концерт» имел высочайшее реноме, да и лучше было стать дирижером, чем преподавателем. Так у него будет вдоволь времени для ухода за руками; к тому же эта ситуация – лишь временная.

– Мне остается лишь назначить тебя, – сказал мсье де Крошан. – Как ты и сам понимаешь, Пурпр примет тебя на работу безо всяких вопросов. Для него это будет редкостной удачей!

Розина бросилась на шею Стефену, и они принялись целоваться, но шевалье пресек нежности. Он положил руку на сердце, закатил глаза и пронзительным сопрано призвал на помощь мсье Шарпантье[47]47
  Марк Антуан Шарпантье (1643–1704) – французский композитор, певец, теоретик музыки.


[Закрыть]:

– Je suis heu-reu-eu-se! Trop heu-reu-eu-se! Et je trrrremble dai-li-ci-eu-se-ment…[48]48
  Буквально: Я счастлива! Я так счастлива! Я вся трепещу сладострастно…


[Закрыть]

Розина, смеясь сквозь слезы, попыталась зажать ему рот изящной ручкой, которую старый дворянин тут же галантно поцеловал.

Затем он, даже более жизнерадостный, чем его двойник-император в славный вечер битвы при Сольферино[49]49
  Битва при Сольферино – крупнейшее сражение австро-итало-французской войны, состоявшееся 24 июня 1859 года между объединенными войсками Франции и Сардинского королевства против австрийской армии. Французскими войсками командовал Наполеон III.


[Закрыть], отправился к господину Пурпру.

Однако так уж вышло, что мсье Пурпр, пусть он и нанял Стефена с преогромной радостью, не смог сейчас же доверить ему дирижерскую палочку. Нынешний ее обладатель намеревался оставить сцену лишь после женитьбы, которая принесла бы ему услады богатства, – ни раньше, ни позже. Брак он рассчитывал заключить в самом скором времени, но до тех пор, будучи человеком осмотрительным, собирался сохранить в «Пурпурном концерте» место, которое занимал, к всеобщему удовольствию.

С первых же шагов Стефен вновь оказался в той атмосфере обескураживающего соперничества, о котором знаменитости забывают, как только им удается выделиться из шумной толпы.

Он решил подождать, пока брак коллеги позволит ему занять его место.

Розина немедленно отказалась от телефона, автомобиля (шоферу она платила помесячно) и уволила слуг.

Александр был обречен заранее: камердинер – человек лишний. Эстер, его жена, намеревалась уйти вместе с ним, как то ей диктовали сердце и закон. Сесиль, способную выполнить любую работу, сначала хотели оставить – из-за суфле с сыром, секретом приготовления которого она владела; но она была уж слишком тучной. Мсье де Крошан как-то раз сказал: «Тот, кто женился бы на Магдебург, считай, получил бы сразу две жены». И раз уж им теперь нужна была лишь одна домработница, было бы абсурдно иметь их две в одном лице.

В общем, ушли все трое, сохранив при этом глубокое чувство благодарности и на все лады расхваливая прежних хозяев перед той, кому предстояло их заменить.

Ее звали просто Режина. Режина Жюбес, если быть точным. Она была молодая, темноволосая и розовощекая, проворная и красивая, прекрасно сложенная. Ее черные глаза сверкали задорным огнем. Скорее расторопная, чем вышколенная, скорее дерзкая, чем воспитанная, она работала как лошадка и, однако же, выглядела субреткой, способной очаровать любого завсегдатая наших дотационных театров. Розина не переставала хвалить эту девушку, отдавая должное сообразительности «жительницы предместья», развлекавшей ее, когда они вместе занимались хозяйством.

Ибо мадам Орлак вернулась к работе по дому, как это было во времена мамаши Моне. Этого требовала ситуация – как минимум до тех пор, пока они не нашли бы квартиру поменьше, что было не так просто, поскольку Стефен не желал далеко уезжать от отца.

Он питал к этому малосимпатичному старику глубокую привязанность, которую ничто не могло истребить. «Это мой отец, – говорил он вполне резонно. – Другой родни, кроме него, у меня нет. К тому же мне никогда не забыть, что он обожал мою бедную матушку. Если он и увлекся оккультизмом, то прежде всего для того, чтобы попытаться снова ее увидеть, – не забывайте об этом! Да и потом, если мсье де Крошана вдруг не станет, лишь я один смогу позаботиться о papa!»

Словом, жилищный вопрос стоял весьма остро. В том идеальном круге, который Стефен прочертил вокруг небольшого особняка на улице Асса, никак не удавалось найти подходящую квартиру.

Розина тоже старательно занималась поисками.

Консьержи, коих она расспрашивала одного за другим, принимали ее за музыкантшу – из-за сафьянового, с ручкой, портфеля, с которым она никогда не расставалась и который, казалось, был набит нотами.

То были ценные бумаги, которые она носила с собой из страха, как бы банда «инфракрасных» не умыкнула их в ее отсутствие.

Как-то раз она случайно повстречала одну из своих подруг, женщину деловую и энергичную, но чрезвычайно взбалмошную; из озорства та пожелала выяснить, что же все-таки находится в портфеле. Розине пришлось признать, что там ценные бумаги – акции «Карикалского угольного предприятия».

Из боязни показаться смешной она добавила:

– Иду к биржевому маклеру…

И, уже начав, пошла в своей лжи до конца:

– …Хотим продать, чтобы подписаться на заем.

– Продавать уже поздновато! – сыронизировала ее деловая и энергичная подруга. – Они ведь у вас со дня эмиссии, не так ли? Сейчас их больше чем за половину изначальной стоимости уже и не сбросишь!..

Потрясенная столь катастрофической новостью, Розина на несколько секунд утратила дар речи. Наконец, собравшись с силами, она непринужденным тоном спросила:

– То есть проценты могут так сильно варьироваться?

– Ну разумеется!.. Вижу, душенька, вы в этом не очень-то и сильны… Позвольте дать вам совет: не продавайте. Это ваше угольное предприятие – прекрасное вложение денег. Вот увидите: через несколько лет эмиссионная стоимость ваших акций удвоится. Теперешнее понижение – всего лишь результат биржевых манипуляций. Оно еще не закончилось; но вы просто не обращайте на это внимания.

Слабое утешение! Даже если ты и готов не спешить с продажей какой-нибудь вещи, даже если и надеешься, что когда-нибудь за нее можно будет выручить вдвое больше, чем ты на нее потратил, разве приятно знать, что сегодня она стоит лишь половину той суммы, которую ты за нее отдал, а завтра будет стоить и вовсе четверть… Да и потом, если творцами этих «биржевых манипуляций» были финансисты из иного мира, если оккультные силы, будучи не в состоянии ловко похитить акции, решили их обесценить, понижение курса продолжится!.. Жестокий факт: вместо пятидесяти тысяч франков эти бумаги стоили теперь всего двадцать пять!

Стефен уже начал проявлять определенный интерес к их финансовому положению. Он мог узнать о падении курса акций «Карикалского угольного предприятия» от посторонних лиц. Розина предпочла сообщить ему об этом сама.

Небо затянуло новыми тучами.

Пришлось вызвать эксперта, чтобы тот оценил мебель, картины и предметы искусства. Еще одно разочарование!..

Стефен был человеком современным. Не презирая мастеров былых времен, он считал глупым и жестоким недооценивать мастеров эпохи нынешней. Обладая хорошим вкусом и рассудительностью, он из упрямства, своего рода снобизма, а также по соображениям человеколюбия ввел в своем доме запрет на любые произведения не только старинные, но и пользовавшиеся популярностью. Там можно было увидеть современные произведения, авторы которых либо были малоизвестны, либо являлись объектами ожесточенных споров. Эксперт не мог относиться к этим гипотетическим шедеврам, как к работам Палисси, Буля или Коро[50]50
  Бернар Палисси (1510–1589) – французский естествоиспытатель и художник-керамист. Андре Шарль Буль (1642–1732) – французский художник, резчик по дереву, гравер, рисовальщик-орнаменталист, позолотчик, крупнейший мастер-мебельщик своей эпохи, создатель особенных техники и стиля художественной мебели, названных его именем, – «техника буль», «стиль буль». Жан Батист Камиль Коро (1796–1875) – французский художник и гравер, один из самых выдающихся и плодовитых пейзажистов эпохи романтизма, оказавшей влияние на импрессионистов.


[Закрыть], и потому оценил их в ничтожную сумму.

Словом, в отношении предметов искусства, как и в отношении ценных бумаг, благоразумно было сохранять выжидательную позицию. То были богатства скорее виртуальные, чем реальные, истинную цену которых могло показать лишь будущее.

Сильно ограниченный в средствах, Стефен решил обратиться за помощью к отцу.

Он пришел со встречи глубоко разочарованным, обдумывая такую мучительную дилемму: «Либо неверно, что отец – это прирожденный банкир, либо неверно, что мой отец – это действительно мой отец».

Отец заставил его прождать больше часа в передней в компании Эрманс, которая следила за Стефеном, якобы скрашивая его ожидание. Наконец из гостиной вышли какие-то чудаковатого вида люди, и Стефен сел в кресло, все еще теплое после сеанса, который там проводила мадемуазель Лидия Трюше, экстрасенс, ясновидящая и медиум. Вокруг Пальмиры, вертящегося стола, стояло еще несколько кресел. В спертом воздухе витали завитки благовонного дыма.

Господин де Крошан, не пропускавший ни одного спиритического сеанса, из скромности хотел было удалиться, но отец и сын в один голос его от этого отговорили.

– Вот те на! – воскликнул нотариус, когда Стефен ввел его в курс своих неприятностей. – Стало быть, мсье возобновил обучение…

Они провели в гостиной около часа: если поборники лаконичности начинают говорить, остановить их невозможно. Злобный старик, не стесняясь, изливал душу – быть может, даже не столько из-за того, что его когда-то ослушались, сколько из-за того, что он на протяжении многих лет считал себя обманутым. Слава Стефена стала позором этого жалкого гордеца. Теперь сама судьба признавала его правоту, и, даже не думая о том, что спустя какое-то время судьба вполне может переменить свое мнение, он ликовал, не зная в этом ни меры, ни пощады.

Между тем шевалье встал позади Орлака-старшего и принялся корчить разные гримасы, эзотерический смысл которых Стефену никак не удавалось постичь. В конце концов он догадался лишь, что настаивать не следует, что отказ не будет иметь особого значения, так что в конечном счете, порядком измученный, охваченный безудержным желанием открыть дверь и надрать уши жене Крепена, которая, как он подозревал, подслушивала через замочную скважину, встал, с холодной яростью обнял отца и, не дожидаясь заключительной части обличающей диатрибы, внезапно лишил его аудитории.

Старик уже начал было бранить шевалье, но тот, проскользнув за спину Стефена, шепнул ему на ухо:

– Завтра он женится!

На лице молодого человека отразилось такое удивление, что шевалье, опасаясь, как бы он не вскрикнул, громко закашлялся, чтобы заглушить это возможное восклицание.

– Дирижер! – пояснил он. – Дирижер!

– Да? – переспросил Стефен, уже выходя из особняка. – Тогда все в порядке. Но знали бы вы, мой император, сколько мне довелось пережить тревог!..

На улице было темно. Ни одна звезда не показалась ему достаточно яркой для того, чтобы быть его звездой.

Глава 11
Осязаемый призрак

Подходящая квартира наконец была найдена – на бульваре Монпарнас, на седьмом этаже. Она понравилась Стефену обзорным видом, открывавшимся из окон, наличием клетушки, которую он намеревался превратить в комнату рук, и близостью улицы Асса.

Была назначена дата переезда.

Несколькими днями ранее жилище на улице Гинемера стало свидетелем последнего, но отнюдь не самого малопримечательного эпизода этого странного приключения.

Был час ночи. Стефен, только что вернувшийся из «Пурпурного концерта», пребывал в возбужденном состоянии, а Розина что-то шила в курительной комнате при свете лампы, покрытой искусно расписанным шелковым абажуром.

Часом ранее, устав доверху набивать ящики массой мелких предметов, она прошла в спальню и разделась, предварительно поместив в сейф, как она это делала каждый вечер, акции угольного предприятия, которые в один прекрасный день должны были подняться в цене до ста тысяч франков, но в данный момент могли быть проданы лишь за восемнадцать тысяч. Она уже распустила свои прекрасные волосы, когда вдруг вспомнила, что, складывая ящики, зацепилась юбкой за гвоздь и в ней образовалась небольшая прореха. Почти обрадовавшись занятию, которое позволило бы ей дождаться возвращения Стефена, она надела восхитительный светлый пеньюар и отправилась зашивать дыру в курительную комнату, уже больше не беспокоясь о ценных бумагах. По правде говоря, мысль о них промелькнула в ее голове, но с тех пор, как она решила держать их при себе, ей доводилось раза два-три выпускать их из виду, и ничего спектрофелического или инфракрасного не случилось.

К тому же курительная комната была смежной со спальней.

Из обеих можно было выйти в широкий коридор – лучше сказать, галерею. Они не соединялись между собой напрямую, но, оставив открытыми двери обеих, что Розина и сделала, можно было прекрасно слышать в одной, что происходит в другой.

Занимаясь шитьем, Розина улыбалась. Муж вернулся в прекрасном расположении духа, удовлетворенный своей новой работой, радуясь возвращению к музыке.

Из комнаты рук доносилось гудение электризатора. Стефен никогда не ложился, не подвергнув ладони микротоковой терапии.

Хотя эта комната рук располагалась в другом конце коридора, хотя она все еще была обита мокетом[51]51
  Мокет – хлопчатобумажный бархат для обивки мебели.


[Закрыть] и задрапирована занавесками, гудение электризатора было достаточно громким для того, чтобы перекрывать легкие шумы, даже более близкие. Погруженная в мечтания, Розина не отдавала себе в этом отчета.

Она слишком поздно заметила, что вокруг уже не царит абсолютная тишина, ее лучшая помощница.

Резко вскинув голову, она застыла, словно восковая фигура…

Этот скрежет, который она только что уловила, был ли он первым? Или же в спальне кто-то орудует уже какое-то время?..

Лампа освещала лишь уголок комнаты. Остальная часть утопала во мраке. В коридоре тоже было темно.

Розина бесшумно встала; скрежет возобновился.

Ее план был отважным: на цыпочках подойти к двери спальни, там, повернув выключатель, залить комнату светом, увидеть, узнать и предотвратить; но все это необходимо было осуществить так, чтобы ни единый ее жест не произвел даже легкого колебания воздуха, ни единый шаг не вызвал скрипа половиц, ибо непрошеного гостя нужно было застать врасплох и при этом не испугать Стефена. К счастью, пол был покрыт коврами – толстыми, благословенными, приглушающими любые звуки! Стефен из-за гудения электризатора ничего не услышит. Что же касается этого самозванца…

Она продвигалась, словно по тонкому льду очень глубокого озера, в среде еще более плотной, чем вода, расставив руки в стороны на манер эквилибриста, чем-то напоминая канатоходку, двигающуюся по проволоке.

Пока она шла, очевидные факты и предположения сменяли друг друга в ее мозгу с той головокружительной скоростью, с которой мысли несутся в критические моменты.

Неужели сейчас она снова увидит Спектрофелеса? Он ли это или же какой-то его сообщник? Призрак? Или человек? Но тогда человек «поддельный», инфрапокрасневший?.. Да и опять же, как он проник в спальню? Там никого не было, когда она выходила оттуда. После кражи украшений она всегда перед сном заглядывала под кровать, за занавески – словом, осматривала всю комнату; так она сделала и сегодня, всего час тому назад!.. Никто не воспользовался возвращением Стефена, чтобы пробраться в квартиру. Никто не мог проскользнуть вслед за ним, потому что, когда он вернулся, она сама была в коридоре – она, Розина, способная видеть то, чего не видел никто!.. Хотя ее враг раз за разом демонстрировал свою изворотливость, хотя являл ее глазам и уму новые и новые доказательства того чудесного дара, который позволял ему проходить сквозь самую плотную материю, – удивление Розины не уменьшалось.

Но на сей раз, чувствуя, что она может застичь противника врасплох, в предвкушении битвы уже не столь неравной, как прежде, мадам Орлак была преисполнена беспримерного хладнокровия.

Она переступила через порог курительной комнаты.

Напротив луч света указывал расположение комнаты рук. Электризатор бодро гудел. Стало быть, со стороны Стефена опасаться было нечего.

Двери курительной комнаты и спальни находились в трех шагах одна от другой. Сдерживая дыхание, Розина достигла порога спальни. В комнате царила непроглядная тьма. Но в глубине, справа, раздавались слабые, едва различимые шумы. Естественно, шкаф! Сейф для ценных бумаг!

Если грабитель не был призраком, он мог выйти лишь через единственную дверь – дверь, у которой стояла, медленно протягивая руку вдоль деревянной панели к выключателю, Розина!

Наконец она нащупала его и повернула резким движением – так спускают курок наведенного на кого-либо револьвера. Послышался легкий щелчок…

Но свет не загорелся. И темнота, вдруг лишившаяся всех своих звуков, сделалась угрожающей.

Захваченная врасплох, Розина содрогнулась. Уж не сбежит ли тайком это невидимое существо, встревоженное щелчком, через стеклянные окна или каменные стены? Или же, наоборот, ринется к двери?..

Инстинкт самосохранения толкал ее в коридор, подальше от двери… Но прежде чем она успела отскочить в сторону, нечто ужасное вцепилось в нее стальной хваткой: одна огромная рука зажала ей рот, в то время как вторая втащила ее в спальню.

В мгновение ока ее сбили с ног, сунули в рот кляп, связали по рукам и ногам – короче говоря, нейтрализовали.

Нейтрализовали? Нет! Конечно, она была обездвижена, рот ее был заткнут кляпом, кромешная мгла не позволяла что-либо видеть, но если загадочный геркулес не оглушит ее мощным ударом, если она не окажется без сознания, то услышит, как он будет удаляться, этот злоумышленник, не способный проникать сквозь твердые материи, это живое существо, не сумевшее бесшумно пройти по квартире, этот человек, который только что к ней прикоснулся и к которому можно было прикоснуться, человек, обладавший осязаемым, крупным, грузным телом! Ничто не мешало Розине слышать!

Как бы то ни было, все ее нервы напряглись в ожидании еще одного оглушительного удара… То было единственное ее опасение, ибо, если бы нападавший хотел ее убить, он не стал бы связывать ее и затыкать ей рот тряпкой – просто задушил бы ее своими могучими, напоминавшими стальные щипцы руками, прежде чем она успела бы вздохнуть.

Храбрая женщина даже не пыталась кричать. Кто бы ее услышал? Стефен, и никто другой. Но что смог бы Стефен сделать с этим неизвестным силачом? Ничего. Вероятно, злодей это знал, однако же для пущей надежности заткнул Розине рот кляпом, ибо Давид мог бы убить Голиафа пулей из браунинга точно так же, как убил выпущенным из пращи камнем!..

Нового удара, с такой опаской ею ожидаемого, все не было…

Она слышала скрежет у шкафа, какой-то звон… Грабитель занимался своим делом, явно не желая уходить, его не закончив. Покидать квартиру через дверь он явно не собирался. Розина потревожила его, но и только. От этой помехи он избавился. И обездвижил он ее не для того, чтобы сбежать. Однако же ему нужно будет как-то покинуть эту комнату…

Розина внимательно прислушивалась и напряженно вглядывалась в темноту, убежденная в том, что если она проникнет в тайну его ухода, то сделает большой шаг к установлению истины.

Тот, кто копался в темноте в шкафу, не смог бы улизнуть тайком, как Спектрофелес, ни обликом (ибо Спектрофелес был окружен светящейся каймой), ни бесшумностью которого он не обладал. Возможно, это и был Спектрофелес, но под другой личиной; и если только он не вернет себе свое призрачное состояние, чтобы выбраться из комнаты, ему не удастся это сделать без того, чтобы какой-нибудь шум выдал секрет этого чуда или уловки.

Доли секунд казались минутами. Розина, уже не отдававшая себе отчет в том, сколько все это длится, побледнела от испуга при мысли, что Стефен, быть может, вот-вот закончит свою электризацию и придет, ни о чем не догадываясь, безоружный и ничего не опасающийся!..

К счастью, машина продолжала гудеть.

Со стороны не доносилось больше ни звука. Неведомый злоумышленник начал перемещаться. Розина поняла это по легкому отзвуку, шедшему от половика.

Вот он, ощупывая комод, наткнулся на шкатулку и зеркало.

Слушай, Розина, слушай!

Он приблизился, задел ногой локоть жертвы. Что-то прошмыгнуло внизу, совсем рядом. (Так он все-таки намеревается уйти по паркетному полу?) Ха! Розина даже не сомневалась, что узнает что-то новое! Где-то неподалеку, на уровне ковра, послышалось механическое жужжание, мрачный гул какого-то аппарата, урчание крутящихся шестеренок…

Вдруг она резко дернулась. Громовая и внезапная, в ушах у нее заиграла адская музыка. И то была «Фантазия» Листа, когда-то исполненная Стефеном. Она слышала ее так же отчетливо, как если бы была заключена в самом рояле.

Странность науки и промышленности! Мог ли, исполняя у братьев Тапе это произведение покойного венгра, Стефен Орлак представить себе, что когда-нибудь в будущем оно так оглушит Розину!..

Все надежды испарились. Проклятый граммофон, словно беруши, лишил несчастную молодую женщину способности слышать! Неистовствующий рояль и исступленный оркестр будто растянули шумовой экран, закрыв от нее бегство грабителя. Ей ничего не удастся узнать! Спектрофелес – или кто-то из его банды – все же сумел ее устранить. Это был, если можно так выразиться, граммофон Фуальдеса![52]52
  Убийство в 1817 году бывшего имперского прокурора Жозефа Бернандена Фуальдеса группой роялистов привело к громкому судебному процессу, по которому три человека были приговорены к смертной казни.


[Закрыть]

Вынужденное прослушивание длилось недолго. Внезапно Розина увидела, как зажглась электрическая люстра. Стефен, уже остановивший граммофон и только что вбежавший в комнату, склонился над ней.

– Что здесь случилось? – повторял он, вытаскивая из ее рта кляп, который оказался батистовой сорочкой, взятой из шкафа, и развязывая путы, в которых Розина узнала шнуры от гардин.

Кроме нее и Стефена, в комнате не было ни души.

– Ты никого не видел? – спросила Розина, все еще сидя на ковре.

– С тобой все в порядке? – взволнованно проговорил Стефен.

– Да, все в порядке. Но ты не видел, чтобы кто-то выходил отсюда, пересекал коридор, открывал входную дверь или убегал через кухню?

– Да нет, я никого не видел.

– Это ты включил здесь свет?

– Вовсе нет. Я услышал граммофон; это меня удивило; я открыл свою дверь; спальня была освещена, я заметил тебя, лежащую на полу, бросился сюда… Тут никого не было!

– В коридоре было темно, – сказала Розина. – Грабитель прятался там. Так как электрический счетчик расположен рядом с входной дверью, должно быть, он снова включил ток, прежде чем сбежал.

– Ток? Но, Розина, моя-то лампа не переставала работать!.. И потом, я ничего не слышал!

Розина нахмурилась. Она уже ничего не понимала. Факты в который уже раз окутаны тайной.

– Нужно поискать, – заявил Стефен.

Молодая женщина с сомнением покачала головой. Они обошли квартиру, спустились и поднялись по парадной и служебной лестницам. С револьвером в руке осмотрели все укромные места и закоулки. Тщетно. Везде царили тишина и покой, и если что-то принимало загадочный вид, то лишь потому, что так того хотело их воображение.

Они вернулись в спальню.

– Нас обокрали? – спросил Стефен. – Думаешь, этому грабителю хватило времени обчистить шкаф? Нужно взглянуть… В любом случае сейфы целы и невредимы – это уже хороший знак.

Печальная ситуация для милой Розины! Как Стефен отнесется к их разорению?.. Совладает ли с новой депрессией?.. С другой стороны, он подаст заявление – этого избежать никак не удастся. Но как тогда объяснить полиции, что украшения были украдены раньше, чем акции, что она знала об этой первой краже, но ничего не сказала?.. Простит ли ее Стефен за то, что из любви она скрыла от него это происшествие?

Ключи лежали на месте, в тайнике письменного стола эпохи Директории. Вор ими не воспользовался или же – что казалось более сомнительным – вернул их на место.

– Ты вся дрожишь, – сказал Стефен. – Дай я открою.

Он взял ключи.

Ее действительно всю трясло. Наступила реакция, и Розина, такая храбрая в минуты опасности, такая мужественная перед лицом настоящей угрозы, была беззащитной перед возможными несчастьями, превратностями, которые она смутно предчувствовала, необъяснимыми страхами. Даже наткнувшись на вооруженного ножом бродягу, она не потеряла бы хладнокровия; но теперь, имея дело с непонятной угрозой, знаком, призраком, Розина чувствовала, как силы ее оставляют, и видела все в черном свете.

«Какой же я была дурой, что не оставила акции при себе!» – думала она, опираясь на спинку кровати.

– Чудесно! – воскликнул Стефен. – Бумаги на месте! В принципе я так и предполагал, поскольку замок не был взломан.

Акции оказались на месте!

Розина даже не подумала скрывать свою радость (к которой, впрочем, примешивалось и немалое удивление): в душе ее возродилась надежда на то, что она еще сможет скрыть от Стефена пропажу украшений.

– Ну разумеется, – сказала она. – Второй можешь даже не открывать – там будет то же самое. Как видишь, к нему этот тип тоже не притро…

Она прервалась на полуслове, завороженно уставившись на нечто, находившееся на комоде.

Ее блуждающий взгляд наткнулся на небольшую рамку из красного дерева, стоявшую между зеркалом и шкатулкой. В эту рамку была вставлена фотография мамаши Моне. Но сейчас тот, кого Розина в ней видела, никоим образом не походил на славную торговку музыкальными принадлежностями. То был портрет высокого и худощавого мужчины, прямого как палка, облаченного во все белое…

Едва передвигая ноги, она подошла к комоду, схватила рамку и спрятала на груди.

Стефен не заметил этого. Из сейфа для украшений он вытаскивал одну вещицу за другой: жемчужное колье, серьги с бриллиантами, броши, фибулы…

– Похоже, тут тоже все на месте, – сказал он. – Хочешь сама проверить?.. Но что это с тобой?

Как ей было описать свое состояние?.. Эмоции обрушивались на нее, словно лавина камней. Уж не сном ли было все это?.. Не проживала ли она наяву одну из сказок «Тысячи и одной ночи»?.. Спектрофелес вернул драгоценности!..