Текст книги "Сага о Великой Степи"

Иван Грозный с первых дней царствования делал все, чтобы патриарх (апа тенгричи) ордынской Церкви, пу сть уже и формальный, не имеющий былой власти, жил у него. Это показало бы всем, что столицей Золотой Орды стала Москва, а сама Орда становилась Россией.

Вожделенную мечту русский царь внедрял и лестью, и подкупом, и силой. В конце концов он, политик твердой руки, заставил архиереев Орды и Северной Руси признать митрополита Московского. За то признание четверо из них получили право носить белый клобук патриарха – высший знак в церковной иерархии тюрков.

Сегодня это кажется абсурдом – четыре главных священнослужителя, от которых пятый (патриарх!) отличался лишь богослужебными преимуществами. [18] Но таким было условие политики, вынужденной считаться с тюркским укладом духовной жизни. Еще одной победой Москвы в сложной теории власти.

К окончательной победе она пришла через опричнину, ссылки и удушения священнослужителей. Было ли то безумием, как трактуют события современные историки? Не знаю. Но именно такая жесткая, продуманная до мелочей политика помогла добыть царский титул и сделать его у московского князя не просто законным, а обязательным. Это очень важно отметить.

Царь, данник Крыма, становился как бы главой Церкви, он мог вмешиваться в ее дела.

Начало согласию русских священнослужителей положил Церковный собор (1551), где приняли Стоглав – кодекс норм жизни духовенства и его отношений со светской властью. Документ узаконил передел ордынской Церкви в пользу Руси и Ивана Грозного. В ответ благодарная власть для каждого из духовных владык выстроила в Москве палаты с храмом, ему принадлежащим, каждому назначила земли, доходы, милостыню.

Резиденцией владыки Сарайской епархии стал Крутицкий монастырь, что на берегу Москвы-реки, там у строили подворье, куда приезжали священнослужители со всех земель бывшей Орды, те области Москва уже считала своими. По царскому праву.

Надгробные плиты сарайских епископов (епископов Сарских и Подонских). Успенский собор. Крутицкое подворье. Москва. Фото М. П. Волкова. 1900 г.

По царскому же праву затевала она военные походы на Касимов, Казань и Астрахань, а также на Кавказ – вотчину Албанской церкви… Политика упорно твердила: без царя не будет России, а без Церкви не будет царя.

Стоглав – это важная ступень обретения русскими титула «царь».

Царь Иван IV опричниной расколол страну, политикой поделил ордынскую Церковь, а весь благочестивый народ Орды – на русских, людей Рюриковичей, и на татар, сторонников Чингизидов. Как горячим ножом резанул. Зато это позволило государству – законно! – убивать одних, возвеличивать других.

Тогда и пришел к нам «поганый татарин», «герой» российской истории. Государство и народ навечно стали врагами. Татар, вернее староверов, в Орде было абсолютное большинство, их начали уничтожать, чтобы укрепить новую власть – московскую. Уничтожали масштабно, тысячами, отправляя карательные отряды в татарские земли. Строго говоря, «староверские» земли начинались к югу от Москвы-реки, они лежали напротив самого Кремля. На географической карте сохранилось немало следов политики тех лет Иные следы сохранились до деталей.

Мещера – это страна, покрытая шрамами.

Но в стремлении укрепить свое право на власть царь не видел подданных, не слышал эха своей политики, не думал об отзвуках своих кровавых дел. Историки отчаялись понять мотивы его поступков. Он и сам не понимал, где враги, а где друзья. Еще бы, против него были брошены лучшие силы ордена иезуитов. [19] Измена таилась повсюду. Посланники папы проникали в среду самых доверенных людей. Они, исполняя волю «наместника Христа», даже не вели, а силой тащили противящуюся Московскую Русь к христианству, о чем русский царь, кажется, и не догадывался. Не ведал, что уничтожал он не татар, а ордынское «староверие».

Исподволь, будто бы сама, в русском государстве вызревала Смута, умело посеянная иезуитами. Но врагов видели не в Кремле – в Касимове. Или где-то еще.

Незримая мера силами Москвы и Касимова шла до 1558 года, Русь не сразу взяла верх в том состязании, она долго и коварно вынуждала принять ее условия. Лишь вконец разорив и измотав всю Мещеру, Москва заставила касимовского царя перейти к ней на службу.

Нельзя передать те чувства, что испытывал гордый пожилой человек, которого взяли прислуживать самовлюбленному русскому царю. Благо недолго тянулась мука. После скорой смерти несчастного службу в Москве понес его сын, Саин Булат, о чем известно чуть больше.

Саин Булат быстро понял, кто «старший брат», и понимание показывал тем, что садился не на трон, а у трона. Ступенькой ниже. Однако выше московских бояр и удельных русских князей. Два царя обязаны были мирно ужиться в Кремле – оба наследника понимали: решалась судьба наследства Золотой Орды, один из них должен пересидеть другого и остаться на троне в одиночестве.

Иначе говоря, Кремль жил обстоятельствами, которые складываются, когда из безвестного «городишки» рождается новая страна. Терпя и воздерживаясь.

А страсти закипали порой неожиданно, там, где никто их не ждал.

Скажем, нынешние «источники» утверждают, что Касимов (бывший Мещерский Городок) основал Юрий Долгорукий, или, иначе говоря, Москва старше Касимова. При Юрии о том не знали. Вернее, знали совсем иное… Мещерский Городок стоял на дороге, по которой русские князья ездили за ярлыками на княжение. Той дорогой ордынские баскаки возили дань со всей Руси.

Но кто-то в Кремле старался сохранить чистую память об Орде, а кто-то – наоборот, быстрее удалить ее, что порой служило причиной конфликтов.

Носители «старой веры» не умели лгать! Они помнили адат, что прошлое изменять нельзя, за этот грех ел едут кара Божья. Так, если сказитель что-то неверно говорил о предках, ему отрезали язык или голову, таков был обычай. Покой предков не тревожили, в этом проявлялась едва ли не самая глубокая черта морали тюркского мира. «Не лги» – заповедь тюрка!.. Но в Москве не все желали помнить об этом.

Легендой о Долгоруком московские политики устраняли «неприятные» им воспоминания, а заодно «усекали» корни одному из царей, то есть унижали его: старшинство многого стоит у властолюбцев… С глухого шепотка, с нехитрых легенд начиналась подмена общественной морали. Власть училась обманывать себя и народ на столько, насколько заблагорассудится правителю.

Это и есть фальсификация истории, тогда началась она в московских землях.

В Москве, конечно, знали старинное имя Касимова – Кызы-Кирман. Города с таким названием известны в Великой Степи: Вослан-Кирман, Ин-Кирман, Ислам-Кирман. Кызы-Кирман – это ворота в Мещеру, одна-единственная дорога сюда из Орды, вот смысл, что стоял за старинным топонимом.

Второе значение Кирман – «опоясанный». «Опоясанный» лесом, болотом. Для степняка это звучало предупреждающе, он знал: вперед пути нет… Касимов оказался интересным для географа. [20] Город удивил меня, скажем, своими древними, едва приметными курганами, что на правом берегу Оки, хотя сам Касимов на левом ее берегу… Столь ли важно, где стоит город? Что окружает его? Важно. Наблюдение показывает: курганы не связаны с городом и с Золотой Ордой! Они более древние и относятся к периоду Великой Степи, граница которой на севере шла как раз здесь – по Оке и Москве-реке.

Цепь курганов – это след древней границы. Я знал, что в русском языке один из смыслов тюркского слова «курган» и есть «граница». Для маркировки территорий порой возводили ложные курганы. Без захоронения.

Выходит, основать город на левом берегу Оки могли лишь те, кто пересек границу, то есть покинувшие Орду… Разве нет? Город основали, чтобы наладить и держать переправу! А если так, то история города Касимов и Мещеры началась-таки с репрессий Батыя. Не раньше. Юрий Долгорукий тут ни при чем, это точно, он бы просто не добрался сюда – по болотам и бездорожью.

Памятник Касим-хану, первому хану (царю) Касимовского царства. Касимов

…С падением Орды городок на Оке запустевал, он уже стоял в стороне от политики, и Москва взяла правителя Мещеры к себе на службу, чтобы приблизить и нейтрализовать конкурента. Не имея выбора, разоренный касимовский царь сам пошел в кабалу…

Служа в Москве, Саин Булат не проявлял себя ни победой, ни поступком, ничем, хотя участвовал в Ливонской войне (1571–1573). Добродушный царь не исполнял «царское дело» – приказывать, неволить, обещать. Он просто не умел властвовать, его никто не научил этому! Насилие, ложь были ему чужды. Таков он, этот человек из Мещеры, «старовер», живущий по правилам своей веры. В сердце он носил то, что ему было дорого… На него не обижались, ему прощали. Простили и поражение при Лоде, где ведомое им наемное русское войско было разбито наголову.

Иван Грозный не давал волоску упасть с его бороды, берег Почему?

А в июле 1573 года Саин Булат принял московскую веру и через два года стал уже русским царем Симеоном… Здесь потребуется новое пояснение.

Со времен хана Берке (брата Батыя) некоторая часть ордынцев приняла ислам, но среди них касимовских ханов не было. Они бы не стали царями: ислам и царь – исключающие друг друга понятия.

Да, в Орде был ислам, это бесспорно. Но дореформенный, а не тот арабский, что укоренился ныне в Поволжье. Его правильнее бы называть «ранний ислам», «мягкий ислам», он мало отличался от «старой веры» тюрков, о чем сообщают редкие документы той поры. Так, в ярлыке на правление, что дал мусульманин ордынский хан Узбек русскому митрополиту Петру, говорится: хан следует воле Тенгри (Бога Небесного). Не Аллаха. На документе дата тенгрианского, то есть «староверского» календаря, а не хиджры, как у остальных мусульман.

Этот загадочный хан выдал свою сестру замуж за русского князя. По мнению Карамзина, то было «дело не весьма согласное с ревностью сего хана к вере Магометанской». Что тоже говорит о многом пытливому исследователю.

И совсем уж «делом не весьма согласным» с привычным представлением об исламе – равносторонние кресты и полумесяцы, знаки Тенгри, их крепили на крыше ордынских мечетей, вплетали в узоры. Молились мусульмане рядом, в одном общем здании, со «староверами». Такие общие храмы назывались кошени, по-тюркски «кошан» – соединение. Молились лицом на Алтай. Покойников хоронили по обряду «старой веры» – ориентируя лицом на восток.

Как внимательный читатель я выписал имена «староверских» епископов и настоятелей: Измаил, Сеид, Салтан и другие. [21] Это – крупные церковные деятели Орды!

Изразцовые люстровые звезды и бирюзовые кресты мавзолея Пир Гусейна. Панно. Эрмитаж

Отличие тенгрианства от ордынского мусульманства едва ли заметно. Иначе быть не могло. Там и там – Единобожие, там и там – те же религиозные символы, те же имена, те же обряды, что не удивляет. А скорее убеждает в том, что речь шла о единой духовной культуре одного и того же народа – тюрков. Известно, что вера, в отличие от религии, меняется медленно. Несогласия среди верующих начинают политики, которые ради своих интересов стравливают людей разных конфессий. По крайней мере Золотая Орда не знала таких жестоких религиозных войн, как, скажем, в Западной Европе… Стычки бывали, не без них.

А после Стоглавого собора (1551), когда в религию Орды грубо вмешалась политика, и на востоке Европы изменился прежний порядок вещей.

Крещение Саин Булата было лишь актом его вхождения в московскую власть, «старой вере» он не изменял. Если бы царя крестили как иноверца, обряд крещения занял бы месяцы, таково правило. А тут была именно воля политики – его крестили, потому что Кремль решил женить Саин Булата на дочери боярина Мстиславского. Это уже интрига, истоки которой до конца не поняты и сегодня.

Москва еще не имела своей религиозной идеологии, она лишь окружала себя новыми религиозными правилами, чтобы отделить «своих» от «чужих».

Конечно, то была политика, в самом естественном ее виде…

Словом, и в крещении, и в женитьбе не был самостоятелен царь Симеон, волею Судеб ставший щепкой в водовороте новой жизни. Он не знал, что творится, и не хотел понимать, демонстрируя безропотную покорность даже на крутых поворотах своей судьбы. К такому поведению его обязывали убеждения – пренебречь тем, что принято у «староверов», он, непротивленец, не мог. Человек другой морали понимал мир по-своему, не по-московски. Его поступки говорят сами за себя. Он не мог взять власть, которая по царскому праву принадлежала ему одному. Ждал воли Неба. И дождался.

Осенью 1575 года в Москве случилось что-то необъяснимое: царь Иван IV отрекся от престола и покинул Кремль. Зачем? Каждый боярин, каждый извозчик ломали голову в поисках причин его ухода, естественно, люди связывали уход царя со своею собственной судьбой. Что-то теперь будет?

И историки последующих поколений терялись в догадках. Версий надумано много, но стоят ли что они, если эпоха царя Симеона не сохранила документов? Их нет. Достоверны два-три второстепенных текста.

«Татарских» летописей вообще нет… О чем можно тут рассуждать? Можно лишь фантазировать.

Лучше всех из щекотливого положения вышел Карамзин, обойдя время правления Саин Булата глубоким молчанием, «мнимый царь», «так называемый царь Симеон», всуе поминает его. Историю царствования он переадресовал зарубежным авторам, со слов которых мы и знаем о событиях эпохи Ивана Грозного. Карамзин ясно писал, «известно со слов иностранцев», «на их совести».

Великий российский историк абсолютно прав. Без фантазий честнее…

А Иван IV ловчил. Явно ловчил своим уходом из Кремля. «Татарский» царь на троне понадобился ему, возможно, чтобы списать неудачи правления Москвы, Иван Грозный, этот царь-злодей, покинул Кремль из-за боязни Божьей кары за опричнину. Заметьте, он не просто уходил, он подставлял суду Божьему своего напарника!

Иван Грозный на свадьбе Симеона Бекбулатовича. Миниатюра из Лицевого летописного свода. XVI в.

Все знали, царь жизнью отвечает за беды в стране. А как? Не знали. Но ужасно хотели посмотреть.

Возможно, все было совсем не так. Царь занемог, у него начались приступы странной болезни, свидетельствовавшие о том, что его медленно травили. Сбивали. И он почувствовал это. Факт отравления доказан криминалистами!

Повторяю, в Средневековье отношение к вере, к власти, к поступкам было совсем иным, чем сейчас. Люди жили «в страхе Божьем». Они возлагали «надежду на Судию Небесного», который воздавал обманщику по его «злой хитрости и неправде». Это отличало «старую веру», где первым судьей поступков был сам человек, его совесть, решавшая грешить – не грешить, то есть каким предстать перед Богом…

Только так понимали свободу в общении с Тенгри наши предки.

Симеон Бекбулатович, Иван Грозный – люди «старой» веры, ее времени, ее культуры, их мораль не доступна нам. Даже если бы сохранились документы, мы о мотивах их поступков ничего сказать бы не смогли, потому что забыта тюркская культура, ее традиции. Казалось – оба царя, оба имели право на власть, на силу меча, но… был Высший суд, который напоминал – «что насильно, то не навсегда». При каждой молитве слышали они эту Небесную мудрость.

Естественно, все и вышло, как учило Небо.

В августе 1576 года уже царь Симеон оставил Кремль, не потому что был слабее, а потому что другой – из вчерашнего дня. Сам понял, что в Кремле душно. Его поведение, как мне показалось, походило на поведение Дон Кихота, другого Рыцаря печального образа, испанского, он тоже своим устаревшим благородством вызывал лишь снисходительную улыбку нового общества. Над ним посмеивались.

На Московской Руси пороки становились нравами, а честь – помехой. Как на Западе!

…Два русских царя опять разошлись мирно, понимая, «что для одного пища, то для другого яд». Иван IV дал Симеону титул великого князя и княжество Тверское, с двором, приказами, боярами, дворцом, «людишками». Настоящее государство в государстве, где хозяина по-прежнему величали царем.

Недолго лилась тихая жизнь, 1584 год подверг Москву испытаниям. События неслись стремительно, неслись по сценарию иезуитов. После долгой и мучительной смерти отравленного царя Ивана Грозного на трон сел его сын, слабоумный Федор Иванович. А власть в Кремле захватил Борис Годунов. И едва ли не первое, что он сделал, – лишил царя Симеона титулов и выгнал из дома. Из его маленькой Руси.

Патриарх Иов и московский народ просят Бориса Годунова на царство. Гравюра Я. Езерского по рисунку М. Медведева. XIX в.

Тот разбойный выпад Кремля был зарницей, вестницей бури, горе пришло, когда в Угличе загадочно погиб царевич Димитрий, последний из династии Рюриковичей. Вскоре умер бездетный царь Федор, его смерть поставила перед сложной дилеммой: русских царей в Москве больше нет. Как быть царству? На осиротевший престол претендовал лишь один Годунов, но его, самозванца, не желали духовенство, аристократия и народ.

Церковь Смоленской иконы Божией Матери. Село Кушалино. Тверская область. XVI в. Построена по приказу Симеона Бекбулатовича

Смута, как видим, росла не на ровном месте, ее напитывали событиями. В пылу борьбы за власть и вспомнили о царе Симеоне. Но Россия не была бы Россией, если б хоть когда-нибудь считалась с законом.

Борис Годунов всех обвел вокруг пальца. Он загодя купил у Греческого патриарха право учредить в Москве новую Церковь, вестницу «новой веры», то есть христианство на греческий лад. Ее открыли 26 января 1589 года, когда слабоумный царь Федор был еще жив! Тогда у Кремля появился «карманный» духовный владыка, бывший архиерей Иов, он и совершил обряд миропомазания над самозванцем Борисом, назвав его царем.

Воистину, «пороки становились нравами».

Кремль публично отвернулся от Бога Небесного, от культуры своего народа и посмотрел на Запад. В тот миг Московская Русь стала Россией, христианской страной… Присягая царю-самозванцу, двор в один голос заявлял: царя Симеона «на Московское государство не хотеть», хотя в душе держался иного мнения. Царская свита стала двулика, это тоже ее новая черта. Черта Запада.

Упоенный властью Борис был по-московски милостив, он послал своему конкуренту гостинцы и бутылку испанского вина. За мое, мол, здоровье. Тот выпил и ослеп… Но даже будучи слепым, царь Симеон пугал Кремль своим законным правом на власть.

Ему вредили, как могли, каждый желал ущипнуть, уколоть. По приказу Лжедмитрия царя остригли, отправили монахом в Кирилло-Белозерский монастырь с именем Стефан. Василий Шуйский на девятый день своего царствования велел везти старца Стефана из Кирилло-Белозерского монастыря дальше, на Соловки. Под жесточайший надзор.

Лишь при Михаиле Романове безропотного и дряхлого «другого царя» оставили в покое. Наконец-то сбылась мечта его жизни – о нем забыли. Последние свои годы первый русский царь провел в Москве. В нищете и забвении.

Самозванцы похоронили Закон и царский титул вместе с царем Симеоном в монастыре, что стоял на окраине Москвы. Стоял на пути из Мещеры.

Москва – Касимов, 2008 г.

Мой Хаджи-Мурат, или как начиналась война на Кавказе

Оказывается, сродниться можно и с пушинкой, которую гонит ветер в безоблачное царство грез, так однажды случилось со мной, когда я шел по полю к себе на дачу и среди травы заметил неброский, с малиновыми цветами татарник, он слегка пушился. Пушинки одна за другой оставляли подсохший цветок. Их полет ослепил мне душу: вспомнился Лев Николаевич Толстой, его татарник и Хаджи-Мурат. У меня с ними связано личное, биографическое.

Хаджи-Мурат. Гравюра Г. И. Грачева (1886) с литографии 1851 года из собрания П. А. Ефремова

Нужна была нечаянная встреча в поле, чтобы ожила годами дремавшая память – не забылось, о чем однажды рассказал отец.

«Хаджи-Мурат» – самая яркая повесть в творчестве Льва Николаевича, где скупо, не прописывая деталей, он показал эпоху, связанную с тюрками. Но историки не заметили его знаков на дороге Времени… Поняв это, я поверил – Лев Толстой действительно великий философ, он даже в капле воды видел глубины бытия.

Писатель в молодости притронулся к свежей ране, оставленной Кавказской войной. Войной, о которой мы толком не знаем. И увидел то, что другим неведомо поныне.

«Жители кумыцкого аула Таш-Кичу, питавшие большое уважение к Хаджи-Мурату и много раз приезжавшие в укрепление, чтобы только взглянуть на знаменитого наиба, – писал Толстой, – за три дня до отъезда Хаджи-Мурата послали к нему послов просить его в пятницу в их мечеть…» Для кого-то это просто слова из повести, а для меня – страница жизни моих предков. История покорения моей Родины.

Таш-Кичу был русской крепостью, рядом с селением Аксай, где родился мой дед. События повести близки нашему роду, они касались его. Арслан-хан, что стрелял в Хаджи-Мурата в Таш-Кичу, у крыльца дома, где тот остановился, был наш, аксаевский. Поступить так ему велел адат (обычай, «наказ отца»), предательство и кровную месть у нас не забывали, за подлость полагалось отвечать всем. Даже наибам.

По наказу отцов жил прежде Кавказ, по адатам.

Лев Николаевич зорко подмечал детали быта кавказцев. Несомненно, он наезжал в Аксай, потому что одно время проходил службу в Таш-Кичу и у местных аристократов брал уроки кумыкского языка, что отметили его биографы. Тюркский язык был не чужд Кавказу, его полагалось знать всем культурным людям.

Граф Толстой наверняка бывал у нас в доме, полагать так позволяет многое. Нет-нет, не наши семейные предания.

И даже не то, что я ношу имя его героя. Все глубже… Моих дедов с 1826 года призывали служить в Санкт-Петербург, в Собственный Его Величества конвой, они охраняли российских императоров, пройти мимо нашего дома московский граф просто не смог бы.

Таков Кавказ, еще один его адат… Гость – украшение дома.

Из обычаев, традиций складывается народ, его культура, в жизни все увязано, и литература лишь отражает это никем не писанное правило. Так, ранний вариант «Хаджи-Мурата» Лев Николаевич доработал в 1902–1905 годах, обогатил деталями, почему? Думаю, после визита в Ясную Поляну моего прадеда Абдусалама Аджи.

Прадедушка был военный человек, истинный кавказец, чтящий адаты, в подарок Тодетому он привез бурку и живые наблюдения, которых не хватало писателю, ведь до службы в конвое мой прадед, один из первых на Кавказе, окончил Каирский мусульманский университет, и его мнение, несомненно, интересовало графа, склонного к познанию мира. Говорю о том вовсе не из желания покрасоваться, тогда для общения находили равных себе по титулу и по знаниям, случайных людей в свой круг не брали, с ними не общались.

Встреча в Ясной Поляне нужна была, в первую очередь, писателю, он же не видел ислама. В пору его службы ислама на Северном Кавказе еще не было! Трудно поверить?

Что ж… читаем Толстого: «Разувшись и совершив омовение, Хаджи-Мурат стал босыми ногами на бурку, потом сел на икры и, сначала заткнув пальцами уши и закрыв глаза, произнес, обращаясь на восток (выделено мною. – М. А), обычные молитвы». Лишь тогда он начал намаз, окончив который, «вернулся на свое место…».

Мусульманин-суннит, как известно, отправляет обряд лицом не на восток, а на юг, на Мекку (Каабу). Правила предписывают ему совершать молитву пять раз в день: между рассветом и восходом солнца, в полдень, незадолго до заката, после заката, а также перед сном. Молиться можно в любом подходящем месте, даже на обочине дороги. Обряду предшествует омовение… Как видим, в исламе все четко и понятно, а Толстой описал что-то другое, непонятное. Справедлив вопрос, кто же по вере был Хаджи-Мурат?

И какие молитвы сначала, незаметно для себя, произнес он, обращаясь на восток? Толстой их назвал «обычными», почему? Что это – двойной стандарт?

А «двойным стандартом» молился не один Хаджи-Мурат, все кавказцы, участники войны, молились так. Для них приход русских войск на Кавказ был крушением прежней духовной культуры и обретением новой… Увы.

История свидетельствует, что в IV веке (304 год) вера в Бога Небесного (Тенгри) породнила разноплеменные народы Кавказа, сделала их народом одной веры – тюрками, или Кавказцами. С большой буквы. Тогда появилось государство Кавказская Албания со своим новым духовным институтом.

Теперь война ломала это родство, заставляла искать новые религиозные твердыни.

Иоганн Фридрих Блуменбах (1752–1840), немецкий анатом и антрополог, знаменитый естествоиспытатель

О горцах, сродненных духом, прежде писали очень уважительно, то были не «лица кавказской национальности», как ныне. И не «дикари», как в XIX веке. Антрополог И. Блуменбах (1752–1840) и другие западные ученые после экспедиций и научных споров настаивали на выделении четвертой расы человечества – кавказской расы. [22] За гордость, за стойкость и чистоту духа отличали тогда Кавказцев от остальных народов планеты…

Типы человеческой расы: эфиопская, монгольская, кавказская (в центре), малазийская, американская.

Литография 1882 г.

В классификации Блуменбаха и других ученых XIX века кавказская раса (или белая раса) тождественна европеоидной

Вот о ком я хочу здесь рассказать. В XVIII веке существовал другой Кавказ.

Заметьте, в книгах о Кавказской войне (1817–1864) нет и намека на ее причину – зачем Россия пошла на Кавказ?! Поверить в «освободительную войну горцев под флагом газавата», которую вел Шамиль, защищая мусульманское государство, нельзя, ну, хотя бы потому, что Кавказская война началась даже раньше 1817 года, а имам Шамиль и его мюриды объявились к 1834 году, когда Кавказ уже был ареной кровавой бойни. От Терека до Аракса, от Каспия до Черного моря гуляла война.

Конечно, не против будущего теократического «государства» с XVIII века русские строили Кавказские линии – Кизлярскую, Моздокскую, Кубано-Черноморскую и другие. Стягивали сюда войска, людей… И Турция с Ираном тут ни при чем, им было не до Кавказа, их терзали свои заботы… Есть о чем задуматься? По-моему, есть.

Это мой прадедушка Абдусалам, воин и философ в одном лице – представитель четвертой расы человечества

«Кавказские войны» – это всегда загадки политики, и появились они давно. Не сегодня, не вчера. Уже при Иване Грозном (с 1560 года) шло военное давление Москвы. Русский царь, покорив Астраханское ханство, едва-едва отдышавшись, пошел на Кавказ. Десять походов предприняла Москва и десять поражений получила в ответ только в XVI веке. [23]

И даже не тогда началась трагедия – раньше! Это апогей ее пришелся на XIX век. К 1864 году территория Кавказской Албании была завоевана, следующие полвека вели охоту на носителей духа. Изводили кавказскую расу, ее религию: людей тысячами ссылали в Турцию, на Ближний Восток, в Иран, в Европу, даже в Америку.

Однако что о том Кавказе мы знаем – о механизме его покорения?! А Толстой знал, но не мог написать. Мешала цензура. Невысказанная правда точила ему душу, приносила мучительные страдания.

Состояние великого писателя нетрудно понять, прочитав строки из мемуаров русских офицеров, они мне казались тусклыми отблесками горя, что сотворили на Кавказе: «28 мая 1864 года окончилась Кавказская война. Кубанская область была не только завоевана, но и очищена. От прежнего, довольно большого населения осталась горсть людей… Теперь в горах Кубанской области можно встретить медведя, волка, но не горца». В другом месте прочитал: «Чувствуешь невольное уважение к неприятелю, который, при своей относительной малочисленности, мог столько десятков лет бороться с исполином и умереть без единого звука жалобы».

И еще. «Поразительное зрелище представлялось глазам нашим: разбросанные трупы детей, женщин, стариков, растерзанные, объеденные собаками. Изможденные голодом и болезнями переселенцы, едва поднимавшие ноги, падали от изнеможения… Такое бедствие и таких размеров редко постигало человечество; но только ужасом и можно было подействовать на воинственных дикарей и выгнать их из неприступных горных трущоб». [24]

Как видим, в муках безмолвия зрел конфликт писателя с Церковью: яснополянский граф ненавидел ложь и запреты цензуры… Теперь, прочитав «Хаджи-Мурата» заново, другими глазами, я твердо знаю: не добровольно присоединили Кавказ к России, в чем пытались уверить поколения российских политиков.

Война была религиозной, вот пружина, которую всегда хотели бы скрыть.

Тюркам, четвертой расе человечества, в XIX веке окончательно сломили хребет – веру в Бога Небесного (Тенгри), и они перестали быть народом. Сломали ту самую веру, которую русские люди называли «старой верой». Кавказская война как бы продолжила карательную экспедицию Москвы против староверов, в том числе и староверов Мещеры, их в России убивали целыми общинами после церковного раскола 1666 года.

Царизм шел на Кавказ по тропам паломников, там, в горах, лежала легендарная земля – Беловодье… Толстой рассказал о ней скупыми образами, чтобы запутать цензуру, он, конечно, знал о стране Кавказской Албании, о ее Апостольской Автокефальной церкви, особо чтимой с 381 года в христианстве. Там молились на восток, двумя перстами.

По ее обряду молился Хаджи-Мурат, что Толстой, естественно, не оставил без внимания, отсюда в повести эти «обычные молитвы», предшествовавшие намазу.

Цитадель Нарын-Кала. Дербент. Дагестан.

Здесь были «ворота Кавказа», город Чола, где размещался Патриарший престол Албанской Церкви

Во время службы Льва Николаевича еще жила Албанская Церковь. Здесь издревле был Патриарший престол Вселенской церкви. Здесь в IV веке рукоположили в сан первые поколения епископов и митрополитов Византии, Западной Римской империи, других христианских стран. Здесь, в Кавказской Албании, научили европейцев обряду и правилам веры. Исток духа Европы! Оплот старой веры Руси – Беловодье, или по-нашему Аксу… Это и был тот Кавказ с его четвертой расой человечества, которую уничтожали.

Горные реки потому белые, что начинаются они в поднебесье. (Белый – «ак» по-тюркски – еще и «благой»). Метафора здесь становилась явью.

В духовной жизни Средневековья Кавказская Албания стояла рангом выше, чем сегодняшний Ватикан. Или Мекка. Ее рождение прямо связано с Великим переселением народов и государством Парфия, страну эту тюрки создавали специально, как форпост Алтая в Европе, и называли Вторым Алтаем. Ее основала орда Албан с союзниками, пришедшими с Алтая. Любопытно, тамги (родовые знаки) пришельцев и государственные символы Кавказской Албании одинаковы.

Зная «биографические» приметы государства, понимаешь, почему тюркский язык был общим языком на Кавказе до прихода сюда русских. Язык веры, язык государства!.. И многое в истории Кавказа становится на свои места, завеса тайны приоткрывается.

К началу XIX века, то есть еще до войны, Албанская Апостольская Автокефальная церковь имела двенадцать епархий, одна из них – Абхазская. Прежде епархий было больше, среди них и Русская епархия. Она исчезла после принятия Москвой греческого христианства в 1589 году и начавшихся после этого политического акта церковных гонений на «старую веру»… Факт, объясняющий прошлое не только России. [25]