Текст книги "Передел"

Мэгги отдалялась от Хьюберта довольно долго. Это только ему окончательный разрыв показался внезапным. Он считал его то очередной причудой эксцентричной миллионерши, то влиянием нового мужа, тоже, между прочим, не бедного. Хьюберт не желал признавать очевидного. Как нам известно, еще прошлым летом он сокрушался об отсутствии такта в характере Мэгги. Ее покровительство уже тогда сходило на нет. Она позволила Хьюберту занять дом, молчаливо выполняя неприятное соглашение – вилла была спроектирована по его желанию за три года до постройки. Но уже в эти три года, и тем более когда дом был закончен, Мэгги постепенно перестала полагаться на Хьюберта. Возможно, она начала тяготиться им и раньше.

Хьюберта же собственное положение угнетало дольше и сильнее, чем он признавал в разговорах о Мэгги. «Испорченная миллионерша, – повторял он сначала себе, а потом и Паулине Фин. – Сначала использовала меня, а потом выбросила. Сперва бегала за советами, а теперь хочет, чтобы я выметался из этого дома и из ее жизни. Все мои планы строились на ее обещаниях. У нас было соглашение…»

Паулина предполагала, что без любовной связи тут не обошлось, пока однажды, доверившись ей исключительно потому, что больше поговорить было не с кем, Хьюберт не заявил:

– Я никогда не прикасался к женщине. Я люблю женщин, но даже близко ни к одной нс подходил. Это разрушило бы все волшебство. Женщины – волшебные существа. Я не могу жить без них. Поэтому о постели не может быть и речи.

Подобная тирада ненадолго озадачила Паулину. Быстренько все обдумав, она заключила, что Хьюберт попросту не встретил по-настоящему привлекательную, заслуживающую доверия женщину, и твердо решила не покидать его в дни тяжелых испытаний.

ГЛАВА 4

 
Но вот и Неми! Меж цветов и трав
Покоится овал его блестящий,
И ураган, дубы переломав,
Подняв валы в пучине моря спящей.
Ослабевает здесь, в холмистой чаще,
И даже рябь воды не замутит,
Как ненависть созревшая, хранящей
Спокойствие, бесчувственной на вид, —
Так кобра – вся в себе, – свернувшись в кольца, спит[1]1
  Перевод В. Левика.


[Закрыть].
 

– Великолепно сказано, – восхитилась Нэнси Коуэн, учительница английского. – «Ненависть созревшая, хранящей спокойствие» – как вы думаете, что Байрон хотел этим сказать? Загадочно, не правда ли? И тем не менее предельно точно. В далеком прошлом в озере таилось зло. Вероятно, не одно. Языческие обычаи были жестоки. В общем, «созревшая ненависть» – это великое зло.

Ее ученики задумались, догадываясь, что ничего не поняли. Легация, девушка восемнадцати лет, вообще не вникла во фразу.

– Эта ненависть, – объяснила учительница, – скрыта гладью озера и ни разу не проявила себя. Поэтому автор и написал «хранящей спокойствие».

– Красиво, – заметил Пьетро. Ему было двадцать лет. Они с Летицией усердно готовились к вступительным экзаменам в американский колледж.

Из окон виллы, в которой шел урок английского, не было видно озера. Единственное, чем оттуда можно было полюбоваться, – это смутно видневшейся далекой башней замка. Урок шел в третьем доме Мэгги Редклиф, недавно сданном внаем.

Летиция, рьяная националистка, славилась как пылкая почитательница фольклора и любила помогать молодым наркоманам. Ей не нравилось даже то, что отец снял дом у американки. Она выступала против продажи земли иностранцам, утверждая, что они развращают итальянцев и распространяют наркотики. Летиция, бледнокожая блондинка с нескладной мускулистой фигурой, презирала религию и считала себя воплощением новой итальянской молодежи. Ее отец был разведен и непомерно богат. Летиция не желала отправляться в американский колледж, и она почти убедила в своей правоте мисс Коуэн, учительницу. Ее черноглазый брат Пьетро больше всего хотел сняться в кино или самому поставить фильм. Поэтому значительную часть своего времени он либо мотался на «порше» вверх-вниз по Италии, от «каблука» к «голени» и обратно, в компании разнообразнейших личностей – из тех, что слетаются к задумавшему новый фильм режиссеру как мухи на мед, либо озарял собственным присутствием очередной парадный прием, на который так падки итальянцы. Но теперь, после появления Нэнси Коуэн, Пьетро нередко с удовольствием оставался дома.

Нэнси была образованна, худа, длинноноса и мила со всеми, кто оказывался поблизости. Ей было тридцать шесть. Она приехала по объявлению в «Таймс», привезя с собой английские манеры, блеклые летние платья, собственные представления о справедливости и множество других ненужных иностранных вещей. Поначалу Летиция пришла в восторг от того, что над новой учительницей английского оказалось так просто одержать верх в разговоре: казалось, что у мисс Коуэн было что угодно, кроме собственного мнения о политике и общественных тенденциях. Но иногда Летиция подозревала, что Нэнси Коуэн попросту не считала нужным высказывать собственное мнение. Ей даже казалось, что учительница предпочитала во всем соглашаться с Летицией и Пьетро лишь потому, что они для нее ровным счетом ничего не значили. В очередной раз ощутив это, Летиция бросалась биться за свою точку зрения с удвоенной, чуть ли не оскорбительной яростью. Зато Пьетро считал уступчивость Нэнси очень женственной и с экономностью истинного художника был не прочь выжать из уроков английского все, что возможно. Впрочем, отец Пьетро и Легации скорее всего уже переспал с учительницей. Выяснить наверняка было бы несложно, но Пьетро был слишком молод и беспечен, чтобы придавать этому особое значение. Интересоваться подобным он считал нездоровым и невежливым. К тому же однажды за ужином, глядя на то, как Нэнси залюбовалась небом, он однозначно решил, что отец добился расположения учительницы. В лунном свете она выглядела еще лучше – как в кино. И еще: от Пьетро не укрылось, как поглядывала на Нэнси толстуха-горничная, вечно ноющая Клара. Он подозревал, что от Летиции это тоже не укрылось, но сомневался, что та станет вдаваться в интимные детали, касающиеся отца и учительницы. Так или иначе, отец не зря платил Нэнси Коуэн деньги, а она не зря работала, и это было правильно.

Они читали Байрона в тенистом саду, неподалеку от дома. Было шесть вечера. Чтобы порадовать Легацию, Нэнси посвящала уроки Неми. Под строгим надзором садовника и толстухи Клары очередной юный наркоман чистил бассейн. Эта несложная операция сопровождалась ужасающим шумом, поскольку у Клары на все случаи жизни был припасен горестный вопль, а садовник, пытаясь пробиться к мозгу бедняги, обращался к нему как к глухонемому. Спасенному Летицией юноше было далеко за двадцать. Она притащила его этим утром из Рима. Парня накормили, выдали старые брюки Пьетро за услуги и собирались отвезти обратно в центр помощи наркоманам. Таким образом решался вопрос о черной работе в саду. Но только в саду. Летиция никогда не приводила подопечных в дом – из страха, что увиденное заронит в них соблазн вступить на путь воровства или послать на дело приятелей. Отец Летиции относился к ее протеже так же, как раньше относились к цыганам. С точки зрения Нэнси Коуэн, местные наркоманы ничем не отличались от лондонской разновидности. Летиция называла их «нашим новым социальным явлением», и, как ни странно, такой титул импонировал им больше всего. Казалось, они тянутся к Летиции, к ее статистическим выборкам и социологическим терминам, которые давали им хоть какой-то статус в жизни. Мало кто из них пытался оказать ей чрезмерное внимание или попросить денег. Зато в массе своей они невзлюбили Пьетро – его хромированные часы, ботинки от Гуччи, стрижку, будто с обложки журнала, и в особенности – «порше», который постоянно начищал мальчишка в комбинезоне.

Толстуха Клара выкарабкалась из бассейна и затопала к дому, хватаясь за сердце. Ей еще не исполнилось пятидесяти, но выглядела она гораздо старше, а вела себя как девчонка лет двенадцати, которой, без сомнения, до сих пор себя чувствовала.

– Голова болит, – промямлила Клара слезливым детским голосом. – Слишком жарко. Этот с бассейном не справится, придется других людей нанимать. Не соображает, что с хлоркой делать. А у меня голова болит. Ничего он не умеет. Мужчина тут нужен настоящий. А этот никуда не годится.

Петиция в негодовании вскочила с кресла и принялась разбираться с Кларой, грозно размахивая руками. В свои восемнадцать Петиция полностью сформировалась, финальные штрихи были нанесены, оставался простор только для страстей и нарядов. Сейчас она была в блузе с оборочками и юбке народного кроя. По ее мнению, и в сорок восемь она ничуть не изменится, останется такой же, как сейчас, и во внешности, и в нарядах, и в образе мыслей.

Подавив нытье служанки, Легация, сверкая белозубой улыбкой, вернулась к брату и Нэнси.

Нэнси Коуэн дожидалась, пока Пьетро вернет ей томик Байрона.

– Наверное, он сюда зимой приезжал, – решил тот, – смотрите, вот про ураган пишет.

Летиция наклонилась через плечо Нэнси и уставилась в строфы:

– Он пишет, что здесь ураган ослабевает, и правильно. Здесь всегда тихо. Значит, он и правда зимой приехал?

– Все это есть в биографии…

– Кажется у папы есть его жизнеописание, да, Пьетро?

– …но сначала вы должны кое-что понять. Байрон был…

– Хромой от рождения лорд Байрон, – Пьетро открыл книгу на предисловии и начал читать вслух, – был расточителем и распутником. Что такое «расточитель»?

Пьетро потянулся к словарю. Нэнси Коуэн принялась рассказывать, а Летиция внезапно припомнила, что рассказывали о Байроне в школе. Уже заметно похолодало.

В этот самый момент Легацию позвали к телефону. Выругавшись по-итальянски, она удалилась в дом.

Нэнси обернулась к Пьетро, заметив, как пристально он на нее смотрит.

– Вас не смутит, если я задам один вопрос? – сказал он.

– Меня смутил уже этот, – ответила она, пытаясь собраться с мыслями. Нэнси так и не узнала, что так интересовало Пьетро, потому что из двери кухни вышла Летиция и сообщила:

– Папа пригласил домовладелицу на ужин. Она звонила ему в офис. Недавно ее звали миссис Редклиф, но теперь она вышла за итальянца. Ей зачем-то надо нас видеть.

– Приятная женщина? – поинтересовалась Нэнси.

– Мы никогда ее не видели. Она сдала дом через агентство. Богатая американка, мадам Редклиф, теперь итальянская маркиза. Как папа мог снять дом у американки в нашей собственной стране?! Все должно быть наоборот. Почему он не купит виллу?

– В Англии итальянцы владеют землей.

– Это другое! Они туда ехали два, три поколения назад! – Летиция, разозлившись, не сумела ясно выразить свои мысли. (Если к потоку ее чувств вообще примешивались какие бы то ни было мысли). Одновременно она начала ошибаться в английской грамматике. – Они были бедные! Есть много причин. Здесь, в Италии, иностранцы все забирает!

– Возможно, вы и правы, – согласилась Нэнси. – Я никогда об этом не думала. – И она вежливо задумалась.

– Это была старая итальянская вилла, построенная на древних руинах, – слегка успокоившись, продолжила Летиция. – А потом приехала американка с деньгами, отремонтировала дом, купила другие дома – весь Неми полон иностранцев! Мы здесь единственные итальянцы и должны платить за жилье. Папа платит очень много. Мы обустроили внизу вторую гостиную. Представляете, на первом этаже не было второй гостиной! Папа переделал в нее один из гаражей за свой счет. Папе нравится дом, но ему приходится платить все больше и больше.

Мрачная Клара принесла напитки. Нэнси улыбнулась ей, но та лишь закатила глаза.

– Не цепляйся к иностранцам в присутствии Нэнси, – сказал Пьетро. Сейчас он надеялся попасть в иностранный фильм, и, хотя казалось маловероятным, что у Нэнси много друзей среди приезжих иностранцев, особенно среди американцев-киношников, он заставил сестренку «сбавить обороты».

– Но папа платит ей за уроки английского, вот я и говорю по-английски, – возразила Летиция. – А сегодня за ужином мы и с нашей домовладелицей поговорим по-английски.

Подъехала машина хозяина дома, и Нэнси Коуэн улыбнулась.

В зеленой столовой их уже ждал лакированный стол шестнадцатого века и несколько старинных тосканских стульев. В четырех залитых светом нишах красовался заботливо расставленный по полочкам фарфор. В серебряных подсвечниках укрепили новые свечи. Стол был накрыт на шесть персон – и в итоге расстояние между стульями оказалось вдвое больше необходимого. Летиция угрюмо оглядела комнату и, ничего не сказав слуге, вышла в большую гостиную. Слуга выскользнул в другую дверь – видимо, доложить, что никаких претензий нет.

Отец сидел в гостиной на диване, наслаждаясь содержимым бокала. Рядом, на краешке, выпрямилась как спица Нэнси Коуэн.

– Надо было накрыть в северной столовой, – заявила Летиция. – Зеленая слишком помпезна для шестерых.

Ее отец, доктор Эмилио Бернардини, был строен и хорош собой. С бледного привлекательного лица, из-за учительских очков, черные глаза смотрели тем взглядом, каким взирают с портретов представители королевской династии Стюартов. Бернардини был консультантом по правовым вопросам и вел дела в Риме, Милане и Цюрихе. Фактически он занимался одной недвижимостью, поэтому причина, по которой доктор продал фамильную виллу и снял дом у Мэгги, была понятна разве что ему самому. Его дочь разбиралась в деловых вопросах достаточно, чтобы понимать – она не сможет убедить отца просто купить так понравившуюся ему виллу. При любых обстоятельствах Бернардини руководствовался исключительно собственными интересами.

Доктор Бернардини ответил по-итальянски, что зеленая столовая больше подходит для встречи домовладелицы. Пьетро тем временем бурно восхищался платьем Нэнси.

Она на чистом итальянском ответила, что купила его недавно.

– Когда я впервые приехала в Италию, – добавила Нэнси уже по-английски, – и увидела, как здесь одеваются, в лондонской одежде я почувствовала себя полуголой. Поэтому теперь, приезжая сюда, я всегда покупаю новое вечернее платье.

– Значит, на нас слишком много одежды? – очаровательно улыбнулся отец семейства.

– Если бы мы были в Англии, то да. В Англии по таким случаям одеваются гораздо легче.

Доктор Бернардини с большим удовольствием окинул взглядом сначала детей, а потом и ее.

– По-моему, все мы смотримся исключительно элегантно, – решил он. – В этом нельзя переусердствовать.

В столовой появился новый молодой человек, спешно приглашённый Легацией для компании. Невысокий и жирноватый, в мятой рубашке с круглым воротом и поношенных серых брюках, будто этот мужчина никогда не заботился о своей внешности. Летиция представила его как Марино Весперелли, не забыв добавить для отца, что Марино преподает психологию. Доктор Бернардини принял гостя благосклонно, пригласил сесть и предложил выпить. Последнее Летиция взяла на себя, отведя молодого гостя к противоположной стене, где стоял столик со льдом и напитками. Эмилио Бернардини шепнул Нэнси:

– Так противно, что этот тип увивается за моей дочерью.

– Может, они просто друзья?

– И в какой подворотне она их подбирает?

– Наверное, они вместе работают в благотворительном центре.

– Ему самому не помешала бы благотворительность. Когда молодой психолог вернулся с бокалом, доктор Бернардини попытался завязать разговор о его профессии. Гость отвечал кратко и не задавал ответных вопросов. Очевидно, он считал, что сделал достаточно, просто появившись на ужине, и, как ни странно, был прав. Послышался шум подъехавшей машины.

– Наверное, это она, – сказал Пьетро.

Мэгги Редклиф давно, невероятно давно привыкла привлекать всеобщее внимание. И это ей до сих пор удавалось, несмотря на то что американке было уже под пятьдесят. Самое главное – эффект достигался без всяких сознательных усилий. Но сейчас Мэгги волновали исключительно собственные дела. Поэтому, пожав по очереди руки всем присутствовавшим, она принялась рассматривать картины, авторы которых казались знакомыми. Мэгги обернулась к хозяину и напомнила ему, как полотно Климта, висевшее над камином, чуть было не осталось у коллекционера в Австрии. Остальные ощутили, что исключены из круга в который допускаются только самые богатые из богатых.

Ожидая, пока гостья соизволит сесть, Нэнси Коуэн сначала безуспешно попыталась подтянуть чулок, а потом поправила прическу, нервничая, как школьница. Наконец Мэгги села, и все последовали ее примеру. На вопрос, что она будет пить, Мэгги обернулась к несимпатичному молодому психологу и поинтересовалась, что у него в бокале.

– Херес со льдом, – ответил он.

Беззвучно рассмеявшись, Мэгги посмотрела на хозяина дома и попросила водку с тоником. Ее наряд, как и у всех, был чрезмерно пышен, однако подобран с большим вкусом. Белое платье с узором выгодно оттеняло золотистый загар. Хотя в волосах Мэгги поблескивала седина, большие глаза озорно блестели. Казалось, будто она вся светится.

Вечер ожидался прохладный, и кондиционер заранее отключили. Окна выходили на холмы Альбано. Все сидели далеко друг от друга за огромным лакированным столом и негромко переговаривались, ожидая, когда принесут ужин. Эмилио Бернардини занял место во главе стола, по правую руку от него разместилась Мэгги, по левую – Нэнси. Напротив села Летиция, с Пьетро справа и своим ухажером слева.

Вино, вода, авокадо, соус.

– Как вам нравится на вашей вилле, маркеза?

– Благодаря вам она стала еще более очаровательной, – ответила Мэгги.

– Мы многое изменили, – сказала Летиция. – Пришлось нанимать рабочих. Один из гаражей теперь стал второй гостиной. Иначе не было…

– Я знаю, – улыбнулась Мэгги. – Агент мне сообщил.

– Вы обязательно должны ее посмотреть, маркеза, – сказал доктор Бернардини.

– Я так и сделаю.

– Если мы говорим по-английски, почему вы говорите «маркеза»? – спросила Летиция. – Правильно говорить – «маркиза».

– «Маркеза» – красивее, – объяснил Пьетро.

– Да, вы совершенно правы, – согласилась Мэгги. – И «синьора» тоже лучше, чем «миссис». «Мисс» и «миссис» закрывают рот, а «синьора» и «синьорина» – нет. «Мисс» и «миссис» – это ухмылка, а «синьора» и «синьорина» – легкий присвист.

Озадаченный Марино заерзал, пытаясь уловить смысл сказанного. Пока остальные смеялись, Летиция скороговоркой объяснила ему по-итальянски в чем дело.

– А почему присвист лучше, чем ухмылка? – спросил он.

– Просто лучше, – ответил доктор.

Всем наполнили бокалы.

– В общем, – сказала Мэгги, – теперь меня можно называть синьорой, потому что я замужем за итальянцем, а Италия, как известно, республика.

– Разумеется, синьорой, уважаемая маркиза ди Тул-лио-Фриоле, – тактично вставил доктор Бернардини, предупредив нелепые замечания, на которые явно напрашивалась Мэгги.

– О, «маркиза» – это так официально. Незачем прибегать к формальностям, когда я не с мужем.

– Мы с его сыном Пино учились в одном классе, – сказал доктор Бернардини. – Я хорошо помню вашего мужа – часто приезжал к ним в Венето. Там хорошая охота.

– Тогда вы просто обязаны снова нас навестить, – улыбнулась Мэгги. – Берто сейчас там. Руководит перестройкой моей ванной комнаты.

Дрогнули огоньки свечей. Внесли суфле из шпината, ромштекс из телятины с салатом, фрукты и лимонный лед. Мэгги принялась рассказывать о принадлежавших ей других виллах, где обитали ее сын и Хьюберт Мэлиндейн.

– Дом мистера Мэлиндейна новый, – перебила Летиция, – но ваш сын живет в сельском коттедже шестнадцатого века.

Пьетро вставил, что всегда восхищался старым сельским коттеджем. Сестра явно заставляла его нервничать.

– Он должен принадлежать итальянцу, – не унималась Летиция. – Это наше национальное достояние.

– Ремонт обошелся мне весьма недешево, – ответила Мэгги.

Отец предотвратил легко предсказуемую реплику Летиции, любезно сообщив, что, как ему говорили, дом теперь выглядит великолепно, не хуже новой виллы.

Пьетро, как оказалось, был знаком с молодыми Редклифами и навещал их.

– А, так это те самые американцы, о которых ты рассказывал? – снова встряла Летиция, и до такой степени заносчиво, что засмеялся даже ее ухажер. – Что смешного? – возмутилась она, увидев, что все хохочут.

– Не валяй дурака, Летиция, – сказал отец.

– Давайте выпьем кофе в саду, хорошо, папа? – отозвалась она и, открыв двери в сад, добавила: – Я верю в Италию для итальянцев.

– Летиция! – рявкнул Бернардини.

– Ты ведешь себя невежливо, – сказал Пьетро.

– А что насчет англичан? – поинтересовалась Нэнси. – Нам тут тоже не рады?

– Англичане не лучше остальных! – отрезала Летиция, пока гости рассаживались.

– Легация любит поиграть в войну, но стреляет исключительно холостыми, – объяснил Мэгги доктор Бернардини.

– О! – Летиция не нашлась что ответить.

– Я полностью с ней согласна, честное слово, – ответила Мэгги. – Думаю, скоро американцам станет не по карману жизнь в Италии. Но знаете, с тех пор как я вышла здесь замуж, чувствую себя настоящей итальянкой.

– Вы говорите об оружии, доктор Бернардини? – подошел к нему Марино. – Игры с оружием – это очень любопытно.

– Фрейдистский символ, – вставила Мэгги, и все, кроме Летиции и ее ухажера, опять рассмеялись.

На террасу вынесли кофе. Летиция принялась разливать его по чашкам, а Нэнси – разносить.

– А что будет с третьим домом? – спросила Летиция.

– Там живет Хьюберт, он англичанин. Кстати, доктор Бернардини, он создает немало проблем. Я хотела с вами об этом посоветоваться.

– Его дом очень красив. Вид оттуда, наверное, великолепный.

– Самый лучший, – ответила Мэгги, одно за другим рассматривая свои кольца. – И мебель, между прочим, вся моя. Я попросила его съехать, а он не хочет.

– Но он отсюда родом, – возразила Летиция.

– Кто? – не понял Пьетро.

– Жилец, англичанин. У него на эту землю наследственное право.

Эмилио Бернардини послал за коньяком и ликерами.

– Он должен съехать, – развела руками Мэгги, – муж настаивает. Вы знаете, – она обернулась к Эмилио, – какими бывают эти итальянцы старой школы. Мой Берто такой консерватор. Но это в нем и восхищает.

– В нашей стране непросто выселить жильца, – ответил доктор Бернардини, не имея ни малейшего желания выступать на стороне домовладелицы против жильца дома, который находился так близко. – Очень, очень непросто.

– Но он ничего не платит, – возразила Мэгги. – Он живет там уже год, и мое терпение подошло к концу.

– Не уверен, что мы сможем вам помочь, – ответил Эмилио, как бы от имени всех присутствующих.

– Я думала, что мы подадим петицию от соседей, – ответила Мэгги, тоже напирая на «мы». – Разумеется, мой сын и невестка тоже…

– Будет скандал, – сказал Пьетро.

– Он и сам скандальная личность. Вы, без сомнения, слышали о…

– Плохая секретарша еще не скандал. Мисс Коуэн ее знает. Да, Нэнси?

– Сказать, что знаю, было бы слишком сильно, – пояснила Нэнси. – Кажется, в Риме я видела ее в гостях у знакомых англичан. Она работала в Риме.

– Так или иначе, до нее были мальчики, – не унималась Мэгги.

– Этот древний средиземноморский обычай не считается в Италии преступлением, – покачал головой хозяин дома. – Я вам сочувствую, маркиза, но петиция – это… – Он развел руками. – Петиция о том, чтобы выселить человека из дома из-за каких-то мальчиков… Пьетро прав, мы просто осрамимся, и все.

– А что ваш адвокат? – поинтересовался психолог.

– Работает, – без особого энтузиазма ответила Мэгги.

– Но мистер Мэлиндейн имеет права на Неми, – сказала Летиция. – Он ведет свой род еще с древнеримских времен и может это доказать.

– Вы хорошо его знаете?

– Нет, совсем не знаю, но я слышала о нем…

– К сожалению, я, – Мэгги горестно покачала головой, – знаю его очень хорошо.

С тех пор как затронули тему Хьюберта, она потеряла частицу своего лоска, неожиданно оказавшись в роли просительницы.

Вечером в постели Эмилио Бернардини сказал Нэнси:

– Она чудовище.

– Когда она пришла, то выглядела не слишком чудовищно.

– Чудовища умеют притворяться. Она позвонила днем в офис и заявила, что хочет со мной познакомиться – пришлось пригласить ее на ужин. Хотел бы я знать, зачем я на самом деле ей понадобился? Может, она решила посмотреть, как мы обжили ее дом?

– Думаю, она хотела, чтобы ты помог ей выжить того жильца.

– Избавляется от старого любовника?

– Нет, вряд ли. Он предпочитает мальчиков.

– Думаю, от женщины он тоже не откажется.

– Все-таки я не думаю, что их отношения доходили до постели. – Нэнси лежала, прячась под белой простыней от ночной прохлады.

– Кто в это поверит? Я – никогда.

Нэнси откинула простыню и сладко потянулась. Ее почти мальчишеская худоба была не недостатком, а изюминкой. С точки зрения Эмилио, сняв одежду, она превращалась из никого в нечто.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– Любуюсь твоей отсутствующей фигурой, – ответил он. – Достаточно одного взгляда, чтобы захотеть тебя как следует накормить.

– За ужином я поела как следует, – возразила Нэнси. – Может, я выгляжу не очень привлекательно, но мне наплевать.

– Как редко мы влюбляемся в привлекательных! Почти никогда.

– А как ты узнаёшь, что влюбился? – спросила она.

– На дорогах загадочным образом исчезают пробки, и падают цены на жилье.