Текст книги "НЕ НОС"

II

Старший инспектор налоговой полиции Санкт-Петербурга бывший майор Ковалёв проснулся в восемь часов утра, – и сделал как обычно губами: «прврта…». Ковалёв, впрочем, сам не мог растолковать себе причину этого странного буквосочетания – «прврта…», но старик Фрейд, вооруживший нас необходимым объёмом знаний, легко обнаружил бы корни этого странного явления в далёком прошлом майора. Эта привычка возникла у него как сладкое воспоминание о тех радостных армейских буднях, когда он бодрым шагом, подтянутый и свежевыбритый, надушенный Тройным одеколоном, входил в солдатскую казарму и зычно кричал: «первая рота – подъём!», и гонял офицерским ремнём зазевавшихся салаг по казарме, изо всех сил лупя их по тощим задницам. Читатель может убедиться сам, что «прврта…» – это не что иное, как «первая рота», только произнесённое не на выдохе, а на вдохе.

Ковалёв потянулся, лёжа в кровати, встал, поскольку долго залёживаются в постелях только штатские, и пошёл в туалетную комнату, для того, чтобы облегчится. По привычке стянув левой рукой край пижамы почти до колен, он опустил правую руку вниз для того, чтобы достать из широких штанин… Но к величайшему изумлению его правая рука ничего не нащупала. Испугавшись, Ковалёв стянул с себя полностью штаны пижамы и, согнувшись, внимательно заглянул в низ живота: точно, ничего нет.

– Ни х… себе! – Вскричал Ковалёв, и никогда ещё раньше этот возглас не был так близок к истине, как именно в это утро. Вообще, майор Ковалёв, как и многие другие пехотные майоры, не особенно стеснялся в выборе выражений, хотя в присутствии женщин предпочитал помалкивать.

Он начал тереть глаза и тянуть себя за нос и уши, чтобы узнать: не спит ли он? Точно, не спит. Ковалёв бросился в прихожую, где на стене висело несколько кривое, но достаточно большое зеркало, и распростёрся перед ним в позе роженицы. Выгнув шею, он взглянул в зеркало: точно нет!

Тут он схватил себя за оставшиеся на голове реденькие волосы:

– Говорила мне мать родная: «Мысль материальна! Что накаркаешь, то и получишь». Вот – сбылось!

Мгновенно одевшись, он решил не пить свой утренний кофе (а в Питере все по утрам пьют только кофе), а сразу же поехать к одному знакомому ветеринару, с которым Ковалёв, после очередного футбольного или хоккейного события, любил как следует выпить. Знакомый ветеринар, внимательно осмотревши Ковалёва, в задумчивости покачал головой: «на кастрацию не похоже. Я сам кастрировал и кастрирую живность, когда хозяйки просят… Всяких кобелей кастрировал, но такого… Нет, решительно не знаю как это у тебя, друг мой любезный, х… отвалился – следов насилия не видно – не отрезан, не откусан, не оторван. Отвалился сам».

– Как это он сам отвалился? – Возмутился Ковалёв. – Нечто он лист дубовый какой или перо Жар Птицы?

– Как отвалился, – не знаю, но то, что насилия не было – ты и сам говоришь. А ступай-ка, брат, в Военно-медицинскую академию – на Загородном проспекте есть хирургическое отделение. Тебя там, как офицера запаса, могли бы бесплатно осмотреть медики и определить суть происшествия, а может, и протез бы какой вставили. Намедни мужик один нос поломал, так они ему из консервной банки из под шпрот, которыми закусывали, такой бандаж сделали – в три дня всё срослось.

Ковалёв, подумавши, согласился. Пример с консервной банкой показался ему весьма убедительным. Если уж военные медики нос из консервной банки выращивают, то, пожалуй, и что другое у них вырастет. Сам того не осознавая, в глубине души Ковалёв согласился идти в академию в тайной надежде на то, что какой-нибудь военный хирург, посмотрев его, скажет:

– Обычное, мол, дело! У каждого второго майора обычно так происходит. Линька такая своеобразная – один х… выпал, новый отрастёт, вот только надо режим соблюдать и попить такие таблетки, да водочный компресс приложить… А так – обычное дело! Вот был у меня как-то аналогичный случай в Кушке…

Но между тем совершенно необходимо рассказать кое-что о самом Ковалёве, чтобы читатель мог понять, что же такое представляет собой этот налоговый полицейский. Налоговых полицейских, призванных защищать Родину от нерадивых налогоплательщиков, было создано в ельцинские годы достаточное количество. Когда бывшие советские военные офицеры, ставшие военными российскими офицерами, столкнулись с тем, что родное правительство им не платит, они задумались о своём будущем. Кто-то нашёл себя в войне с Чечнёй – полевые, солдатский харч, утварь чеченских домов, продажа боевикам оружия и боеприпасов, захват и последующая продажа родственникам заложников… да мало ли чем ещё может компенсировать на войне свои затраты получивший от Родины «фигу с маслом» офицер? Главное, была бы фантазия, чей полёт упирается только в ещё более масштабный полёт фантазии вышестоящего начальствующего состава.

Так вот, Ковалёв был не из тех, у кого фантазия была изощрённой, и после того, как фантазии начальствующего офицерства он не реализовал, его быстренько вернули в самую глубинку России в часть, стоявшую в Сибири под Бадарминском. Помучавшись с годик с доходягами-призывниками (ох, не тот нынче призывник пошёл!), майор Ковалёв решил уйти в отставку. Тут очень кстати умерла его питерская тётушка, не имевшая наследников, но вовремя приватизировавшая комнату в коммунальной квартире на Вознесенском проспекте, и Ковалёв переехал в Питер. Как военный, ушедший в отставку, он подал заявление в налоговую полицию, и после долгих подмазываний и подлизываний, Ковалёв, наконец, стал налоговым полицейским.

Россия такая чудесная земля, что если скажешь об одном майоре, который стал налоговым полицейским, то все майоры и даже генерал-майоры, ставшие налоговыми полицейскими, сразу же подумают о себе. Более того, капитаны, стремящиеся стать майорами и подполковники, бывшие когда-то майорами, тоже примут всё сказанное на свой счёт. И так во всём. Я даже знавал одну тётушку, которая, узнавши о событиях, правдиво описываемых в этой повести, всё целиком восприняла на свой счёт, хотя очевидно, что у неё не могло быть того, что потерял майор Ковалёв. Но – это не причина для того, чтобы эта дама, выразительно закатывая глаза к потолку, не произносила с глубоким вздохом: «Как я при этом страдала»!

Ковалёв был типичным майором, дававшим своим солдатам типичное задание: «разобрать к одиннадцати нуль-нуль автомат Калашникова и Устав».

Майор Ковалёв имел обыкновение каждый день прогуливаться по Невскому проспекту от Большой Морской улицы до Фонтанки и обратно. Он носил исключительно рубашки тёмного цвета, какие обычно носят офицеры запаса, не имеющие жён, либо наоборот, имеющие очень практичных жён, которые обычно говорят, мол, нечего светлые рубашки носить – стирального порошка на тебя не напасёшься! Бытует, например, мнение, что у холостяка по всей квартире обязательно разбросаны грязные носки, но это мнение высказывают, в основном женщины, предполагающие, что без их участия мужчина уже не человек, а чёрт знает что – животное грязное какое-то, занимающееся исключительно разбрасыванием носков по всей квартире! Может быть, в отдельных случаях бывает и так, но у Ковалёва грязные носки не валялись по всей квартире, отнюдь. Они аккуратно лежали в одном месте, а именно справа от кровати, и каждую субботу отправлялись в стиральную машину вместе с майками и рубашками в стирку. Если по дороге какой носок и выпадал из охапки, то это не означает, что носки были "разбросаны" по всей квартире, тем более, что он обнаруживался сразу после потери и помещался в стиральную машину вместе со своими собратьями.

Будучи мужчиной средних лет, он стал терять волосы на макушке своей головы и заимел очень представительную плешь, которая была весьма популярна в 50-е годы ХХ века при Хрущёве. Она блестела на солнце, выделяясь ярким пятном на фоне жидких коричневых волос. Имея волосы по природе своей жирные, плешь Ковалёва представляла собой не самое красивое зрелище. Но Ковалёв, перебравшись в Петербург из Бадарминска, отпустил зачем-то волосы на голове, и ходил с жидкими лоснящимися волосиками, закрывающими уши. Имея за плечами общевойсковое командное училище, то есть, имея высшее образование, Ковалёв, тем не менее, не допустил появления на своём лице печати этого образования, и если бы кто заглянул ему в лицо, он бы так и не сказал, что это за человек перед ним: толи сторож колхоза, толи водитель-дальнобойщик, а кто-то вообще сказал бы, что он – частный извозчик. Но уж ничей язык, ни одного человека никогда бы не произнёс относительно майора Ковалёва: писатель, музыкант или учёный. После ликвидации налоговой полиции, майору Ковалёву предлагали работу в самых разных учреждениях, но Ковалёв надеялся получить в Питере должность начальника какого-нибудь экономического департамента областной администрации – экономика ему после работы в налоговой полиции была известна. "Запрещай, и бери. Вот тебе и вся экономика. Отнимай и дели. Вот тебе и вся математика в экономике", – любил поговаривать Ковалёв, хорошо выпивши и смачно закусивши маринованным огурчиком. Он был бы не прочь и жениться, но только в том случае, когда за невестою была бы отдельная квартира в пределах центра Питера или в сталинском доме на Московском проспекте. И такая перспектива уже наметилась, потому читатель может судить сам, каково было положение этого майора, когда он увидел вместо "не носа" пустое и гладкое место.

Как на зло, в центре Питера были автомобильные пробки – приехал очередной чин из первопрестольной на празднование юбилея города и гаишники перекрыли все дороги, которые только можно было перекрыть, и Ковалёв был вынужден идти пешком, тщательно прикрывая пиджаком переднюю часть своего тела, засунув руки в карманы пиджака, поскольку отсутствие выпуклости и особая гладкость в том месте, где у мужчины расположен "не нос", в такой же степени не к лицу мужчине, как, например, отсутствие выпуклостей у женщины в той части тела, которая расположена ниже подбородка и выше пупка. "А ведь не может х.. просто так взять, да и исчезнуть: может он как-то загнулся, либо от вчерашнего пива где-нибудь на животе прилип". Он нарочно зашёл в первое попавшееся кафе, благо он оказался на Гороховой, которая нынче даёт желающим возможность перекусить, закусить или вкусить, сел за столик, и якобы ожидаючи официанта, вынул руки из карманов и стал себя тщательно ощупывать. Кафе было в русском стиле, что-то типа блинной или пельменной. Стены были раскрашены яркими красками, изображавшими сцены из русской сельской жизни – берёза, жёлтое поле, тропинка, рассекающая зигзагом это поле и уходящая в дальний лес, река, убегающая в небо, и пастух на переднем плане в лаптях на фоне пятнистых коров, со зверским аппетитом жующих ромашки, торчащие из пасти каждой из них. Вместо стульев – сосновые лавки; столы из той же самой сосны, покрытой бесцветным лаком. На столах в специальной подставке торчали треугольники дешёвой жёлтой писчей бумаги, разрезанной так, чтобы иметь вид салфеток и служащей для размазывания жира по лицу посетителей; рядом с ними в пластмассовых баночках слипшаяся соль и чёрный перец. На кафельном полу крупными дождевыми каплями зияли остатки жвачной резинки, выплюнутой посетителями и ими же раздавленными так, что они навечно остались грязными пятнами, как бы напоминая всем о том, что есть в жизни что-то вечное. К счастию, посетителей в кафе не было, а официантки за стойкой живо обсуждали поступок то ли Мэйсона, то ли дона Альберто из очередного сериала, идущего по телевизору в это время, поэтому майор Ковалёв мог совершенно спокойно заслониться широкой книгой меню и тщательно ощупать через рубашку и брюки свой живот от пупка до ног. Ничего прилипшего или изогнувшегося он не обнаружил. "Чёрт знает что, какая гадость, – подумал он, – хоть бы остатки какие-нибудь, или обрывки, а то – гладкое место".

С досадою вставши из-за стола, Ковалёв вышел из кафе и, не заглядывая против обыкновения в подворотни, в витрины и на лица проходящих мимо гостей и жителей столицы, двинулся по Гороховой к Фонтанке. Вдруг на перекрёстке Гороховой и Плеханова (ныне – Казанской) он встал у дверей одного дома как вкопанный; в глазах его произошло явление не объяснимое: перекрёсток пересёк чёрный блестящий автомобиль с мигалкой на крыше и из его окна на Ковалёва взглянули глаза, находящиеся на чей-то лысине. Да и лысина эта была особенной, что заставило Ковалёва сначала замереть, а затем и изумиться. Ковалёву вместо лысины почудились знакомые очертания головки его «не носа» Но тут автор замолкает, поскольку не в силах описать, что именно Ковалёву почудилось. Почудилось и почудилось, что тут особенного? Мало ли что и кому в нашей жизни не чудится, особенно перед выборами депутатов, губернаторов и Президентов. Почудится, чёрт знает что, а потом всё страна пять лет расхлёбывает… Мы бы и не останавливались на таком пустяке, как чьё-либо воображение, особенно мужское. Знаем мы, о чём мужчины себе воображают, когда по сторонам смотрят! Но в том то и дело, что Ковалёв действительно увидел в машине свой "не нос", причём такого большого размера, что было от чего впасть в оцепенение!

Но не таков был наш майор: оцепенение – это состояние гражданских, но не военных! Бросившись вдоль по Казанской в сторону Невского за автомобилем, Ковалёв было испугался, что потеряет его из виду, но автомобиль внезапно остановился у дверей какого-то заведения, и из него выпрыгнул, согнувшись, "не нос" и, подбежав к двери парадной, юркнул внутрь. Охранник, стоящий у дверей, любезно открыл перед ним дверь. Ковалёв ринулся, было, в открытую дверь, но тут же натолкнулся на утёсом стоявшего за дверью охранника в чёрном костюме, белой рубашке и каком-то тёмном галстуке без определённого цвета. Из уха охранника серпантином спускался провод во внутрь пиджака, демонстрируя всем окружающим если не личную силу, то, по крайней мере, наличие радиосвязи.

– Куда?! – Грубо спросил охранник Ковалёва, уперев руками грудь Ковалёва.

– Туда, – ответил Ковалёв, махнув рукой в сторону парадной лестницы, по краям которой, как это и положено в приличном Питерском доме, стояли статуи обнажённых богинь.

Охранник смерил Ковалёва оценивающим взглядом, сделал вывод о сути Ковалёва и ещё более грубо спросил:

– Какого х…я тебе там надо?

– Как какого, своего! – Не разбирая горькой иронии получившегося каламбура, ответил Ковалёв.

– Вот и иди на х…й! – Сказал охранник, повернув Ковалёва спиной к лестнице и вытолкнув его за двери.

Если тебе, читатель, приходилось бывать на месте Ковалёва… я имею в виду, конечно не отсутствие определённой части тела, а быть невежливо выпровоженному из какого-либо приличного дому, ты поймёшь, что должен был чувствовать Ковалёв, очутившись на улице. Другой бы на его месте растерялся, расплакался бы, или попытался добиться правды, стал бы звать милицию, но не таков был наш майор. Он быстро сообразил, что "не нос" как вошёл в дом, так из него и выйдет, что надобно немного подождать, тем более что автомобиль, важно отъехав вперёд от подъезда метров на пять, застыл в полной готовности к дальнейшему движению. Майор Ковалёв подошёл к водителю и попытался, было, завести с ним наводящий разговор, задавая вопросы типа: "а что это за "х..й" зашёл в дом, ну тот тип, которого ты подвёз", но то ли водитель был глухой и глупый, то ли наоборот, был очень умным и чутким, но он посмотрел сквозь Ковалёва на противоположную часть улицы, будто Ковалёва и не было вовсе, и закрыл окно автомобиля, а постучаться в закрытое окно Ковалёв не решился.

Ковалёв отошёл от автомобиля и живо оценил обстановку. Ему стало абсолютно ясно, что после того, как "не нос" вновь сядет в автомобиль, то он поедет только прямо, поскольку улица была узкой и при этом заставлена с двух сторон припаркованными автомобилями. К тому же, если бы водитель выключил двигатель, то ждать пришлось бы долго, а из выхлопной трубы автомобиля доносилось мирное посапывание прикорнувшего на несколько секунд двигателя. Поэтому Ковалёв, хотя весь и дрожал от возбуждения как в лихорадке, но тем не менее, дабы не возбуждать излишнего любопытства у окружающих и подозрения у водителя автомобиля, зашёл в магазин напротив, им оказался магазин "Семена", и из него сквозь окно, выходящее на Казанскую улицу, следил за дверью парадного подъезда. При этом он делал вид, что внимательно изучает предложенные на продажу сорта укропа, петрушки, иссопа и прочей пряной зелени, а на самом деле он всё время краешком глаза подглядывал – не вышел ли из здания его "не нос".

Не прошло и трёх минут, как "не нос" действительно выскочил из здания, услужливый швейцар открыл ему дверь автомобиля и "не нос" поехал по Казанской, двигаясь одновременно с Ковалёвым, поскольку наш майор уже успел выйти из магазина и быстрым шагом двинулся по улице вперёд. Как и предвидел Ковалёв, автомобиль поехал прямо в сторону Невского проспекта, но, подъехав к Казанскому собору, припарковался у него. Как раз в тот момент, когда Ковалёв подошёл к углу собора, "не нос" выскочил из автомобиля и поднялся по ступенькам в храм. Побирушки – нищенки, толпою сидевшие на паперти, даже не посмели протянуть в его сторону руки с просьбой о милостыне, поскольку весь его вид как бы говорил: "А вот х…й вам, а не милостыня". Да, есть в современной России господа, которые всем своим видом излучают именно эти слова по отношению к простому народу. Ковалёв наш, напротив, хоть и был майором, и в старые добрые времена, бывало, ворвётся в казарму, сильно выпивши, да как начнёт дубасить молодых солдатиков своим офицерским ремнём на радость и потеху солдатам-дедам, а молодые солдатики при этом от испуга в окна выскакивали, набивая себе синяки и шишки, но в трезвом состоянии ужаса не внушал, поэтому, когда он вслед за "не носом" кинулся на ступеньки, и практически догнал его, побирушки стали хватать его за ноги и за руки, выкрикивая самые жалостливые и тоскливые слова, типа: «сами мы не местные, помоги хоть хлебом, хоть деньгами». Ковалёв, отбиваясь, замешкался, и "не нос" проскользнул в собор так, что Ковалёв был опять вынужден догонять его в храме.

Открыв дверь собора, Ковалёв зашёл внутрь.

– Шляпу сними, – раздался голос рядом.

Ковалёв, хоть и стал в последние годы часто ходить в церковь, напуская на лицо своё благостное выражение, – но, тем не менее, ещё не все его действия дошли до уровня рефлексов. И действительно, если в прежние годы, внимая проповедям политруков, Ковалёв мог кому угодно в два счёта доказать, что бога нет, то в настоящее время, видя по телевизору в новостных передачах, как каждый президент норовит поскорее в церковь пойти и на виду у всего народа перекреститься, Ковалёв всё чаще стал говорить, что мол, чёрт его знает, может бог и есть!

На стягивание головного убора ушло ещё несколько драгоценных секунд. "Не нос" уже успел смешаться с прихожанами, точнее – прихожанками. Ковалёв решительно направился к нему, но в нескольких шагах от него остановился. Только в этот момент его голову посетила страшная мысль: "А что я ему скажу?" Действительно, и любой другой бы на его месте замешкался. Не зная, что предпринять, майор стал прислушиваться к тому, что говорил "не нос" женщине, которая оказалась рядом с ним. Надо сказать, что в город по поводу юбилея были принесены мощи какого-то святого. То ли Бонифация, то ли ещё кого, но это для сути нашей истории не важно.

– Женщина, – говорил ласковым журчащим голосом "не нос", – скажите, пожалуйста, начинающему верить: а какая часть святого является святыми мощами?

Женщина, почувствовав радость от возможности приобщения очередной заблудшей овцы в лоно церкви, ответила:

– Да потому он и святой, что его святость излучают все его члены!

– Все? – Как бы удивившись и испугавшись, воскликнул "не нос", картинно всплеснув руками.

– Да, – ответила женщина, довольная искренним изумлением, которое произвёл её ответ на новичка.

– Женс-щина, – обратился к ней вновь "не нос", но, голос его изменился и прозвучал именно так, как наверняка библейский змей-искуситель обращался к Еве с предложением закусить яблочком, – с эдаким шипением, – женс-щина, скажите, а его мужской член – это тоже – мощь?

Эти слова произвели на женщину странное впечатление – она глубоко вздохнула, и, опустила голову в тяжком раздумье, а затем, после некоторой паузы, ответила, оставаясь во власти какой-то мысли, растягивая слова:

– Как сказать, может быть у кого-то это и мощь…

И покачала с сомнением головой, горько печалясь о чём то о своём, девичьем. Наступившую было паузу вновь прервал "не нос".

– А вот у святого – это мощь или не мощь?

Женщина, как будто проснувшись, подняла голову, и убеждённо заявила:

– У святого это мощь, и ещё какая! Была мощь, есть мощь, и будет мощью!

– А как к ней, извиняюсь, надо прикладываться, – продолжал допытываться искуситель, – губами, или какими иными местами? И что он, к примеру, исцеляет?

Тут женщина оказалась в явном замешательстве, не зная, как и что ответить.

– Ой, не знаю, не прикладывалась к таким мощам никогда у святого… А ты вон у батюшки спроси, он тебе и ответит.

"Не нос" подошёл к попу, стоявшему с сияющим видом у мощей Бинифация (или кого другого) и начал задавать вопросы. Ковалёв, сосредоточенный на своём, слышал только начало разговора:

– Батюшка, скажите, пожалуйста, будьте так любезны. Всегда путаю херувимов с серафимами – в чём разница?

– Всё очень просто, сын мой! – Начал, было, священнослужитель, но, взглянув на собеседника, пожалел, что произнёс слова «сын мой». Преодолев, как и положено его сану первое смущение, он продолжил. – Серафимы – это ангелы шестикрылые, они поют хвалу Господу. А херувимы – ангелоподобные существа, они двуликие и также поют хвалу господу.

– А в чём, если, конечно, не секрет, их функциональное различие – и те, и другие поют хвалу, так в чём же различие – только в количестве крыл?

– Ну, не только во внешности. Херувимы – они стоят на страже древа познания и летают по заданию Господа туда – сюда с «пламенным мечом обращающимся», так сказать волю Господа передают. Так в Бытии сказано. А серафимы, как следует из книги Исайи, – очищают уста пророков, касаясь их горящим углём, который они берут клещами с жертвенника. Тогда пророк начинает вещать.

– Заверещишь тут, когда тебя раскалённым углём по губам саданут!

– Не верещать, а вещать начинают пророки! – С укоризной качая головой, проговорил священнослужитель, не теряя всё же выражение благости на лице.

«Не нос», потянув попа за рукав, заговорил, но теперь уже о мощах. Ковалёва толпа верующих оттеснила подальше от мощей, и ему было уже не слышно, что именно отвечает поп, но видно было, что все ответы утвердительные, так как лицо попа продолжало излучать благость, а каждый ответ он сопровождал утверждающим кивком головы.

Ковалёв, наконец, решился тут же в соборе разоблачить самозванца, и для этой цели стал пробираться к попу поближе мимо мощей, но какой-то здоровый широкоплечий верующий с огромной золотой цепочкой на шее и невероятно большим золотым крестом на ней, недружелюбно взглянув на Ковалёва, прошипел:

– Куда лезешь, чёрт, вне очереди… в божьем храме! Как щас дам в харю!

И своей огромной рукой, похожей на медвежью лапу, отодвинул Ковалёва в сторону. Судя по силе, с которой этот широкоплечий отодвинул Ковалёва, именно с помощью этих лап смеренный раб божий в начале лихих 90-х заработал себе первичный капитал, которого хватило ему и на цепочку, и на невероятных размеров золотой крест, и на многие другие блага, которые в церковь с собой не возьмёшь, но которые легко читались на его упитанной роже.

– Связываться некогда, – тихо проговорил Ковалёв так, чтобы раб божий его слов не слышал, – а то бы я тебе показал "чёрта"!

Обойдя очередь, Ковалёв нигде не обнаружил ни "не носа", ни попа. Он обошёл всю церковь, заглядывал даже под скамейку, стоящую под иконой страстотерпца Николая II "кровавого" с семьёй, но "не носа" и след простыл.

Ковалёв выскочил из собора, и начал озираться вокруг в поисках знакомого автомобиля, – да вот нет его нигде. Нет ни "не носа", ни автомобиля. Ковалёв зачем-то обошёл три раза собор, заглядывая на всех прохожих и во все автомобили, но ничего не увидел. Подошедши к Банковскому мостику, Ковалёв совсем загрустил, и, шаркая по его деревянному настилу, стал переходить на другую сторону. Внезапно Ковалёв остановился. С двух сторон на него смотрели грифоны с головами львов, устойчиво сидя на задних лапах и держа в зубах тросы, несущие мост. Но в том самом месте, где у каждого нормального льва, или даже такого странного существа как грифон, должны находится отличительные атрибуты мужского достоинства, у них ничего не было кроме поджатого хвоста. Ковалёв почувствовал себя особенно одиноким. В его голову, и без того переполненную самыми разными весьма грустными мыслями мрачного содержания, прокралась слезливая мыслишка:

– Вот и я, как эти грифоны, бесполый, такой одинокий, никому не нужный, всеми забытый, старый и дряхлый, небритый… Братья, братья по несчастью, как вам тут?

Грустные морды грифонов ничего не выражали. Только тот грифон, у которого на груди была маленькая щербинка, смотрел на Ковалёва как-то уж очень сочувственно. Ковалёв подошёл к нему, и погладил переднюю лапу грифона:

– Спасибо, дружище…

И горькая скупая мужская слеза скатилась по грубой коже небритой щеки Ковалёва.

Ах уж эти мне российские мужчины! Вот ведь режь их, или там отрывай им пальцы, даже не пикнут, а более того – рассмеются тебе прямо в лицо, мол, давай, давай, тяни и рви, а мы, мол, на тебя посмотрим, хватит ли тебе сил вытерпеть наши мучения. Но стоит им только сесть в зубоврачебное кресло, или, например, побывать на футболе, где любимая команда позорно «продует» матч на своём поле, как сразу у них и настроении плаксивое, и слёзы на глазах, и самые они разнесчастные люди во всём мире во все времена. А если уж разговор пойдёт об их мужском достоинстве, то тут – сердцевина всего мироздания. Можно подумать, что большинство из них вообще видит и ощущает окружающий мир через свой член – нет члена, нет и никакого мира вокруг. Всё! Кончилась цивилизация!

Наш Ковалёв был мужчина как раз этого порядка. Если всё это время в течение страшного дня он ощущал страшную тревогу из-за потери своего "не носа", то, оказавшись на мосту в окружении четырёх собратьев по несчастью, он вдруг почувствовал всю глубину пропасти, в которую он упал по воле судьбы. На пике этого отчаяния Ковалёв даже подумал о самоубийстве путём прыгания с Банковского мостика в канал Грибоедова, но в последний момент сообразил, что канал, пожалуй, будет мелковат для этой цели, его вытащат, откачают, приведут в чувство, да тут вдруг и откроется, что он – бесчленный. Позору не оберёшься! Поэтому Ковалёв вздохнул и стал двигаться дальше, тем более что по мостику туда-сюда сновал народ, фотографировал, пихался и смеялся.

Ноги сами привели Ковалёва на пересечение Ломоносовской улицы с Думской, где он вдруг увидел знакомый автомобиль, который как раз останавливался у края Думской. Из автомобиля выскочил "не нос", и быстрым шагом направился к Невскому проспекту по Думской улице. Ковалёв бросился за ним и почти догнал его, как вдруг столкнулся с непредвиденным обстоятельством – "не нос" спокойненько так смешался с толпой, которая при близком рассмотрении оказалась митингом. А на этом митинге выступал сам губернатор Санкт-Петербурга, который говорил тёплые, но весьма стандартные слова об открытии пешеходной зоны на Думской улице в честь юбилея города и поздравлял всех петербуржцев и гостей столицы с этим юбилеем и важным мероприятием города – открытием пешеходной зоны, которая открыта стараниями городских властей, правительства и лично Президента страны. "Не нос" уверенно прошёл сквозь толпу охранников и как раз в тот момент, когда губернатор закончил свою речь словами: "Спасибо и с праздником всех вас", подошёл к микрофону и от лица Президента, Российского правительства, Государственной Думы и Совета Федерации попросил разрешения "горячо поблагодарить строителей и мэрию города за прекрасный подарок к юбилею славного города Петра". Все присутствующие молча разрешили это сделать, и «не нос» стал растекаться бархатными словосочетаниями по ушам собравшихся. И откуда у некоторых есть такая удивительная способность – говорить так сладко, что слушая его ты как будто окунаешься в ванну с мёдом или малиновым вареньем и, блаженствуя, погружаешься всё глубже и глубже в эту сладкую трясину? Именно такой способностью, как оказалось, в высшей степени владел наш «не нос». Он журчащим голосом закончил свою речь так:

– Мы, все россияне, высоко оцениваем заслуги жителей города великого Петра в развитии демократии и экономики России. Весь мир неизменно с восхищением любуется прекрасным творением Петра, достойно продолженным выдающимися государственными и политическими деятелями России, такими как Екатерина Вторая, Илья Репин, Михаил Кутузов, Владимир Путин и Александр Пушкин. Не случайно на всех станциях Петербургского метрополитена висят плакаты с изображением Северной столицы, Северной пальмиры, Культурной столицы нашей необъятной отчизны со словами великого поэта: "Люблю тебя, Петра творенье". Наша любовь к славному городу сегодня материализуется в виде пешеходной зоны, открываемой в дни юбилея. Этого не было бы, если бы не тёплая забота о всех нас нашего родного Президента, народного правительства, губернатора и других отцов и матерей города. Горячий поклон им всем и высочайшая благодарность! С праздником вас, дорогие Петербуржцы!

Пока "не нос" говорил свою речь, Ковалёв, оттеснённый охраной губернатора, оказался в толпе зевак.

– А это что за х..? – Спросил один из зевак своего соседа.

– А х.. его знает. – Получил он в ответ.

Ковалёв хотел, было, объяснить, что это за х.. такой, и чей он, собственно говоря, но "не нос" кончил свою речь, пожал руки мужчинам и, изрядно подбоченившись, полез целоваться в засос с сопровождающими губернатора дамами.

"Как подойти к нему, – подумал Ковалёв. – По тому, как он говорит, как он уверенно держится и как одет, в каком автомобиле он разъезжает, должно быть, он какой-нибудь высокий пост занимает, может даже член какого-нибудь Совета Федерации, а то и того выше – член из администрации Президента! Чёрт знает, как это сделать?"

Пока Ковалёв размышлял, митинг закончился и губернатор под звуки фанфар отправился перерезать ленточку, символизируя тем самым открытие пешеходного прохода по Думской улице, а "не нос", вместе со всеми присутствующими с серьёзным видом аплодировал губернатору, стоя на импровизированной трибуне. Воспользовавшись ситуацией, Ковалёв протиснулся к "не носу", и стал слегка покашливать, но "не нос" ни на секунду не оставлял своего серьёзного вида и с чувством собственного весьма высокого достоинства продолжал хлопать в ладоши, правда, слегка касаясь при этом рука об руку и практически не издавая при хлопках никаких звуков.