Текст книги "Десять талантов. Небольшие истории про больших людей"

Соляная контора

У юного поэта появились поклонники и друзья. Он читал свои стихи в пансионе на торжественных актах, вечерах. Занимался переводами – и их печатали журналы.

Но в семнадцать лет Жуковский стал чиновником. Муж одной из сводных сестёр взял его в своё ведомство – Главную соляную контору.

Василий Андреевич тяготился службой. Изливал душу другу: «Я пишу в гнилой конторе, на куче больших бухгалтерских книг; вокруг раздаются голоса толстопузых запачканных и разряженных крючкоподьячих; перья скрипят, дребезжат в руках этих соляных анчоусов и оставляют чернильные следы на бумаге; вокруг меня хаос приказных; я только одна планета, которая, плавая над безобразной структурою мундирной сволочи, мыслит выше среднего…»

Долго он там не выдержал. Однажды его наказали – и Жуковский сразу уволился: «О прежней службе моей скажу только, что я вошёл в Главную дурацкую соляную контору в 1800 году городским секретарём, вышел из неё титулярным советником в 1802-м».

Значит, получил личное дворянство. И бесценный жизненный опыт: «Надобно сделаться человеком, надобно прожить недаром, с пользою, как можно лучше. Эта мысль меня оживляет, брат! Я нынче гораздо сильнее чувствую, что я не должен пресмыкаться в этой жизни; что я должен возвысить, образовать свою душу и сделать всё, что могу, для других. Мы можем быть полезны пером своим не для всех, но для некоторых, кто захотят нас понять. Но и кто может быть для всех полезен? А для себя будем полезны своим благородством, образованием души своей».

Василий Андреевич занялся литературой. Переводил на русский язык иностранных авторов. Даже «Дон Кихота» Сервантеса (тогда его называли «Дон Кишотом»). Жил то в Москве, то в родных местах под Тулой. В двадцать лет построил дом в Белёве – для матери.

Жуковский записал в дневнике: «Хочу спокойной, невинной жизни. Желаю не нуждаться. Желаю, чтобы я и матушка были не несчастны, имели всё нужное. Хочу иметь некоторые удовольствия, возможные всякому человеку, бедному и богатому, удовольствия от занятий, от умеренной, но постоянной деятельности, наконец от спокойной, порядочной семейственной жизни. Почему бы этому не исполниться?»

Жуковский на войне

В 1812 году войска Наполеона вторглись в Россию. Василий Андреевич Жуковский ушёл добровольцем на фронт. Было ему двадцать девять лет. Писатель не имел воинской специальности и стал простым милиционером. Так называли ополченцев. К счастью, его увидели товарищи по университетскому пансиону. Они служили офицерами при штабе Кутузова – и нашли там дело для Жуковского.

Дебют

Капитан Иван Никитич Скобелев воевал против Наполеона с 1807 года. Был человеком храбрым, находчивым. В одном сражении получил тяжёлую контузию, у него оторвало два пальца на правой руке, раздробило третий. Но Скобелев не покинул армию.

В 1810 году он всё-таки вынужден был уйти в отставку по состоянию здоровья. А когда началась Отечественная война 1812 года, тут же запросился на фронт. Отважного капитана назначили служить при фельдмаршале Кутузове.

Когда французов уже гнали из России, Жуковский устроился в деревне Леташевка в отдельном домике. Там к нему присоединился капитан Скобелев. Вместе было легче наладить быт.

Однажды в штабе Скобелеву поручили написать какую-то бумагу. Тот пришёл в домик, долго страдал и мучился над чистым листом. Не его это было призвание. А Жуковский наблюдал за страданиями товарища. Делать Василию Андреевичу было нечего, и он предложил:

– Давай я напишу за тебя.

Иван Никитич не возражал. На следующий день привёз бумагу генералу Коновницыну, а тот передал Кутузову. И фельдмаршалу она очень понравилась.

Златоуст

Плох тот генерал, который не запоминает реакции начальства. А Коновницын был хорошим генералом. И он день за днём стал поручать Скобелеву всё более важные документы. Жуковский развлекался и готовил их.

Под Вязьмой Скобелеву велели написать приказ. Он изумил всех ясностью, чёткостью, хорошим слогом. Кутузову принесли приказ на подпись, и фельдмаршал спросил Коновницына:

– Откуда, душа моя, ты взял этого златоуста?

Тот назвал капитана Скобелева, хотя уже знал, кто настоящий автор штабных бумаг. И Кутузов попросил:

– Познакомь меня с этим златоустом!

Скобелев был принят ласково. Представлен к награде. Не забудем, что он был отважным офицером и награды заслуживал.

И вот Скобелеву уже дают задания устно. Он не всегда понимает их смысл и просит у Кутузова разрешения записывать. Фельдмаршалу это симпатично.

Как-то Кутузов выслушал очередной доклад Скобелева и сказал с гневом:

– В другой раз не теряй времени на проекты и пиши прямо набело и представляй к подписи!

Вот какое доверие и высокую оценку получили литературные труды Скобелева! Точнее – Жуковского. Но Кутузов произнёс ещё одну фразу, обращаясь к генералу Коновницыну:

– Ты береги этот клад!

На границе

И «клад» берегли. Скобелеву поручали писать только самые ответственные бумаги. Когда русские войска подошли к границе, златоуст уже был полковником. Увешан орденами. Осыпан денежными наградами.

На границе часть милиционеров-ополченцев причислили к армии, а остальных отпустили домой. Жуковский болел и, конечно, уехал на родину.

А Кутузов вызвал Скобелева и сказал:

– Смотри, брат, это первый приказ, который Европа переведёт на свой язык. Не ударь же лицом в грязь! Напиши с вечера, а поутру просмотри, да пораньше и пришли мне.

Продиктовал основные мысли приказа – и отпустил полковника работать.

И вот Скобелев начал читать Кутузову уже своё, а не Жуковского сочинение. Фельдмаршала – передёрнуло. Но он не прогневался. Решил, что Скобелев с товарищами подгулял в ту ночь, ему надо прийти в себя. Милостиво распорядился:

– Поди-ка, отдохни хорошенько, да исправь и принеси. Если успеешь, то после обеда, а если нет, то непременно вечером. Завтра рано надо разослать приказ сегодняшним числом.

Разгадка

Скобелев явился к Кутузову после обеда. Фельдмаршал выслушал его и рассердился:

– Тебе приказано было отдохнуть и прийти вечером!

Когда Скобелев вышел, штабные офицеры стали осторожно говорить Кутузову, что прекрасным слогом писал совсем другой человек – Жуковский. Фельдмаршал срочно послал за Скобелевым и спросил, так ли это. Тот искренне признался: да. Попросил прощения. Эта откровенность Кутузову понравилась. Но он вздохнул:

– Значит, не ты златоуст, а Жуковский, а тебя много назвать и медноустом… Ступай, братец! Извини только за поклёп мой, что ты ночью подкутил. За одно тобою недоволен, что ты прежде не сказал мне, что златоуст-то твой товарищ. Мы бы его не упустили.

Фельдмаршал направил фельдъегеря к командиру милиционеров. Просил вернуть Жуковского. Но тот был уже далеко.

А Иван Никитич Скобелев стал генералом. И писателем. Он выпускал журнал для солдат. Правда, современники сомневались, что солдаты этот журнал читали. Зато Жуковского читали многие.

Что открылось доктору Мойеру

Жуковский гостил в Дерите у друга – знаменитого врача Мойера. Тот всё зазывал Василия Андреевича в свою клинику:

– Приходи, посмотри!

Но Жуковскому было недосуг.

Однажды он гулял и увидел: у дороги сидит молодой человек, просит милостыню. Писателя это удивило:

– Почему ты не работаешь?

А проситель распахнул пальто – и Жуковский увидел: тело его покрыто язвами.

– Я служил у немецкого купца, – говорил молодой человек. – Он послал меня с поручением, я сильно обморозился. Купец возвратился в Германию, а меня оставил тут, в Дерпте. Деньги кончились. Я не знаю, что делать.

Жуковский пожалел несчастного, дал ему несколько монет и пошёл дальше. А потом вернулся. Ему скоро должны были заплатить гонорар, а этому страдальцу надеяться не на что. И Василий Андреевич отдал ему двести рублей, оставшихся в кошельке:

– Найди врача и вылечись!

Скоро на дороге показалась карета. Молодой человек стал махать руками и кричать:

– Остановитесь! Остановитесь! Мне надо найти врача! У меня есть деньги!

А это ехал доктор Мойер. Он вышел из кареты, осмотрел раны больного, взял его на руки и посадил рядом с собой. В тот же день лечение началось.

Жуковский готовился к отъезду в Петербург. Мойер уговаривал его:

– Посмотри мою клинику! Ты же её никогда не видел.

И уговорил. Друзья шли по коридору. Вдруг с кровати встал молодой человек и опустился на колени перед Жуковским:

– Вот мой благодетель! Вы спасли меня.

Так открылась эта история.

Два сказочника – Жуковский и Пушкин

Летом 1831 года в Царском Селе заспорили два поэта – Пушкин и Жуковский. Спорили, кто лучше напишет сказку на русский народный сюжет.

Можно не сомневаться: это затея Пушкина. Александр Сергеевич был пронизан русским духом. Он наслушался сказок от няни Арины Родионовны, записал их множество. И даже кое-что успел обработать.

А Василий Андреевич – сын русского барина и пленной турчанки. Человек прекрасно образованный, но немножко книжный. Язык Жуковского был несравненным: певучим, глубоким. Поэт всё время делал переводы с западных писателей. Хотя переводами их не назовёшь: Жуковский переселял героев на русскую почву, наделял русскими свойствами.

Пушкину очень хотелось, чтобы его гениальный старший друг, наконец, взялся за народный сюжет. Причём, Александр Сергеевич открыл перед Жуковским свои сокровища – записи сказок Арины Родионовны. И тому понравилась история про царя Берендея. А хитрый, точнее, очень умный и находчивый Пушкин взялся за сказку про царя Салтана, к которой приступал уже дважды.

Состязание бодрит. Со стороны за ним наблюдал молодой Гоголь и был в восторге: «Сколько прелестей вышло из-под пера сих мужей!»

Сказка от Пушкина

«Сказку о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» мы читаем и перечитываем всю жизнь. С великим удовольствием.

 
Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком.
«Кабы я была царица, –
Говорит одна девица. –
То на весь крещёный мир
Приготовила б я пир».
«Кабы я была царица, –
Говорит её сестрица, –
То на весь бы мир одна
Наткала я полотна».
«Кабы я была царица, –
Третья молвила сестрица, –
Я б для батюшки царя
Родила богатыря».
 

А царь девичью беседу подслушивал:

 
Во всё время разговора
Он стоял позадь забора.
 

Значит, уже положил глаз на этих трёх девиц – и осталось только выбрать одну из них. А может, уже давно выбрал. Вошёл в горницу:

 
«Здравствуй, красная девица, –
Говорит он, – будь царица
И роди богатыря
Мне к исходу сентября…»
 

Все отправились во дворец:

 
Царь недолго собирался,
В тот же вечер обвенчался.
 
 
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая
С первой ночи понесла.
 

Легко, весело развивается сюжет. Встают слова в строку – одно к одному, живые, летящие.

Но обстановка во дворце складывается напряжённая:

 
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха,
И завидуют оне
Государевой жене.
 

И эту зависть усиливает сватья – баба Бабариха. Кто хоть она такая? Откуда взялась?

Царь уезжает на войну. Царица родила ему богатыря. Но три завистницы плетут интриги: перехватывают гонца, обманывают царя, дворцовых слуг. Царицу с сыном бросают в море в просмоленной бочке. Но они не гибнут. Волна выносит их на остров. Царевич спасает от гибели прекрасную Лебедь – да как!

 
Со креста снурок шелковый
Натянул на лук дубовый –
 

и выстрелил в чародея-коршуна. А царевна Лебедь возвела для царицы-матери и сына волшебный город:

 
Стены с частыми зубцами,
И за белыми стенами
Блещут маковки церквей
И святых монастырей.
 

Стали они там жить-поживать. Об этом чудном острове царю Салтану рассказывают купцы. Передают ему приглашения от князя Гвидона. Но ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой не хотят царя пустить к сыну. Перебивают поездку. Вспоминают, какие ещё есть чудеса в мире. Вот на них бы поглядеть!

А князь Гвидон всё видит и слышит. Он сам летит за купцами то комаром, то мухой, то наконец шмелём. Лебедь превращает его в разных мошек:

 
Ай да Лебедь – дай ей, Боже,
Что и мне, веселье то же.
 

Когда Гвидон прилетал к царю комаром и мухой, он прямо в глаз жалил тёток – ткачиху и повариху. А когда прилетел шмелём, с Бабарихой повёл себя иначе:

 
…жалеет он очей
Старой бабушки своей:
Он над ней жужжит, кружится –
Прямо на нос к ней садится,
Нос ужалил богатырь:
На носу вскочил волдырь.
 

Значит, сватья баба Бабариха – родная мать трёх девиц? Как она могла так поступить с дочерью и внуком? Оказывается, в одном из вариантов сказки Бабариха у Пушкина была матерью двух девиц и мачехой – третьей, той самой, что стала царицей. Поэт не говорит об этом в окончательном варианте сказки, но прежний замысел в нём жив. И перед нами приоткрывается тайна творчества.

Всё в сказке закончилось хорошо. Царь Салтан приехал к сыну и жене, они были так счастливы, что ткачиху, повариху и сватью бабу Бабариху отпустили домой. А сами устроили пир.

 
День прошёл – царя Салтана
Уложили спать вполпьяна.
Я там был; мёд, пиво пил –
И усы лишь обмочил.
 

Пушкин счастлив. Он влюблён, недавно женат. И супруга молодая, возможно, тоже «понесла», как царица в сказке, и родит ему богатыря. А ведь родит – будущего генерала.

Сказка от Жуковского

«Сказка о царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хитростях Кощея бессмертного и о премудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери» имеет традиционное русское начало. Правда, написана греческим гекзаметром. Жуковский его очень любил:

 
Жил-был царь Берендей до колен борода.
Уж три года
Был он женат и жил в согласье с женою; но всё им
Бог детей не давал, и было царю то прискорбно.
 

Поехал Берендей осматривать своё царство, почти девять месяцев отсутствовал. На обратном пути стал пить воду из колодца. Какая-то страшная образина схватила его за бороду и отпустила, когда царь пообещал отдать ей то, чего он дома не знает. А не знал он, что родился у него сын Иван-царевич.

Когда царевич подрос, поехал он к Кощею бессмертному, чтоб выполнить слово отца.

 
Дал ему царь золотые
Латы, меч и коня вороного; царица с мощами
Крест на шею надела ему; отпели молебен;
Нежно потом обнялись, поплакали… с Богом!
 

Ехал-ехал царевич и увидел на озере тридцать уточек, а на берегу – тридцать белых сорочек. И забрал одну из них. Уточки наплавались, вышли, накинули сорочки, превратились в красивых девушек и исчезли. А последняя плачет, просит Ивана-царевича отдать ей сорочку. Это была младшая дочь Кощея бессмертного Марья-царевна. Она пообещала помогать Ивану-царевичу, и вместе с ней царевич прошёл сквозь землю в Кощеево царство.

Кощей давал Ивану невыполнимые задания. Царевич отчаивался:

 
Пускай его снимет
Голову, двух смертей не видать, одной не минуешь.
 

Но Марья-царевна задания Кощея выполняла. И потом вместе с Иваном-царевичем бежала из родительского дома. Кощей отправил за ними погоню, но слуги возвратились ни с чем. И злодей сам бросился за беглецами. Марья-царевна сказала:

 
«Беда нам! Ведь это Кощей, мой родитель
Сам; но у первой церкви граница его государства;
Далее ж церкви скакать он никак не посмеет. Подай мне
Крест твой с мощами». Послушавшись Марьи-царевны, снимает
С шеи свой крест золотой Иван-царевич и в руки
Ей подаёт, и в минуту она обратилась в церковь,
Он в монаха, а конь – в колокольню – и в ту же минуту
С свитою к церкви Кощей прискакал. «Не видал ли проезжих,
Старец честной?» – он спросил у монаха. «Сейчас проезжали
Здесь Иван-царевич с Марьей-царевной; входили
В церковь они – святым помолились да мне приказали
Свечку поставить за здравье твоё и тебе поклониться,
Если ко мне ты заедешь». – «Чтоб шею сломить им, проклятым!» –
Крикнул Кощей и, коня повернув, как безумный помчался…
 

Смотрите, как чувствует Жуковский: человек – храм. С крестом и мощами святых он недоступен для злой силы. Кощей не может въехать в страну, где стоит церковь: там нет его власти.

Дальше Василий Андреевич отошёл от русского сюжета. Герои пережили ещё одно приключение, но всё-таки вернулись

 
В царство царя Берендея они. И царь и царица
Приняли их с весельем таким, что такого веселья
Видом не видано, слыхом не слыхано. Долго не стали
Думать, честным пирком да за свадебку; съехались гости,
Свадьбу сыграли; я там был, там мёд я и пиво
Пил; по усам текло, да в рот не попало. И всё тут.
 

Но Жуковский написал не одну сказку, а две: ещё и «Спящую царевну». Через два года Пушкин тоже обратился к этому сюжету в «Сказке о мёртвой царевне и о семи богатырях». Но ту же историю рассказал иначе.

Итог

Что вышло из спора двух поэтов? Прекрасные сказки, которые почти два века читают дети и взрослые. Пушкин убедился: не нужно перестраивать Жуковского на русский лад. Он такой, как есть. И надо ценить его высокую, чистую душу, особенный талант, благодарить Бога за друга и прекрасного писателя.

Соревнование преобразило обоих поэтов. Для созидания пришли мы в мир. И молодой Гоголь, наблюдавший за состязанием, воскликнул: «Чудное дело! Жуковского узнать нельзя…»

…Святитель Феофан Затворник знал сказки Жуковского. Одну из них он так пересказал духовной дочери:

«Пери – дух, один из увлечённых к отпадению от Бога, опомнился и воротился в Рай. Но, прилетев к дверям его, находит их запертыми. Ангел, страж их, говорит ему:

– Есть надежда, что войдёшь, но принеси достойный дар.

Полетел Пери на землю. Видит – война. Умирает доблестный воин и в слезах предсмертных молит Бога об отечестве. Эту слезу подхватил Пери и несёт. Принёс, но двери не отворились. Ангел говорит ему:

– Хорош дар, но не силён отворить для тебя двери Рая.

Это выражает, что все добродетели гражданские хороши, но одни не ведут в Рай.

Летит Пери опять на землю. Видит мор. Умирает красавец. Его невеста ухаживает за ним с самоотвержением, но заражается и сама. И только что успела закрыть ему глаза, как и сама пала ему на грудь мёртвою. Были слёзы и тут. Пери подхватил одну и несёт, но двери Рая и за эту не отворились. Ангел говорит ему:

– Хорош дар, но один не силён отворить для тебя Неба.

Это значит, что семейные добродетели одни тоже не приводят в Рай.

– Ищи! Есть надежда.

Пери опять на землю. Нашёл кого-то кающегося. Взял его слезу и несёт. И прежде, чем приблизился к Раю, все двери его уже были отворены для него.

Так вот какую слёзку извольте принести Господу. Радость бывает на Небе, когда кто плачет и сокрушается, чувствуя себя грешным. И се – благонадёжнейший нам путь: «Покайтеся и веруйте во Евангелие» (Мк. 1:15)».

Мудрый человек Иван Андреевич Крылов

I

Как-то Крылова пригласили в литературный салон. Попросили почитать басни. Он приехал попозже, наверное, чтобы долго не ждать очереди.

– Иван Андреевич, что привезли? – спросил устроитель вечера.

– Привёз, – уклончиво ответил Крылов.

– Пожалуйте мне!

– Вот ужо, после.

А в это время известный автор читал новую пьесу. Долго, нудно. Слушатели клевали носами. Наконец – финал. Жидкие аплодисменты. Слово дали Крылову.

 
«Сеседушка, мой свет!
Пожалуйста, покушай». –
«Соседушка, я сыт по горло». – «Нужды нет,
Ещё тарелочку; послушай,
Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!» –
 

начал читать Иван Андреевич новую басню «Демьянова уха». В зале раздались смешки. Все были сыты по горло длинной пьесой. Живые слова Крылова освежили слушателей, как брызги прохладной воды.

А в басне сосед Демьян потчевал ухой соседа Фоку, предлагал тарелку за тарелкой.

 
Тут бедный Фока мой,
Как ни любил уху, но от беды такой,
Схватя в охапку
Кушак и шапку,
Скорей без памяти домой
И с той поры к Демьяну ни ногой.
 

Слушатели смеялись. Но особенно порадовал их конец из басни. Он очень подходил к ситуации:

 
Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь;
Но если помолчать во время не умеешь
И ближнего ушей ты не жалеешь, –
Так ведай, что твои и проза, и стихи
Тошнее будут всем Демьяновой ухи.
 

Мудрым человеком был Иван Андреевич Крылов.

Родился он ещё в XVIII веке – в 1769 году. На тридцать лет раньше Пушкина. Отец Крылова был драгунским офицером, сражался с Пугачёвым и отличился храбростью.

Когда Пугачёв осаждал Оренбург, четырёхлетний Ваня находился в крепости вместе с матерью. Бог хранил их.

Старший Крылов умер рано. Ивану было всего двенадцать лет, а младшему Льву – и того меньше. Жили они в Твери. Отец не учился наукам, но очень любил читать. В наследство сыновьям оставил сундук с книгами.

Семья бедствовала. Ивана устроили на службу – формально. И подросток получал небольшие средства.

Как же Крылов любил мать! Называл её первой радостью, первым счастьем жизни. Биограф писателя Лобанов отмечал: «Мать двигала сына к литературе, исправляла его первые опыты и поощряла изучение французского». «Счастливые способности помогли ему между прочим выучиться рисовать и играть на скрипке…»

Мать Ивана Андреевича понимала: сын её одарён. Надо развивать таланты. И перебралась с детьми в Петербург. Жили в самом бедном районе. Но Иван получил возможность общаться с одарёнными людьми, увлёкся театром.

В пятнадцать лет Крылов написал первое большое произведение – оперу «Кофейница». И сразу отнёс издателю. Тот хотел выплатить начинающему автору гонорар – 60 рублей. Немалые деньги! Но Крылов от них отказался. Попросил книг на эту сумму. Выбрал пьесы Расина, Мольера, Буало… А от изданий Вольтера – отказался. Чистая душа молодого человека брезгливо относилась к такой литературе.

«Самая первоначальная обстановка жизни Крылова может нам несколько объяснить его самого, – считал князь Пётр Вяземский. – Он родился, вырос и возмужал в нужде и бедности; следовательно, в зависимости от других. Такая школа не всем удаётся. На многих оставляет она, по крайней мере, надолго, оттиск если не робости, то большой сдержанности. В таком положении весь человек не может выказаться и высказаться; невольно многое прячет он в себе сознательно и бессознательно».

Не отсюда ли опыт Крылова на всю жизнь: «У сильного всегда бессильный виноват»?