Текст книги "Десять талантов. Небольшие истории про больших людей"

В шестнадцать лет Крылов написал пьесу «Клеопатра». Он подружился с актёром и театральным деятелем Дмитревским, который был на тридцать лет старше него. Дмитревский разглядел в юноше большой талант. В течение нескольких часов он разбирал с Иваном его пьесу. Дал молодому человеку бесценный урок, пригодившийся потом.

Вероятно, с тех пор Иван Андреевич усвоил ещё одну важную вещь: он доброжелательно относился к талантам других людей. Поддерживал. Поощрял. Чем больше рядом интересных личностей, тем богаче жизнь.

Крылов служил в казённой палате. Получал небольшие деньги, но был доволен. Писал пьесы, стихи. Начал издавать сатирический журнал.

«Лучшие наши живописцы… выслушивали суждения его о своих работах с доверенностию и уважением. Как музыкант он в молодые лета славился в столице игрою своею на скрипке и обыкновенно участвовал в дружеских квартетах виртуозов. Неизменная страсть к театру дополняла его практическое образование», – отмечал биограф Лобанов.

В 21 год Иван Андреевич похоронил мать. Удар для него тяжелейший. Он остался с младшим братом Львом, который звал Ивана Андреевича «тятенькой». Это о многом говорит.

Ивану Андреевичу 24 года. У него немалый литературный и издательский опыт. Его произведения всеми замечены. Две сатирические пьесы поставлены на сцене. Говорили, сама императрица Екатерина Великая беседовала с молодым автором. Хотела отправить его за границу за счёт казны. Лишь бы подальше, с глаз долой.

И Крылов исчез. На несколько лет. По собственной воле. Что было с ним? Неизвестно. Только в 28 лет Иван Андреевич «случайно» встретился с князем Голицыным и уехал к нему в имение – исполнять должность секретаря и учить детей.

Голицына назначили генерал-губернатором в Ригу. Иван Андреевич отправился с ним, но вскоре вышел в отставку и опять исчез. Известно только, что за игру в карты ему тогда запретили появляться в обеих столицах.

Наступил 1806 год. Крылову исполнилось 37 лет. Он приехал в Москву и показал известному поэту-баснописцу Дмитриеву три своих перевода из басен Лафонтена.

 
Невеста-девушка смышляла жениха:
Тут нет ещё греха,
Да вот что грех: она была спесива.
Сыщи ей жениха, чтоб был хорош, умён,
И в лентах, и в чести, и молод был бы он…
 

Это «Разборчивая невеста». Сначала она выбирала женихов из множества. Потом их стало меньше, меньше. И закончилось дело казусом:

 
Чтоб в одиночестве не кончить веку,
Красавица, пока совсем не отцвела,
За первого, кто к ней посватался, пошла.
И рада, рада уж была,
Что вышла за калеку.
 

Дмитриева поразил живой язык, ритм басни. Это был не перевод, а оригинальное произведение на известный сюжет. А какая сила и мощь ощущались в басне «Дуб и трость»! Дуб жалел травинку: уж очень она слаба. А тростинка отвечала: «Хоть я и гнусь, но не ломаюсь».

 
Вдруг мчится с северных сторон
И с градом, и с дожём шумящий аквилон.
Дуб держится – к земле тростиночка припала.
Бушует ветр, удвоил силы он,
Взревел – и вырвал с силой вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.
 

– Это истинно ваш род! – воскликнул Дмитриев. – Наконец вы нашли его.

Слова поэта совпали с тем, что чувствовал сам Иван Андреевич. Он многое испытал в жизни. Повидал людей, изучил нравы. И только в баснях – по существу, стихотворных притчах – мог рассказать обо всём, что понял:

Затем, что истина сноснее вполоткрыта.

С того момента начались не просто успехи, а творческий триумф Крылова. Он ещё работал в разных жанрах. В печати появлялись его новые басни. В театрах играли комедии.

II

Иван Андреевич больше не исчезал из Петербурга. Он много писал – и басни его читали все: от царей до сапожников.

«Едва ли какой писатель при жизни своей имел столько приятностей, как наш Крылов; едва ли чьё-либо самолюбие было так лелеяно, даже до упоения, как нашего баснописца…» – считал его биограф Михаил Лобанов.

А сколько забавных историй рассказывали про поэта! Пасху он обычно встречал в Казанском соборе. Народу собиралось много. Крылов старался пробраться вперёд к алтарю. Люди сопротивлялись. Тучному телу писателя доставалось немало толчков от окружающих.

Как-то жандарм увидел страдания баснописца и сказал:

– Господа, пропустите Ивана Андреевича Крылова!

И народ расступился. Сразу освободил дорогу не узнанному, но дорогому человеку.

Однажды Крылов покупал устриц. Генерал, украшенный звёздами, сказал лавочнику:

– Я забыл кошелёк. Запиши мой адрес и пришли ко мне человека за деньгами.

– Если Иван Андреевич за вас поручится, – ответил торговец.

– Да разве ты меня знаешь? – удивился Крылов.

– Как вас не знать, батюшка? Вас весь свет знает.

Жизнь писателя входила в спокойную, ровную колею. Но была ли она лёгкой и приятной? Конечно, нет. Это невозможно для умного, порядочного человека, сознающего ответственность за талант перед Богом. К тому же жизнь – это постоянная внутренняя борьба и обновление.

В 1809 году вышел первый сборник басен Крылова. Их собралось двадцать три. Совсем тоненькая, но бесценная книжечка. Тираж был 1200 экземпляров – немалый для тех времён.

Сборник раскупили. Многие басни люди знали наизусть. Крылов предварительно печатал их в журнале, читал на литературных вечерах.

Слова в баснях лились легко. Но совершенство достигается большим трудом и терпением.

 
Хотя услуга нам при нужде дорога,
Но за неё не всяк умеет взяться.
Не дай Бог с дураком связаться!
Услужливый дурак опаснее врага, –
 

писал Иван Андреевич в басне «Пустынник и Медведь». Сюжет там совершенно русский. С Медведем-дураком подружился Пустынник, потому что больше в лесу не с кем было пообщаться. Мишка был предан другу. Но тот заснул, докучливая муха села ему на голову. Мишка сгонял её, а она опять возвращалась. И тогда Медведь булыжником убил муху прямо на голове друга.

«Ворона и Лисица» тоже вошли в сборник. К тому времени её перевели с французского языка несколько наших поэтов. Но у Крылова был совершенно русский вариант:

 
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать совсем уж собралась,
Да призадумалась, а сыр во рту держала.
На ту беду Лиса близёхонько бежала…
 

Только человек с огромным жизненным опытом знает: «в сердце льстец всегда отыщет уголок». Лиса обманула Ворону – и была такова с кусочком сыра.

Второй сборник басен появился в 1811 году. Отношение к слову у Крылова предельно ответственно: он подолгу отделывал каждую мысль. И получались шедевры:

 
Был в древности народ, к стыду земных племён,
Который до того в сердцах ожесточился,
Что противу богов вооружился.
 

Басня называется «Безбожники». Сюжет современный, хоть и построен на примере языческих богов. Племя решило побороться с жителями Олимпа, набрало камней, наделало луков со стрелами. Поднялось на гору, чтобы уж точно добраться до богов. И те заволновались, стали уговаривать Зевса Явить хоть небольшое чудо:

 
Или потоп, иль с трусом гром,
Или хоть каменным ударить в них дождём.
«Пождём, –
Юпитер рёк, – а если не смирятся…
Они от дел своих казнятся».
 

В этом беззаботном «пождём» слышны свобода, красота и уверенность: нет настоящей жизни у безбожников. Они швырнули в небо свои палки-стрелы, а те попадали на их же головы. И вывод Крылова несомненен: отказ от Бога ведёт к гибели, приближает её час.

У сборника – полный успех. У автора – абсолютное признание. Крылов избран в академики Российской императорской академии.

Писатель редко посещал заседания, скучал от разговоров. Как-то академики решили собираться чаще. Все согласились. Крылов тоже, но добавил:

– Разумеется, за исключением почтовых дней.

Его предложение приняли. Никто не сообразил, что почтовым был каждый день. Почту отправляли даже в воскресенье. Умел пошутить баснописец.

В 1812 году открылась Императорская публичная библиотека. Служить в ней пригласили выдающихся литераторов: Крылова, Гнедича – переводчика «Илиады» Гомера.

Среди сотрудников оказался издатель, которому юный Крылов принёс свою первую оперу. Трогательной была их встреча. Издатель сохранил детскую рукопись Ивана Андреевича и вернул её автору.

«Крылов всё приобретал случайно. Быстро покончил с трагедиями – и начал писать комедии. Знал французский, после 20 лет выучил итальянский, а на шестом десятке – за два года греческий язык», – отмечал биограф писателя Лобанов.

Если Иван Андреевич чем-то увлекался, всегда добивался своего. Он купил сочинения древнегреческих классиков. Очень дорогие. Читал их. Об этом никому не рассказывал. Его знание древнегреческого открылось случайно. Крылов слышал, как Гнедич жаловался, что не понимает строчку в «Илиаде». Иван Андреевич перевёл её на русский язык. Тогда ему устроили экзамен – и он переводил отрывки из «Илиады», которые открывали наугад.

Но Крылов быстро потерял интерес к греческим классикам. Русский классик забросил их под кровать. И служанка дорогими книгами растапливала печи.

Зато во многих баснях слышны отголоски мощной древнегреческой поэзии:

 
Так я крушуся и жалею,
Что лиры Пиндара мне не дано в удел:
Я б Александра пел.
 

Это «Чиж и Ёж». Ну не басни же сочинять про великого императора?

Втом же 1812 году войска Наполеона вторглись в Россию. У Крылова и прежде бывали в баснях оригинальные, не заимствованные сюжеты. А в годы войны появлялись часто. На все времена годились его мысли и советы:

 
…Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру знаю:
А потому обычай мой:
С волками иначе не делать мировой,
Как снявши шкуру с них долой.
 

Седой фельдмаршал Кутузов вслух читал эту басню офицерам на фронте.

Знаменитые «Лебедь, щука и рак» появились как реакция на поведение союзников России:

 
Когда в товарищах согласья нет,
На лад их дело не пойдет.
…А воз и ныне там.
 

Но Крылов забывал, по какому поводу писал басни. Не всегда узнавал свои строки и говорил:

– Я не помню ничего…

Иногда добавлял:

– Это грехи прошлых лет.

Вторая половина жизни писателя со стороны кажется однообразной, спокойной и бедной на события. Иван Андреевич жил на казённой квартире при библиотеке. Ходил на службу через улицу. Ездил в Английский клуб и в гости. Изредка сочинял. Много читал. Оставлял пометки на полях. На дерзкие стихи Гюго: «Если бы я Богом был, я отдал бы миры…» – заметил:

 
Мой друг, когда бы был ты Бог,
То глупости такой сказать бы ты не мог.
 

По несколько раз перечитывал Крылов незамысловатые старые романы – чтобы ум отдохнул. Так он говорил. Очень любил покушать. Эта его слабость всем была известна. Даже императрица Мария Фёдоровна охотно приглашала Крылова на царские обеды. Он ел с аппетитом. Однажды сосед за столом шепнул ему:

– Иван Андреевич, пропустите какое-нибудь блюдо. Дайте императрице вас попотчевать.

Мудрый человек Крылов отреагировал мгновенно.

Но не в любой компании он оставался:

 
Когда почтен быть хочешь у людей,
С разбором заводи знакомства и друзей.
 

Однажды званый обед начался с эпиграмм, осуждения. И Крылов исчез.

– Мне стоншилось, – объяснял потом.

Словно предупреждая нас, Иван Андреевич писал:

 
Когда таланты судишь ты,
Считать их слабости трудов не трать напрасно;
Но, чувствуя, что в них и сильно, и прекрасно,
Умей различны их постигнуть высоты.
 

Мнением Крылова дорожили. Его мудрость помогала людям. Князь Вяземский вспоминал: «Пушкин читал своего «Годунова», ещё не многим известного… В числе слушателей был и Крылов. По окончании чтения я стоял тогда возле Крылова, Пушкин подходит к нему и, добродушно смеясь, говорит:

– Признайтесь, Иван Андреевич, что моя трагедия вам не нравится и, на глаза ваши, не хороша.

– Почему же не хороша? – отвечает он. – А вот что я вам расскажу. Проповедник в проповеди своей восхвалял Божий мир и говорил, что всё так создано, что лучше созданным быть не может. После проповеди подходит к нему горбатый, с двумя округлёнными горбами спереди и сзади. «Не грешно ли вам, – пеняет он ему, – насмехаться надо мною и в присутствии моём уверять, что в Божьем создании всё хорошо и всё прекрасно? Посмотрите на меня». – «Так что же, – возражает проповедник, – для горбатого и ты очень хорош».

Пушкин расхохотался и обнял Крылова».

Александр Сергеевич помнил наизусть строки из басен. Цитировал в письмах, в разговорах. «Осёл и мужик» прочно хранились в памяти поэта:

 
Мужик на лето в огород,
Наняв Осла, приставил
Ворон и воробьёв гонять нахальный род.
Осёл был самых честных правил:
Ни с хищностью, ни с кражей не знаком…
 

И сразу вспоминается пушкинское:

 
Мой дядя самых честных правил…
 

Александр Сергеевич заимствований не терпел. А тут почувствовал: точнее не скажешь.

Крылов видел гениальность Пушкина. В начале 1830-х годов богатый книгопродавец устроил обед для литераторов. Иван Андреевич сидел на самом почётном месте: между Жуковским и Пушкиным. Баснописца просили сказать тост. Он хотел говорить о Пушкине. Но его убедили, что Жуковский «важнее». Выбрать между Пушкиным и Жуковским было трудно. Крылов согласился. Отступил от своей воли и чутья.

В 1838 году праздновали пятидесятилетие творческой деятельности Крылова. Подобное торжество происходило в России впервые. Князь Одоевский говорил речь:

– Ваши стихи во всех концах нашей величественной Родины лепечет младенец, повторяет муж, воспоминает старец; их произносит простолюдин как уроки положительной мудрости, их изучает литератор как образцы остроумной поэзии, изящества и истины.

Князь не сказал, что Крылова читают монахи в монастырях. Оптинские святые любили басни, особенно преподобный Амвросий.

Уже в XX веке архиепископ Иоанн (Шаховской) советовал родителям учить басни с детьми. Писал об Иване Андреевиче: «Он… подобен мудрецу, загадывавшему царям загадки, чтобы их научить и вразумить».

В 1841 году Крылов ушёл в отставку. Ему исполнился 71 год. Из казённой квартиры писатель переехал на тихий Васильевский остров. Жил уединённо. Брат Лев умер – и у Ивана Андреевича не осталось родственников. «Лучшие друзья его были в могиле; лета, а особливо тучность отяготили его; сердце осиротело, он грустил. Посещаемый литераторами, он был разговорчив, ласков и всегда приятен», – вспоминал Лобанов.

«Бывал ли он влюблён? – задавал вопрос князь Вяземский. – …сказал он как нельзя милее:

 
Любви в помине больше нет,
А без любви какое уж веселье?»
 

Двести басен написал Крылов. Двести шедевров. «На него никогда не пройдёт мода, потому что успех его от неё никогда не зависел. Никто не откинет Крылова, кто читает для того, чтобы окрепнуть умом и обогатиться опытностию», – считал Пётр Плетнёв.

Иван Андреевич купил дом, но вселиться в него не успел. «Он умер в осьмом часу утра 9 ноября 1844 года… За несколько часов до кончины он сравнил себя с крестьянином, который, навалив на воз непомерно большую поклажу рыбы, никак не думал излишне обременить свою слабую лошадь только потому, что рыба была сушёная. Крылов в обыкновенном, ежедневном разговоре, увлекаемый своим талантом, беспрерывно говорил экспромтом сравнения, которые могли бы послужить материалом для превосходных басен».

«С истинным христианским чувством приобщился он Святых Таин, произнёс слабым голосом: «Господи, прости мне прегрешения мои!» – и глубоко вздохнул. Вздох этот был последним вздохом незабвенного Крылова…» – вспоминал Лобанов.

 
Чтоб Бога знать, должно быть Богом.
Но чтоб любить и чтить Его,
Довольно сердца одного.
 

Это открылось мудрому Ивану Андреевичу Крылову.

Гоголь хотел познакомиться с Пушкиным

Николай Васильевич Гоголь приехал из Малороссии в Петербург в конце 1828 года. Ему 19 лет, и больше всего он хотел познакомиться с Пушкиным.

Известна байка о том, как Николай Васильевич отправился к Александру Сергеевичу. Слуга открыл дверь и сказал, что Пушкин спит. Не спал всю ночь.

– Писал стихи? – робко спросил романтически настроенный Гоголь.

– Играл в карты! – ответил слуга.

Для Гоголя это было ударом.

Два гения встретились

Желание Гоголя исполнилось 20 мая 1831 года. Ему уже двадцать два, а Пушкин – на 10 лет старше. С огромным интересом взглянул Александр Сергеевич на очень молодого, очень талантливого Николая Васильевича. И быстро их отношения стали дружескими.

Летом Гоголь жил в Павловске под Петербургом. Был домашним учителем в доме одной княгини. Часто ездил в Царское Село, где жили Пушкин и Жуковский. Гоголь сообщал другу: «Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я». Звучит – как хвастовство. Но всё верно.

В августе Гоголь вернулся в Петербург. Оттуда он писал Пушкину: «Насилу теперь только управился я с своими делами и получил маленькую оседлость в Петербурге. Но и теперь ещё половиною – что я, половиною? – целыми тремя четвертями нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны. И знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою».

«Любопытнее всего было моё свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать (так в письме. – Прим. сост.) и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило. Я к фактору (руководителю производства. – Прим. сост.), а он, после некоторых ловких уклонений, наконец сказал, что: штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву».

В типографии тогда печаталась первая часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Гоголь добавлял: «Прощайте. Да сохранит Вас Бог вместе с Надеждою Николаевною от всего недоброго и пошлёт здравие навеки. А также да будет Его благословение и над Жуковским. Ваш Гоголь».

Неправильные слова

«Поздравляю Вас с первым Вашим торжеством, с фырканьем наборщиков и изъяснениями фактора, – отвечал Пушкин Гоголю. – С нетерпением ожидаю и другого: толков журналистов… У нас всё благополучно: бунтов, наводнения и холеры нет. Жуковский расписался; я чую осень и собираюсь засесть. Ваша Надежда Николаевна, т. е. моя Наталья Николаевна – благодарит Вас за воспоминание и сердечно кланяется Вам».

Но Пушкин послал ещё одно письмо – издателю Гоголя: «Сейчас прочёл «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился». «Поздравляю публику с истинно весёлою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов. Бога ради, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.»

Пушкин прекрасно видит уязвимые стороны Гоголя: неправильные словечки, слишком простонародных героев. Но великий поэт понимает: это как раз достоинства начинающего писателя. Увидят ли это другие? Не сломают ли молодого человека? Пушкин берёт Гоголя под свою опеку.

Лекция для двух поэтов

Современники отмечали, что в 30-е годы Гоголь поражал всех весёлостью. Был он выдумщиком и необыкновенно интересным собеседником. Шутил – и при этом никогда не улыбался. Зато слушатели «надрывали животики» от смеха.

В его письмах эта весёлость тоже проявлялась. Не могло быть иначе. Вот он обращается к Пушкину 23 декабря 1833 года: «Если бы Вы знали, как я жалел, что застал вместо Вас одну записку Вашу на моём столе. Минутой мне бы возвратиться раньше, и я бы увидел Вас ещё у себя. На другой же день я хотел непременно побывать у Вас; но как будто нарочно всё сговорилось идти мне наперекор: к моим геморроидальным добродетелям вздумала присоединиться простуда, и у меня теперь на шее целый хомут платков. По всему видно, что эта болезнь запрёт меня на неделю».

Он тогда увлёкся историей и решил получить кафедру в Киевском университете. Просил Пушкина о содействии. Но добиться назначения не удалось. Гоголь становится адъюнкт-профессором кафедры всеобщей истории Петербургского университета.

Бывший студент Гоголя вспоминал, что первая лекция была очень интересна, а потом все «совершенно… охладели к Гоголю, и аудитория его… пустела. Но вот однажды – это было в октябре – ходим мы по сборной зале и ждём Гоголя. Вдруг входят Пушкин и Жуковский. От швейцара, конечно, они уж знали, что Гоголь ещё не приехал, и потому, обратясь к нам, спросили только, в которой аудитории будет читать Гоголь? Мы указали на аудиторию. Пушкин и Жуковский заглянули в неё, но не вошли, а остались в сборной зале. Через четверть часа приехал Гоголь, и мы вслед за тремя поэтами вошли в аудиторию и сели по местам. Гоголь вошёл на кафедру, и вдруг, как говорится, ни с того ни с другого, начал читать взгляд на историю аравитян. Лекция была блестящая, в таком же роде, как и первая. Она вся из слова в слово напечатана в «Арабесках». Видно, что Гоголь знал заранее о намерении поэтов приехать к нему на лекцию и потому приготовился угостить их поэтически. После лекции Пушкин заговорил о чём-то с Гоголем, но я слышал одно только слово: «увлекательно»…

Все следующие лекции Гоголя были очень сухи и скучны».