Текст книги "Хроники Богини"

Нацуо Кирино
Хроники Богини

Глава 1
ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ

1

Меня зовут Намима. Я – мико, служительница в храме. Родилась на далеком южном острове, умерла вечером, в год, когда мне исполнилось шестнадцать. Почему я живу в царстве мертвых и как случилось, что рассказываю вам эту историю, – не иначе как потому, что так угодно Богине. Как ни странно, но сейчас мои чувства гораздо ярче и острее, чем при жизни. Они источник моего красноречия.

Повесть моя, сотканная из слов, – дар Богине, ей я служу в царстве мертвых. Повесть моя – отражение настроений Богини: будь то гнев, заставляющий багроветь, или дрожь от тоски по жизни. Я и Хиэда-но-Арэ, сказительница историй про богов, о которой я поведаю позже, служим верой и правдой Богине.

Зовут Богиню Идзанами. Слышала я, что «идза» значит «влекущая», а «ми» – «женщина». Имя ее мужа – Идзанаги, и «ги» значит «мужчина». Идзанами была первой женщиной. И не преувеличу, сказав, что судьба, выпавшая на ее долю, – это судьба любой женщины.

Что ж, поведаю вам о Идзанами. Но прежде история обо мне. Расскажу о своей удивительной и короткой жизни и о том, как оказалась рядом с Богиней.

Родилась я на маленьком острове, расположенном на восточной окраине архипелага, что много южнее страны Ямато. Если плыть от Ямато на веслах, то может пройти и полгода, прежде чем вы доберетесь до этого островка. Дорога неблизкая, но зато именно здесь восходит и садится солнце. По этой причине наш остров известен на архипелаге как место, где боги впервые спустились на землю. И несмотря на крошечный размер, к нему издревле относились со священным трепетом.

Ямато – большое государство на севере. Все острова архипелага находятся под властью Ямато, но когда я еще была жива, островами правили древние боги. Величественная природа, предки, связавшие наши судьбы, – вот в кого мы верили. В волнах, в ветре, в песке, в камнях – повсюду были почитаемые нами боги. Лишенные конкретного облика, их образы жили в сердце каждого человека.

Я, к примеру, в детстве частенько представляла себе добрую богиню. Случалось, что богиня эта сердилась и обрушивала на остров ужасные штормы, но обычно она одаривала нас земными и морскими благами, была преисполнена любовью и защищала наших мужчин, ушедших в далекие моря ловить рыбу. Возможно, образ этот был навеян моей величественной бабушкой, госпожой Микура. Придет время, я расскажу и про нее.

Наш остров был удивительной формы: напоминал продолговатую слезинку. Мыс на севере, похожий на заостренный конец копья, выдавался в море, заканчиваясь крутым обрывом. Ближе к центру склоны становились более пологими, а береговая линия более округлой и мягкой. Южная часть почти не поднималась над уровнем моря, и если бы большие цунами обрушились на остров, то эта часть оказалась бы полностью под водой. В целом же остров был так мал, что женщины и дети могли обойти его за полдня.

На юге располагались красивейшие пляжи с белоснежным песком из размельченных кораллов, искрящихся на солнце. Голубое море и белый песок, буйно цветущий желтый гибискус и запах альпинии – все это имело неземное очарование. Мужчины выталкивали лодки с песчаного берега в воду и уходили в море за рыбой, а еще торговать. Уплывали и не возвращались по полгода. Если же рыба ловилась плохо или отправлялись они для торговли на очень уж далекие острова, то бывало, что и по году длилось их отсутствие.

Уходя в плавание, мужчины грузили на корабли раковины и морских змей, пойманных на острове, а возвращались с южных островов, привозя ткани, экзотические фрукты и изредка рис. В детстве было у нас с сестрой такое развлечение: ежедневно бегать на берег проверять, не вернулся ли корабль с отцом и старшими братьями на борту.

На юге остров зарос экзотическими деревьями и цветами, все здесь было наполнено жизнью – аж дух захватывало. Воздушные корни фикуса извивались на поверхности песчаной почвы, большие шимы и листья ливистоны создавали тень, а там, где били родники, все поросло оттелией. Еды на острове было мало, жили мы бедно, но вокруг все буйно цвело, и что-что, а пейзажи были прекрасны. Чего стоили только белые лилии, растущие на утесах, цветы гибискуса, меняющие свой цвет с наступлением вечера, и фиолетовые ипомеи.

Северная часть острова, включая мыс, разительно отличалась от южной. Местный чернозем был как будто предназначен для выращивания урожая, но острые шипы плодов пандана, которыми было усеяно все вокруг, закрывали доступ человеку. И не только проход по суше был заказан для людей. Высадиться на берег со стороны моря тоже было невозможно. Морские течения здесь, у северного побережья, – не чета южному, были мощными, море глубоким, и высокие волны бились об отвесные утесы. Именно поэтому считалось, что попасть на северную часть острова могут только боги.

И все же один проход существовал. Густые заросли пандана укрывали узкую тропинку, настолько узкую, что по ней мог пройти лишь один человек. Поговаривали, что ведет она к северному мысу. Правда, проверить это никто не мог: только одному человеку на острове было дозволено ходить по этой тропинке – верховной жрице. Из поколения в поколение передавалась легенда о том, что северный мыс был священным местом, где боги спустились на землю.

Между деревней, где я жила, и священным местом на севере, куда вход запрещен, находился «Знак» – черная скала, у подножия которой из камней был сложен небольшой алтарь. Стоило детям лишь взглянуть на даже днем темный проход, ведущий на север, и каменный алтарь, как они начинали дрожать от страха и бросались наутек подальше от этого места. И причина была не только в том, что, как поговаривали, наказание ждало каждого, кто пройдет за «Знак», но еще и потому, что страшно было даже представить, что таилось там, впереди.

На острове были и другие запреты. Существовало несколько мест, куда было дозволено заходить только женщинам. На востоке это был Кёидо, на западе – Амиидо. Это были священные места. Кёидо находился неподалеку от выступающего в море небольшого мыса, где жила верховная жрица. А в Амиидо, где располагалась Площадь усопших, уносили всех умерших.

И Кёидо и Амиидо находились посреди густых зарослей пандана и фикуса, что покрывали всю восточную и западную части острова, и, по словам очевидцев, представляли собой открытое пространство круглой формы. Хотя никто и никогда не косил там травы, эти круглые площадки не меняли своей формы. Люди говорили, что свои имена Кёидо и Амиидо получили от названий колодцев с чистой водой, находящихся неподалеку, но подробности мне неизвестны. Не знаю почему, но мужчинам и детям было разрешено заходить туда только во время похорон.

«Когда я вырасту, смогу зайти туда. Поскорей бы уж узнать, что там кроется», – с беспокойством и нетерпением поглядывала я в сторону скрытых в лесной чаще Кёидо и Амиидо. Правда, к Амиидо, Площади усопших, я даже приблизиться боялась.

Названия у острова не было. Мы по привычке звали его просто «остров». Если же наших мужчин во время рыбной ловли повстречавшиеся рыбаки спрашивали, откуда они, то обычно те отвечали: «С острова Морской змеи». Вроде бы, услышав это, чужаки сразу же начинали молиться, низко опустив головы. Слухи о том, что боги спускались с небес на наш остров, доходили и до жителей южных морей. Поговаривали, что об этом знали даже на тех островах, чье население не превышало и десятка человек.

Островом Морской змеи наш остров прозвали потому, что нашим основным промыслом была ловля морских змей. Красивую, черную с желтыми полосками змею мы называли «госпожа Наганава». С наступлением весны множество змей собирались на нерест в морских пещерах на юге острова. Женщины ловили их вручную, запихивали в корзину и несли в хранилище. «Госпожа Наганава» отличалась живучестью и на суше могла прожить еще пару месяцев. Убедившись, что змея умерла, ее высушивали на берегу, и она становилась важным предметом в нашем товарообмене. Говорили, что змея эта была крайне питательной и вкусной, но на стол жителей острова она попадала крайне редко.

В детстве я ходила смотреть на «госпожу Наганава» в полутемное хранилище. Во мраке глаза змей поблескивали. Мать говорила, что постепенно усыхая, змеи в муках выпускали из себя жир и издавали при этом скрипучие звуки. Мне никогда не приходило в голову, как это жестоко: я просто, как и все, ловила морских змей, стараясь помочь матери, работавшей с утра до ночи, и простодушно мечтала преподнести «госпожу Наганава» моей священной бабушке.

Охота на морских змей была в основном женским занятием. Уход за немногочисленными козами и сбор раковин и морских водорослей на берегу тоже входили в обязанности женщин. Но самым главным делом для женщин было молиться о благополучном возвращении мужчин, ушедших в море за рыбой, и о процветании острова. Заправляла церемониями верховная жрица – Оо-мико.

Собственно моя бабушка госпожа Микура и была Оо-мико. Следовательно, я принадлежала к роду верховных жриц. Только госпожа Микура могла ходить на северный мыс за «Знак». К слову сказать, нас еще называли родом Морской змеи. Все важные решения на острове принимались старейшиной, он же разрешал споры, а обязанностью нашего рода было рожать девочек, которым предстояло стать верховными жрицами.

Несмотря на то что родилась я в роду верховных жриц, детство мое было довольно привольным. Ни о чем не ведая, я весело проводила время с моей старшей сестрой Камику. В семье нас было четверо братьев и сестер. Два старших брата, с которыми у нас была большая разница в возрасте, постоянно уходили в море, и мы так редко встречались, что порой забывали, как они выглядят. Оба брата были рождены от другого отца, так что и родственных чувств мы к ним особо не питали.

Камику была старше меня лишь на год, и мы были очень дружны. Когда мужчины в нашей семье плавали в море, мы были неразлучны. Мы ходили к мысу рядом с Кёидо, спускались к живописному берегу и собирали крабов в лужицах, оставшихся после отлива, – короче, радовались жизни.

Камику была крупной девочкой и самым умным ребенком на острове. К тому же, не в пример другим жителям острова, лицо у нее было необычайно выразительным с широко распахнутыми глазами и белой кожей, – поистине, очаровательный ребенок. По характеру отзывчивая и добрая Камику хорошо пела и была не по годам сообразительна. Между нами лежал всего год разницы, но что бы я ни делала, я во всем уступала Камику. Я любила ее больше всего на свете, во всем полагалась на нее и повсюду ходила хвостом.

Не могу объяснить словами, но в какой-то момент я почувствовала, как что-то понемногу стало меняться. Нет, нет, правда. Например, жители острова стали смотреть на нас как-то по-разному. По-разному в отношении меня и Камику вели себя и мужчины, вернувшиеся из плавания. Даже не знаю, когда это началось. Мне казалось, что всех волновало, что происходит только с Камику, и только о ней все заботились.

Все стало ясно в тот день, когда Камику исполнилось шесть лет. Чтобы отпраздновать ее день рождения, отец, дядя и старшие братья специально вернулись из плавания. Опираясь на посох, пришел даже старейшина острова, плохо себя чувствовавший в последнее время. Гостей собралось видимо-невидимо, застолье было пышным. Все жители острова веселились в нашем доме.

Конечно, в доме места всем не хватило, так что пиршество перешло и в сад. На расстеленных циновках были расставлены блюда, которых я в жизни своей не видывала. Мать вместе с родственницами потратила несколько дней, готовя все эти невиданные яства. Забили несколько коз. Столы ломились от еды: суп с яйцами морской змеи, засоленная рыба, сасими из устриц, добыть которые можно было только с морского дна, экзотические фрукты, по форме напоминающие звезды с заостренными концами, фрукты с желтой вязкой мякотью, питье и закуски, испускающие резковатый запах козьего молока, рисовое саке, моти, приготовленные на пару из риса и высушенного на солнце саговника.

Мне в пиршестве участвовать не разрешили. Камику в белом парадном одеянии, таком же как у госпожи Микура, и с жемчужными бусами в несколько рядов сидела рядом с бабушкой и ела праздничное угощение. Я недоумевала: раньше мне не приходилось есть отдельно от Камику. Мне показалось, что меня собираются разлучить с сестрой, и на душе было неспокойно. Наконец долгое пиршество закончилось, и Камику вышла из дома. Я увязалась за ней, но бабушка Микура, находившаяся рядом, заставила меня вернуться в дом.

– Намима, возвращайся домой. Сейчас с Камику тебе встречаться нельзя.

– Почему, госпожа Микура?

– Ты можешь осквернить ее.

Услышав это, мужчины во главе с отцом преградили мне дорогу. Слово «осквернить» потрясло меня, и я стояла, потупившись, дрожа всем телом. Ни с того ни с сего я почувствовала на себе чей-то взгляд – подняв голову, я увидела, что Камику смотрит на меня. В ее взгляде читалось сострадание. Я непроизвольно отпрянула. Такого выражения лица у Камику я никогда не видела.

– Камику, подожди! – позвала я, но мать и тетка, стоявшие рядом, схватили меня за руки. Оглянувшись, я увидела, что мать сердито смотрит на меня. Что-то было не так. Я еле сдерживала слезы, но никто не обращал на это внимания. Несмотря на то что меня прогнали и велели идти в дом, мне нестерпимо хотелось узнать, что же происходит. Я спряталась в тени хижины. Выглянув наружу, я следила, как бабушка Микура и маленькая Камику вместе с толпой провожающих их жителей острова растворились в темноте. Ночью на острове чувствуешь себя так одиноко, будто ты один в лодке посреди безбрежной океанской равнины. Обеспокоенная, я несколько раз забегала на кухню и спрашивала у матери: «Мамочка, а куда пошли бабушка Микура и Камику? А когда они вернутся?» Мать уклончиво отвечала: «Они на прогулке, скоро будут».

Что же это за прогулка такая посреди ночи? Остров небольшой, – если побежать за ними, то наверняка можно догнать. Но когда я попыталась пуститься вслед за ними, мать выбежала из дома и остановила меня.

– Намима, нельзя! Госпожа Микура не разрешила!

Я посмотрела матери в глаза. Мне было непонятно, почему Камику можно, а мне нельзя.

– Почему я не могу пойти с ними?

От обиды я топнула ногой. Мать, так ничего и не объяснив, продолжала упорно преграждать мне путь. Но в ее взгляде я увидела сострадание. Так же смотрела на меня и Камику. Странно было все это. Почему нас с сестрой неожиданно разлучили? Да еще так сразу?

В руках у матери были остатки угощения с застолья: нетронутый кусок козлятины, сасими из мраморной улитки, фрукты с желтой мякотью. Увидев еду, которую я никогда в жизни не пробовала, я непроизвольно протянула руку. Мать шлепнула меня по ладоням.

– Если дотронешься до еды, которую не доела Камику, будешь наказана. Она теперь преемница госпожи Микура.

Я с удивлением посмотрела на нее. До сегодняшнего дня я была уверена, что преемница бабушки Микура она – моя мать Нисэра, бабушкина дочь. Мне казалось, что еще пройдет много времени до того момента, когда наступит наша очередь стать верховными жрицами. Но мать определенно сказала, что преемница госпожи Микура Камику.

Мать ушла выкинуть остатки еды. Я тоже отправилась на улицу и стала смотреть на звездное небо, размышляя о том, где и что сейчас делает Камику. Слова бабушки Микура тяжелым камнем лежали у меня на душе. «Ты можешь осквернить ее». Камику старше меня, и ничего не поделаешь с тем, что ей суждено стать верховной жрицей, а не мне. Но как я могу осквернить ее, оставалось для меня загадкой. Получалось, что я какое-то грязное существо. От волнения я плохо спала той ночью.

Камику вернулась наутро. Солнце уже поднялось высоко и становилось жарко. Увидев старшую сестру, я бросилась ей навстречу. Нарядное платье было слегка испачкано, а сама она выглядела изнуренной. Возможно, от бессонной ночи глаза у нее покраснели, а взгляд стал отсутствующим. Ноги были изранены, будто она ходила по каменистому берегу.

– Камику, где ты была? Что случилось? Что с твоими ногами? – воскликнула я, указав на ноги, но Камику лишь покачала головой.

– Я не могу тебе сказать. Госпожа Микура не велела мне никому говорить, где и что я делала.

«Скорее всего, они ходили за «Знак», по той самой тропинке к северному мысу, – подумала я. – И, может быть, она даже видела богов». Я затрепетала, только представив, как бабушка и Камику в белых нарядах с зажатыми в руках факелами пробирались сквозь чащу пандана.

После всего пережитого Камику выглядела более величественной, я же, наоборот, будто съежилась. Пришла мать и о чем-то предостерегла ее. Ветер донес до меня лишь одну фразу:

– Разве госпожа Микура не сказала тебе, что разговоры с Намима могут осквернить тебя?

Я с удивлением смотрела на них, стоящих поодаль. Мать и сестра повернулись ко мне спиной так, чтобы я не попадала в поле их зрения. Неожиданно слезы хлынули из моих глаз, оставляя на ногах, запачканных в песке, разводы. Я не понимала, что происходит, но в этот момент осознала, что была «грязным существом».

Так разошлись наши с сестрой пути. И пошли мы не просто разными дорогами, а скорее противоположными, как ходят светлое и темное начало, лицевая и оборотная сторона, небо и земля. Таков был порядок острова, его судьба. Но мне, ребенку, об этом еще было неведомо.

На следующий день Камику переселилась к бабушке Микура: собрала свои пожитки и покинула наш дом. Бабушкино жилище находилось неподалеку от Кёидо, у подножия мыса. Я и подумать не могла, что когда-то нас разлучат с Камику, поэтому наше расставание стало для меня серьезным ударом. Я долго смотрела ей вслед, когда она уходила. Похоже, Камику тоже печалила предстоящая разлука. Иногда она украдкой от бабушки оборачивалась, и в глазах ее поблескивали слезы.

Госпожа Микура стала обучать Камику, разлученную со мной и родителями, всему, что полагалось знать верховной жрице, Оо-мико. Камику наверняка было значительно тяжелее, чем мне. Теперь она не могла резвиться на берегу моря, прыгать, раздевшись под дождем, собирать цветы. Так печально закончилось наше с Камику короткое счастливое детство.

Вскоре старейшина острова дал и мне поручение. Я должна была каждый вечер относить Камику еду, которую мать и наши родственницы по очереди готовили. Раньше, когда госпожа Микура жила одна, она справлялась сама, но после того, как у нее поселилась Камику, женщины должны были готовить специально для Камику и ежедневно относить еду к домику госпожи Микура.

Еду нужно было оставлять раз в день, а Камику делила ее так, чтобы хватало на два раза. Для этого использовали две корзинки с крышками, сплетенные из порванных на тонкие полоски листьев ливистоны. Корзинку с едой я оставляла перед маленькой хижиной, а домой забирала пустую, принесенную за день до этого.

Выполняя это поручение, я должна была соблюдать несколько строгих правил. Нельзя было заглядывать в корзину. Нельзя было доедать то, что не съела Камику. Если что-то из еды оставалось в корзинке, то по дороге домой я должна была выкидывать остатки в море с мыса, неподалеку от Кёидо. Нельзя было никому рассказывать об этом. Таковы были четыре запрета.

Получив поручение, я несказанно обрадовалась. У меня появился предлог для встреч с Камику, и к тому же, честно говоря, мне было любопытно, чему госпожа Микура ее обучает и чем они занимаются.

На следующий день вечером мать дала мне корзинку из листьев ливистоны. Плетение было таким плотным, что невозможно было разглядеть, что находится внутри. Но как только я взяла корзинку в руки, голова у меня закружилась от вкусного запаха. Мать не велела мне заглядывать на кухню, и я играла во дворе, пока она готовила еду. В одной посуде, видимо, была жидкость, о чем я догадалась по всплеску при раскачивании корзинки, – не иначе как суп из морской черепахи или морской змеи; ароматный запах, вероятно, от пойманной в далеких морях, засушенной и поджаренной рыбы; что-то тяжелое – наверняка моти, завернутые в листья альпинии и приготовленные на пару из той самой горстки риса, что привезли мужчины из плавания.

Мне таких яств никогда пробовать не приходилось. Пожалуй, как и большинству жителей нашего острова. И я, и моя мать, и все остальные постоянно голодали. Так как остров был маленьким, то и количество природных даров, пригодных для еды, было ограничено. Прокормиться было непросто. Когда случались сильные бури и несколько человек умирало от голода, то ничего необычного в этом не было. Именно нехватка еды была основной причиной того, что мужчины уходили в море и подолгу не возвращались. Мне было стыдно, но в глубине души я завидовала Камику. Я завидовала тому, что она могла есть все эти лакомства каждый день.

Прижимая к груди корзинку, которую мне дала мать, я стояла перед маленькой хижиной недалеко от леса, где находилось Кёидо. Поблизости слышался плеск волн – от хижины госпожи Микура тропинка шла прямо к мысу. Внутри бабушкин голос произносил молитву. За ним вторил чистый милый голос Камику. Пока я прислушивалась, я запомнила слова и невольно стала бормотать себе под нос молитву:

 
– Тысячелетний северный мыс,
Столетний берег морской,
Натяни нить через море, успокой волны,
Закинь сеть на горы, обуздай ветер,
Очисть свою песню,
Вдохни жизнь в мой танец.
Жить сегодняшним днем —
Жить жизнью богов
Вечно!
 

– Кто там? – узнала я строгий голос госпожи Микура и втянула голову в плечи. Открылась дверь, и госпожа Микура вышла во двор. Увидев меня, она на долю секунды прищурилась. Хотя в тот день, когда отмечали день рождения Камику, она и была со мной строга, сегодня ее взгляд был преисполнен доброты. Так бабушки смотрят на своих внучек. Я вздохнула с облегчением и стала оправдываться: – Госпожа Микура, старейшина острова поручил мне приносить еду для Камику.

Передавая корзинку, я заглянула в полутемную комнату. Камику, выпрямившись, сидела на деревянном полу. Услышав мой голос, она обернулась, радостно заулыбалась и помахала мне своей маленькой ручкой. Засмеявшись, я тоже помахала в ответ, но госпожа Микура захлопнула дверь.

– Спасибо за работу, Намима. С завтрашнего дня просто оставляй корзинку перед дверью. А вот корзинка со вчерашней едой, которую Камику не доела, по дороге домой выброси все с мыса в море. Если откроешь и съешь, будешь наказана. Ни в коем случае не делай этого.

Взяв корзинку, я прошла через заросли пандана и фикуса и вышла на край мыса, где по земле стелился пемфис. Внутри корзинки, и правда, была еда. Я была голодна, и соблазн съесть остатки был велик, но госпожа Микура строго-настрого запретила это делать. Я перевернула корзинку и вытряхнула ее содержимое в море. Со страхом заглянула я в пропасть. Остатки еды еще некоторое время были видны среди пенистых волн, пока, в конце концов, не пошли ко дну.

«Какое расточительство!» – подумала я, но что поделаешь, таким был приказ бабушки и матери. Изысканные яства, предназначенные Камику, превратились в простые отбросы. И все же домой я возвращалась в хорошем расположении духа, напевая песенки, – по крайней мере я смогла увидеть Камику живой и невредимой.

Ребенком мне редко приходилось ходить вечером одной по острову. По дороге домой – а дом наш находился неподалеку от южного побережья – я со страхом поглядывала по сторонам: вот белый обрыв, освещенный полной луной, вот тень черного паука, свисающего с ветки шимы. Теперь мне предстояло ходить по этой дороге изо дня в день, и, наверное, когда-нибудь я к ней привыкну, но сегодня ночной пейзаж пугал меня.

На берегу в лунном свете показалось что-то напоминающее человеческую тень. Может быть, кто-то из моих родных забеспокоился и вышел мне навстречу? Я было побежала, но тут же остановилась. Человек был мне незнаком. Это была женщина с распущенными длинными волосами, одетая в белое кимоно. Формы ее тела были округлыми, кожа белоснежной. Я уже собиралась позвать: «Госпожа Микура!», но промолчала. Фигурой они и правда были похожи, но это был другой человек. Женщина заметила меня и ласково улыбнулась. На острове, где проживали всего двести человек, этой женщины я никогда не видела.

«А не богиня ли она?» – мелькнуло у меня в голове. Я так разволновалась, что руки у меня покрылись мурашками. Я стояла как вкопанная, а женщина между тем вошла в море и растворилась в темноте. Так я встретилась с богиней. И она даже ласково улыбнулась мне. Я была на седьмом небе от счастья и благодарила в душе старейшину и госпожу Микура за то, что они дали мне такое поручение. Богиня мне больше не являлась, но эта встреча стала моим важным секретом и помогала справляться с моим непростым заданием.

Не пропуская ни единого дня, я стала носить еду к хижине недалеко от Кёидо. И в те дни, когда палило солнце, и когда дул сильный ветер, и в бурю, и в проливной дождь. К моему приходу корзинка, принесенная мною за день до этого, стояла перед грубо сколоченной дверью. Несмотря на то что яства эти никто не имел права есть, и несмотря на то, что мать и наши родственницы вкладывали всю душу в приготовление блюд, Камику почти не притрагивалась к еде. По дороге домой я выбрасывала остатки пищи с обрыва. Догадываясь, что госпожа Микура услышит, выполнила ли я ее указание или нет, по всплеску воды, я всегда следовала ее наказу.

Одного я не могла понять: почему госпожа Микура не ела все эти яства? Хотя эта мысль и не давала мне покоя, я почему-то не решалась спросить у матери. Не решалась, может быть, потому, что мне казалось, это как-то связано с тем, что я была «грязным существом».

Через год мне представился случай лишь на мгновение увидеть Камику. Вечером тринадцатого августа на острове возносили молитву за благополучное плавание. Камику сидела вместе с госпожой Микура перед алтарем и сосредоточенно смотрела на нее, пока та возносила молитву:

 
– Поклонись небу,
Поклонись морю,
Отвесь поклон острову,
Обратись с просьбою к солнцу,
                             вознесенному в небе,
Повернись спиной к солнцу,
                                что в море садится.
Это песнь раздается мужская,
Что поют мужчины,
                   как волны морские качаясь,
Отдавая поклоны небу,
Отдавая поклоны морю,
Отдавая поклоны острову.
 

Госпожа Микура подала знак Камику, та поднялась и стала постукивать белыми раковинами в такт молитве. Я была поражена, увидев Камику. За то время, что мы не виделись, она вытянулась и физически развилась. Кроме того, ее белоснежная кожа, не характерная для жителей острова, стала еще более гладкой и блестящей, – Камику превратилась в настоящую красавицу.

Я же по-прежнему была смуглой и невзрачной, невелика ростом и худа. Да это и не удивительно – ела я очень плохо. Только и было радости, что изредка полакомиться мясом мелких крабов, а в основном питалась я почками ливистоны, плодами саговника, листьями полыни и папоротника, мелкой рыбешкой, моллюсками да водорослями. На острове росли съедобные растения, но выращивание и уход за ними отнимали много времени, и все равно на всех жителей их не хватало. Поэтому если не ходить каждое утро на берег моря собирать водоросли, ловить моллюсков и мелкую рыбешку, то прокормиться было невозможно.

В те дни, когда штормило и нельзя было пойти за пропитанием, еды становилось еще меньше. Зато Камику, которой доставалось все, что было лучшего на острове, расцвела. Я была так ошеломлена пышущим здоровьем видом сестры, что не могла вымолвить ни слова. Хотя мы и были близки в детстве, меня поразило, насколько разница между нами становится все более очевидной.

Церемония закончилась. Госпожа Микура в сопровождении Камику направилась в хижину рядом с Кёидо. Сестра мельком взглянула на меня и слегка кивнула головой. Не иначе как заметила, что я украдкой наблюдала за ней. Я обрадовалась, забыв о том, как была подавлена, и мне ужасно захотелось поговорить с Камику, поиграть с ней.

В тот вечер я, как всегда, взяла у матери корзинку из ливистоны. Как обычно от корзинки исходил вкусный запах. Не сдержавшись, я обратилась к матери с вопросом:

– Мама, а почему только Камику можно есть эту еду?

На это мать, поколебавшись, ответила:

– Потому, что в будущем она станет верховной жрицей.

– А почему госпожа Микура не ест эти яства?

– Микура свои обязанности уже выполнила, и в ней нужды больше нет.

Я абсолютно не понимала, о чем говорит мать.

– Но разве не госпожа Микура по-прежнему верховная жрица?

– Госпожа Микура подготовила себе замену, ее обязанности на этом закончились. Если что-то случится с верховной жрицей, Камику сможет заменить ее. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы остров остался без верховной жрицы, – сказала мать, заглядывая в кувшин, чтобы убедиться, достаточно ли там воды. Мать беспокоилась, так как последние дни стояла жара. Я тоже заглянула в кувшин. Воды оставалось только на донышке. Когда воды будет совсем мало, нам не разрешат пить, чтобы Камику могла утолить жажду.

– Мама, а почему не ты следующая Оо-мико? Ты ведь дочь госпожи Микура. Никак не могу понять, почему не ты, а Камику станет верховной жрицей?

На мой вопрос мать не ответила, уставившись на воду в кувшине. В воде отражались два лица – мое и матери. Я пристально посмотрела на нее. Мать была мала ростом и смугла лицом. Я как две капли воды была похожа на нее.

– Ты еще мала, чтобы понять. На этом острове все предрешено. После «светлого начала» обязательно следует «темное начало». Госпожа Микура («светлое начало»), я, ее дочь («темное»), ее внучка Камику («светлое», – мать замолчала и отвела взгляд. Хоть я и была еще мала, я догадалась, что я, как и мать, «темное начало», так как следовала за Камику.

– То есть я «темное начало»?

– Правильно. Если бы у тебя была младшая сестра, то она была бы «светлым началом». Так и чередуются в веках «свет», «тьма», снова «свет» и снова «тьма». Поэтому Камику предстоит прожить долгую жизнь и родить ребенка. И ребенок этот должен быть девочкой, и девочка эта должна родить внучку Камику. Наш род непрерывно рождает девочек, которые становятся верховными жрицами. Наша судьба в том, чтобы жить на этом острове. И судьба острова зависит от нашей судьбы. Для этого мы все и рождены.

Мать улыбнулась моему отражению в воде. Я с облегчением вздохнула, удовлетворенная тем, что, наконец, загадка разрешилась. Камику должна хорошо питаться, жить долго и родить дочку, чтобы жизнь на острове продолжалась. Мне стало до боли жалко старшую сестру, на которой, несмотря на то, что она была еще так мала, уже лежала такая большая ответственность. Подумав, что мне бы это было не под силу, я решила жить, во всем помогая сестре. И еще я с удивлением осознала, что, может быть, встреча с богиней в тот вечер подтолкнула меня к этому соображению.