Текст книги "Нежные щечки"

2

Порой воображение Касуми рисовало странные картины. Ей казалось, что Юка приняла какое-то другое обличье и когда-нибудь обязательно предстанет в нем перед Касуми. При этом Касуми была абсолютно уверена: в кого бы ни превратилась дочь, Касуми обязательно узнает ее. Будь она щенком, бредущим по обочине дороги, или бездомной кошкой на заборе, или пастушьей сумкой, что цветет на стройплощадках, – Касуми поймет, что это Юка. Даже если однажды Юка залетит в окошко прохладным утренним ветерком, Касуми и тогда ощутит ее присутствие. На большее Касуми не надеялась, но Юка так и не появилась.

Каждый год накануне одиннадцатого августа Касуми с Митихиро и Рисой ехали на Сикоцу. Останавливались в гостинице неподалеку от Идзумикё, бродили по горным тропам там, где исчезла Юка, искали в округе. Касуми ловила себя на мысли, что не знает, чего они ищут. Повзрослевшую Юку, бредущую по дороге? Или же ключ к разгадке? Или, может, следы того, что Юку кто-то похитил? Или же призрак Юки? Касуми искала все это одновременно. Пришлось даже отслеживать, звено за звеном, всю цепочку ее греха: бесчисленные свидания с Исиямой, их тайный уговор, то, что произошло между ними в гардеробной, то, что она знала о страданиях Норико, но не могла остановиться, презрение к Митихиро за его нечуткость.

Мысль о том, что Юка превратилась в нечто безмолвное, стала преследовать ее с прошлого лета. Случилось это, когда она шла от бывшей дачи Исиямы мимо развалин дома Тоёкавы и разглядывала лес. Может, Юка – этот милый клевер, или вон то молодое деревце магнолии, или заяц? В конце концов, она может быть даже этими утоптанными сухими комьями земли… Пытаясь сдержать участившееся сердцебиение, Касуми опустила глаза. Неподалеку шел Митихиро и с унылым видом наблюдал за женой, как та бредет по лесу и зовет дочку по имени. Они шли почти параллельно, он отвечал за дорогу, она – за лес.

– Ну что ты смотришь?

– Да так, все ли в порядке.

Касуми бросила на мужа злобный взгляд.

– Со мной-то все в порядке. Это ты, ты ищешь могилу нашей дочери!

– Могилу? – вдруг растерялся Митихиро и стал невидяще оглядываться по сторонам.

– Ты такой же, как Асанума. Думаете, Юку убили и закопали в этом лесу. У вас даже выражение глаз одинаковое. Ты, сам того не осознавая, ищешь ее могилу.

– Да у меня и в мыслях этого нет, – промямлил Митихиро.

– Да так это, так. Именно поэтому я для себя решила, что обязана искать ее живой. Пусть даже я буду единственным человеком, верящим, что она жива.

Слова будто застряли у Митихиро в горле, губы его шевелились, но он не произнес ни слова. Касуми повернулась к мужу спиной и направилась еще глубже в лесную чащу. Негодование переполняло ее душу. Пока есть надежда, что Юка жива, они, ее родители, не могут позволить себе умереть. И Юке, и им двоим было суждено скитаться в этой пустоте, пока все не разрешится между жизнью и смертью. Она не могла примириться с такой ужасной судьбой. Лучше даже сказать, не имела права примириться, думала Касуми. И разве их утерянные часики не потому все еще отсчитывают их общее время, что они продолжают их искать? Правда, Митихиро, похоже, сошел с дистанции.

Касуми всегда представляла себе, будто потеряла маленькие часики по имени Юка. Дети отсчитывают ход нашего времени. Мы считаем – первая неделя беременности, вторая недели беременности, через сорок недель ребенок появляется на свет, и жизнь родителей начинает отсчитываться его годами. Время, до отказа наполненное смыслом. Время, которое выветривается друг у друга из памяти. Всему этому отсчет ведут дети. Одни часики ее жизни были утеряны. Она понятия не имела, куда они подевались – ее часики по имени Юка. Касуми боялась, что ее собственный часовой механизм медленно приходил в негодность без этих часиков, которые раньше были его составляющей. Этого страха никому не под силу понять. Нет, пожалуй, есть один такой человек. Касуми верила, что Огата понимает ее чувства.

Шла вторая половина июля. Приближался день их четвертой поездки на Сикоцу. Касуми злилась на Митихиро, который и не думал пошевеливаться – начинать подготовку к отъезду.

– Ты собираешься заниматься билетами на самолет? Вдруг билетов не будет?

– Послушай, может, ты в этом году одна поедешь?

– Почему?

– Накладно это, да и бесполезно, как мне кажется.

Касуми понизила голос, чтобы не услышала Риса, читавшая мангу тут же на диване.

– Бесполезно? Ты говоришь так, будто Юка умерла.

– Да нет же! Но и ехать туда я больше не могу. Едешь, ничего не находишь, возвращаешься расстроенный. Мне невыносима даже мысль о том, что Юка пропала без вести в этом месте. Разве ты не чувствуешь то же самое?

– И для меня это испытание. Но у меня есть чувство долга перед нашей девочкой – что будет, если мы перестанем ездить?

– Я тебя понимаю. Помнишь, ты в прошлом году сказала, что я ищу могилу Юки. Я тогда для себя решил, что больше на Хоккайдо не поеду. Я ведь наверняка опять буду искать ее могилу. И это не потому, что мне хочется думать, будто она умерла. Я ужасно хочу, чтобы она была жива. И вдруг в какой-то момент замечаю, что непроизвольно начинаю искать ее могилу. Может быть, это знак, что пора заканчивать поиск. Мы должны растить Рису, мы должны продолжать жить. И поэтому я считаю, что нам лучше ждать Юку дома.

– Я места себе не нахожу, стоит мне подумать, что Юка где-то там на Хоккайдо одна-одинешенька.

– Понимаю… – Митихиро несколько раз кивнул. – Думать об этом тяжело. Но если она жива, должен быть хоть какой-то след. А никакого следа нет. Полиция ведь все это время продолжает поиск. И что? Ничего.

– Ты хочешь думать, что Юка умерла, и начать все заново, так? – Касуми ненавидела Митихиро за изменения, произошедшие в нем.

– Начать заново? – изумленно переспросил Митихиро. – Что начать заново? Я просто хочу с этим покончить! И сделать это сознательно. Я тебе уже говорил. Нужно научиться терять надежду!

– Почему?

– Если мы не сделаем это сознательно, то конца этому не будет. Так уж это работает.

– А Огата-сэнсэй говорит, что не надо так думать, – только начала Касуми, но в этот момент лицо у Митихиро исказилось, и он стал на чем свет стоит поносить Огату, давая волю своему негодованию.

– А, гадальщик. Я молчал – тебя жалел, но я и подумать не мог, что ты ему веришь!

– Сэнсэй не гадальщик, – тихо возразила Касуми. – Он просто религиозный человек. Я неверующая, а хожу к нему, потому что рада, что кто-то меня понимает.

– Я не против, чтобы ты ходила к нему. Я понимаю, что он тебя поддерживает, но все это стоит денег: частный сыщик, гадальщик – знаешь, сколько это нам стоило? Больше двух миллионов.

– Огата-сэнсэй денег не берет.

– Ну да, ну да. Зато ты носишь ему всякие подарки, делаешь пожертвования. И мы даже переехали сюда жить из-за него. Ты когда-нибудь задумывалась, каким тяжелым бременем ложится поиск Юки на наше будущее?

Бремя на будущее. Касуми больно задели слова мужа. Для Касуми «жить» и «искать Юку» были синонимами. Ждать ради чего-то в будущем, терпеть ради чего-то в будущем? Касуми не могла предвидеть будущее, готовиться к нему. И раньше не умела. Огата был важным для нее человеком, человеком, в котором нуждалась Касуми настоящая. Касуми ничего не ответила, и Митихиро сразу же бросился извиняться.

– Погорячился. Извини. Просто… ты вот когда-нибудь задумывалась, с каким ощущением живет Риса?

– Задумывалась. Мне ее жалко, ей многое приходится терпеть.

– Так если ты это понимаешь, перестань оглядываться в прошлое. Каждый год во время летних каникул мы ездим на Хоккайдо искать Юку. Ты считаешь это нормально, что свои каникулы Риса проводит таким образом? Не думала ли ты, что, может быть, стоит один раз отвезти ее куда-нибудь на море? Нам всем тяжело из-за того, что случилось с Юкой, и все же это не может длиться до бесконечности. И с работой у нас не клеится. Если так будет продолжаться, это нас погубит.

Не дожидаясь ответа, Митихиро вышел из гостиной проверить, как там Риса. Касуми в растрепанных чувствах осталась в комнате одна. Воздух в гостиной был теплым, застоявшимся.

Побег. Бывали дни, когда ей казалось, что Митихиро как пепельное море из ее детства. Исияма был чем-то ярким, блестящим в ее жизни, свидания с ним были ее побегом. Теперь Касуми была узницей клетки по имени Юка, и выбраться из нее никак не получалось.

В полночь Касуми направилась к автобусу Огаты. Свет внутри уже был потушен, но Касуми знала, что иногда Огата оставался спать внутри. Она громко постучала в дверь.

– Сэнсэй, это Мориваки.

– Сейчас, сейчас. Минуточку, – тут же ответил Огата.

Раздался щелчок – Огата включил генератор. Немного спустя зажегся свет. Открылась дверь, лицо мужчины было ярко освещено – он всматривался в темноту, пытаясь разглядеть Касуми. На нем была похожая на детскую пижама из жатого ситца, совсем не вязавшаяся с его обликом.

– Что случилось? – Огата суетливо надел очки и с беспокойством посмотрел на Касуми.

– Муж отказывается в этом году ехать на Сикоцу. Говорит, «без толку». Разве можно так говорить, «без толку»? – начала жаловаться Касуми, а про себя подумала: это вовсе не то, что она на самом деле хотела сказать. Фразы, слетающие с губ, рассеивались в воздухе. Ее попытки объяснить были тщетными.

– Ну-ну, не нервничайте. Проходите. Тут и поговорим, – пытался успокоить ее Огата, взял за руку и завел в автобус.

Окна были открыты. Тлели ароматические спирали, отпугивающие комаров. Стояла тишина, только откуда-то издалека доносились шум автомобилей да стрекот насекомых. На дешевом красном коврике была расстелена тонкая циновка – спальное место Огаты, на нем махровое покрывало. Касуми тяжело опустилась на пол рядом с циновкой.

– Извините меня за поздний визит, так уж вышло.

Огата тихонько обмахивался веером, непонятно откуда взявшимся у него в руках.

– Да ничего. Вон сколько всего с вами происходит. Да еще Исияма, вы сказали, куда-то подевался. А вы по нему все скучаете?

Касуми ничего не ответила.

– Учитель, можно мне тут прилечь? Устала я что-то.

От удивления глаза у Огаты округлились, но он лишь кивнул. Касуми легла навзничь на циновку, где еще недавно спал Огата. Огата стал обмахивать ее веером. Под легкими потоками воздуха волосы нежно касались ее лица. Ей стало так хорошо, будто она вернулась в детство. Быстротечное лето Хоккайдо. Касуми вспомнила, как из Сихоро приезжала бабушка, мать отца. Укладывая Касуми спать, бабка точь-в-точь так же обмахивала ее веером. И не то чтобы было по-настоящему жарко и в веере была необходимость, но Касуми всегда настаивала, чтобы бабушка не уходила, пока она не заснет. Откуда-то сверху доносилась до нее размеренная речь учителя.

– Касуми-сан, что же муж вам сказал?

– Сказал, что поездка на Сикоцу – напрасная трата денег и что, если мы не прекратим искать Юку, это разрушит нашу семью… что-то в этом духе. Но мне почему-то кажется, тут что-то не так. Как же мне быть?

– Ну почему? Слова Мориваки-сан звучат вполне трезво.

– Возможно.

– Ну что тут скажешь. У людей могут быть разные мнения.

– Выходит, я ошибаюсь.

– Да нет. Мне, например, нравится твое отношение.

– Мое отношение?

– Как бы это сказать… То, что ты не можешь разобраться.

– То есть то, что у меня в голове такая сумятица?

Касуми продолжала лежать на спине, уставившись на голую лампочку на потолке автобуса. В памяти всплыло, как она вот так же разглядывала потолок в гостинице, где они встречались с Исиямой. Слабо освещенный, наполовину оранжевый потолок. Запотевшая дверь ванной. Такие трогательные и щемящие воспоминания – на глаза навернулись слезы.

– Что с вами? – спросил Огата. – Что-то еще вспомнили?

Не говоря ни слова, Касуми закрыла лицо руками.

– Учитель, нельзя ли выключить свет? Жена вам потом ничего не скажет?

– Моя жена – не скажет.

Супруга Огаты жила в доме, помогая верующим. Здесь находили убежище сбежавшие от родителей дочери, от мужей – жены, банкроты, старики, пытавшиеся покончить жизнь самоубийством. Автобус служил церковью. Огата поднялся, потянулся и щелкнул выключателем. В автобусе стало темно. Только по потолку скользили тусклые блики от уличных фонарей и лунного света. Ниже окна все было погружено в темноту. Если повернуться на бок, можно было подумать, что лежишь в кромешной тьме в кровати. Касуми закрыла глаза. Равномерно накатывающие потоки воздуха от медленного движения веера. Ей казалось, что она вновь беззаботное дитя, что она дома, на берегу моря.

С Огатой она познакомилась через бывшего сотрудника компании мужа, Ямаситу. Ямасите шел седьмой десяток. Из пяти сотрудников компании он считался самым талантливым наборщиком. Еще в те времена, когда линзы не использовались, он, руководствуясь лишь интуицией, подбирал шрифт так, что трудно было поверить, будто это дело человеческих рук. Когда же зрение у него ослабло, он превратился в старика, забивающегося в угол офиса и усердно прорисовывающего тысячи и тысячи букв, которые невозможно было продать. Касуми не могла смотреть на то, как Митихиро держит в компании балласт, и увольнения она начала с Ямаситы. Тем не менее, когда Ямасита прослышал про исчезновение Юки, он специально пришел в офис выразить соболезнования.

– Касуми-тян, тяжело тебе пришлось. Не знаю, пригодится ли, я вот тут на всякий случай принес. Может, почитаешь?

Ямасита, будто специально подгадав, появился, когда Митихиро не было в офисе. Он достал из-за пазухи листок бумаги и всучил его Касуми.

– Что это?

– Говорят, в Мусасисакаи живет один человек необычный. Слава про него хорошая идет. Я и подумал, может, ты захочешь с ним посоветоваться.

Касуми смотрела на бумажный клочок. Старомодная дешевая листовка на соломенной бумаге, отпечатанная на мимеографе. Надпись гласила: «Общество “Парадайз”. Ныне же будешь со мною в раю. Сосукэ Огата».

– Ямасита-сан, что это? Звучит сомнительно. – Касуми попыталась вернуть листовку.

Ямасита смотрел немигающим взглядом на Касуми – выпуклые линзы очков делали его глаза в разы больше, чем они были на самом деле.

– Люди, которые туда ходили, говорят, там все по-серьезному. Это общество, где Библию изучают. Вроде люди там собираются и просто читают Библию. Много приходит тех, у кого какое горе случилось; и говорят, что они очень привязываются к Огате-сан.

– Это что же, секта религиозная?

Ямасита в сомнении склонил голову набок.

– Я точно не знаю. Вроде он и не то чтобы и гадатель.

– У меня к Библии интереса нет.

Касуми, готовая ухватиться за любую соломинку, уже побывала у гадальщика, про которого поговаривали, что он часто угадывает. Но этот визит только привел ее в еще большее уныние. Поэтому-то и листовка, полученная от Ямаситы, не вызвала у нее никакого интереса.

– И все-таки люди говорят, что Огата-сан очень хороший человек и что тем, кто у него бывает, благодаря ему удача улыбается. Правда, дед он, похоже, чудаковатый. Может, разок сходишь к нему? Только начальнику не говори. Ему это наверняка не понравится.

Ямасита, предупредив, чтобы она не говорила Митихиро, поспешно покинул офис. Митихиро и в самом деле терпеть не мог все, что не поддавалось научному объяснению. Он не запрещал Касуми изредка пользоваться услугами гадальщиков, но и не проявлял к этому никакого интереса. И можно ли верить Огате? В душе Касуми, не давая ей покоя, боролись два чувства: ей хотелось зацепиться за новую надежду, и одновременно она боялась новых разочарований. Через несколько дней Касуми решилась и набрала номер телефона, указанный на листовке. Трубку взял сам Огата. Он немного замешкался – похоже, она застала его за едой.

– Извините, пожалуйста. Не могли бы вы немного подождать, с полным ртом говорить неудобно. – На другом конце провода было слышно, как Огата поспешно прожевал и проглотил еду.

Касуми была обескуражена такой непосредственностью. Через несколько секунд в трубке раздалось легкое покашливание.

– Извините еще раз. Кто говорит?

– Мне дали вашу листовку. Моя фамилия Мориваки. Я хотела бы с вами встретиться.

– Конечно, приходите. Я никому не отказываю и никого не боюсь.

Не отказывает и не боится. Касуми подумала, что и то и другое про нее уж точно не скажешь и что это связывает ее по рукам и ногам.

– Я с Библией совсем незнакома.

– Ничего страшного. Я o Библии беседую с теми, у кого есть к ней интерес, если же его нет, о чем-нибудь другом поговорим.

Касуми вышла из электрички на станции «Мусасисакаи», где находилась церковь Огаты. Спустилась по лестнице. Крытую торговую улицу-галерею освещали косые лучи заходящего летнего солнца. Вытирая носовым платком пот с лица, Касуми шла по улице, запруженной людьми и машинами. Перед фруктовой лавкой стояли ящики с персиками. Нежный красивый фрукт, бледно-розоватая кожица с желтоватым оттенком. Покрытый мягким пушком, уязвимый персик. В деревне, где она выросла, такие персики были редкостью. Каждый раз, когда Касуми видела эти фрукты, она вспоминала щечки Юки. Касуми стояла и смотрела на персики, потом, будто какой-то голос шепнул ей, она неожиданно купила несколько штук. Касуми была удивлена, увидев автобус с надписью «Общество “Парадайз”», стоящий в саду перед домом, и решила повернуть обратно.

– Это вы мне сегодня звонили? – раздался голос из автобуса.

Мягкие, успокаивающие интонации. Касуми остановилась.

– Да.

– Я вас ждал. Заходите, пожалуйста.

Касуми поднялась по ступенькам автобуса и заглянула внутрь. Все сиденья были убраны, пол застлан красным ковровым покрытием. Невысокого роста, щуплый пожилой мужчина энергичным жестом приглашал ее зайти. Под взглядом его серьезных глаз сомнения Касуми рассеялись. Она разулась, зашла внутрь и по приглашению Огаты села на одну из обтянутых чехлами подушечек, лежащих на полу.

– Что у вас стряслось?

Касуми рассказала об исчезновении Юки. Огата слушал, склонив голову набок и прикрыв глаза. Было странно сидеть в автобусе, который никуда не едет, – казалось, это какая-то игра. Касуми сама не заметила, как рассказала и про Исияму, хотя зарекалась никому об этом не говорить. Рассказав совершенно незнакомому человеку об Исияме, она поймала себя на том, что ей стало легче.

– Да, печально все это. Я постараюсь помочь чем смогу. – Огата медленно открыл глаза.

Многие гадальщики и почти все полицейские делали вид, что сочувствуют ей, но иногда на их лицах она видела подозрение. Уж не по твоей ли вине все это произошло? Уж не ты ли сама или твой муж убили собственного ребенка? Сейчас Касуми видела перед собой лишь затянутые пеленой слез глаза. Огата пытался разделить с ней выпавшую на ее долю судьбу. Этот человек действительно в глубине души сочувствовал ей. Те, кто пережил горе, в мгновение ока интуитивно распознавали обманщиков. Касуми говорила намного дольше, чем планировала. Когда она закончила, Огата слегка прокашлялся и спросил:

– Прошу прощения за такой банальный вопрос, но вы сами кого-то подозревали?

– Конечно. Идзуми-сан, его супругу, Мидзусиму-сан и на семейство Тоёкава думала. И Норико подозревала. Но у всех было алиби, да и спрятать Юку никто из них просто физически не мог. Сейчас я уверена, что ее похитил кто-то со стороны.

– А Исияму-сан вы подозревали?

– Никогда, – ни секунды не размышляя, ответила Касуми, покачав головой. – Он на такое не способен.

– А мужа?

Касуми на миг замешкалась. Понимая, что вопрос привел ее в замешательство, Огата бросил на нее виноватый взгляд.

– Честно говоря, подозревала. Я думала, возможно, он потерял голову, узнав про меня с Исиямой. Но, поразмыслив, поняла, что со своим собственным ребенком он бы так не поступил. Это я воплощение зла, вот что я решила, – произнесла Касуми и вспомнила, что эта мысль не раз посещала ее на Хоккайдо.

– А муж вас подозревал? – снова задал вопрос Огата.

– Думаю, подозревал.

Даже когда кажется, что у человека не было ни малейшей возможности совершить преступление, поиск преступника предполагает поиск мотивов и излишнюю подозрительность. Подозрения рождаются в душе, подобно пузырькам воздуха, что поднимаются со дна болота на поверхность. Подозрения в ответ порождают подозрения. Касуми покраснела – ей было стыдно за себя.

– Душа человека – потемки. А то, что скрыто в потемках, боюсь, и есть самое важное. Размышлять об этом – и есть религия. Это моя работа, так что вам нечего стыдиться. Скорее наоборот, лучше давать волю своим мыслям.

Касуми не сводила глаз с дырки на носке Огаты.

– Сэнсэй, а вы думаете, моя дочка жива?

– Что бы вы хотели услышать в ответ? – вопросом на вопрос ответил Огата. – Я не ясновидящий, мне это неведомо. Но если это то, что вы хотите услышать, я могу это сказать. Слова всего лишь инструмент. Если вам от этого станет легче, я могу все, что угодно, сделать. Все, что угодно, сказать.

Касуми молчала. Когда Исияма попросил ее подождать, она подумала, что слова его ничего не значат, если только он не собирается остаться с ней искать Юку. А теперь она нуждалась просто в утешительных словах.

– Она жива, несомненно жива, – бодро произнес Огата. – Такой ответ вас устроит?

– Спасибо.

– Приходите еще. Мне интересно с вами разговаривать.

Касуми, спохватившись, что совсем забыла про персики, протянула Огате пакет.

– Я тут кое-что купила.

– Погляди-ка, персики! – заглянув внутрь, заулыбался Огата, но пакет вернул. – Они на вас похожи. Сами съешьте.

А ведь когда Касуми их покупала, ей они показались похожими на детские щечки.

– На меня?

– Ну да, вы как эти персики, мягкая и красивая. Приходите еще.

У Касуми на душе было светло. Она привыкла думать о себе только как о матери, но сегодня в ней ожило какое-то давно забытое ею чувство.

В тот вечер Митихиро, скептически посмотрев на листовку «Общества “Парадайз”», щелчком ее отбросил.

– Не нравится мне все это. Называют себя обществом изучения Библии, а что там на самом деле за учение – поди разбери. Просто заговаривают людям зубы, чтобы привлечь новых верующих. Одно название чего стоит – «Общество “Парадайз”».

– Но Огата-сэнсэй очень хороший человек.

– Ты прямо сразу так и поняла? Конечно, поначалу все они говорят нужные слова, сочувствуют. Разве не все так вели себя, стараясь склонить тебя к религии?

С того самого мига, как про исчезновение Юки рассказали в новостях, к Митихиро и Касуми хлынул поток приглашений от разных религиозных организаций. Только разве Огата-сэнсэй пытался завлечь ее в «Парадайз»? Разве намекнул на это хоть единым словом? Нет. Касуми покачала головой, вспоминая о произошедшем в автобусе. Огата лишь сказал, что ей надо задуматься о человеческой душе. Он даже не пытался ее утешить, как почти все ясновидящие, утверждающие, что Юка жива.

– Деньги ведь, наверное, берет?

– Нет. Я персики принесла, а он сказал, что они на меня похожи, и велел самой съесть.

– Что? Он еще и старый извращенец, – презрительно сказал, как отрубил, Митихиро.

И что в этом плохого? Ей было тогда приятно, и на какое-то время это придало сил. Касуми смирилась с мыслью, что мужу не дано ее понять.

Она больше не чувствовала, что ее обмахивают веером. Касуми открыла глаза и увидела, что Огата лежит рядом, подложив руку под голову. Вместо веера она увидела вращающийся старый вентилятор. Каждая новая волна воздуха шевелила ее волосы, принося с собой характерный затхлый запах сада.

– Касуми-сан, среди моих верующих есть одна женщина. Пожилая, лет семидесяти. Конечно, старше меня. И вот эта женщина… я ее когда спросил, почему она полюбила Христа… так вот она сказала: «Он же белый мужчина, он, – говорит, – такой прекрасный». С этого и началась ее вера. А я вот думаю, что пускай так. И даже думаю, что вот в этом-то суть и есть. Человек чувствует влечение к другому человеку, желает его. А есть еще один верующий, мужчина, который говорит, что влюбился в Христа. И уж потом страстно увлекся изучением Библии. Ничего, что я вам об этом говорю?

– Сэнсэй, вы говорили, что религия – размышление о том, что скрыто внутри. Разве не странно, что люди приходят к религии, привлеченные чем-то внешним?

– Не странно. То, что видно, внешнее – оно все в конце концов разрушается. И чем красивее это внешнее, тем разрушение печальней и бессмысленней. Потому-то человек и начинает задумываться о внутреннем, скрытом. О душе, о правде.

Огата легонько дотронулся до груди Касуми. Касуми закрыла глаза. То, что она чувствовала, было не просто удовольствием, она ощущала покой.

– Грудь у тебя как те персики. Тленное тело.

Касуми прыснула со смеху.

– Сэнсэй, что вы такое говорите?

– Ты про Исияму уже не вспоминаешь?

– Вспоминаю.

– Скучаешь по его объятиям?

– Скучаю.

– Если так, почему бы тебе с ним не встретиться? А то и будешь так все время мучиться.

Не то чтобы Касуми упрямилась. Она считала, что Исияма в тот момент струсил. Ей хотелось, чтобы он остался с ней, но сил тянуть за собой мужчину, который испугался, у нее тогда не было. Она была на грани сумасшествия после исчезновения Юки. Сухая костлявая рука Огаты нежно поглаживала ее тело под футболкой. Из темного дома тихо доносилась музыка. Касуми узнала песню подростковой группы, от которой была без ума Риса. Она повернула голову на звук и услышала шепот Огаты:

– Это девчонка слушает, которая позавчера из дома убежала.

Приживалы в доме Огаты звали его папой, а его супругу – мамой. Касуми только недавно узнала, что все эти люди питаются на личные средства Огаты и церковные пожертвования.

– Сэнсэй, а вы девочке этой тоже так делаете?

– Да что ты! Только тебе.

Касуми повернулась к Огате:

– Сэнсэй, с тем, что муж не хочет ехать на Сикоцу, ничего уже не поделаешь, так ведь?

– Ничего не поделаешь, – подтвердил Огата. – Просто вы два разных человека.

– Хотя цель у нас одна.

– Ну, это мне неизвестно. Казалось бы, супруги. Странно, конечно, – сказал Огата и перестал ее гладить. – И что-то мне подсказывает: грядут перемены. Так, интуиция.

– Какие именно? – Касуми привстала.

Огата вытащил руку из-под футболки Касуми и лег на спину, подложив руки под голову.

– Это мне неведомо.

– Какие перемены? – Касуми пыталась сдержать ни с того ни с сего участившееся сердцебиение, вглядываясь в безмятежные глаза за стеклами очков.

– Этого я не знаю. За все эти четыре года ничего не изменилось, твои мысли были заняты только Юкой, так ведь? Меня не покидает чувство, что пора уже чему-то произойти. Может быть, это что-то случится извне.

– Извне?

– Ну да, что-то изменится независимо от твоих усилий, извне. И в ответ – что-то изменится внутри тебя. Но что конкретно, я не знаю.

– Может быть, Юка найдется?

– Не знаю, будет это что-то хорошее или плохое, но в конце концов любая ситуация должна разрешаться. Ныне же будешь со мною в раю, – невразумительно бормотал себе под нос Огата.

Касуми знала, что это цитата из Библии, но понятия не имела, что она означает. И никогда не интересовалась этим, как иные ревностные верующие.

– Сэнсэй, вы как-то сказали, что слова – инструмент. Почему вы мне это говорили?

– Верно, слова – инструмент. В моем случае инструмент, которым я торгую. Но бывают слова иного толка, те, что проходят через кровь и плоть. И это очень хорошо.

– А как их различить?

– Когда вцепится тебе что-нибудь когтями в сердце, вот это оно и есть.

Касуми нравился этот невзрачный, потрепанный старик. Благодаря ему она и смогла пережить такое тяжелое для нее время.

Случилось это через несколько дней после разговора с Огатой. Касуми, как обычно, пришла с работы домой и вместе с Рисой поспешила за покупками, еле успевая до закрытия магазинов. По пути заскочили в книжный – надо было купить кое-что для Рисы. Когда вернулись, в прихожую вышел явно заждавшийся их Митихиро.

– Привет. Поздно вы что-то.

Касуми опустила увесистые пакеты на ступеньку-возвышение перед входом в квартиру.

– Прости. Ты рано сегодня.

– Да, заказы сегодня рано доставил.

– Понятно. Я ужин сейчас приготовлю.

– Да ничего, не суетись. Нужно поговорить.

Они проводили взглядом Рису – та бросилась к телевизору, вот-вот должны были начаться мультики. Оставшись вдвоем в коридоре, они зашептались:

– Что случилось?

– Только что звонили с телевидения. Сказали, что опять снимают передачу о пропавших без вести детях, спросили, не хотим ли мы принять участие.

Так вот о каких «переменах» говорил Огата. Вот они – «перемены извне».

– Давай пойдем! – оживилась Касуми.

Ответ жены явно удивил Митихиро – он посмотрел на нее с подозрением.

– Ты правда не против?

– Правда, пойдем! И Огата-сэнсэй сказал, что уже пора произойти каким-то переменам. Я уверена, он это и имел в виду. Поэтому мы обязательно должны пойти.

– Огата-сэнсэй?

В голосе Митихиро сквозило сомнение. Касуми сделала вид, что не заметила реакцию мужа.

– Да.

– Мне, конечно, все равно, только это опять привлечет к нам внимание. – Митихиро мучили противоречивые чувства.

Через два года после исчезновения Юки они уже участвовали в похожей передаче. Они согласились на съемки, рассчитывая получить хоть какую-нибудь информацию, но результаты были плачевными. На них обрушился поток анонимных звонков и писем – опыт был не из приятных. Большинство людей сочувствовали им и пытались подбодрить. За этой категорией следовали религиозные зазывалы. Но больше всего крови Касуми попортили ложные информаторы и любители позлословить.

К примеру, пришло письмо, где было написано: «Я воспитываю Юку-тян. Она растет хорошей девочкой, не беспокойтесь за нее». В конверт даже не поленились вложить фотоколлаж, где использовалась фотография Юки из объявления о ее розыске. Было и такое тревожное послание: «Видела вашу дочку на Хоккайдо в одежде паломницы». И каждый раз, получив подобное послание, они связывались с Асанумой, и тот проверял достоверность той или иной информации. И почти всегда за этими ложными сведениями стояли любители розыгрышей. Иногда в письмах содержалась и откровенно жестокая клевета. «Мы знаем, что вы убили собственного ребенка. И ее останки лежат на дне Сикоцу. Убив, вы спрятали труп в сарае, а потом под покровом ночи отвезли его подальше от берега и утопили. А в качестве груза использовали бетонный блок». «Преступник ваш муж. Он изнасиловал собственную дочь, а когда она подняла шум, убил ее». «Есть свидетели, видевшие, как вы с Исиямой выходили из отеля. На самом деле девочка – ребенок Исиямы, и мы знаем, что ваш муж убил ее. Сами вы проститутка, а муж ваш детоубийца». «Жена хозяина дачи не внушает доверия. Не сомневаюсь, что это она убила из ревности». «Ребенок пропал по родительскому недосмотру. Возмутительно, что у них еще хватает наглости взывать к общественности через радио и телевидение! По родителям с таким извращенным мышлением Сибирь плачет!»

Стоило об этом вспомнить, и Митихиро тут же начинало трясти от досады и гнева. Именно поэтому он пребывал в нерешительности.