Текст книги "Поцелуй меня крепче"

Глава 6
Я щепка, плывущая по течению

Мила ходила с дядюшкой по розарию и рассказывала ему о розах, которые они не успели посмотреть в прошлый раз. Ярко светило солнце, отражаясь огненными бликами на лепестках крупных соцветий и придавая им сказочный вид. Над головами летали и пели птицы, рядом топтались любопытные павлины, то и дело распуская роскошные веера хвостов. Рай, да и только.

– Итак, мы остановились на моих любимых желтых розах и твоих любимых немочках, – произнесла с пафосом Мила.

– Ну-ну, родная, покажи класс, – подзадорил дядюшка Милу.

– Альбрехт Дюрер – исключительно крупные, махровые, персиково-абрикосовые цветки. Выглядят так, будто нарисованы кистью художника. А это Эльф – просто идеальная роза для романтического сада с необыкновенными цветками цвета слоновой кости и бледно-зеленым нюансом в основании.

– Молодец, Милочка. А вот эти очаровательные флорибунды?

– Эти – несомненно, выведены не без помощи известного французского селекционера Мэйланда: Бернштейн Роуз – густомахровый цветок с шармом «под старину» и теплой, янтарно-желтой окраской; Голдбит – грациозные ярко-желтые бутоны длительного и обильного цветения; Лавли Грин – потрясающий эксклюзивный оттенок соцветий – кремово-белый с салатовым отливом; Санлайт Романтика – чашевидные цветки с ностальгическим шармом, веселая солнечная окраска лепестков. Ну как? – спросила Мила дядюшку. – Хорошая из меня ученица?

– Вне всяких похвал, солнышко! Я потрясен! Я восхищен, какая ты у меня умница! Милочка, дорогая, а когда ты думаешь возвращаться? – вдруг спросил он.

– Откуда возвращаться? – Мила с недоумением уставилась на дядюшку.

– Из тайги. Мне без тебя так плохо, что ты себе и представить не можешь!

Мила вздрогнула и… проснулась. Она открыла глаза, затем снова закрыла и снова открыла. Нет, видение не исчезло. Те же бревенчатые стены с паклей, те же метания мыслей, попавших в ловушку то ли сна, то ли чудовищной действительности.

«А может, мы все же договоримся, что эта непонятность – сновидение? – сделала она попытку, мысленно обратившись неизвестно к кому. – Я потерплю еще денечек, а потом проснусь, да?» – и Мила закрыла глаза.

Она проспала почти до обеда. Старушка иногда заглядывала к ней в комнату и радовалась: спит – значит, выздоравливает. Наконец Мила открыла глаза. Боли больше не беспокоили, поэтому она была способна размышлять и анализировать.

«Итак, сон продолжается, – недовольно думала она. – И что же теперь мне делать? Смириться и притвориться для всех Люськой, как советовал Алеша? Или снова начать бунтовать? Если все вокруг сумасшедшие, а я одна нормальная – это может быть только сон, – попыталась она рассуждать здраво. – Если это сон, то рано или поздно он должен закончиться, и тогда я проснусь. Если сон продолжается, а я не просыпаюсь, значит, я не сплю. А если я не сплю, то я действительно сумасшедшая. Стоп! Если я считаю себя сумасшедшей, то я уже не сумасшедшая! Хоть один псих добровольно признает самого себя психом? Нет, конечно! Не дурак же он в самом-то деле. Значит, я абсолютно здорова. А если я здорова, то, выходит, что я… дура?! Да еще какая, если вляпалась в эту историю! Однако это лучше, чем сумасшедшая. А если я нормальная, то все, что со мной происходит, – чья-то злая воля. Нет, не Бога. Это злая воля какого-то конкретного человека. Тогда получается, что Бог зачем-то допустил это зло? Надо срочно поговорить с Алешей. Иначе я действительно сойду с ума».

Мила поднялась, надела джинсы с майкой и вышла на кухню, где у плиты хлопотала старушка.

– Вот и хорошо, что сама встала. А я-то уж собралась было идти будить. Столько спать – все на свете проспишь.

– Было бы что просыпать, – недовольно пробурчала Мила.

– Ну не скажи, – возразила старушка, ставя перед Милой тарелку с борщом. – Кушай на здоровье. Алешенька уже несколько раз заходил, спрашивал, не встала ли.

– А где он?

– С монахами пошел ворота поднимать. Видимо, ночью в скит медведь пытался пробраться, да Алтай его спугнул. А ворота все же успел повалить, бродяга лохматый.

– Какой еще медведь? – Мила во все глаза смотрела на старушку, затаив дыхание.

– Обыкновенный, таежный. Да что ты так испугалась? С утра мужики ходили по следу, сказали, что далеко ушел. Вряд ли вернется обратно. Алтай, вишь, ему не понравился.

– Какой Алтай?

– Так пес же Алешенькин. Он у нас славный сторож: ни медведя, ни волка к скиту не подпустит.

– Еще и волки? – Мила совсем растерялась. – Но здесь же невозможно жить!

– Да с чего ты взяла, что невозможно? Даже очень возможно, – возразила бодро старушка. – Самое то, что нужно, чтобы грехи свои замаливать и душу очищать.

– А в городе, среди людей, нельзя грехи замаливать?

– Нельзя, слишком соблазну много. А здесь – самый раз. Да ты ешь борщик-то, вкусный получился. Алешенька уже тарелочку распробовал, ему понравилось.

– А если медведь опять придет… да еще с другим медведем – тогда что?

– Чудачка ты у меня. Не волнуйся. Если даже такое и произойдет, то в каждом доме ружье имеется. Так что не трусь. Пальнем раз-другой, так медведи дорогу-то сюда и забудут. Да ешь же ты, остывает уже.

– И у нас ружье есть? – не унималась Мила.

– А то как же! Без ружья-то в тайге никак нельзя. Мало ли что?!

– А что? – опять спросила Мила, боясь услышать нечто пострашнее, хотя куда страшнее-то!

– А то, что борщ твой стынет, а его лучше горячим есть. Только не спрашивай – почему, молча ешь. Когда я ем, я глух и нем, – строго сказала старушка. – Как поешь, тарелку за собой помой, вода в умывальнике, и выходи на крыльцо, поможешь дрова в поленницу складывать. Алешенька-то давеча нарубил, а складывать будем мы с тобой.

Старушка вышла из дома, и Мила принялась за еду. Борщ действительно был вкусным. Она уже забыла, когда последний раз ела хоть что-нибудь. И хлеб ей понравился. Сначала ее привлек необыкновенно ароматный запах. Казалось, что хлеб пахнет медом. А когда попробовала кусочек, уже не могла оторваться и съела весь кусок, который отрезала для нее старушка от большого круглого каравая.

Поев, вымыла тарелку и вышла на крыльцо. Солнце стояло высоко и пригревало так жарко, что Милу тут же сморило, и она села на завалинку.

– Спасибо за супчик, – сказала Мила присевшей рядом старушке. – Очень вкусно.

– На здоровье! – ответила та и пристально посмотрела на Милу. – Слава богу, ты поправляться начала, а то я совсем было испугалась. Завтра за медом пойдем да за малиной. К зиме пора готовиться.

– К какой еще зиме? – уставилась Мила на старушку. – Середина лета на дворе.

– Готовь сани летом, а телегу – зимой. Знаешь, как здесь шутят? «Хорошо в Сибири летом – целый месяц снега нету!»

– Ничего себе шутки! – возмутилась Мила и тут же вскрикнула от боли. – Откуда столько комаров, да еще мошка какая-то, – отмахивалась она от мелких, но надоедливых и больно кусающихся насекомых, хлопая себя по всем частям тела, так как укусы проникали даже сквозь одежду.

– Возьми вот. – Старушка вытащила из кармана небольшой флакон и передала Миле. – Это от комаров, чтоб не надоедали. Брызни на волосы, они лучше всего запах удерживают.

– А поможет? – Мила открыла флакон и, немного отлив в ладонь, провела ею по волосам. – Пахнет приятно, как духи.

– Это для тебя духи, а для комаров и мошки – смерть лютая, пуще огня они боятся этого запаха.

– И в самом деле – помогает, – удивилась Мила. – Тут же все исчезли.

Старушка встала и молча направилась к большой куче поленьев. Мила поплелась за ней. «Какая дикость, – думала она, аккуратно складывая дрова в поленницу, – работать в такую жарищу! Так и удар солнечный можно получить».

Однако отказаться язык не поворачивался, так как старушка усердно трудилась, несмотря на изнуряющую жару. «Она может, значит, и я смогу, – сделала вывод Мила, превозмогая усталость. – Раз уж я решила поиграть в Люсеньку, то теперь по-иному должна смотреть на происходящее. Другого выхода все равно нет. Скорее бы пришел Алеша. Надо с ним поговорить о том, сколько времени мне придется притворяться. Может, он подскажет еще какой выход из создавшегося положения. Я не верю, что отсюда никак не выбраться!»

Затем они сидели на завалинке, обмахиваясь большими лопухами, и любовались своей работой. Поленница стояла высокая и крепкая, как стена, просто так ее не развалишь.

«Какой кошмар! – думала Мила. – Первый раз в жизни получила радость от такой тяжелой работы, да еще на солнцепеке! И что со мной происходит? Ведь я же сейчас должна кричать от возмущения, визжать, топать капризно своей прекрасной ножкой, а также драться, царапаться и что там еще… Именно так поступила бы истинная королева великосветского бомонда Мила Миланская. Это что же, я постепенно превращаюсь в Люсеньку?! Нет, конечно! Просто вести себя как Мила Миланская почему-то уже совсем не хочется. Это было бы дикостью. Да-да, дикость – не то, что я складывала поленницу, а мои истерики, которые я устраивала по любому случаю, даже если на то не было веских оснований».

– Устала? – спросила участливо старушка.

– Чуть-чуть, – тихо ответила Мила, прислонив голову к бревенчатой стене дома.

– Ничего, главное – отдыхать почаще, тогда уставать будешь меньше. Сегодня пораньше ляжем, засветло, чтобы выспаться хорошо. А завтра за медом пойдем. Медосбор уже почти закончился. Начало лета холодное было, так малина на этот раз поздно зацвела. А теперь уже и ягоды должны быть. Что-нибудь да соберем: или меду, или малины, а повезет, так и того, и другого. Это уже как Бог даст. Лишь бы успеть хотя бы к концу главного взятка. Пробегали за тобой по тайге да чуть время-то и не упустили. Все лучше делать вовремя, потому как каждый летний день на счету. Здесь ведь как – завтра не сходишь на главный взяток, а послезавтра без меда останешься. Надо поторопиться, пока медведь нас не опередил, дупла медовые не поразорил.

Мила смотрела на старушку как на сумасшедшую.

– Никуда я не пойду! Я что, с ума сошла, чтобы у медведя мед отбирать?!

– Испугалась? А ты не бойся. Бояться надо того, чего не знаешь. А того, что знаешь, бояться не стоит, просто надо быть более осторожной и осмотрительной.

– Знать, что в лесу может встретиться медведь, и все равно туда идти? Но это же глупо и опасно!

– Эх, милая, волков бояться – в лес не ходить.

– Вот я как раз и не пойду в этот лес, – упрямо заявила Мила. – Ни к волкам, ни к медведям.

– Ну что ж, сиди дома, смотри в окошко. Может, кто тебе прямо домой еды принесет. Мне что-то никто не приносит, поэтому я одна пойду.

– А может, нас хотя бы Алеша проводит? – предложила Мила. – Одним-то все-таки страшно.

– Алеша нам и так много помогает. К тому же у него своих дел хватает. Он тоже завтра в тайгу идет, но в другую сторону.

– Медведь нас точно не тронет?

– Неужели ты думаешь, что я буду тебя такой опасности подвергать? Я же ходила в лес, и все нормально было. И сейчас все будет хорошо. Ты что же, думаешь, что медведь только и ждет, пока ты в лес заявишься, чтобы напасть на тебя? У него свои заботы в лесу и свои тропинки. А мы будем ходить – по своим, которые он обходит стороной. К тому же, если медведь и появится где-то недалеко от нас, то мы об этом сразу узнаем и сможем скрыться.

– Это – как?

– Завтра все узнаешь. Вон и жених твой идет, – тихо сказала старушка, вставая с завалинки и улыбаясь подходящему Алексею.

– Здравствуйте, соседи, как вы тут живете-можете? – присел Алексей рядом с Милой.

– Хорошо живем, тебя вот дожидаемся – чаи распивать. Пойду заварю свеженького, с травками, – заспешила старушка в дом. – А вы тут пока покалякайте.

– Рад видеть тебя неунывающей, – улыбнулся Алексей. – Ну, здравствуй, новоявленная Люсенька. Вижу, трудотерапия тебе на пользу, любо-дорого смотреть: на щеках румянец, глаза блестят, да и характер, оказывается, вполне сносный, – похвалил Алексей, с интересом поглядывая на Милу.

– Бабушку пожалела, вот и помогла. – Мила отвернулась, чувствуя, как горит огнем от смущения лицо, да еще эти провокационные слова старушки о женихе.

– Ты мне даже нравиться начинаешь. А тебе идет быть Люсенькой, – Алексей не спускал с Милы пристального взгляда.

– Размечтался! Не собираюсь я быть никакой Люсенькой. Это все временно.

– Понятно. Значит, как только выберешься отсюда, снова нацепишь на себя маску стервозы? – грустно заключил Алексей.

– А тебе больше нравятся девушки ненормальные? Может, мы подробнее поговорим об этом?

– О твоей ненормальности, что ли?

– О том, сколько мне придется притворяться. А лучше о том, как мне отсюда выбраться, чтобы вернуться в свою прекрасную прежнюю жизнь.

– Не все так просто, – вздохнул Алексей. – И не все так быстро. Если ты действительно Мила Миланская, то тебе в первую очередь нужно спуститься с небес твоего величия на грешную землю и попытаться выжить. А чтобы выжить, следует расслабиться и какое-то время плыть по течению, то есть притворяться Люсенькой.

– Этой деревенской дурочкой?

– Мы все дураки в некоторых своих поступках и мыслях. Между прочим, признав себя дурочкой Люсенькой, ты стала больше похожа на нормального человека, чем прежде, когда устраивала тут истерики.

Мила вдруг увидела себя со стороны, глазами Алексея, не испорченного надуманными светскими глупостями и пошлостями. Несомненно, она представлялась ему некой клоунессой с амбициями королевы и претензиями на звездную исключительность, а может, даже и шутом гороховым, призванным развлекать правителя и народ своими несусветными выходками. И все – ради чего? Чтобы возглавлять царство таких же, как она, шутов и комедиантов, которые торопятся жить, пока молоды, так как старость для них – все равно что смерть, ведь сегодня так по-светски, так модно быть молодым, красивым, богатым, успешным и знаменитым! А все остальные, кто не укладывается в эти рамки жесткого стандарта, – полнейший отстой, народ, одним словом, участь которого – завидовать им, избранным и великолепным.

– Мне страшно здесь оставаться, – сказала Мила. – Я чувствую себя куклой, которую дергают за ниточки. Меня ставят перед свершившимся фактом и предлагают найти выход, решить задачу с несколькими неизвестными: кто я, в своем ли уме, как вернуться в свою действительную жизнь и, наконец, что считать своей настоящей жизнью – то, что я про себя думаю, или то, что со мной сейчас происходит?

– Если ты все-таки и несмотря ни на что Мила Миланская, то следует задать себе лишь один-единственный и самый главный вопрос.

– Какой?

– Кому это выгодно – то, что ты здесь? Ответ – ключ ко всем разгадкам. Враги у тебя есть?

– Да полстраны завистников, а другая половина – врагов.

– Опять включила светскую диву? Ты вообще не слишком о себе воображаешь?

– Что тут воображать-то? Любая девушка хочет стать мной, любой юноша – моим женихом или любовником.

Он внимательно посмотрел на нее:

– Ты действительно так думаешь или только пошутила?

Миле стало как-то не по себе: она сейчас говорила и думала как классическая тупая блондинка, как пуп земли, вокруг которого вертится планета. Нет, пора перекрашиваться. Что-то ей уже надоедает быть раскрученным брендом – блондинистой стервой Милой Миланской. К тому же Алексей ей явно нравится. Он совсем не похож на тех мужчин, которые в последнее время ее окружали, – влюбленных в себя по уши блондинозавров и брюнетозавров, надушенных и напомаженных, как барышни, нацепивших на себя всевозможные бриллиантовые висюльки-бирюльки и бабочки-платочки, кичащихся накачанными и идеальными, на их взгляд, физическими формами. Нет, он не из их числа. И Мила Миланская со своими стервозными выходками, похоже, совсем не в его вкусе.

«Ну конечно! – думала язвительно Мила. – Нам ведь больше нравятся деревенские дурочки! Вроде сумасшедшей Люсеньки».

– Нет, я так не думаю. – Мила сделала попытку не упасть слишком низко в глазах Алексея, однако ее взбалмошная натура все же одержала победу. – Но это же на самом деле так! Я действительно королева великосветского бомонда, звезда всех звезд. А потому вокруг меня одни завистники и враги. Кроме моего родного дядюшки, конечно. Я хочу, чтобы ты понял главное: Мила Миланская на самом деле – раскрученный бренд. А я настоящая – совсем другая.

– Понятно. Значит, то, что ты вытворяешь в своих телепроектах и глянцевых журналах, – это не ты, а только твоя оболочка? Тогда какая же ты на самом деле – лучше или хуже?

– Ну, если уж совсем честно, то, скорее хуже, чем лучше.

– Не ожидал от тебя такой самокритики. Право, не ожидал. Ты мне действительно начинаешь нравиться.

– Правда?! – удивляясь себе несказанно, обрадовалась Мила. Вот уж она никогда и представить себе не могла, что для нее хоть какое-то значение будет иметь мнение о ней какого-то лесного жителя – бородатого, косматого, а также необыкновенно симпатичного, милого и ужасно ей нравящегося.

– Правда-то она правда, да вот что теперь с тобой делать?

– Любить, – выпалила Мила неожиданно для Алексея, но еще более неожиданно для себя, выражая, видимо, далеко упрятанное тайное желание, в котором совсем не собиралась признаваться не только предмету неожиданной симпатии, но и самой себе.

И снова, уже который раз за день, лицо Милы покрыла краска смущения. Это же надо – она научилась стесняться! Первый и последний раз с ней такое приключилось в шестнадцать, когда парень, умница и красавец, «золотой мальчик» по происхождению, которого Мила выбрала для своей первой интимной близости, поняв, что нарвался на девственницу, заявил, что она фригидна и тупа, как дремучая деревенщина, и ему с ней невыразимо скучно.

Это сейчас она понимает, что он просто чего-то испугался. Может, того, что окажется несостоятельным перед чистотой и невинностью, так как прежде ему попадались только умудренные сексуальным опытом женщины? Она видела в его глазах и испуг, и ужас, и злость нежелания быть первым, потому и оскорбил он ее, выразив свое к ней презрение. Куда как проще быть многочисленным последующим без всяких обязательств.

Тогда она испытала такое сильное смущение, что закрыла ладонями пылающее лицо и так стояла, пока ее избранник на право быть первым не ретировался, унося ноги от неведомого и очень пугающего его своей чистотой целомудрия. И Мила поняла, что она не такая, как все, так как девчонки ее возраста уже давно получили права на взрослую жизнь. Они срочно избавлялись от своей невинности, как от какого-то постыдного изъяна в их прекрасных телах: кто-то в пьяном или наркотическом угаре, кто-то с первым встречным в туалете дешевого ресторанчика, который обходят стороной «золотые мальчики». И немедленно становились достойными представительницами своего элитного круга – хозяйками собственных тел, открытых для любого желающего оценить их прелести.

Миле было неловко и обидно, что она раньше не избавилась от этого никому не нужного свидетельства ее строгой нравственности, которая была предметом насмешек и издевательств в их кругу представителей «золотой молодежи» – детей сливок общества. Любой, кто не соответствовал неписаным правилам бесящегося с жиру избранного «золотого общества», автоматически становился изгоем. О времена, о нравы! Доказывать свою независимость и состоятельность на звание «золотой девочки» таким диким способом!

«От скуки или от безысходности она придумала себе эту игру? – между тем размышлял про себя Алексей, глядя вдаль на бескрайние просторы величественной тайги. – И предлагает мне поиграть с ней. Если она кругом все не рушит, то выглядит довольно нормальной. Немного подыгрывая ей, приступы практически можно предотвратить, а то и вовсе исключить. А пока идет игра, бабушка ее подлечит. Тем более что лечение, как это ни удивительно, помогает: она совсем другая по сравнению со вчерашним днем. Если так пойдет и дальше, то надежда на полное выздоровление уже просматривается. Человек живет, пока надеется. Да и кто ей поможет, если не я? И ей помогу, и у старушки появится возможность пожить дольше. Может, древние философы были правы, когда утверждали, что единственный способ спасти себя – помочь другому?»

– Если ты действительно Мила Миланская, – обратился он к Миле, – то в первую очередь тебе нужно забыть о своей звездности и попытаться выжить. А чтобы выжить, следует понять, что ты находишься в самом центре глухой непроходимой тайги, за многие тысячи километров от цивилизации. То есть от среды твоего прежнего, видимо, очень веселого и счастливого, раз так рвешься обратно, места обитания. Сейчас ты живешь среди простых людей. Более того – среди божиих людей, которым нет никакого дела до великосветского общества и твоего королевского величия. Хочешь выжить и помочь себе, бери себя за волосы и вытаскивай из трясины, в которую попала. А я помогу.

Алексей видел, как Мила сжала зубы, наливаясь злобой, но «укрощение строптивой» не следовало откладывать в долгий ящик. Пусть сразу уразумеет, что лично он под ее дудку плясать не собирается.

– И не забывай, что ты все же отличаешься от окружающих тем, что у тебя не все в порядке с головой, так как ты намертво зациклилась на своем собственном «я» и совсем не замечаешь никого вокруг, уверенная в том, что все должны служить тебе и выполнять твои прихоти. Я не представляю себе, как получилось, что ты и Люсенька поменялись местами, но одно знаю наверняка: находящиеся здесь, в скиту, люди в этом не повинны, так как они, в том числе и я, поставлены перед этим необъяснимым фактом, который только я один и согласился признать. Потому прошу тебя ценить это. И благодарить Бога, что тебя терпят, жалеют. А еще очень любят. Хотя ты упорно не желаешь этого замечать. Высокомерие, чувство собственной значимости и исключительности поднимают твою гордыню до такого неземного уровня, что я просто поражаюсь: не кружится ли у тебя голова от подобного величия? Поэтому не удивляйся, если за твои кривляния тебя ждет либо унижение, если других будешь изводить, либо увечье и смерть от своих же неразумных поступков, если не перестанешь валять дурака. Вернее, дурочку.

– Да как ты смеешь… – задохнулась от возмущения Мила. – Я признанная королева великосветского бомонда, а кругом народ и прочие фантики, которые должны мне служить.

– Ну да, как же! А тебе корона не жмет, нет?

– Что?! – Мила чувствовала, как из нее опять полезла гламурщина, снова взявшая ее в плен, не желающая отпускать ни на секунду, делающая помпезной и высокомерной, а также наверняка очень смешной и почти вульгарной.

– Корона, спрашиваю, не жмет? – пренебрежительно повторил Алексей. – И лицо сделай попроще. А то смотреть противно. Что ты все пыжишься? Разучилась нормально разговаривать и вести себя? С жиру все бесишься? Так пора бы уже перебеситься и понять, наконец, что и так достаточно натворила, раз тебя запихнули в эту ссылку. Не иначе как для того, чтобы ты здесь уму-разуму набралась.

– Да как ты смеешь со мной так разговаривать?! – Миле казалось, что ее сейчас разорвет от злости. Но не кидаться же с кулаками на этого здоровяка.

– Ты же сама хотела, чтобы я принимал тебя за Милу Миланскую. Вот и получай теперь мое отношение к твоим светским выходкам, которые я сносить не собираюсь. За что боролась… Может, снова станешь Люсенькой? Тогда я буду разговаривать с тобой, как с больной на всю голову девушкой.

– Не дождешься! – Мила с силой сжала пальцы, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь побороть желание вцепиться Алексею в его аккуратную бородку, которая казалась ей теперь такой же нелепой и возмутительной, как слова ее хозяина.

– Тогда терпи. Или возьмись, наконец, за ум, если он у тебя, конечно, присутствует. Тебе сейчас нужно думать не о том, как отсюда выбраться, а о том, кто тебя сюда запихнул и почему. Если тебя так далеко упрятали, то, наверное, совсем не для того, чтобы ты смогла легко отсюда выбраться. А ты хоть подумала, что тебя ждет там, на воле? Если ты действительно Мила Миланская, то радуйся, что вообще жива осталась. И думай о том, кто и за какие твои заслуги сослал тебя в саму Сибирь-матушку, где совсем не место слабой девушке и где даже здоровым мужикам приходится проходить суровую школу выживания и проверку на прочность. Учитывая твои великосветские подвиги, тебя сюда не иначе как на перевоспитание сослали.

– Это кто же так решил?

– Тебе виднее.

– А может, и ты к этому свои руки приложил?

– Знаешь, я очень терпеливый человек, но ты меня точно достала своей блондинистой глупостью. Ну должна же быть хоть какая-то мера! Не все же в дурочках-то ходить?.. Я ухожу. Перебесишься – зови. Чем смогу – помогу. И хватит кривляться, не маленькая уже! Да и не перед кем. Ты находишься не на съемочной площадке, и это не фотосессия. Здесь нет ни камер, ни софитов, которые высвечивали бы твое пышное великосветское величество и дурной характер. Здесь также нет фоторепортеров и толпы твоих прислужников и поклонников. Насчет меня тоже не заблуждайся: я с тобой лишь потому, что ты – женщина, попавшая в беду, а я – мужик, который не может пройти мимо и пытается помочь, чем может. Если, конечно, она, эта женщина, принимает помощь.

– Но я не хочу… – начала было Мила.

– Ты сейчас должна думать не о том, чего ты хочешь или не хочешь, – перебил Алексей, – а о том, что ты можешь. А можешь ты – почти ничего. Поэтому, если тебе нужна моя помощь, ты все-таки начнешь вести себя адекватно: спокойно говорить, не перебивая слушать, а еще научишься в твоем, прямо скажем, незавидном положении логически рассуждать. Если ты, конечно, действительно умная и расчетливая Мила Миланская, а не деревенская дурочка Люсенька.

Алексей поднялся и пошел со двора.

– А ты у нас, конечно, прямо весь такой непорочный, аж святостью исходишь, да? – закричала ему в спину Мила, из которой просто перли наружу неуемное ехидство и желчность. – То-то я смотрю, у тебя как будто нимб над головой.

На крик из дома выбежала запыхавшаяся старушка.

– Все воюешь, не уймешься никак! – всплеснула она руками. – Нет-нет, пора, пора идти к озеру, иначе ты нас с Алешенькой обоих в могилу загонишь. Это ж надо такому чудищу уродиться!

Мила понуро сидела на завалинке, опустошенная и недовольная собой. Она только что выпустила наружу всю свою злобную ненависть и обиду на судьбу, так жестоко поиздевавшуюся и посмеявшуюся над ней. И весь этот сонм отрицательных энергий и эмоций она направила на совершенно неповинного в ее жизненных перипетиях человека.

– Бабушка, ну почему все так плохо? – пожаловалась она старушке. – Хочется на край света убежать от такой своей жизни.

– Гляньте на нее, что удумала-то! – рассердилась старушка. – Опять бежать собралась? Так вот знай: убегать от судьбы бесполезно, от нее не убежишь. Судьба – это твоя сущность, твой характер. И если ты свой непутевый характер не начнешь менять – из ловушки тебе не выбраться.

– Вот спасибо тебе! Вот успокоила! Оказывается, я – мышь, попавшая в мышеловку. А может, ты мне еще поведаешь, кто меня заманил в эту самую ловушку?

– Будет тебе ребячиться-то! Ты и сама прекрасно знаешь: сама себя постоянно в угол загоняешь, а потом виновных ищешь. Ну чего тебе все неймется-то, а? Такой человек хороший тебе в жизни повстречался, а ты нос от него воротишь: то тебе не эдак, это тебе не так. Ох и накажет тебя за это жизнь!

– Так ты считаешь, что она меня мало наказала?! – Мила закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Старушка подошла к ней и принялась гладить по голове.

– Ты прости меня, глупую старуху. Это я от страха за тебя наговорила лишнего. Ты у меня умница. Ты у меня красавица. И ты непременно будешь счастлива. Да ты уже сейчас счастлива, но еще не осознаешь этого. Ты счастлива уже потому, что живешь на этом прекрасном белом свете и можешь любить. А это самое главное. Не надо так плакать. Не надо так переживать, – ласково говорила она. – Все обойдется, все наладится. Руки-ноги целы, голова на плечах, хоть и пустая. Но и это можно поправить. Вот отведу тебя к Святому озеру, смоет оно с тебя всякую хворь, боль, обиду на жизнь, и тебе сразу полегчает. Снова и жить захочется, и любить. Завтра же по утречку и отправимся.

– Делай что хочешь, – произнесла слабым голосом Мила. – Хуже того, что есть, уже просто быть не может.

– Да нет, милая, может. Еще как может! Но тебе этого лучше не знать. Сходим к озеру, прогуляемся, на тайгу посмотрим да себя покажем.

– Это кому – зверям и птицам? – нашла силы усмехнуться Мила.

– И зверям, и птицам, и природе-матушке, и всей Вселенной, и Господу Богу нашему. Чтобы Он знал, что мы живы и от чистого сердца радуемся Его творениям: и солнышку, и травке, и вековым соснам, и всему белому свету. Чтобы Бог посмотрел на нас и понял, что мы довольны тем миром, который Он создал, что мы любим этот мир. Но более всего – мы любим Самого Господа Бога, любим больше всего на свете! Любим всем своим сердцем, всею душою своею и всеми помышлениями. Что мы не ропщем, а принимаем все как посланное Им, как данность за наше несовершенство. И осознаем, что все, что Бог ни делает, – к лучшему. И что на все – святая воля Его. – Старушка перекрестилась. – Господи, прости нас грешных и помилуй!

«Она разговаривает со мной, как с сумасшедшей», – думала Мила, но прерывать старушку не собиралась, так как то, о чем та говорила, было не только непривычно и необычно, но, как ни странно, нравилось ей. Кто знает, может, это как раз то, чего всегда не хватало в ее слишком кипучей и бурной жизни? Что ж, поживем – увидим.

Старушка тем временем принялась готовиться к походу. Она собирала инвентарь для работы с пчелами, а Мила помогала складывать его в корзину: дымарь, панамы с сетками для защиты от пчел и всякой летучей и весьма приставучей нечисти, берестяные туески для меда, гусиное крыло для выметания пчел из дупел деревьев, нож для выемки сотов. В две другие корзинки, поменьше, предназначенные для малины, Мила сложила вареные яйца, немного козьего сыра и краюшку хлеба, а также небольшую пластиковую бутылку с родниковой водой – всего этого, как утверждала старушка, должно хватить на один привал, чтобы подкрепиться.

Спать легли засветло, так как к Святому озеру путь не близок, а им еще возвращаться назад.