Текст книги "Три дочери Льва Толстого"

Татьяна и Мария оставались, выйдя замуж, верны своему отцу. Отошлем к двум свидетельствам конца 1900-х годов. Т. Фохт-Ларионова вспоминала о поездках в Кочеты: «Тетя Таня Сухотина была прекрасным человеком, и все дети Михаила Сергеевича ее любили и уважали. Я никогда не видела ее раздраженной, я никогда не слышала ее повышенного голоса. Ежедневно она занималась добрыми делами. Почти каждый день приходили из деревень просить помощи. Часто она брала Танечку и меня с собой, и мы шли, а иной раз и ехали, если это было далеко, и несли с собой одежду и продукты нуждающимся. Приходили погорельцы, и дядя Миша помогал им заново отстраиваться. Хорошим рукодельницам давали заработок, отправляя их вышивки в Москву, в „Кустарь“»[543]543
  Воспоминания Т. Фохт-Ларионовой. С. 650.


[Закрыть]. Татьяне Львовне, по-видимому, не раз приходилось придерживаться линии компромисса в своих решениях, что порой вызывало раздражение со стороны детей Сухотина. Однажды у дочери Толстого возник спор с Еленой, женой пасынка Льва, о церкви. Татьяна придерживалась критического отношения Льва Толстого. Сергей Сухотин отметил в своих «Заметках» этот спор, сопроводив его случаем из жизни мачехи: экономка Вера повесила в ее комнате образок, в ответ Татьяна Львовна перевесила его в другую комнату. Сергей увидел в этом ее желание сохранить хорошие отношения с экономкой и задался вопросом: «Где тут убеждение?»[544]544
  Цит. по: Свидзинская М. Кто Вы, «поручик С.»? Историческая биография убийцы Распутина. С. 94.


[Закрыть] В глазах представителей большой семьи Сухотиных Татьяна Львовна прежде всего оставалась дочерью Толстого, и требования, предъявляемые к ней, были высоки. Сергей ни на минуту не задумался, на каком основании экономка вторгается в духовную жизнь Татьяны Львовны, он не отметил мягкость и твердость последней в сопротивлении подобному давлению. В своем дневнике Татьяна Львовна не освещала подобных ситуаций из своей семейной жизни, она стойко придерживалась позиции душевного равновесия и дружеского внимания к окружающим.

В 1890–1900-е годы отношения между отцом и старшей дочерью отличались взаимопониманием и взаимотяготением. В феврале 1908 года Толстой пишет дочери: «Очень меня тронуло то, что ты говоришь о своем отношении к тому, что важнее всего в жизни. Хорошо тоже твое выражение о том, что с Евангелием трудно не соглашаться, хотя и трудно… 〈…〉 Очень, очень порадовало меня твое отношение к пониманию жизни. Как ни говори и как ни забывай этого, смысл жизни только в нашем духовном движении, в том, насколько мы становимся лучше. Ты понимаешь это, а если понимаешь, то и надо держаться этого»[545]545
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 78. С. 53. Письмо от 6 февраля 1908 г.


[Закрыть]. В драматические для толстовской семьи дни августа 1910 года Лев Толстой назвал ее сестрой милосердия, таковой она была и для кочетовской семьи, и для яснополянской.

Противоречило ли семейное счастье дочерей толстовским утверждениям о браке, о пути к истинной жизни? Но насколько необходима постановка этого вопроса? Для нас важнее, что история любви и замужества обеих сестер дополняет собой историю духовных исканий позднего Толстого, а в совокупности с ней в еще большей степени открывает сложную глубину жизни и поддерживает доверительное отношение к ней.

Подрастала младшая дочь Толстых, и о первых «любовных» шагах сохранились ее наивные и трогательные строки. Саше было пятнадцать лет, и ей очень хотелось быть взрослой. Она делилась с подружкой сокровенным:

«…Ты ошибаешься, думая, что я люблю опять старого, нет, мне противно вспоминать о нем. Я люблю такого человека, которого я недостойна и который вряд ли меня полюбит когда-нибудь. И я люблю его не так, как прежде. А совсем иначе. Это Юрий Нарышкин 〈…〉 Он очень порядочный малый, простой, умный. Славный. Ему двадцать один год, он высокий, худой и черный. Вот тебе подробное описание его. Я люблю его очень сильно и только об этом и могу думать и мечтать[546]546
  С. А. Толстая заметила в дневниковой записи от 20 ноября 1900 г., что дочь Саша влюблена в Юшу Нарышкина. «К чему это поведет – совершенно неизвестно», – тревожилась мать (Толстая С. А. Дневники. Т. 1. С. 460).


[Закрыть].

По временам мне бывает очень грустно, так грустно, что я плачу до красноты моих близоруких глаз. Главное то, что я в совершенной неизвестности и не знаю, как Ю. относится ко мне. Он обещал приехать к нам, и я его все жду. Он студент и только что кончил экзамены в Петербурге. Приедет он, вероятно, в июле, и тогда, надеюсь, решится моя участь. 〈…〉 Не желаю я тебе, Марина, так любить, как я, и не быть любимой, хуже этого на свете ничего не может быть. 〈…〉 Читаю в сотый раз „Дворянское гнездо“ и увлекаюсь страшно. Играю много на фортепьянах. Это доставляет большое удовольствие мне. Я забываю весь мир, когда играю. Я также много вожусь со своим курятником, который теперь довольно велик. Собираю яйца и развожу цыплят. Порядочно учусь и понемножку готовлюсь к экзамену…»[547]547
  Александра Толстая: Каталог выставки. Тула, 2000. С. 10. Письмо М. П. Сергеенко от 11 июня 1899 г.


[Закрыть]

Девятнадцатилетняя Александра отметила случай, когда увлеклась доктором Э. Л. Гедгофтом и не смогла свести воедино желаемое и реальное:

«Часто вспоминаю я один разговор с папá. „Замуж бы тебя, Саша, отдать“. – „Я, папа, не хочу“. – „Будто бы?“ – „Нет, мой идеал с детства – не выходить, и теперь совсем не хочется“. Он подумал и сказал: „Пожалуй, правда, я думаю, что ты тверже сестер в этом отношении“.

Что бы я дала, чтобы он мог бы это сказать теперь! Как я была тогда счастлива и как я старалась оправдать его слова, и сама не знаю, как вышло это с Г.[548]548
  Э. Л. Гедгофт.


[Закрыть] и как перешло простое отношение на другое. „Вот вы, женщины, все таковы“, – сказал он мне, когда я ему все рассказала. И я поняла, что именно то, что я хотела пересилить, отогнать, одолело и меня, и стало обидно, досадно на себя за это»[549]549
  Толстая А. Л. Дневники. М., 2015. С. 20.


[Закрыть].

Что-то в истории сестер повторялось. «Поссорилась с Машей, – с обидой записала Александра. – Столкнулись из-за пустяков за завтраком, а причина та, что она мне сказала несколько обидных вещей по поводу истории с Г〈едгофтом〉. Сказала, что я не только кривлялась с Н〈икитиным〉 и П〈авлом〉 А〈лександровичем〉[550]550
  П. А. Буланже.


[Закрыть], но и даже с А〈брикосовым〉, а потом сказала, что я вообще болезненно (кажется, так) отношусь ко всем мужчинам и со всеми кривляюсь. 〈…〉 Вообще, настроение ужасное. Иногда даже страшно делается. Как поглядишь в себя, так пусто и нечем жить. Хотелось бы уехать отсюда на время. Да главное, обидно то, что Маша не поняла, что рана не зажила, и начала больно-больно ковырять ее. Разве я не знаю, как дурно я поступила в истории с Г〈едгофтом〉?»[551]551
  Толстая А. Л. Дневники. С. 23.


[Закрыть] В свое время Татьяна обвиняла в кривлянии Марию, а теперь последняя – Александру. Но самой обидной для Саши в этой ссоре была мысль о болезненности в ее поведении с мужчинами. Впрочем, на следующий день сестры помирились, и Александра была рада, что Мария «взяла свои слова назад».

Александра Толстая. 1903

Александра понимала, что в ее жизнь вмешивается, как когда-то это было у сестер, ревность отца: «Как пример необычайной, ничем не оправданной подозрительности отца можно считать случай с Дмитрием Васильевичем Никитиным. Никитин был серьезным человеком, с которым у меня никогда не было и тени флирта, но отец и для него не сделал исключения»[552]552
  Там же. С. 265.


[Закрыть].

В дневниковой записи лета 1903 года не случайно мелькнуло имя П. А. Буланже: завязывалась новая история. В начале следующего года Саша писала в дневнике о сложности и запутанности своих отношений с ним, одновременно признаваясь себе, что они ей «очень дороги». Буланже был женат, и Л. Н. Толстой предупредил дочь: она может стать причиной «тяжелых семейных неприятностей». Дочь тут же сказала отцу о сложности переживаемого, а сказанное ему записала: «…трудно объяснить свое чувство к П〈авлу〉 А〈лександровичу〉, а что главное, огорчает меня то, что те отношения, которые я считала хорошими, и человек, которого я ценила, уважала как близкого друга, вдруг совершенно пропал для меня, испортился. На это папа мне сказал, что он давно уже замышляет работу, свою Исповедь, в которой он бы описал все свои мысли, и что у него иногда рядом с самыми высокими, религиозными мыслями бывают такие мысли, как бы не съели мой апельсин. И что тут тоже рядом с хорошим, высоким, может быть самое гаденькое, низенькое, если это рядом, то это ничего, но если хорошее, высокое заменяется низеньким и плохеньким, то тогда это плохо»[553]553
  Там же. С. 33. Замысел, перекликающийся с повестью Ф. М. Достоевского «Записки из подполья», но Толстым не был осуществлен.


[Закрыть].

Однажды один человек (в своих воспоминаниях Александра Львовна не назвала его) попросил ее руки у Льва Николаевича. Отец уговаривал младшую дочь принять предложение, но та решительно отказалась. Александре Львовне трудно было и представить, что она оставит отца и откажется от своей интересной жизни: рядом с отцом каждый день нес в себе что-то новое, особенное.

Случались и забавные истории. В начале января 1911 года двадцатишестилетняя Толстая получила письмо из Иркутска от воспитанника учительского института: «Глубокоуважаемая Александра Львовна! Простите, что я, может быть, не вовремя пишу эти строки 〈…〉 Я буду краток. Я буду просить Вас, милая Александра Львовна, не отказать ответить мне на вопросы: думаете ли Вы выходить замуж? Если думаете и если нет у Вас жениха, то не разрешите ли Вы мне переписку с Вами? Ту великую пропасть, которая лежит между Вами и мною, Вы можете перешагнуть 〈…〉 Искренно любил и люблю Вашего незабвенного отца и его учение, люблю и Вас за то, что Вы пользовались особенным доверием и любовью Вашего покойного отца. Это доверие и любовь и ручалось мне за то, что Вы добрая, кроткая и любвеобильная женщина и заставили поведать свои мысли 〈…〉 Глубоко уважающий и любящий Вас – Александр Иванович Шумский»[554]554
  Александра Толстая: Каталог выставки. С. 19.


[Закрыть].

Но младшая дочь Толстого уже давно была влюблена в женатого человека – Александра Хирьякова, и ее чувство было взаимным. Многое раскрывает в истории этой любви фотография, сделанная Хирьяковым в 1908 году[555]555
  См.: Поповкина Т. К. Коллекция любительских фотографий Л. Н. Толстого работы А. М. Хирьякова // Яснополянский сборник – 1998. Тула, 1999. С. 312–322.


[Закрыть]. Александра Львовна запечатлена вместе с отцом в яснополянской библиотечной комнате. Взгляд девушки, направленный на фотографа, излучает тепло, он исполнен трогательного доверия. Без сомнения, это один из лучших фотопортретов Александры Толстой: передавая мгновение встречи двух влюбленных глазами, он раскрывает что-то сокровенное и притягательное в ней.

После смерти Л. Н. Толстого Александру Львовну и Хирьякова объединила работа по подготовке к изданию посмертных произведений писателя. В 1912–1913 годах Хирьяков редактировал собрание толстовских сочинений в издательстве «Просвещение».

Надежды на счастье и напряженные переживания переданы младшей дочерью Толстого в дневнике предвоенных месяцев 1914 года. Она в то время была на юге Франции и не раз задумывалась над сложной ситуацией, в которой оказалась: «Х〈ирьякову〉 не пишу и жду от него ответа. А что мне нужно? Чуда. Потому что я не хочу причинять горя Е〈фросинье〉 Д〈митриевне〉[556]556
  Е. Д. Хирьякова.


[Закрыть], не хочу его развода, не хочу лишить себя свободы и не хочу обмана, сойдясь с ним. Чего же я хочу?!»[557]557
  Толстая А. Л. Дневники. С. 211.


[Закрыть] А ответ был такой: она хотела любить и быть любимой.

И Александра понимала, что чувство любви сильнее любых доводов. Вечером следующего дня она получила от дорогого ее сердцу человека телеграмму, а ночью увидела сон: «Сегодня всю ночь видела во сне Х〈ирьякова〉. Видела, что выхожу за него замуж. Мама, Таня, Варя[558]558
  В. М. Феокритова.


[Закрыть] мешают, но я упорна. Встала с чувством душевной усталости. Тяжело»[559]559
  Толстая А. Л. Дневники. С. 212.


[Закрыть].

Александра ждала письма от Хирьякова, нуждаясь, помимо прочего, и в его поддержке: сложно складывались в последнее время ее отношения с В. Г. Чертковым, возмущавшим ее своим фарисейством. Александра Львовна, издав трехтомник «Посмертные художественные произведения Льва Николаевича Толстого», выкупала земли Ясной Поляны у семьи и передавала их крестьянам. Она же решала вопрос с размещением толстовских рукописей. И к весне 1914 года у нее накопилась усталость.

Л. Н. Толстой с дочерью Александрой. 1908

«Как иногда хочется покоя. Чтобы никого не было, только природа. А главное, не было бы фонда, Ч〈ерткова〉, старушки Дмитриевой, Муравьева, крестьян[560]560
  А. Л. Толстая упоминает Толстовский фонд, Н. К. Муравьева, О. К. Дмитриеву.


[Закрыть] – ничего. Было бы то, что отец написал, говорил, а провалилось бы то, что налипло вокруг его имени!

Да, иногда хочется покоя. А вчера, вернувшись с фейерверка, мы[561]561
  С В. М. Феокритовой.


[Закрыть] сели на скамеечку у гостиницы. С моря доносились звуки военного оркестра, а из открытого окна соседнего дома фальшивый вальс, кот〈орый〉 играли на фортепиано. Веселые девушки и молодые люди шли, напевая. По улицам слышен смех, свист, пение. И вдруг сердце защемило, засосало – счастья хочу! Да нет ведь его. Все это твое воображение. Нет счастья. Есть только представление, иллюзия счастья! Пускай иллюзия! Но я хочу этой иллюзии, хочу этого обмана. А там будь что будет.

Поумнею ли когда-нибудь?»[562]562
  Толстая А. Л. Дневники. С. 213.


[Закрыть]

А. М. Хирьяков (слева), М. Н. и А. Л. Толстые в Телятинках, в гостях у В. Г. и А. К. Чертковых. 1911

На следующий день она получила ответ от Хирьякова, которому не хотелось брать бремя ответственности на себя, и Александра осталась один на один с вопросом: «Что делать, что делать? Предоставляет мне выбор, как поступить, согласен на все. Мне тяжело»[563]563
  Там же.


[Закрыть].

Не решаясь настаивать на разводе Хирьякова с женой, Александра приходит к мысли о необходимости разрыва с любимым. «Тяжело порвать, – пишет она в дневнике. – Чувствую, что мы оба – и он, и я – рвемся, тянемся друг к другу, и это тяготение друг к другу встречается, и так сильно, что, кажется, не разорвешь. А разорвешь – и опять, как магнит к железу… сходится. Не надо. Если есть во мне сила – брошу, все брошу»[564]564
  Там же. С. 217.


[Закрыть].

И вновь она получила письмо с признанием в любви. В Париже приняла окончательное решение. 27 апреля 1914 года Александра сделала последнюю запись:

«Ну и что же? Порвать, отрезать все, что есть дорого, причинить нестерпимую боль другому и себе, и все это своими руками, по своей воле – и почему? Зачем? Что я берегу? Свою гадкую, грязную жизнь? Свою честь? Свое имя?

Имя. Это вернее всего. А честь тут ни при чем. Я скажу ему, чтобы он был другом, и больше ничего, – и он сделает это, п〈отому〉 ч〈то〉 он лучше, чище других. И м〈ожет〉 б〈ыть〉, он предпочел бы это, чем порвать совсем. Имя, вот что я берегу, ради этого с болью разрываю то, чем жила эти последние 5 месяцев.

Надо ехать домой и работать, что-нибудь, но делать, иначе плохо будет. Как гвоздь засела мысль о нем в голове – весь день, а ночью сплю плохо и, когда сплю, снова и снова вижу сны в связи с ним и моим разрывом.

Одиночество. Вот что ужасно. И одиночество добровольное, когда знаешь, что, в сущности, ты не одинока, что есть существо, которое любит и понимает, и только внешняя жизнь, условия этой жизни мешают любить друг друга.

И ко всему этому еще ужас, что он опять заболеет, что все эти колебания надорвут ему сердце. Боже мой, Боже мой, прости меня!

Я осматриваю Париж. Смотрю достопримечательности. Были с Колей Ге в Salon, смотрели картины и скульптуру. Были в Notre Dame, на рынке, поднимались на Эйфелеву башню.

Я не воспринимаю. Мне слишком тяжело. Вчера купила шляпу и обрадовалась, что хорошая. А потом как обухом по голове: теперь ни к чему. И все ни к чему»[565]565
  Там же. С. 218–219.


[Закрыть].

Оказалось, что ее имя и одиночество неразрывно связаны между собой, но за этим открывалась душевная пустота: «И все ни к чему».

И в последовавшие годы Александра Львовна хотела любить и любила, но мало написала об этом в своих книгах. Свидетелей же ее личной жизни было немного. Когда в старости Александру Львовну спросили о ее любовных увлечениях, она ответила, что всякое случалось в жизни, но она с молодости выбрала путь служения отцу и оставалась верной своему решению. Александра Львовна ответствовала своему имени – «Имя, вот что я берегу…».

Отправной точкой отсчета для каждой из трех сестер был отец. Он всегда оставался главным событием в жизни Татьяны, Марии и Александры.

Глава IV
История завещания Льва Толстого

«Поэт в России больше, чем поэт» – мысль, высказанная в ХХ веке поэтом Евгением Евтушенко, точна в отношении послепетровской культуры России. «Пусть с 1721 г. в России отменено патриаршество, пусть Синодом ведает обер-прокурор в мундире, кафтане или в сюртуке, но вовсе не отменена культурная привычка, согласно которой у человека и у нации должен быть духовный отец, – писал в 1991 году академик А. М. Панченко. – История русской души в петербургский период есть история его поисков»[566]566
  Панченко А. О русской истории и культуре. СПб., 2000. С. 316–317.


[Закрыть]. В силу определенных культурных обстоятельств этот поиск привел не к монархам, не к представителям Церкви. Так сложился феномен мирской святости, в культуре поставивший русских писателей в совершенно особое положение.

Русский писатель мог выступить и выступал духовным пастырем, Учителем. Однако в этом случае в глазах современников вопрос о соответствии его духовного поиска его же частной жизни обретал значимость и остроту. Писатель личной жизнью как бы выверял свой духовный опыт, свидетельствовал в пользу его убедительности и неоспоримости. И это – рано или поздно – сопровождалось для него мученичеством. Оно поднимало его в глазах нации, и особенно после его смерти.

Художественные произведения позднего Льва Толстого отличает высокий этический пафос. Напряженные религиозно-философские искания писателя стали важнейшей частью русской культуры рубежа XIX–XX веков. Поздний Толстой продолжал настаивать на необходимости неустанного нравственного самосовершенствования, провозгласил в качестве одного из фундаментальных законов человеческого общежития непротивление злу насилием, критически отзывался как об институте Православной церкви, так и о социальном устройстве Российской империи, при котором одни были непомерно богаты, а другие обречены на бедность и нищету, бесправие и страдания, призывал отказаться от частной собственности, передать землю крестьянам, опроститься. Степень ответственности Толстого перед современниками за свои представления и общественную позицию была чрезвычайно высока.

Старший сын Сергей размышлял над ситуацией, сложившейся за два последних десятилетия жизни отца: «Передав семье имения и право издания своих произведений, написанных до 1881 года, а право на свои произведения, написанные после этого года, на общее пользование, отец, однако, сознавал, что не разрешил вопроса о несоответствии между своими убеждениями и своим образом жизни. Обстановка зажиточных помещиков, хозяйничание жены в Ясной Поляне, требовавшее охранительных мер, издание и продажа его произведений женой – все было прямо противоположно мировоззрению Льва Николаевича; а живя с семьей в Ясной Поляне, он поневоле участвовал в этой жизни. Отсюда – его страдания и упреки как самому себе, так и своим семейным. Люди, мало его знавшие, говорили, что он лицемерно отказался от собственности, переведя свое имущество на имя семьи. Он это чувствовал и постоянно мучился противоречием между своей жизнью и своим мировоззрением. Но как ни тяжело ему было это противоречие, он не мог сделать большего, то есть отказаться от своего авторского права на все свои произведения и не жить в Ясной Поляне. Он встретил бы такое противодействие со стороны своей семьи, что семейная жизнь его была бы разрушена, а он не считал себя вправе оставить жену и детей. Уехать из Ясной Поляны? Это он также не считал выходом из своего положения. „Где родился, там и годился“, – говаривал он. Лев Николаевич не считал внешнюю перемену в жизни – перемену места жительства – шагом вперед на пути к нравственному совершенствованию»[567]567
  Толстой С. Л. Очерки былого. Тула, 1966. С. 243.


[Закрыть].

Л. Н. Толстой. 1908

По Толстому, для человека между идеалом и действительностью пролегал длительный путь – путь жизни. Эту позицию помогает понять письмо Л. Н. Толстого от 29 августа 1910 года одной из корреспонденток:

«Я так же, как и вы, уверен, что больше вас страдаю от роскоши той среды, в которой я живу, рядом с ужасной бедностью огромного большинства того народа, к[оторый] кормит, одевает, обслуживает нас. Страдаю от этого ежечасно и не могу избавиться, могу находить только средние пути, при которых не нарушаю любовь с окружающими меня и делаю что могу для того, чтобы сгладить разницу положения и разделения между нашим кругом и рабочими.

Самая обыкновенная ошибка, и вы делаете ее, в том, чтобы думать, что, узнав путь к идеалу, вы можете достигнуть его. Если бы идеал был достижим, он бы не был идеал, и если бы люди достигли его, жизнь бы кончилась. Идеал всегда недостижим, но из этого не следует то, что надо махнуть на него рукой и не следовать идеалу, а только то, что надо все силы свои полагать на все большее и большее приближение к нему. В этом приближении и жизнь, и ее благо. Есть такие люди, которые могли, не имея тех препятствий семьи, которые для вас есть, сразу разорвать связи с преступной жизнью богачей. Такая старушка Мар[ья] Ал[ександровна] Шмидт живет в двух верстах от Засеки[568]568
  Засека – то есть Козлова Засека, железнодорожная станция Московско-Курской железной дороги.


[Закрыть] (жаль, что вы не побывали у нее). Но есть и такие, как мы с вами, к[отор]ые не умеют или не осилят этого сделать, но это не мешает и этим людям жить для души и подвигаться к совершенству. Только не заглушайте в себе стыд и раскаяние перед своим положением, а разжигайте его в себе и вместе с тем не забывайте требований любви к семейным, и вы пойдете по тому пути, к[оторый] ведет к истинному благу. Прощайте, помогай вам живущий в вас Бог.

Александра, Татьяна, Софья Андреевна и Мария Толстые. 1903

Любящий вас

Лев Толстой»[569]569
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.; Л., 1928–1958. Т. 82. С. 125–126.


[Закрыть].

Всё так. Однако была и внешняя логика событий. Все последние годы Л. Н. Толстой оставался под прицелом упреков. Многие современники, о чем писал Сергей Львович, и не только он, воспринимали «барскую» жизнь Толстого в Ясной Поляне как противоречащую его представлениям. Высокие идеалы, к которым он призывал и которым сам же, с их точки зрения, не следовал, виделись им несостоятельными.

На письмо киевского студента, в котором тот советовал отказаться от графского титула, раздать имущество бедным и покинуть дом, Толстой ответил: «…одно, что я живу в семье с женою и дочерью в ужасных, постыдных условиях роскоши среди окружающей нищеты, не переставая и все больше и больше мучает меня, и нет дня, чтобы я не думал об исполнении вашего совета»[570]570
  Там же. Т. 81. С. 104.


[Закрыть].

Сложение внешних обстоятельств как бы неуклонно подталкивало его к уходу из дома и к окончательному отказу от собственности. Все отчетливее в яснополянской истории проступала своего рода роковая непреложность, которой сопутствовали два фактора.

Первый был связан с его единомышленниками. Они шли за своим учителем и, по существу, способствовали созданию его идеального образа, спрямленного и упрощенного. При этом отблеск этого высокого образа падал и на них. Парадокс состоял в том, что само безупречное служение учителю оборачивалось для него несвободой, связывало и обязывало его, ибо с его стороны предполагалось твердое и неукоснительное следование своим заветам, подвижничество, подвиг. И, по мнению единомышленников, многое уже свершилось: Лев Толстой был отлучен от Православной церкви[571]571
  24 февраля 1901 г. «Церковные ведомости при Святейшем правительствующем синоде» опубликовали «Определение Святейшего синода от 20–22 февраля 1901 г. о графе Льве Толстом», 25 февраля российские газеты вышли с полным текстом этого определения. И страна узнала об отлучении Л. Н. Толстого от Церкви. См.: Петров Г. И. Отлучение Льва Толстого от церкви. М., 1978.


[Закрыть]. Графу осталось разрубить свои последние связи с частной собственностью: он должен был отказаться от барской жизни, от прав на все свои литературные, религиозно-философские, публицистические сочинения в общую пользу, а также способствовать передаче земли крестьянам и жить простой жизнью.

Сыновья Толстого: Сергей, Илья, Лев, Андрей, Михаил. 1903

Второй фактор был определен толстовской семьей. Он находился в плоскости материальной. Жена неустанно и решительно противостояла опасности утраты детьми права литературного наследования. Парадоксально, но энергичное и осложненное ее болезнью сопротивление явилось своего рода решающим импульсом, мощным толчком для принятия мужем окончательного завещательного решения не в пользу семьи. Именно оно, это сопротивление, изо дня в день убыстряло движение событий к финальной катастрофе ухода Льва Толстого из Ясной Поляны.

В истории толстовского литературного завещания, согласно которому он отдал все написанное им в общую собственность, много действующих лиц. Конечно же, в первую очередь это завещание касалось каждого члена его большой семьи. Много было свидетелей и участников разворачивавшихся на протяжении нескольких лет событий, в их числе дети – Сергей, Лев, Андрей и Татьяна. И все-таки определился и основной, «деятельный» круг лиц: это В. Г. Чертков, С. А. Толстая, дочери Толстого Мария и Александра. И у каждого из них была и своя роль. Обратимся к этой многоэтапной истории завещания, растянувшейся на несколько десятилетий[572]572
  Факты, составляющие основу этой истории, были неоднократно перечислены и осмыслены во многих работах; назовем некоторые из них: Чертков В. Г. Уход Толстого. Изд. 2-е. М., 2011. С. 32–45; Мейлах Б. Уход и смерть Льва Толстого. М., 1960. С. 207–257; Ядовкер Ю. Д. Завещание // Л. Н. Толстой. Энциклопедия. М., 2009. С. 242–243; Ядовкер Ю. Д. К истории исполнения завещания Л. Н. Толстого (1911–1914 гг.) // Толстовский ежегодник – 2001. М., 2001. С. 453–472.


[Закрыть].

По мнению старшего сына Сергея, Софья Андреевна «не любила и не умела хозяйничать. Дело велось плохо, и трудно сказать – убыточно или доходно: правильного счетоводства не велось»[573]573
  Толстой С. Н. Очерки былого. С. 244.


[Закрыть]. «Наша семья, – писал он, – жила почти исключительно на доход от сочинений отца 〈…〉 Яснополянский дом содержался частью продуктами с имения – мукой, молочными продуктами, сеном и овсом для лошадей и т. д., но главным образом деньгами, получаемыми с изданий сочинений Л. Н. Толстого»[574]574
  Там же.


[Закрыть]. 21 мая 1883 года Толстой дал С. А. Толстой «полную доверенность на ведение всех своих имущественных дел. Тогда же он передал ей право издания своих сочинений, напечатанных до 1881 года. Это право он предоставил ей сначала на словах, а затем по формальной доверенности»[575]575
  Там же. С. 241–242.


[Закрыть].

Очень важно следующее рассуждение Сергея Львовича: «Передачу жене права на издание его сочинений до 1881 года, то есть собственности, нажитой его личным трудом, можно было бы назвать слабостью с его стороны. Но он руководствовался тем соображением, что до 1881 года он был другим человеком, что этот человек как бы умер, оставив свое наследство семье, а приблизительно с восемьдесят первого года родился новый человек, не признающий никакой собственности: с этого времени все им написанное не должно быть частной собственностью, а принадлежать всем. Этот новый человек надеялся, что со временем его семья последует за ним, и оставался жить с ней»[576]576
  Там же. С. 242.


[Закрыть].

Однако ни жена, ни старшие дети не поддерживали его. В 1884 году, в ночь с 17 на 18 июня, напомним, Толстой впервые принял решение «уйти совсем» от жены, и, взяв котомку, он покинул Ясную Поляну. В конце 1885 года Лев Толстой вновь попытался оставить семью вследствие раздражения от московской роскошной барской жизни.

1 сентября 1887 года с согласия мужа С. А. Толстая поместила его рукописи в архивохранилище московского Румянцевского музея, где находилось крупное собрание книг, рукописей, исторических материалов. Софья Андреевна, как никто другой, представляла себе ценность этих толстовских бумаг.

В 1891 году Толстой публично отказался от прав литературной собственности на произведения, написанные и опубликованные после 1881 года.

«В том же году, – писала Татьяна Львовна, – он освободился и от собственности. Мечтою моего отца было раздать все, что он имел, и начать жить всей семьей, как живут крестьяне. На это жена не соглашалась. Надо было найти какой-то другой выход. Он предложил передать ей все свое состояние. Она отказалась, и не без основания.

„Ты считаешь, что собственность – зло, и хочешь это зло переложить на меня?!“

Что же делать? Надо было на чем-то остановиться. В конце концов решили поступить так, как если бы отец умер, – а именно чтобы его наследники вошли во владение его имуществом и разделили его между собой. Произвели оценку всего недвижимого имущества. Затем все разделили на десять частей, по одной на каждого ребенка и выделили одну матери. Мы тянули жребий»[577]577
  Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. М., 1976. С. 398.


[Закрыть].

Сергей Львович унаследовал имение в Чернском уезде (800 десятин земли), Татьяна Львовна – Овсянниково, Илья Львович – Гриневку и 368 десятин земли при селе Никольско-Вяземском, Лев Львович – московский дом в Хамовниках и около 400 десятин в Самарской губернии. Андрей Львович и Александра Львовна – по 2000 десятин земли в Самарской губернии. Младший сын Иван и Софья Андреевна – Ясную Поляну. Неравенство долей было решено восполнить денежными выплатами.

«Дележ этот был для нас очень тягостен, – вспоминала Татьяна Львовна. – Мать это чувствовала. Она пишет сестре: „Есть в этом разделе что-то грустное и неделикатное по отношению к отцу“»[578]578
  Там же.


[Закрыть]. В происходящем не участвовала только Мария Львовна: она «отказалась от участия в наследстве родителей как в настоящее, так и в будущее время». Однако Софья Андреевна с большим недоверием отнеслась к решению средней дочери и «взяла ее часть на свое имя и написала на этот капитал завещание в ее пользу»[579]579
  Толстая С. А. Дневники: В 2 т. М., 1978. Т. 2. С. 76.


[Закрыть]. Время показало, что мать поступила предусмотрительно: как помним, Мария Львовна изменила свое решение, выйдя замуж за Оболенского. В последние минуты своей жизни она же подписала завещание в пользу мужа.

Жизнь вносила и другие коррективы. После смерти младшего сына Толстых, Ивана, в 1895 году принадлежащая ему часть Ясной Поляны перешла к братьям: Сергею, Илье, Льву, Андрею и Михаилу. При этом управлять яснополянским хозяйством продолжала Софья Андреевна.

7 марта 1895 года, через месяц после смерти Ванечки, с которым Лев Толстой связывал надежды на продолжение своего дела, впервые появилось неофициальное завещательное распоряжение. Глава семьи обратился к своим наследникам с просьбой отказаться от авторских прав на его сочинения. Вот сам текст:

«Мое завещание приблизительно было бы такое. Пока я не написал другого, оно вполне такое.

1) Похоронить меня там, где я умру, на самом дешевом кладбище, если это в городе, и в самом дешевом гробу – как хоронят нищих. Цветов, венков не класть, речей не говорить. Если можно, то без священника и отпеванья. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай похоронят и как обыкновенно с отпеванием, но как можно подешевле и попроще.

2) В газетах о смерти не печатать и некрологов не писать.

3) Бумаги мои все дать пересмотреть и разобрать моей жене, Черткову В. Г., Страхову 〈и дочерям Тане и Маше〉 (что замарано, то замарал сам. Дочерям не надо этим заниматься), тем из этих лиц, к[оторые] будут живы. Сыновей своих я исключа[ю] из этого поручения не п[отому], ч[то] я не любил их (я, слава Богу, в последнее время все больше и больше любил их), и знаю, что они любят меня, но они не вполне знают мои мысли, не следили за их ходом и могут иметь свои особенные взгляды на вещи, вследствие к[отор]ых они могут сохранить то, что не нужно сохранять, и отбросить то, что нужно сохранить. Дневники мои прежней холостой жизни, выбрав из них то, что стоит того, я прошу уничтожить, точно так же и в дневниках моей женатой жизни прошу уничтожить все то, обнародован[ие] чего могло бы быть неприятно кому-нибудь. Чертков обещал мне еще при жизни моей сделать это. И при его незаслуженной мною большой любви ко мне и большой нравственной чуткости, я уверен, что он сделает это прекрасно. Дневники моей холостой жизни я прошу уничтожить не п[отому], ч[то] я хотел бы скрыть от людей свою дурную жизнь: жизнь моя была обычная дрянная с мирской точки зрения, жизнь беспринципных молодых людей, но п[отому], ч[то] эти дневники, в к[оторых] я записывал только то, что мучало меня сознанием греха, производят ложно одностороннее впечатление и представляют…

А впрочем, пускай остаются мои дневник[и], как они есть. Из них видно, по крайней мере, то, что, несмотря на всю пошлость и дрянность моей молодости, я все-таки не был оставлен Богом и хоть под старость стал хоть немного понимать и любить Его.