Текст книги "Три дочери Льва Толстого"

Из остальных бумаг моих прошу тех, кот[орые] займутся разбором их, печатать не всё, а то только, что может быть полезно людям.

Все это пишу я не п[отому], ч[то]бы приписывал большую или какую-либо важность моим бумагам, но п[отому], ч[то] вперед знаю, что в первое время после моей смерти будут печатать мои сочинения, и рассуждать о них, и приписывать им важность. Если уже это так сделалось, то пускай мои писанья не будут служить во вред людям.

4) Право на издание моих сочинений прежних: десяти томов и азбуки – прошу моих наследников передать обществу, т. е. отказаться от авторского права. Но только прошу об этом и никак не завещаю. Сделаете это – хорошо. Хорошо будет это и для вас, не сделаете – это ваше дело. Значит, вы не могли этого сделать. То, что сочинения мои продавались эти последние 10 лет, было самым тяжелым для меня делом в жизни.

5) Еще, и главное, прошу всех, и близких, и дальних, не хвалить меня (я знаю, что это будут делать, п[отому] ч[то] делали и при жизни самым нехорошим образом), а если уж хотят заниматься моими писаниями, то вникнуть в те места из них, в кот[орых], я знаю, говорила через меня Божья сила, и воспользоваться ими для своей жизни. У меня были времена, когда я чувствовал, что становился проводником воли Божьей. Часто я был так нечист, так исполнен страстями личными, что свет этой истины затемнялся моей темнотой, но все-таки иногда эта истина проходила через меня, и это были счастливейшие минуты моей жизни. Дай Бог, чтобы прохожден[ие] их через меня не осквернило этих истин, чтобы люди, несмотря на тот мелкий нечистый характер, к[оторый] они получи[ли] от меня, могли бы питаться ими.

В этом только значение моих писаний. И потому меня можно только бранить за них, а никак не хвалить. Вот и всё»[580]580
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 14–16.


[Закрыть].

Дальнейшее развитие событий было связано с Чертковым, с Марией Львовной и ее мужем. Дочь подробно написала о своем участии в деле завещания (в толстоведении существует предположение, что она сделала это для биографии отца, которую составлял П. И. Бирюков): «Не помню когда, при каких условиях, вследствие чего, но помню, что это было в один из приездов папá к нам в Пирогово, он привез мне взятые для этой цели у мамá свои дневники 90-х годов и просил меня найти и выписать из них его завещание. Я исполнила его просьбу, и больше у нас не было об этом разговора. Завещание – не подписав его, а только ограничившись выпиской – он оставил у меня, а дневники увез домой»[581]581
  Примечания // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 641. Комментаторы указывают на источник: текст сообщения М. Л. Толстой «приводится в примечании П. И. Бирюкова к письму Толстого к Марье Львовне от 28 августа 1901 г.» (Там же. С. 644).


[Закрыть]. Затем Толстой об этом забыл.

Однако во время его тяжелой болезни летом 1901 года дочь напомнила отцу о существовании уже сделанной ею выдержки, при этом поделилась с ним своим сомнением в необходимости привлечения матери к разбору бумаг, в чем Толстой, тяжело в тот момент переживавший обострившиеся отношения с женой, поддержал дочь и попросил привезти текст. Его близкий друг Н. Н. Страхов к тому времени уже умер, и из названных в неофициальном завещании оставался в таком случае только В. Г. Чертков.

Затем Мария Львовна уехала в Пирогово – вместе с мужем они собирались в Крым, но вскоре последовало серьезное обострение сердечной болезни у отца. Толстой, как писала Мария Львовна, «…желал моего присутствия и нуждался в моем уходе. Даже мама сама написала мне – что было крайне редко – записочку с вызовом, находя, что я „очень хорошо влияю на папá во время его болезни“.

Разумеется, я тотчас же выехала с мужем в Ясную Поляну и захватила с собой „Завещание“. К этому еще, кроме сказанного мною, побуждал меня мой муж, интересовавшийся и другой стороной дела, о которой я боялась и думать, так мне ужасна была мысль о возможности смерти пaпá. Но как-никак об этом приходилось думать, ведь годы пaпá при сердечном заболевании внушали эту мысль. В завещании его было категорическое его желание, чтобы его хоронили не по-церковному, а между тем мaмá была в то время так настроена, что прямо выражала намерение, вопреки его воле, похоронить его по-церковному. Муж же мой, только недавно обсуждавший этот вопрос с Ник[олаем] Н[иколаевичем] Ге и иными нашими друзьями, не допускал и мысли о возможности таких обманных похорон, которые могли бы многих ввести в заблуждение, что папá перед смертью раскаялся и вернулся в церковь. Поэтому казалось еще более нужным, чтобы завещание папá, на случай его смерти, могло стать всем известным, а не оказалось бы скрытым в шкапах матери под ключом, тем более что она никогда не стеснялась говорить, когда при ней упоминалось об этом завещании: „А кто его знает и как увидят – ведь дневники-то хранятся у меня“.

В этот последний наш приезд в Ясную, перед Крымом, мы прожили там очень недолго. Папá скоро справился, и я стала собираться домой. Выбрав одну из наиболее удобных и тихих минут нашей в общем в Ясной всегда суетливой жизни, я решилась наконец дать папá подписать его завещание.

Как-то раз утром я вошла к нему в кабинет и, напомнив ему наш июньский разговор, дала ему завещание, а сама вышла. Вернувшись через несколько минут, я увидела, что он лежит все в той же позе на диване и держит, очевидно уже им прочтенное, завещание. Лицо у него было в ту минуту совершенно особенное, редко прекрасное, серьезное, тихое и просветленное выражение застыло на нем.

Я остановилась около него.

– Что же, ты хочешь, чтобы я подписал это?

Сергей Львович Толстой

– Да ведь ты сам просил тебе его дать для подписи и хотел переменить…

– Это о мaмá? Нет, я не изменю… не надо. Пусть остается так, – это было написано мною в минуту доброго отношения к ней, и не надо изменять, а подписать – дай мне перо, я подпишу.

Конечно, я не возражала. Достаточно было взглянуть на его лицо и глаза, в которых заблестели слезы, чтобы понять, что всякие мои слова в эту минуту только невозможны.

Когда он подписал, я спросила, отдать ли завещание Черткову на хранение или мaмá. Кому?

– Зачем отдавать? Никому не надо, оставь у себя.

Так я и сделала. Что было потом, кажется, всем хорошо известно. Об этом завещании я имела неосторожность рассказать брату Илье. Он сказал матери. Maмá пришла в неистовое негодование и, сделав папá сцену, потребовала, чтобы он отобрал от меня эту бумагу и уничтожил. Это было в сентябре месяце, меня в Ясной опять уже не было. Здоровье папá все ухудшалось, и мамá прекратила свои истории, отложив их до более удобного времени, и мы уехали в Крым»[582]582
  Примечания // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 642–643.


[Закрыть].

Через год история с завещанием получила продолжение, Софья Андреевна попросила мужа передать ей документ. До этого момента в Ясной Поляне, как она отметила, было «спокойно, дружно и хорошо». Однако с момента ее обращения к Толстому все изменилось. «Мирная жизнь наша, – писала Софья Андреевна, – и хорошие отношения с дочерью Машей и ее тенью, т. е. мужем ее Колей, порвались»[583]583
  Толстая С. А. Дневники. Т. 2. С. 76.


[Закрыть]. Из тени проступило ранее неизвестное графине лицо: оказалось, что многолетний приживальщик толстовской семьи испытывал к Софье Андреевне глубокую неприязнь. «Случилось то, – писала она, – чего я никак не ожидала: Маша пришла в ярость, муж ее кричал вчера бог знает что…»

Этот скандал осветил каждый участник: С. А. Толстая, ее зять и дочь Мария. В письме к В. Г. Черткову от 8 октября 1902 года Н. Л. Оболенский, находившийся в Ясной Поляне, подробно воссоздает историю неофициального завещания, начало которой, в его представлении, положила его собственная жена, а кроме того, пишущий указывает и на свое весьма активное участие: «Так как дневники в руках С〈офьи〉 А〈ндреевны〉 и Румянцевского музея, т. е. русского правительства, то, вероятно и даже наверное, завещание это не увидит света. По счастью, года два тому назад Л. Н. по просьбе Маши достал из музея эти дневники. Маша нашла и переписала завещание. А так как когда имеешь дело с недобросовестным человеком[584]584
  Имеется в виду С. А. Толстая.


[Закрыть], то никогда не знаешь, чего ожидать, то, чтобы завещание это имело прочность, мы решили дать его подписать Л. Н-чу». Кроме того, Оболенский, в отличие от Марии Львовны, уже прямо называет Черткова как единственного человека, который может заняться посмертным разбором толстовских бумаг.

Затрагивает Николай Леонидович и сложившуюся в 1901 году ситуацию раздора в толстовской семье: «Тут разгорелось, говорят, бог знает что. Оказывается, чего я никак не мог понять и до сих пор не понимаю, что почти все дети, кроме Сережи и Саши, страшно напали на Машу, за глаза, про Софью Андреевну уже и говорить нечего. С ее стороны я объяснял это только опасением, что у нее пропадут доходы с сочинений, а про братьев и Таню думаю, что тут главным образом была ревность, мало понятная, но все-таки объяснимая. Потом мы уехали в Крым с Машей, и с Таней Маша потом объяснилась, и она ее отчасти поняла»[585]585
  Примечания // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 646. Этот фрагмент в книге «Уход Толстого» выпущен, вероятно, как маловажный для В. Г. Черткова.


[Закрыть]. Как видим, в этом письме Оболенский позволил себе весьма резкие выпады в адрес тещи. Для Черткова же текст этого письма будет очень важен в деле объяснения яснополянской трагедии 1910 года, позднее он воспользуется им и включит в одно из Приложений к своей книге «Уход Толстого» (1922).

В то же время, 10 октября 1902 года, и Софья Андреевна вернулась к прошлогодней истории с завещанием:

«Мне это было крайне неприятно, когда я случайно это узнала. Отдать сочинения Л. Н. в общую собственность я считаю дурным и бессмысленным. Я люблю свою семью и желаю ей лучшего благосостояния, а передав сочинения в общественное достояние, мы наградим богатые фирмы издательские, вроде Маркса, Цетлина и другие. Я сказала Л. Н., что, если он умрет раньше меня, я не исполню его желания и не откажусь от прав на его сочинения; и если б я считала это хорошим и справедливым, я при жизни его доставила бы ему эту радость отказа от прав, а после смерти это не имеет уже смысла для него.

И вот теперь, предприняв издание сочинений Льва Николаевича, по его же желанию оставив право издания за собой и не продав никому, несмотря на предложения крупных сумм за право издания, мне стало неприятно, да и всегда было, что в руках Маши бумага, подписанная Львом Николаевичем, что он не желал бы продажи его сочинений после его смерти. Я не знала содержания точного и просила Льва Николаевича мне дать эту бумагу, взяв ее у Маши. Он очень охотно это сделал и вручил мне ее»[586]586
  Толстая С. А. Дневники. Т. 2. С. 77.


[Закрыть].

Мария Львовна иначе осветила эту ситуацию, с сожалением написав:

«Все же в конце концов мамá добилась своего. Осень 1902 года, по возвращении нашем из Крыма, мы проводили с мужем в Ясной. И вот в один из вечеров к нам пришел папá и опять осторожно и стыдливо стал просить у меня отдать ему эту бумагу. Он говорил, что мамá его замучила историями, что она ничего понять не может, что то, что она с ним делает, чудовищно, но что во имя высшего блага необходимо отдать ей это завещание и что вообще это и не важно, цело ли оно, а важно, что все дети знают его волю.

Как ни горько мне было согласиться, как ни возмущалась я таким материальным взглядом на писания папá со стороны матери – она как раз вела тогда переговоры о продаже всех сочинений Брокгаузу[587]587
  По-видимому, речь идет об издательстве «Брокгауз и Ефрон» (1889–1930).


[Закрыть], – я не могла не исполнить желания папá. Я отдала ему эту бумагу, он передал ее мамá, которая немедленно и уничтожила ее»[588]588
  Примечания // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 644.


[Закрыть].

Мария Львовна ошиблась, Софья Андреевна не сделала этого, документ сохранился.

С. А. Толстая 1903

Графиня зафиксировала другую подробность происходившего в те октябрьские дни: Оболенский сказал, что «они с Машей собирались эту бумагу обнародовать после смерти Льва Николаевича, сделать известной наибольшему числу людей, чтоб все знали, что Л. Н. не хотел продавать свои сочинения, а жена его продавала»[589]589
  Толстая С. А. Дневники. Т. 2. С. 77.


[Закрыть].

Действительно, по мнению Оболенских, всеми своими действиями Софья Андреевна ставила под сомнение убеждения позднего Льва Толстого: для современников его высказывания расходились с реальным положением вещей. Опасения молодых супругов были вполне справедливы, вместе с тем сами они неизбежно оказывались в ситуации противостоянии Софье Андреевне. И не случайно мысль Толстого начала ими «спрямляться». Достаточно сравнить фрагмент из толстовского текста неофициального завещания с его более поздней подачей дочерью: «Если можно, то без священника и отпеванья. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай похоронят и как обыкновенно с отпеванием, но как можно подешевле и попроще» (Л. Н. Толстой) – «В завещании его было категорическое его желание, чтобы его хоронили не по-церковному, а между тем мaмá была в то время так настроена, что прямо выражала намерение, вопреки его воле, похоронить его по-церковному» (М. Л. Оболенская).

Знаменателен и факт появления письма-отчета, почти доноса, Оболенского Владимиру Черткову, и предпринятое в нем определение, с одной стороны, круга «наших друзей», с другой – противостоящей партии Софьи Андреевны, к которой принадлежали все братья, кроме Сергея. При этом учитывалось мнение и семнадцатилетней Александры, а важное значение придавалось позиции Татьяны Львовны. Особое внимание обращает на себя завершение письма Оболенского: «Маша Вам шлет привет и вполне одобряет то, что я здесь написал»[590]590
  Примечания // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 647.


[Закрыть].

Может быть, Мария Львовна и вполне поддерживала своего проявившего столь рьяную активность мужа, однако характер ее описания тех же событий несколько иной: меньшая определенность, некая размытость, скорее, свидетельствуют о ее более осторожном отношении к сложному вопросу, решение которого будет чревато серьезными потрясениями. Она не могла не предчувствовать этого.

Л. Н. Толстой известил в феврале 1900 года своего друга В. Г. Черткова о завещательном распоряжении, а через четыре года вернулся к вопросу о разборе рукописей и вновь написал, что доверяет сделать это и Черткову, и жене. Они могли распорядиться толстовскими бумагами. Однако с годами ситуация менялась, и важнейшую роль в дальнейшем развитии событий уже сыграли Александра Львовна Толстая и Чертков.

И вот теперь настала пора поближе познакомиться с В. Г. Чертковым. Главным событием, определившим всю судьбу этого человека, стала встреча с Толстым в 1883 году. С тех пор всю свою жизнь Чертков посвятил собиранию, хранению, изданию и распространению произведений и идей Льва Толстого. Старший сын писателя так определил одну из причин дружбы отца с Чертковым: последний «верил, что Лев Толстой – основатель новой религии, а он – Чертков – его первый ученик, апостол и продолжатель его дела. Это, разумеется, льстило отцу. Однако для того, чтобы продолжать дело Льва Толстого, ему недоставало одного – гениальности Льва Толстого, и дело свелось к тому, что он неуклонно и деспотически настаивал на том, что он должен быть единственным хранителем его рукописей и издателем всего им написанного»[591]591
  Толстой С. Л. Очерки былого. С. 390.


[Закрыть].

Для этого сошлось все необходимое. Чертков был весьма активным человеком и деятельность осуществлял обширную: от издательской, переводческой до конспиративной. Благодаря его блестящим организаторским способностям издательство «Посредник» с марта 1885 года начало выпускать дешевые книги для народа. Вместе с П. И. Бирюковым и И. М. Трегубовым Чертков встал на защиту духоборов, опубликовав в Англии брошюру «Помогите!». За это Черткову грозила сибирская ссылка, но вмешалась императрица-мать, с которой была близко знакома его матушка – Елизавета Ивановна Черткова, и ссылка была заменена высылкой за границу. С 1897 года, проживая в Англии, Чертков занялся активной общественной деятельностью, участвовал в организации переселения духоборов в Канаду. Получаемые из России рукописи, черновики, копии писем и дневники Льва Толстого он помещал в специальное хранилище, оборудованное в соответствии с последними достижениями техники. Чертков переводил произведения Толстого на английский язык, публиковал новые, а также прежде искаженные или запрещенные русской цензурой толстовские произведения. Как никто другой из современников и окружения писателя, Чертков способствовал его прижизненной европейской и мировой известности.

В 1908 году Чертков с семьей вернулся в Россию и поселился на хуторе Телятинки, находившемся недалеко от Ясной Поляны. В марте 1909 года из-за доносов некоторых тульских помещиков Чертков получил постановление о высылке из Тульской губернии и обосновался с семьей в подмосковной усадьбе Крёкшино[592]592
  Крёкшино – подмосковное имение В. А. Пашкова, в котором подолгу жил его родственник В. Г. Чертков. Л. Н. Толстой приезжал сюда в гости к В. Г. Черткову.


[Закрыть]. В мае 1910 года Чертков с женой и сотрудниками переехал в имение Отрадное Московской губернии, однако летом получил разрешение вернуться в Телятинки на время пребывания там его матери Елизаветы Ивановны. В Астапове[593]593
  Астапово – станция Рязанско-Уральской железной дороги, Данковского уезда Рязанской губернии.


[Закрыть] Чертков провел с Толстым последние дни и часы его жизни.

Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков в Ясной Поляне. 1909

В духовной жизни Толстого особое место всегда было отведено близким друзьям – А. А. Фету, Н. Н. Страхову. В последние годы жизни таким близким человеком стал для него Чертков. Многолетняя переписка Толстого с ним занимает пять томов в Полном собрании сочинений писателя. В дневнике от 6 апреля 1884 года Толстой отметил, думая о Черткове: «Он удивительно одноцентренен со мною»[594]594
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 78.


[Закрыть]. Через пятнадцать лет Толстой сетовал в письме к нему: «А последнее время все эти пустяковые дела заслонили, затуманили нашу связь. И мне стало грустно и жалко и захотелось сбросить все, что мешает, и почувствовать опять ту дорогую, п[отому] ч[то] не личную, а через Бога, связь мою с вами, очень сильную и дорогую мне. Ни с кем, как с вами (впрочем, всякая связь особенная), нет такой определенной Божеской связи – такого ясного отношения нашего через Бога»[595]595
  Там же. Т. 88. С. 169.


[Закрыть]. И через десять лет толстовское отношение к Черткову не изменилось: «Какая радость иметь такого друга, как вы. 〈…〉 Хорош ли, верен ли тот центр, к[оторый] мы с вами считаем центром, мы оба идем к нему, одному и тому же. И сближаемся не п[отому], ч[то] хотим этого, но п[отому], ч[то] стремимся к одному центру – Богу, высшему совершенству, доступному пониманию человека. И эта встреча на пути приближения к центру – великая радость»[596]596
  Там же. Т. 89. С. 133.


[Закрыть]. «Есть целая область мыслей, чувств, к[оторыми] я ни с кем иным не могу так естественно [делиться] – зная, что я вполне понят, – как с вами»[597]597
  Там же. С. 230.


[Закрыть], – писал Толстой 26 октября 1910 года свое последнее письмо Черткову из Ясной Поляны.

Толстой высоко оценивал духовную близость с Чертковым, был благодарен другу-единомышленнику за преданность их общему делу. За несколько дней до смерти, 1 ноября, он написал своим старшим детям Сергею и Татьяне со станции Астапово: «Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал, находится в исключительном по отношению ко мне положении. Он посвятил свою жизнь на служение тому делу, которому и я служил в последние 40 лет моей жизни»[598]598
  Там же. Т. 82. С. 222.


[Закрыть].

Дочери Толстого долгие годы были вполне доброжелательно настроены к Черткову: он стал самым близким другом любимого ими отца.

В свое время решение Черткова жениться не по любви, но из общности идеалов, с одной стороны, удивило Татьяну Львовну, с другой стороны, заставило посмотреть на него с долей восхищения. 12 октября 1886 года она записала в дневнике: «Чертков удивительно светел и спокойно весел, но вида жениха совсем не имеет. Я не знаю, жалеть ли его или любоваться им. Так странно он смотрит на свою женитьбу. Он едет, чтобы немедленно жениться, но вместе с тем говорит, что он об этом мало думает, что, может быть, это не случится и что он не будет тогда несчастлив. Я понимаю его точку зрения, но не могу согласиться с ней. Он нашел себе жену своих убеждений, своей веры и любящую его, и так как он находит, что ему нужно жениться для того, чтобы иметь детей и чтобы жена помогала ему в его деле, то он и решил, хотя не любя ее, взять ее себе в жены. Надеюсь, что это выйдет хорошо, но я боюсь, что это может выйти несчастливо. Какой он хороший и какой глубоко убежденный человек!»[599]599
  Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. М., 1987. С. 133.


[Закрыть] В последующие годы Татьяна Львовна дружески относилась к Черткову, в мае 1909 года она хлопотала за него перед П. А. Столыпиным.

Мария Львовна с самого начала понимала, что Чертков становится важным человеком в жизни отца, это не могло не встревожить преданную ему дочь. В отношениях к толстовскому другу с ее стороны проявлялись и ревность, и раздражение. Мария Львовна не одобряла его повышенного интереса к толстовским рукописям, о чем свидетельствует ее письмо Черткову, написанное в конце июля 1890 года: «Мне надо вам покаяться, простите меня, что у меня было против вас дурное чувство. Мне казалось, что вы слишком тянете вещи из-под пера папá. И когда приезжал Чистяков за дневниками, мне стало досадно. Я уверена, что он не хочет, чтобы кто-либо читал эти дневники, пока он жив. Даже он это пишет в одном месте. И потому надо это оставить»[600]600
  Л. Н. Толстой в письмах родных и близких // Яснополянский сборник – 1978. Тула, 1978. С. 99–100.


[Закрыть].

Старшая дочь Татьяна, оглядываясь на прошедшее, обращала внимание на то, что «отец в своем дневнике не раз жалуется на упорное вмешательство Черткова в его самые интимные дела и на его упорную настойчивость в том, чтобы мой отец поступал так, как ему, Черткову, того хотелось. Не хочется приводить здесь эти места из дневников и писем отца; недавно уже, рядом с большой любовью и благодарностью отца к Черткову, он иногда тяготился его опекой. Не раз мы с моей покойной сестрой Марией и c Александрой говорили о том, как бы умерить деспотическое отношение Черткова к отцу, но так как наряду с этой тяжелой стороной его характера Чертков давал отцу много радости – мы и не вмешивались в их отношения. 〈…〉…не могу не сказать, что всегда, с самого начала нашего знакомства с ним, Чертков старался отделить от отца всех близких ему людей»[601]601
  Сухотина-Толстая Т. Л. 〈Открытое письмо в редакцию «Русского слова»〉. Цит. по: Абросимова В. Н., Краснов Г. В. История одной ложной телеграммы глазами Сухотиных, Чертковых и В. Ф. Булгакова // Яснополянский сборник – 2006. Тула, 2006. С. 267–268.


[Закрыть].

Софья Андреевна решительно противостояла Черткову. В отличие от прежних самых близких друзей мужа – А. А. Фета и Н. Н. Страхова, этого человека она невзлюбила. Еще в самом начале дружбы мужа с Чертковым, 9 марта 1887 года, она записала в своем дневнике: «Этот тупой, хитрый и неправдивый человек, лестью окутавший Л. Н., хочет (вероятно, это по-христиански) разрушить ту связь, которая скоро 25 лет нас так тесно связывала всячески!»[602]602
  Толстая С. А. Дневники. Т. 1. С. 116.


[Закрыть]

Но вернемся к истории завещания. 11 августа 1908 года Толстой записал в дневнике завещательное пожелание, чтобы его наследники отдали его писания в общее пользование, а в дневниковой записи от 4 февраля 1909 года он повторил просьбу к наследникам передать крестьянам землю и отдать сочинения «не только те, к[оторые] отданы… но и все, все в общее пользование»[603]603
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 57. С. 22.


[Закрыть].

Расхождение между мужем и женой углублялось, чуткая Татьяна Львовна пыталась соединить в толстовской семье распадающееся на части. «Милая Санька 〈…〉 – писала она младшей сестре в начале июля. – Дай свою большую рожу поцеловать и приезжай как-нибудь, даже без папá. Я не скоро, вероятно, приеду в Ясную. Постарайся, если маменька будет пускать пики, – не подливать масла, а смягчать. Так хотелось бы, чтобы старики дожили ласково, мирно и спокойно. Для папá теперь больше ничего не нужно. Целую тебя, Таня»[604]604
  Сухотина (Толстая) Т. Л. Письмо к А. Л. Толстой, 2 июля 1909 г. Цит. по: Александра Толстая: Каталог выставки. Тула, 2000. С. 14.


[Закрыть]. Но механизм был запущен; ни Чертков, ни Александра уже не могли остановиться.

Л. Н. Толстой с дочерью Татьяной. 1910

В том же году, находясь осенью в гостях у Черткова в Крёкшине, Толстой в присутствии трех свидетелей подписал первый вариант своего формального завещания. Вот этот текст:

«Заявляю, что желаю, чтобы все мои сочинения, литературные произведения и писания всякого рода, как уже где-либо напечатанные, так и еще не изданные, написанные или впервые напечатанные с 1 января 1881 года, а равно и все написанные мною до этого срока, но еще не напечатанные, – не составляли бы после моей смерти ничьей частной собственности, а могли бы быть безвозмездно издаваемы и перепечатываемы всеми, кто этого захочет. Желаю, чтобы все рукописи и бумаги, которые останутся после меня, были бы переданы Владимиру Григорьевичу Черткову с тем, чтобы он и после моей смерти распоряжался ими, как он распоряжается ими теперь, для того чтобы все мои писания были безвозмездно доступны всем желающим ими пользоваться для издания. Прошу Владимира Григорьевича Черткова выбрать также такое лицо или лица, которым бы он передал это уполномочие на случай своей смерти»[605]605
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 80. С. 267.


[Закрыть].

Л. Н. Толстой с дочерью Александрой. 1908

Завещание от 18 сентября 1909 года было переписано Александрой Толстой. Однако юридической силы этот документ, как затем выяснилось, не имел: безадресная передача собственности была невозможна. 11 октября 1909 года Александра Львовна в письме Черткову среди прочего пометила:

«(Самое важное.) На днях много думала о завещании отца, и пришло в голову, особенно после разговора с Пав[лом] Ив[ановичем] Бирюковым, что лучше было бы, написав такое завещание и закрепив его подписями свидетелей, объявить сыновьям при жизни о своем желании и воле. Дня три тому назад говорили об это с папá. Я сказала ему, что была у Муравьева, что Мур[авьев] сказал, что завещание папá недействительно и что, по моему мнению, следовало бы сделать. На мои слова о недействительности завещания он сказал: „Ну что же, это можно сделать, можно в Туле“. Об остальном сказал, что подумает, а что это хорошо в том отношении, что, если он объявит о своем желании при жизни, это не будет так, как будто он подозревает детей, что они не исполнят его воли; если же после смерти окажется такая бумага, то сыновья, Сережа например, будут оскорблены, что отец подумал, что они не исполнят его воли без нотариальной бумаги. Из разговора с отцом вынесла впечатление, что он исполнит все, что нужно. Теперь думайте и решайте вы, как лучше. Нельзя ли поднять речь о всех сочинениях? Прошу вас, не медлите. Когда приедет Таня, будет много труднее, а может быть, и совсем невозможно что-либо устроить. Посылаю письма, какие есть.

Отец здоров, пишет второй разговор, многое переправил. 〈…〉

P. S. Свидетелями хорошо бы взять Дунаева, Гольденвейзера и Никитина. Все твои довольно близкие и имеют общественное положение. А. Т.»[606]606
  Толстая А. Л. Письмо к В. Г. Черткову, 11 октября 1909 г. Цит. по: Александра Толстая: Каталог выставки. С. 14–15. Курсив мой. – Н. М.


[Закрыть].

Складывается впечатление, что события будущего, 1910 года предварительно разыгрывались в осенних письмах 1909 года. В центре стоял вопрос о передаче в общую собственность всех произведений Л. Н. Толстого.

Итак, появилась необходимость определиться с кандидатурой наследника. 26 октября Толстой принимает решение завещать все одной Александре, при этом в личной беседе со своими единомышленниками оговаривает, что положение Софьи Андреевны не изменится: она продолжит пользоваться своими правами в отношении произведений, написанных до 1881 года. «Ну, да все эти мелочи и подробности ты обдумаешь вместе с Владимиром Григорьевичем, – обратился он к Александре Львовне. – Тяжело только тебе будет!»[607]607
  См.: Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого: В 2 кн. М., 2000. Кн. 2. С. 610.


[Закрыть]

27 октября в письме к Черткову Александра вновь размышляла над темой завещания, существенно изменив на этот раз свое мнение: «Разглашать дело никоим образом нельзя. Если семья узнает об этом, то последние дни отца будут мучением. 〈…〉 Разглашение немыслимо. С этим согласен Л. Н. 〈…〉 Решайте вы все, друзья, можете ли вы доверить мне это такой великой важности дело. Я вижу только этот один выход и потому возьмусь за это (и знаю, что вы не пожалеете, что доверились мне), хотя много тяжелого придется пережить. Я самая младшая, менее всех в семье любимая, и вдруг мне поручили такое дело, через меня вырвали эти деньги у семьи! Меня возненавидят, это наверное. Но все равно я этого не боюсь. После смерти отца единственно, что останется для меня дорогого, – это его мысли. Так решайте же, только поскорее…»[608]608
  Толстая А. Л. Письмо к В. Г. Черткову, 27 октября 1909 г. Цит. по: Александра Толстая: Каталог выставки. С. 15.


[Закрыть]

Тогдашние представления Александры о нелюбви к ней близких родственников, с одной стороны, и безграничное доверие и любовь отца к ней – с другой, изначально определяли характер поведения и решений младшей дочери.

1 ноября 1909 года и уже в Ясной Поляне Толстой подписал текст завещания, по которому единственной «юридической» наследницей его литературного наследства назначалась Александра Львовна Толстая.

И теперь несколько слов скажем об Александре Львовне. Позднему Толстому в семье были особенно близки дочери: Мария, Татьяна, а в последние годы, уже после смерти Марии, Александра. Она стала его помощницей, единомышленницей и верным другом. О своем особом чувстве привязанности к младшей дочери Толстой писал 15 февраля 1910 года в дневнике: «Саша и трогает, и тревожит. И рад, что люблю ее, и браню себя за то, что слишком исключительно. Пишу, и самому страшно. Да, да будет Его воля»[609]609
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 58. С. 18.


[Закрыть].

В 1910 году Александра, как никогда прежде, была ведома идеей высокого служения делу отца. В феврале она заболела, и Валентина Федоровича Булгакова пригласили остаться в Ясной Поляне и заняться перепиской. Выздоровевшая в начале марта Александра испытывала чувство ревности по отношению к новому секретарю отца и иногда подчеркивала это, напевая: «Ненавижу Гуську, не люблю Булгашку!»[610]610
  Булгаков В. Ф. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., 1989. С. 107.


[Закрыть] Однако вскоре она вновь заболела, и весьма серьезно: в апреле все узнали, что у нее открылся туберкулез легких, и Александра должна была срочно уехать в Крым. Отец тяжело принял это известие. Дочь и отец постоянно обменивались письмами. Находясь вдали от дома, Саша с упорством совершенствовала свои умения, 10 мая 1910 года она с радостью написала отцу: «Стенографически уже пишу 60 слов в минуту и очень этим счастлива. Приеду – будешь мне диктовать письма…»[611]611
  Толстая А. Л. Письмо к Л. Н. Толстому, 10 мая 1910 г. Цит. по: Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Младшая дочь Л. Н. Толстого и его последний секретарь // Яснополянский сборник – 2004. Тула, 2004. С. 273.


[Закрыть]

Душа двадцатишестилетней Александры была полна высоких стремлений, мысль же о подвиге во имя идеалов была для нее притягательна. В сентябре 1910 года, зная о намерении Валентина Булгакова отказаться от воинской повинности, она делилась с ним ходом своих размышлений: «Вчера утром жалела вас и Булыгина, а прочтя воспоминания Кудрина[612]612
  Андрей Кудрин по религиозным убеждениям отказался служить, он был посажен в тюрьму, по выходе из которой приехал в Ясную Поляну, но не застал Л. Н. Толстого. Его рассказ записал В. Ф. Булгаков.


[Закрыть], перестала вас жалеть. Вспоминала первых христиан, и хотя вам и предстоят страдания телесные и мучения, зато велика радость участия в этом великом деле»[613]613
  Толстая А. Л. Письмо к В. Ф. Булгакову, 19 сентября 1910 г. Цит. по: Абросимова В. Н., Краснов Г. В. Младшая дочь Л. Н. Толстого и его последний секретарь. С. 267.


[Закрыть]. Ей тоже хотелось иметь отношение к чему-то особенному, героическому. По всей вероятности, свое участие в деле завещания отца и неизбежного противостояния семье она видела именно в этом свете. Опору же находила в самом близком отцовском друге – Черткове[614]614
  Об истории отношения А. Л. Толстой и В. Г. Черткова см.: Ореханов Г., прот. В. Г. Чертков в жизни Л. Н. Толстого. М., 2015. С. 120–134.


[Закрыть].

18 июля 1910 года Александра Львовна Толстая составила собственное завещание, в котором писала: «…на случай моей смерти делаю следующее распоряжение: все то имущество, которое в день моей смерти согласно духовному завещанию отца моего графа Льва Николаевича Толстого 〈…〉 мне принадлежать будет, завещаю в полную собственность сестре моей Татьяне Львовне Сухотиной…»[615]615
  Толстая А. Л. Завещание. 18 июля 1910 г. Цит. по: Александра Толстая: Каталог выставки. С. 16.


[Закрыть]

Летом 1910 года ненависть С. А. Толстой к Черткову уже не знала границ. Непосредственным толчком для резкого обострения отношений стало известие о передаче ему Львом Николаевичем своих дневников[616]616
  «Тетради Дневников Толстого, начиная с 1900 г., были переданы на хранение А. Б. Гольденвейзеру, которым они были положены в несгораемый сейф московского отделения банка „Лионский кредит“. Оттуда они были взяты А. Б. Гольденвейзером 2 июля 1910 г. и 3 июля 1910 г. переданы В. Г. Черткову, находящемуся в Телятинках» (〈Примечание〉 // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. Т. 82. С. 226).


[Закрыть]. Однако было несколько причин для их сохранения в семье. С точки зрения Софьи Андреевны, не все написанное мужем, в том числе о ней, может быть общеизвестным, рано или поздно обнародованным. Кроме того, она знала и о существовании важных дневниковых записей, в которых уже заходила речь о завещании и погребении. Эти документы ей хотелось бы удержать в своих руках. Однажды она в сердцах заявила, что отдаст на хранение бумаги мужа вместе со своими, а значит, открыть их можно будет только через 50 лет после ее смерти. Более того, она полагала, что со временем в случае продажи дневники мужа-гения будут очень дорого стоить, и от такого шанса материально поддержать свое разросшееся потомство она не могла отказаться. И Софья Андреевна потребовала от Черткова немедленного возвращения дневников и затем последовательно добивалась своего, используя все возможные способы.