Текст книги "История археологической мысли в России. Вторая половина XIX – первая треть XX века"

4.7. Теоретическое обоснование археологии как отрасли исторического источниковедения: А.С. Лаппо-Данилевский

В конце XIX в. в России достаточно интенсивно шла разработка теоретических основ и философии исторической науки. Соответственно, не была забыта и археология, рассматриваемая как одна из наук исторического цикла. Уже упомянутое выше ключевое противоречие отечественной археологии – противоречие между высоким уровнем академической и университетской науки, с одной стороны, и слабой первичной изученностью российских древностей, с другой – к концу ХIХ в. оказалось, в основном, преодолено. И именно для этого периода мы можем говорить о начале целенаправленной, полноценной разработки теоретических основ археологии на русской почве. Важнейшая роль принадлежит здесь трудам выдающегося русского историка академика Александра Сергеевича Лаппо-Данилевского (1863–1919).

Скажем вначале несколько слов о самом А.С. Лаппо-Данилевском. Будучи историком по призванию, этот исследователь отличался исключительной широтой научного кругозора. Он обладал поистине энциклопедическим образованием: помимо наук историко-филологического цикла, углубленно изучал юриспруденцию и экономику, а позднее, в интересах всестороннего обоснования своих философских идей, самостоятельно освоил полный курс физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета.

А.С. Лаппо-Данилевский (1863–1919)

На историко-филологический факультет А.С. Лаппо-Данилевский поступил в 1882 г. «Основным центром его занятий, – писал впоследствии его близкий друг И.М. Гревс, – стала русская история, хотя не забывались и другие, уже сделавшиеся любимыми области – история всеобщая, философия, археология, привязанность к которой возникла из интереса к доисторической культуре. Из такого сочетания занятий вырос первый научный опыт А.С. – исследование о «Скифских древностях», потом переработанный и напечатанный (в 1887 г.). Здесь как бы соединились русская история, античность и археология, а также – в смысле методы – изучение вещественных и художественных памятников и анализ письменных источников <…>» (Гревс, 1920: 54).

Как нередко бывает у высокоодаренных людей, обладающих чрезмерной критической направленностью мышления, это последнее качество нередко обращалось ученым против себя самого. «Строжайшая самокритика» часто заходила «за пределы, в каких она являлась плодотворною», и заставляла исследователя раньше времени разрушать свои собственные построения и гипотезы. Вероятно, именно поэтому он так и не смог закончить и защитить докторской диссертации, и был избран академиком ИАН, имея лишь научную степень магистра.

«В муках он творил, в муках переживал, <…> постоянно ощущал себя ниже взятой задачи <…> Он был трудный человек: сам тяжело подходил, и к нему подойти было нелегко. Но кто бы мог заподозрить, что этот недоступный, по видимости, высокомерный человек, судивший и осуждавший (accusativus, придира, как говорили нерасположенные) был сам такого низкого мнения о себе, так ценил благое в других, так сердечно нуждался в общении <…>» (Там же: 61–65).

По признанию И.М. Гревса, А.С. Лаппо-Данилевского «любили немногие; не любили, пожалуй, многие <…>» (Там же: 65). Однако при всех трудных качествах своего характера он был прирожденным Учителем и активно формировал свое собственное направление в науке. Он «не вошел в историческую школу Петроградского университета, а поставил рядом с ней свою, особую, казавшуюся не исторической, а теоретической, выпадавшей из строя факультетского преподавания русской истории <…>.» (Пресняков, 1920а: 24–25). Постоянными посетителями семинаров Лаппо-Данилевского были А.В. Тищенко (талантливый археолог, рано погибший ученик А.А. Спицына), а также будущие видные историки-источниковеды А.Е. Пресняков, С.Н. Валк, Б.А. Романов и др. Многие из них вспоминали об исключительной атмосфере этих семинаров, обусловленной особым обаянием личности Александра Сергеевича и особой направленностью его научного пути.

«Как бы ни были разнообразны ваши исторические интересы, – утверждал молодой Б.А. Романов, – они без труда найдут удовлетворение в многообразии университетского преподавания. Но если вы хотите получить строгое научное воспитание и внутренний культурный закал – идите в аудиторию Александра Сергеевича. Там вам не дадут мыслить не строго, там приучат вас уважать чужую мысль; там упорно вяжется культурная традиция, там неугасимый очаг честной мысли <…>» (Романов, 1920: 186).

«Чувство долга владело нами в занятиях <…>, – вспоминал С.Н. Валк. – Нам бывало стыдно, если кто-либо позволял себе строить свои заключения, не привлекая всего возможного материала. <…> И сам докладчик в тех случаях чувствовал себя виноватым, и сам А.С. не мог сдержать своего неудовольствия. Так вспоминается один из докладов незабвенного А.В. Тищенки, которого А.С. не допустил к обсуждению, так как не был использован весь надлежащий материал. Это блюдение материала, кирпичей нашего рабочего здания, просветляло нашу душу. Проработав тему, представив ее на суд А.С., мы творили в себе психологию научной уверенности <…>» (Валк, 1920: 193–194).

По словам А.Е. Преснякова, А.С. Лаппо-Данилевский вносил в научную работу «строгую культурную воспитанность мысли и воли, глубокую искренность и этическую настроенность. Этими чертами определялась его роль как университетского преподавателя и ученого деятеля. Он был не только учителем науки, но, прежде всего, воспитателем научности, неотделимой от общего культурного и этического воспитания духа и воли…» (Пресняков, 1920: 96).

Профессионализм А.С. Лаппо-Данилевского в области археологии не вызывал сомнения ни у кого из его современников. По словам того же А.Е. Преснякова, «археология осталась <…> одним из постоянных элементов его разностороннего научного кругозора. <…> [Он] внимательно следил за движением этой науки в России и других странах…» (Пресняков, 1920: 83).

В начале 1890-х гг. А.С. Лаппо-Данилевский был избран членом-корреспондентом ИАК. В его активе к тому времени имелся ряд конкретных археологических работ, была подготовлена монография о кубанском кургане Карагодеоуашх (1894). Как отметил С.А. Жебелёв, она явилась «образцовой публикацией курганных находок», в которой автор, «широко используя типологический и сравнительный методы, достиг блестящих результатов» (Жебелёв, 1923: 141). Характерно, что уже тогда А.С. Лаппо-Данилевский «прямо указывал на необходимость изучения древних вещей в контексте их нахождения in situ, во взаимосвязи с устройством погребальной насыпи», тогда как «многие его современники-археологи ограничивались изучением только самих вещей» (Тихонов, 1998: 161). Позднее, в 1918 г., А.С. Лаппо-Данилевский был привлечен в комиссию по преобразованию ИАК в Академию археологии. Он был бы в числе «отцов-основателей» РАИМК, если бы не безвременная смерть в голодном революционном Петрограде.

Во второй половине ХХ в. значительная часть наследия А.С. Лаппо-Данилевского оказалась основательно забыта. В наше время потребовался целый ряд новых исследований и публикаций для того, чтобы заново оценить его по достоинству (Корзун, 1989). Подробная характеристика собственно археологических работ ученого принадлежит И.Л. Тихонову (1998). Это освобождает меня от необходимости детально освещать указанные работы. Остановлюсь лишь на нескольких важных моментах.

Уже упомянутая выше монография А.С. Лаппо-Данилевского «Скифские древности» (1887) явилась серьёзным вкладом в развитие русской скифологии. В ней молодой историк «стремился выделить этапы и особенности путей исторического развития западных и восточных скифов, показать их взаимоотношения с греческими колониями в Северном Причерноморье <…>» (Нечухрин, Рамазанов, 1996: 515). Однако основное внимание он уделил тому, что сейчас называется «историей повседневности», детально охарактеризовав нравы и обычаи скифов, их повседневные занятия, семейные отношения, верования, пищу, жилища, одежду, утварь, вооружение и т. п. В результате книга оказалась построена на удивление современно. Напомню, что в последние десятилетия и на Западе, и в России издаются обширные книжные серии, описывающие именно «повседневную жизнь» разных времен и народов.

Эта актуальность многих идей и подходов А.С. Лаппо-Данилевского для науки сегодняшнего дня уже неоднократно отмечалась исследователями его творчества (Там же: 515). Проявилась она и в небольшом этюде о делении первобытной культуры на периоды (Лаппо-Данилевский, 1891). Принимая в целом археологическую периодизацию Х. Томсена, ученый констатировал, что, хотя она и позволяет определить степень развития человеческих коллективов, «но не со всех сторон, а, главным образом, в техническом отношении, ибо тот или иной характер материала и способа его обработки едва ли можно считать достаточно полным показателем всестороннего развития данной социальной группы (курсив мой. – Н.П.)» (Там же: 13). Эта мысль об узко «технологическом» характере археологической периодизации и ошибочности эволюционистских посылок, по сути, отождествлявших развитие технического прогресса с «всесторонним развитием» человеческих коллективов, очень долго оставалась на периферии археологических исследований ХХ в. Лишь на рубеже XX–XXI вв. она получила новое развитие (ср.: Аникович, 2005).

Обращает на себя внимание и отчетливое понимание различия между хронологией и периодизацией человеческой культуры, продемонстрированное А.С. Лаппо-Данилевским уже в этой, по сути, юношеской работе. Такого понимания порой не хватает ряду современных археологов, путающих культурно-исторические периоды с хронологическими. Между тем в уже цитированной работе 1891 г. автор подчеркивал: при единстве общей тенденции развития технологий (смена каменных орудий бронзовыми и затем железными), длительность указанных периодов могла быть самой различной и зависеть от конкретных условий.

Упомянутая выше статья И.Л. Тихонова охватывает, по преимуществу, первый период творчества А.С. Лаппо-Данилевского (1886–1904 гг.), когда ученый еще стоял на позициях позитивизма. В последующий период (1905–1919 гг.) происходит его обращение к неокантианству. По мнению автора, эта эволюция взглядов привела к «утрате интереса к первобытной культуре» и практическому прекращению научной работы в области археологии (Тихонов, 1998: 163). Однако, на мой взгляд, тут имело место не утрата интереса, а лишь перестановка акцентов в творчестве ученого. С позиций исследования истории археологической мысли в России, второй период творчества А.С. Лаппо-Данилевского едва ли не более интересен, чем первый. Как бы ни были важны его работы, посвящённые конкретным проблемам нашей науки, наиболее серьёзный вклад в развитие русской археологической мысли он внес как теоретик.

«Блюдение материала» не означало для А.С. Лаппо-Данилевского замыкания на эмпирическом уровне исследований. Стремление к «синтетическому исследованию» вообще было характерной чертой русской гуманитарной науки конца XIX в. Для указанного периода достаточно трудно говорить об узких специализациях учёных-гуманитариев. Формировались целые научные школы комплексного источниковедения. Именно такая широта подхода характерна и для творчества А.С. Лаппо-Данилевского.

В первый период деятельности А.С. Лаппо-Данилевского основу его взглядов на историческую науку в целом и археологию в частности составляла философия позитивизма. Вплоть до середины 1900-х он оставался верен ей в теории исторического исследования, признавая факторный подход в истории и формулируя предмет исторической науки как изучение норм общественного развития, общих всему человечеству.

Взгляды А.С. Лаппо-Данилевского на археологию были сформулированы после того, как в 1889 г. он капитально проработал всю накопившуюся литературу, касающуюся научных подходов в указанной области – отечественную и зарубежную. Эта работа производилась им в рамках подготовки лекционного курса, прочитанного в Санкт-Петербургском Археологическом институте в 1890 г. (ПФА РАН. Ф.113. Оп. 1. № 160).

Наброски и конспекты А.С. Лаппо-Данилевского к этому курсу, сохранившиеся в ПФА РАН, дают некоторое представление об отношении ученого к наиболее влиятельным, на тот момент, концепциям археологии как науки. Он весьма критически отнесся к позиции И.Е. Забелина, считавшего прерогативой археологии исследование «личного творчества» минувших поколений, в то время как предметом истории является исследование «родового», совокупного творчества народа. В ответ на это Александр Сергеевич заметил, что область археологии, очерченная Забелиным, «слишком узка». На деле каждая археологическая вещь несет на себе отпечаток не только «личного», но и «родового» творчества, иначе говоря – тех стандартов, которые были выработаны данным обществом вкупе. «Чем древнее памятник, тем меньше в нём личного творчества, – указывал А.С. Лаппо-Данилевский, – <…> хотя он, несомненно, подлежит археологическому изучению» (Там же: Л. 9). Равным образом он решительно относил «предание», устное и письменное народное творчество к компетенции истории литературы, а не археологии.

Концепция А.С. Уварова тоже была подвергнута разбору в лекциях А.С. Лаппо-Данилевского. «Археология отличается от истории не предметом исследований, – писал А.С. Уваров, – а способом исследования. Этот способ обращает внимание не столько на вещественные памятники по преимуществу, сколько отыскивает во всяком источнике, как письменном, так и устном, ту детальную его сторону, которая раскрывает нам подробности, хотя мелкие, но иногда такие важные, что они кажутся как бы ещё живыми остатками древнего быта» (Уваров, 1878).

Анализируя этот взгляд А.С. Уварова на предмет археологии, А.С. Лаппо-Данилевский отмечал, что, следуя его трактовке, в область археологии следовало бы включить и историю религии, а также историю хозяйства, права и всей цивилизации вообще. Необходимость выявления «деталей», утраченных в современной живой культуре, тоже, по мнению оппонента, не являлась исключительной прерогативой археологии. «Детальный метод не имеет принципиальных, специфических особенностей. – писал он. – Историческая критика источников тоже основана на детальной обработке…» Ошибкой А.С. Уварова учёный считал то, что «вещественные памятники» не были выделены у того как главная и преимущественная область приложения методов археологии.

В начале 1890-х гг. А.С. Лаппо-Данилевский читает лекции по русской истории в Санкт-Петербургском историко-филологическом институте (ПФА РАН. Ф. 113. Оп. 1. № 153). Именно в этом лекционном курсе мы находим изложение основ археологии (в понимании автора) и её ближайших задач в России.

Археология рассматривалась А.С. Лаппо-Данилевским как источниковедческая дисциплина, входящая в корпус исторических наук. Область ее он ограничивал исключительно вещественными памятниками, которые, однако, в его понимании, представляли собой объективированные формы не только хозяйственного, но и духовного, и даже правового развития народа (изваяние божества – объективированная форма духовного развития; орудие для охоты или земледелия – развития хозяйственного; предмет, служивший монетой, – развития правового). Таким образом, в трактовке исследователя, археологическому изучению подвергаются именно материальные остатки прошлого, однако специальная методика их анализа позволяет раскрывать за вещественными остатками богатейший мир идей.

Говоря о методах исследования памятников, А.С. Лаппо-Данилевский указывал на необходимость географического, геологического, палеонтологического и археологического определений места, где памятник был найден, а затем рассматривал методику археологической классификации и критики источников. Классификация, по его словам, могла быть двух видов – «расположение предметов по систематическому преемству форм однородных памятников» (то есть построение типологических рядов!) и «топографическая группировка синхронных памятников». По словам автора, в ходе исследования было бы «желательно <…> совмещать и тот и другой способ».

Кроме того, уже в этих лекционных курсах начала 1890-х гг. А.С. Лаппо-Данилевский чётко сформулировал четыре основных подхода к анализу археологического материала – типологический, картографический, сравнительно-этнографический и технологический – и обосновал необходимость каждого из них как такового. Теории миграций и заимствований в археологии оценивались им вполне взвешенно: «Сходства в проявлениях быта народов могут быть результатом и не заимствований, а сходного, хотя и самостоятельного их развития, притом в самом заимствовании следует различать известные степени <…>» (Лаппо-Данилевский, 1891а: 149).

В 1905–1906 гг. во взглядах ученого наступает перелом. С этого момента А.С. Лаппо-Данилевский переходит (хотя и с некоторыми оговорками) на платформу неокантианства, принимает неокантианское понимание предмета истории как «науки о культуре» (Лаппо-Данилевский, 1913: 292). Он обвиняет О. Конта в грубом реализме, догматическом утверждении тождественности социальных и естественных законов, а также в том, что он «укладывает обществоведение в «прокрустово ложе» законов позитивизма и объясняет человеческую жизнь «без остатка» действиями механических процессов <…>» (Нечухрин, Рамазанов, 1996: 524).

Как уже говорилось выше, А.С. Лаппо-Данилевский отводил археологии место в числе гуманитарных наук, изучающих общественные явления. «Сфера общественных наук слишком велика для того, чтобы могла служить предметом изучения для одной лишь научной дисциплины. – указывал исследователь. – Образовалось несколько таких дисциплин, изучающих эту сферу с разных точек зрения» (ПФА РАН. Ф.113. Оп. 1. № 288, л. 12). В числе их Александр Сергеевич называл лингвистику, археологию и дипломатику. При этом он подчёркивал, что для историка «вещественные источники» являются особо важными, они даже более важны для него, чем памятники языка. Классифицировать перечисленные науки следовало, по его мнению, по характеру источников.

Во второй период своей деятельности учёный стал всё более склоняться к тому, что место археологии – среди вспомогательных исторических дисциплин, и особо подчеркивал её источниковедческий характер. Однако с самого начала и до конца археология была для него наукой, изучающей, главным образом, культурные остатки, полученные путём раскопок.

В конце 1900–1910-х гг. ученый создает свой капитальный труд «Методология истории», выросший из лекционного курса, более 10 лет читавшегося им в Санкт-Петербургском университете. Второй частью этого труда стала «Методология источниковедения», включавшая в себя всестороннее рассмотрение вещественных памятников как исторического источника.

Именно в рамках данного лекционного курса А.С. Лаппо-Данилевский дополнительно классифицировал «остатки культуры» «по степени объяснимости их такими факторами, которые продолжают действовать на глазах историка». В результате предметы древности оказались включены им в группу источников, в которых «жизненный процесс завершился», и можно только догадываться о назначении тех или иных культурных остатков по их внешнему виду или каким-то косвенным данным. Весьма характерным является указание исследователя на то, что «за материальными знаками предполагается наличность человеческой мысли», что любой источник есть «реализованный (то есть доступный чужому восприятию) продукт человеческой психики» (ПФА РАН. Ф. 113. Оп. 1. № 288, л. 22–23).

Психика творца и исследователя не тождественны, предупреждал А.С. Лаппо-Данилевский. Интерпретация произведения культуры представляет собой лишь попытку «перевода образа мыслей автора на образ мыслей историка» (Там же: л. 53 об.). При этом интерпретация вещественных памятников включалась учёным именно в методологию источниковедения, а не исторического построения. «Объектом интерпретации часто служит источник, а не сам факт. Она определяет, что именно данный исторический источник может представлять для историка, в чём именно заключается свойственное ему и характерное содержание…» (Там же: л. 54 об. – 55).

Чрезвычайно интересным является замечание автора, что при изучении вещественных остатков культуры исследователь представляет себе назначение предмета «овеществлённым в его форме», а «интерпретация условного вещественного образа или символа уже довольно близко подходит к интерпретации символических знаков… В большинстве случаев <…> ассоциация устанавливается между некоторым значением и данною формой; но установление такой связи для историка оказывается иногда довольно затруднительным и требует многих предварительных разысканий <…>» (Там же: Л. 66).

Таким образом, если в начале 1890-х гг. А.С. Лаппо-Данилевский сумел дать систематическое изложение задач и методов археологии, то в 1900–1910-х гг. он осветил проблему интерпретации археологического материала с философской точки зрения. Сегодня, в контексте уже современной науки, его формулировки столетней давности звучат достаточно органично. Глубине и взвешенности формулировок Александра Сергеевича могут позавидовать археологи наших дней.

Безусловно, взгляды А.С. Лаппо-Данилевского на археологию по целому ряду моментов далеко опередили своё время. Комплекс его представлений отражает уровень осмысления материала, качественно отличный от того, который мы привыкли считать характерным для начала ХХ в. в России, да и за рубежом. Решительное размежевание «остатков» и «предания» по характеру источников; исключение «предания» из сферы археологического изучения; выявление многозначности исторического факта и зависимости его от исследователя; чёткое осознание того, что эволюционируют не сами «вещи», а комплекс представлений, характерный для их создателей; необходимость изощрённой методики для превращения вещи в исторический факт – далеко не всё тут оказалось своевременно понято, причем не только современниками Александра Сергеевича, но и последующими поколениями археологов 1920–1970-х гг. Лишь в конце ХХ в. указанные представления были, наконец, восприняты и учтены в ряде теоретических работ по археологии (Клейн, 1995 и др.).

В контексте современной первобытной археологии чрезвычайно интересен тот водораздел, который был проведен А.С. Лаппо-Данилевским между исследованием «произведений природы» (или, выражаясь современным языком, природного контекста археологических памятников) и «произведений человека» (т. е. артефактов). Первые, с точки зрения Александра Сергеевича, есть результат действия сил природы, действующих по законам физики, механики и т. д. Вторые представляют собой объект, рассматриваемый с точки зрения причинно-следственной зависимости – плод деятельности человека, которая, в свою очередь, реконструируется историком как результат совместного действия различных факторов (ПФА РАН. Ф.113. Оп. 1. № 288, л. 21–21 об.).

«<…> Некоторые историки готовы включить в число источников и явления природы (в номотетическом смысле), поскольку они пользуются знанием о них для построения некогда бывшей исторической действительности. То есть явления природы служат историку фактором, действие которого в прошедшем предполагается тождественным или приблизительно одинаковым с тем, какое они обнаруживают на глазах историка. Перенося действие их в прошедшее, историк (подобно геологу) стремится объяснить им и прежде бывшие исторические факты <…> Следовательно, явления «природы» физической или психической можно признать источником, из которого историк почерпает свое знание <…>.

С интересующей нас точки зрения рассуждение это нельзя признать методологически правильным. Явления природы <…> могут служить источниками для научного знания естествоведа, а не историка; естествовед изучает их и заключает о возможности действия в прошлом <…> тех же факторов, которые действуют и на его глазах. А историк лишь пользуется выводами естествоведа для построения исторической действительности… Такая научная операция должна рассматриваться не в методологии источниковедения, а в методологии исторического построения.

<…> Если историк пользуется выводами естествоведа, то он тем паче будет пользоваться выводами психолога <…> Но методы их использования также следует отнести к методологии исторического построения <…>» (Там же: л. 18 об. – 19 об.).

Изложенные выше представления о необходимости источниковедческой проработки разнородных данных специалистами разного профиля и дальнейшей увязки их между собой уже в ходе исторической реконструкции вполне разделялись коллегой А.С. Лаппо-Данилевского по историко-филологическому факультету А.А. Спицыным. В своей обобщающей статье по палеолиту России ученый излагал это так: «<…> Палеолит есть особая специальная область археологии, столь близкая к естественным наукам, что еще долгое время она должна находиться в главном ведении натуралистов. Археологу доступно лишь изучение культурных остатков палеолитического периода, особенно изделий из кремня, но восстановление физических условий жизни этого времени <…> вне его компетенции <…> Чем шире и глубже исследователь войдет в вопросы геологии, тем далее уйдет он от археологии. Чем успешнее подвинется он в археологии, тем более удалится от геологии. Дилемма палеолита решится в тот момент, к которому возмужают, идя параллельно в развитии, обе науки <…>» (Спицын, 1915: 133).

Завершая разговор о направлении исследований, созданном в исторической науке А.С. Лаппо-Данилевским, следует признать: оно, безусловно, находилось в стороне от «магистрального пути» развития археологической мысли в России – как в дореволюционный период, так и, тем более, после октябрьского переворота. Не случайно его теоретические разработки издавались смехотворно малыми тиражами, главным образом как литографированные пособия для студентов (Лаппо-Данилевский, 1891а; 1900 и др.). Не представлял исключения даже капитальный труд «Методология истории» (1910; 1913).

В 1920 г. А.Е. Пресняков так написал о своем учителе А.С. Лаппо-Данилевском: «<…> Злая судьба оборвала его дело в полуделе. Его широкие начинания <…> покинуты незаконченными <…>» (Пресняков, 1920а: 97). И тут же с горечью процитировал слова С.Ф. Ольденбурга, сказанные им в 1919 г. на заседании Исторического общества при Санкт-Петербургском университете: «Жуткое чувство испытывает тот, кому приходится заниматься историей науки в России <…> Длинные ряды «первых» томов, «первых» выпусков, которые никогда не имели преемников; широкие замыслы, застывшие на полуслове, груды ненапечатанных, полузаконченных рукописей. Громадное кладбище неосуществленных начинаний <…>» (цит. по: Пресняков, 1920а: 97). На волне этих настроений, благодаря усилиям коллег и учеников, в 1923 г. в Петрограде удалось издать второе, переработанное издание «Методологии истории» А.С. Лаппо-Данилевского (1923).

В дальнейшем выдающаяся роль Александра Сергеевича в развитии русской исторической и археологической мысли стала упорно затушёвываться. По мнению С.Н. Быковского, «Методологию истории» следовало бы рассматривать как «<…> труд значительный по своему объему, <…> но чрезвычайно засоренный не идущими к делу, бесполезными в практическом отношении, более того, вредными рассуждениями, идеалистическая основа которых вполне очевидна <…>» (Быковский, 1931: 2). Этот взгляд на долгие годы стал официальной точкой зрения советской историографии.

С высоты нашего времени необходимо признать: теоретические труды А.С. Лаппо-Данилевского по методологии истории и источниковедения в момент своего появления не имели аналогов в мировой науке. Лишь позднее, лет через 15–20 после первого издания «Методологии истории», в том же направлении стал работать в Великобритании Р.Дж. Коллингвуд, тоже представлявший собой историка, профессионально ориентированного в археологии. Методология истории Коллингвуда была разработана им совершенно независимо (см.: Коллингвуд, 1980). Ознакомиться с трудами своего предшественника А.С. Лаппо-Данилевского, изданными только по-русски, британский ученый не мог, а руководство советской исторической науки меньше всего заботилось о переводе их на иностранные языки. Впрочем, стоит отметить: в британской исторической науке ХХ в. труды Р.Дж. Коллингвуда в той же степени стоят особняком, что и труды А.С. Лаппо-Данилевского – в российской науке.

«Повторное открытие» трудов и идей А.С. Лаппо-Данилевского, совершившееся на рубеже ХХ – XXI вв., стало триумфальным. Произведенное им оформление методологии истории в самостоятельную дисциплину уже названо в современной российской историографии «главным проявлением развития отечественной исторической мысли <…> рубежа веков <…>» (Нечухрин, Рамазанов, 1996: 513–514; см. также: Шмидт, 1996; Ростовцев, 2004). Однако до сих пор не оценены до конца теоретические разработки А.С. Лаппо-Данилевского в области археологии, произведенные им в рамках курса методологии источниковедения. Остается надеяться, что в дальнейшем они не только займут достойное место в обзорных курсах по истории археологической мысли в России, но и окажут реальное влияние на современные научные разработки в указанной области.