Текст книги "Чувство капучино"

Глава четвертая
Март. Итальянские страсти

На следующий день мы друг с другом практически не разговариваем. Наш брак распался, говорю я себе. Поиграли – и хватит. Я не могу жить с этим черствым человеком в этой ледяной избушке. Уеду обратно в Москву и буду там наслаждаться теплом. А он пусть тут как хочет.

Свои последние дни в Триальде я начинаю с того, что жарю яичницу на сале. Конечно, сало тут не совсем такое, какого требуют мои хохляцкие корни, – не с чесночком, а с розмарином. Но ничего. Я режу его кубиками, жду, когда оно прошкворчится, после чего разбиваю туда три роскошных деревенских яйца с оранжевыми желтками. Тут как раз появляется Бруно, и глаза у него лезут на лоб:

– Я это есть не буду!

– Тебе никто и не предлагает, – отвечаю я холодно, – это мой завтрак.

Бруно глядит на меня недоверчиво, но понимает, что сейчас не лучший момент для лекции о вреде холестерина.

На этом наша утренняя коммуникация заканчивается.

Немедленно после завтрака я начинаю готовить себе обед. Сначала борщ – как положено, на свиной косточке, которая по такому случаю выпрыгнула на меня из морозильника, только свеклу кладу уже вареную – почему-то в Италии сырую свеклу нигде не продают. На второе я сооружаю котлеты, а на гарнир к ним – чтобы окончательно продемонстрировать всему миру силу русского духа – варю макароны.

Нормальный обед, который я так ненавидела в детстве – первое, второе и третье, – готов у меня к двум часам. Бруно уже съел свой полуденный бутерброд. Но запах борща – кто перед ним может устоять? Только робот. В тот момент, когда я усаживаюсь за стол перед дымящейся тарелкой, он спускается вниз. В руках у него – бутылка водки. Видя мое удивление, он достает из кармана книжечку русских пословиц, которую я ему подарила, и с акцентом читает:

– Тот глуп, кто не пьет под суп!

Мы выпиваем по рюмашке. Борщ божественный. Спагетти в качестве гарнира у Бруно, как и ожидалось, энтузиазма не вызывают, но он с удовольствием запивает их компотом.

Будем считать, что примирение состоялось. Надолго или нет – не знаю, но глупо было бы отрицать, что в такие моменты нам очень хорошо вместе.

Раз мы не разводимся и Бруно вовсе не хочет, чтобы я ехала в Москву, я с новыми силами усаживаюсь за итальянский. Он мне еще пригодится. Сегодняшний урок посвящен лексике, обозначающей части тела. На днях я опростоволосилась в баре, когда Лоренцо спросил меня, как себя ведет наша крыша, которую он чинил в прошлом году. А я ответила – спасибо, наша сиська не течет. Всего-то разница в одну букву, тетто и тетта, но все хохотали как ненормальные. Кроме безударных гласных, у меня еще сложности с двойными согласными. Национальный гимн Италии, который называется по фамилии создателя – инно ди Мамели — я произношу так, как будто бы он воспевает молочные железы – маммелли. Бруно говорит, что я часто делаю ошибки на эту тему, потому что декольте у меня размером примерно с Сибирь.

Слово, соответствующее нашему самому неприличному, – каццо – тут употребляется очень часто: ке каццо?! – «какого хуя?!». Оно звучит вовсе не так грязно и противно, как русское. Правда, Бруно предупреждает меня, что по отношению к пожилым женщинам, и особенно в разговоре со свекровью, каццо лучше не употреблять, а вместо него использовать каволо – «капуста», то есть «Что за капусту, мамма, вы тут наготовили?!». Мой папа часто говорит «елки-палки», но я раньше не задумывалась, что это тоже эвфемизм, заменяющий совсем другое слово.

Но самое распространенное итальянское ругательство – палле, то есть «шары». На каждом шагу можно услышать ке палле — «Что за шары!» – про что-то очень скучное и унылое, например про очередь к какому-нибудь чиновничьему окошку. Я долго не понимала, что за шары имеются в виду, пока Бруно мне не объяснил.

А вот женская анатомия используется не для ругательств, а для обозначения чего-то очень крутого. И звучит это слово очень похоже на русское «фига». По такому случаю я рассказываю Бруно неприличное стихотворение Пушкина «Царь Никита и сорок его дочерей», сюжет которого вертится вокруг этой самой детали женского организма. Когда гонец везет сорок соблазнительных штуковин царю, происходит драматический эпизод:

 
Но лишь отпер он ларец,
Птички – порх и улетели,
И кругом на сучьях сели,
И хвостами завертели.
 

Теперь-то мне ясно, на сучья какого дерева сели эти так называемые птички! Естественно, на смоковницу – фиговое дерево.

Бруно моих восторгов по поводу лингвистически-ботанического открытия не разделяет: его мысли заняты другим. Он встретил Карлоса и Джулию и узнал пугающую новость: они решили открыть в Триальде ресторан.

Что же в этом такого? Наоборот, прекрасно – не надо будет ездить в Вердеджу каждый раз, как будет лень готовить.

Нет, я не поняла: они собираются открыть БРИТАНСКИЙ ресторан. В котором будут подавать йоркширский пудинг, копченую скумбрию, овсянку, треску с жареной картошкой, сэндвичи с ростбифом и все в таком духе. Джулия убеждена, что этот ресторан будет пользоваться большой популярностью, потому что в нем будут готовиться блюда из печени и почек, которые «Марио и сыновья» по непонятной причине не подают.

Это неизбежно приведет к тому, что рейтинг Джулии и Карлоса, и так невысокий, совсем упадет. Их тут не любят – главным образом потому, что не понимают. Вроде бы люди при деньгах, но не умеют правильно этими деньгами распорядиться! Нет бы купить землю, завести кроликов… Или вот ресторан открыть – прекрасная идея, но только он должен быть итальянским, а повар – местным. А они собираются его выписывать из Англии – виданное ли дело! Ну и вообще – уж слишком они какие-то не такие. Вино пьют с утра, а кофе – на ночь…

Будущие рестораторы свой гениальный план пока держат в тайне, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не украл идею. Но без Бруно им не справиться, кто-то же должен будет решать бюрократические проблемы.

– А ты что?

Бруно пока что не сказал ни «да», ни «нет», а только объяснил загадку, которую Джулия с Карлосом никак не могли решить: почему ни в одном ресторане нашей долины не подают блюд из требухи, печени и почек?

Мне этот вопрос никогда в голову не приходил, но теперь тоже очень интересно: почему же?

Бруно смотрит на меня с недоверием. Как можно не понимать таких простых вещей – я, наверное, прикидываюсь?! Но потом все-таки объясняет: потому что субпродукты можно есть только очень свежими, парными. Мясник в Вердедже делает свое дело раз в неделю, по вторникам. А по вторникам у всех ресторанов в нашей долине выходной, вот и все. Если мне хочется, то во вторник можно поехать в Вердеджу и купить у мясника печенку.

Ну уж нет, ни за что! Я, конечно, мясоед, но предпочитаю мясо из супермаркета – упакованное в белый пластик, оно не вызывает у меня никаких ассоциаций с хрюкающими или мычащими зверями. А на витрине у местного мясника всегда лежат ободранные кроличьи тушки с пушистыми меховыми лапками, ушками и хвостиками. Вместо глаз у них вставлены оливки, а из задниц торчат веточки розмарина. Жуткое зрелище, лишающее меня аппетита!

Вечером мы идем к Джулии и Карлосу обсуждать деловые вопросы. Но по дороге делаем крюк, потому что Бруно хочет мне показать огромный полуразрушенный дом на самом верху Триальды. Конечно, отсюда открывается обалденный вид на красные крыши. Даже самая маковка церкви оказывается под нами, и только теперь видно, какая она красивая – вся в затейливых узорах из цветной черепицы. Но Бруно привел меня не из-за вида, а чтобы рассказать еще одну историю. В пятнадцатом веке это был действительно роскошный дворец-палаццо, принадлежавший тосканскому семейству Каппони. Из Тосканы в Лигурию они бежали потому, что поссорились с Медичи. «Бежали» – не совсем точное слово, поскольку они сюда переехали со всем скарбом, включая мрамор.

– Каррерский? – Я пользуюсь случаем проявить собственную осведомленность.

– Каррера – модный дизайнер, а мрамор – каррарский, – поправляет меня Бруно.

Я пытаюсь вообразить армию осликов, которые волокут бело-розовые глыбы мрамора к нам сюда в горы, но Бруно уже рассказывает дальше: палаццо Каппони оказалось единственным зданием во всей округе, отделанным мрамором. Во время войны в него попала бомба, мрамор растащили, здание медленно разрушалось, но лет десять назад в комуне родился план: отреставрировать дворец при помощи Евросоюза, после чего открыть в нем какой-нибудь международный гуманитарный проект, например детскую школу искусств. Как ни странно, Евросоюз этой идеей увлекся и даже выделил на реставрацию дворца один миллион евро. И теперь осталось только решить вопрос, кто этот миллион приберет к рукам. Конкурентов два: исландский актер Балдузар Хьялмтиссон, у которого есть связи, репутация и деньги, и Карлос, у которого ничего этого нет, как нет и ста тысяч евро, которые требуется вложить дополнительно. Может быть, они есть у Джулии. Так или иначе, но Бруно подозревает, что наш сегодняшний визит будет целиком и полностью посвящен обсуждению этих столь же фантастических, сколь и скучных проектов – ресторана и дворца. Конечно, Джулия и Карлос хотели бы заполучить оба, но, возможно, нужно выбрать что-то одно.

Но Бруно ошибся: в этот вечер о делах мы вообще не разговариваем. Уже на подходе к дому Джулии и Карлоса слышатся неприятные громкие крики, резко диссонирующие с вечерним умиротворением, разлитым по Триальде. На третьем этаже открывается окно, и из него в нашу сторону летит залитый кровью ботинок. За ним – кошка, тоже вся в крови. Со страшными воплями она уносится прочь. Бруно, с видом опытного сыщика, обнюхивает ботинок. Вердикт: это не кровь. Это краска.

Бруно берет ботинок двумя пальцами. Дверь не заперта, и мы тихо поднимаемся наверх. В гостиной Карлос, не обращая на нас никакого внимания, пакует чемодан. Одет он, мягко говоря, странно: в черный блестящий халат с капюшоном. На следующем этаже – мастерская Джулии. Она – глаза красные, волосы всклокоченные – вырывает у Бруно из рук ботинок и прилаживает его на свою мусорную скульптуру. Бруно бережно трогает Джулию за руку, и та немедленно падает к нему в объятия и начинает рыдать. Я не ревную, хотя Джулия очень привлекательная женщина. Снизу слышится звонкий голос Карлоса: «Жадная дура! Тупая корова!» – после чего хлопает дверь.

Джулия в перерывах между рыданиями излагает суть дела. Да, как Бруно и предполагал, Карлос просил у нее сто тысяч, необходимых для борьбы за палаццо Каппони. Ей эта затея кажется малоперспективной. Шут его знает, какие аргументы выдвинет исландский актер и что решит Евросоюз. А сто тысяч – не лишние. Потому что ресторан – это куда более реальная и прибыльная перспектива! Недавно выяснилось, что самый красивый дом на главной площади – тот самый, с огрызками древнеримских колонн, – принадлежит Антониетте, и старая ведьма мечтает его поскорее продать. Лучшего места для британского ресторана не найти!

Сегодня Джулия как раз собиралась объявить Карлосу о своем решении и была в полной уверенности, что он к этому решению отнесется с пониманием. Потому что он вообще-то уже должен ей около двадцати тысяч за неудачный ремонт: Карлос неправильно установил систему отопления, и в результате половину дома пришлось закрыть, изолировав от жилой части, чтобы не топить впустую. До сегодняшнего дня Джулия считала, что дело именно так и обстоит. А сегодня, когда она пошла в комуне ругаться насчет завышенных счетов на электричество, Артуро раскрыл ей глаза: другая половина ее дома вполне себе жилая и отапливаемая. Джулия собственноручно взломала дверь, за которой обнаружила Карлоса in flagranti, то есть на месте преступления – в костюме Гарри Поттера, с двумя девками, одетыми как Гермиона и Луна Лавгуд! (Ах вот что за халат был на Карлосе!) И этот мерзавец еще пытался оправдываться – дескать, собирается снимать кино, потому что исландского актера можно победить только на его территории!

И самое главное: когда Джулия позвонила Антониетте, чтобы немедленно купить у нее этот дом, тем самым утерев Карлосу нос, та вдруг напрочь забыла, о чем идет речь! Дескать, нет у нее никакого дома на главной площади и ничего-то она Джулии не предлагала.

– Ей восемьдесят девять лет, – напоминает Бруно. – Лучше о серьезных вещах разговаривать с барменом.

На следующий день, когда мы собираемся в бар (хотя ни о чем серьезном с барменом разговаривать не планируем), Бруно сердится, потому что я слишком долго крашусь.

– Мы ведь не на бал у королевы идем! – говорит он в пространство. – Я пошел, буду ждать тебя там.

Как он не понимает, что мне не хватает всех этих ритуалов, которые когда-то меня так тяготили. Косметика и украшения остались, но мне совершенно некуда их носить! Поэтому я завела привычку наряжаться для бара, для походов в сельпо, и даже перед тем, как вынести мусор, тщательно крашу глаза.

…А Бруно-то без меня не скучает! Рядом с ним сидит миниатюрная девушка с красным усталым лицом. Несмотря на ранний час, перед ней бутылка пива. Эге, а вот и первый алкоголик, до сих пор я их в Италии не встречала. Но, откровенно говоря, больше всего меня занимает кролик шоколадного цвета, который свернулся в клубок у нее на коленях и стрижет ушами. Нос у него розовый и ходит ходуном во все стороны. Я еще никогда не видела таких чудесных кроликов! Я с восторгом глажу его шелковую спинку и не сразу врубаюсь в тему беседы Бруно и Мариэллы. Мелькают имена: Овидий, Катулл, Лукреций. Нет, при всем моем высшем образовании тему древнеримской поэзии я поддержать никак не могу. Но Мариэлла уже торопится. Она работает посудомойкой в ресторане «Марио и сыновья», ей пора на вахту.

Пока я пью капучино, мое воображение рисует трагическую судьбу спившейся интеллектуалки. Наверное, она была вундеркиндом, в пятнадцать лет поступила в университет, в двадцать пять, защитив диссертацию, сама начала преподавать – может быть, даже в самом-самом старом университете мира, который находится в Болонье. А что дальше? Наверное, несчастная любовь, он ее бросил, и… нет, ну в самом деле, а почему еще такая образованная особа может работать в деревне посудомойкой?

– Богатая у тебя фантазия, – с уважением говорит Бруно, когда я ему излагаю эту версию. К действительности она никакого отношения не имеет. Ни на каких кафедрах Мариэлла не блистала, она сама из Триальды, здесь и училась, а когда школу закрыли и всех учеников перевели в Санремо, не захотела каждый день ездить вниз и вверх.

А как же Катулл, Вергилий, Гораций?

Бруно ничего странного не видит. В самом деле, что мешает посудомойке в свободное время читать то, что ей заблагорассудится?

Но я никак не могу успокоиться. Куда смотрели родители Мариэллы? Почему они не отправили ее учиться в университет? Пусть не в Болонский, а в ближайший – в Геную?

– Какой университет, если она даже школу не закончила? – недоумевает Бруно. – Да если бы даже и закончила, откуда деньги на университет?

А я-то думала, что в Италии образование бесплатное! Тоже мне, Европа…

– Конечно, бесплатное! Но ведь студенту надо на что-то жить, комнату снимать, покупать книжки, тетрадки. У родителей Мариэллы таких денег не было. Да и вообще – так ли уж много проку в этом образовании? Тебе надо познакомиться наконец с Лореданой – хозяйкой гостиницы. Может, будете дружить. Она твоего возраста, хорошо говорит по-английски, очень начитанная, закончила университет, получила MBA, стажировалась в Швей царии и ЮАР, а толку-то?

– Постой, но почему тогда ты считаешься единственным переводчиком? Все идут к тебе, а почему не к ней?

– Вот то-то и оно! Лоредана страшно занята. В одиночку управляет единственной гостиницей. Встает в пять, когда приезжают машины с провизией, – постояльцев же надо чем-то кормить. Ложится в час, когда все дела закончит. И так каждый день, без выходных и праздников.

– И зачем это все? Что, есть результаты?

– Еще какие. Другие гостиницы позакрывались, потому что Лоредана держит низкие цены, у нее чисто и отопление работает нормально. В результате местные терпеть ее не могут – новых рабочих мест она не создала, а, наоборот, уничтожила старые, – в гостинице ведь она все делает сама, плюс родители. Мама убирает комнаты, готовит завтраки и ужины, а папа днем на подхвате – где что починить или отвезти, а вечером барменствует. А раньше трудилось как минимум пятнадцать человек, барменш было две – Луиджина и Антониетта, с тех самых пор-то они и не разговаривают, а ведь прошло уже полвека…

Так что теперь в Триальде ситуация с работой совсем плачевная. Десять мест в сумасшедшем доме и два на кассе этнографического музея (в котором я почему-то до сих пор так и не побывала). И все эти государственные ставки поделены на четыре, а то и на восемь частей – так каждый получает совсем крошечную кучку денег и не умирает с голоду.

– А как же Артуро из комуне? Ты же говорил, что он еще и полицейский, и банкир?

– Э! – говорит Бруно. – У него образование, это совсем другое дело.

– Стало быть, есть толк и в образовании!

– Да, – признает Бруно, – работу с ним найти легче. Но ведь и работать приходится больше! А кто же этого хочет?..

Вот уж действительно.

– Знаешь притчу про профессора, камни и песок?

Конечно, знаю – это была любимая байка моего американского начальника. Сначала профессор набивает банку камнями – вроде бы она полная, но все же в нее еще помещается несколько камушков поменьше. И опять она полная, но профессору еще удается всыпать в нее изрядное количество песка. А потом он говорит студентам, что именно так надо поступать со временем – дескать, сначала надо делать большие и серьезные дела, потом не такие важные, ну и в конце дня заниматься всякими мелочами.

– Вот-вот, – говорит Бруно. – А знаешь, как ту же историю рассказывают в Италии? В конце концов профессор выливает в банку две чашки кофе и говорит: «Без разницы, какие там у вас запланированы дела – важные или не очень. Всегда найдется время на то, чтобы выпить с другом кофе!»

Посетители бара обсуждают Карлоса и Джулию. Если бы мы не были такими деликатными, то и сами могли бы много чего порассказать. Причем это была бы чистая правда, а не вымышленные подробности, о которых с видом знатока вещает Лоренцо:

– И тут она обрушила ему на голову кастрюлю с английским супом, а Карлос долго облизывался!

По непонятной причине итальянцы «английским супом» называют очень сладкий ванильный крем с цукатами, а англичане и не подозревают о том, что такой существует.

Однако другая деталь мне кажется настолько нелепой, что даже уже не смешно: Карлос угнал у Джулии трактор. Собственно говоря, никто и не смеется. Трактор!.. У этой шикарной дамы с длинными фиолетовыми ногтями! И зачем же он ей понадобился? Неужели она возделывала картофельные поля?

– Ты что, никогда не видела трактор? – изумляется Бруно. – При чем тут поля?

Оскорбительный вопрос: я миллион раз видела трактора на бескрайних российских просторах. Самый маленький из них имел колеса диаметром с Бруно.

Ну что ж, идем смотреть на местную разновидность трактора, у Лоренцо такой есть. Больше всего он похож на детскую коляску, только без колес, на гусеничном ходу. И вместо ребенка – какие-нибудь кирпичи, или цемент, или холодильник. Даже груженый, он медленно ползет вверх, а за ним идет человек и поворачивает его в случае необходимости. В горах такой трактор – незаменимая вещь!

– Как, по-твоему, я дотащил до нашего дома шкафы, столы и прочую мебель? Не руками же. Занимал трактор у Лоренцо.

После обеда я отправляюсь на прогулку – на сей раз к речушке, которая протекает в самом низу нашей долины. Но сначала я довольно долго иду по совершенно ровной тропе, от чего уже успела отвыкнуть. Ах, какое это наслаждение – просто идти, не задыхаясь и не спотыкаясь! Деревья уже начинают зеленеть. Сквозь ветки просачиваются пятна солнца. Под ногами – ковер из мха, листьев и папоротников. Передо мной вырастает огромный сказочный пень. Наверное, в нем живут гномы, довольно злобные существа в красных колпачках, они шныряют туда-сюда с мешками, полными драгоценных камней, пасут стада жирных мышей или обменивают у белок орехи на золото. Может быть, это вход в их подземный город, который освещается искусственным золотым солнцем, а вдоль улиц расставлено множество маленьких изящных механизмов – фонтанчики, движущиеся статуи, часы, которые каждые пятнадцать минут играют особую мелодию.

Однако в реальности звуки вовсе не похожи на бой гномьих часов: за поворотом пасется стадо. Овцы жуют первую травку медленно и меланхолично, а козы, наоборот, очень ловко и весело прыгают по склону и даже забираются на деревья. Некоторые козы – наверное, это козлы – имеют угрожающий вид: из головы у них торчат мощнейшие рога, завитые кверху спиралью. У других рога гнутые, а у третьих – плоские с острыми кончиками. Мое присутствие их совершенно не интересует, а вот начальник-овчарка уже начал тихо, но грозно рычать.

Наконец прямая тропа заканчивается, и я сворачиваю вниз. Стежка-дорожка становится такой крутой и осыпающейся, что идти по ней страшно. Я просто сажусь на нее и ползу, как краб, цепляясь за ветки и корни деревьев. Уже слышен шум, и вот появляется водопад: белый, плотный, пенно-кружевной. Он падает в прозрачное озерцо, а уж из него речка бежит дальше, огибая валуны, похожие на гальку неправильного размера.

На одном из валунов сидит удивительное существо. Не гном, а наоборот – великан. Женщина. Бело-розовая. Абсолютно голая и очень, очень большая.

Подальше я вижу мужчину, тоже голого. И еще! Они переговариваются на непонятном языке и смотрят куда-то вверх. Оттуда прямо на нас летит человек, раскинувший руки крестом. Душа моя уходит в пятки. За несколько секунд я успеваю подумать всего две мысли. Одну: тут наверняка собрались последователи какого-то кровавого культа. И вторую: если летящий упадет на меня, то я превращусь в котлету и они меня, наверное, съедят.

Но человек уже летит вверх. А потом опять вниз. И снова вверх, и я наконец понимаю, что это всего лишь банджи, тарзанка. Если приглядеться, то видно, что канат привязан к нашему гигантскому бессмысленному мосту, который находится так высоко, что кажется тонюсенькой полоской.

Но мне некогда приглядываться: я мчусь вверх, по камням и корням, со страшной скоростью. Мне отчего-то совсем не хочется вступать в переговоры с великанами и выяснять, что у них случилось с одеждой. Навстречу мне ползет четырехколесный мотоцикл, на котором восседает еще один великан, голубоглазый блондин безумной красоты. К сожалению, он гол только до половины. Одной рукой он правит мотоциклом, в другой держит бутылку пива. К заднему сиденью приторочено еще два побрякивающих ящика…

– Что ж ты не познакомилась с ним? – укоряет меня Бруно, когда я, отдышавшись и напившись воды, пересказываю ему свои приключения. – Это же и был исландский актер Балдузар Хьялмтиссон собственной персоной! А голые люди – его друзья. Ну, знаешь, как там бывает у богемы: любовники, любовницы, жены, дети. Свободные нравы. Несколько лет назад местный священник обратился к нему с настоятельным требованием: в голом виде по Триальде не расхаживать! Балдузар обиделся и купил себе еще один дом, внизу у реки, – там нудизм никому не мешает, потому что местные туда не забредают.

Засыпаю я в этот вечер с мечтой о съемках в кино и с мыслью, что от нас до Канн, где проходит кинофестиваль, всего каких-то два часа езды.

Самые странные итальянские святые, о которых каждому культурному человеку знать совершенно необязательно

Святая Лючия. Все слышали неаполитанскую песенку, которую пели и Робертино Лоретти, и Энрико Карузо, и кто только ее не пел! Только в песенке речь идет не о самой святой, а о деревушке в Кампании, названной ее именем. Сама Лючия родилась на Сицилии, отказалась выйти замуж за жениха, выбранного матерью, а тот не будь дураком да и сдал ее властям как христианку. В качестве наказания ей выкололи глаза, и поэтому Святую Лючию изображают с двумя парами глаз: одни где положено, другие она держит перед собой на подносе. Неудивительно, что ее считают покровительницей слепых!

Святая Агата. Как и Лючия, появляется с подносом, на котором лежат ее груди. Нетрудно догадаться, что ей их отрезали. Этому предшествовала любовь, которой к ней воспылал влиятельный судья Квинтиан. Агата его отвергла, и судья в отместку отправил ее в бордель. Девица провела в нем месяц, но к ней никто так и не притронулся – потому что она непрерывно молилась (а может быть, она просто никому и не нравилась?). Квинтиан был очень раздосадован таким поворотом событий и подверг ее разнообразным пыткам, в том числе и отсечению грудей. Поэтому Святая Агата считается покровительницей кормилиц, больных раком груди и почему-то извержений вулкана Этна (может быть, потому что любой вулкан отдаленно похож на сиську?).

По логике вещей, следующий святой должен держать на подносе свои яйца, но нет. Доминик Савио вообще никаких мучений и лишений за свою короткую (14 лет) жизнь не претерпел. Фактически его канонизировали за то, что он очень хорошо себя вел: помогал маме по хозяйству, много без напоминаний молился, а в день своего первого причастия, когда ему было семь лет, записал себе в тетрадочку назидательные мысли (вроде «Лучше смерть, чем грех») и часто их перечитывал. Однажды он прослушал проповедь на тему «Как стать святым» и решил стать им! Ради этого он совершал маленькие подвиги: клал в кровать камни, питался хлебом и водой, а увидев, как его одноклассники с увлечением разглядывают порнографический журнал, порвал его в клочья.

Падре Пио. По непонятной причине этого католического священника очень любят женщины. В спальне моей свекрови, вместе с многочисленными физиономиями родственников, есть и его фотопортрет. А чем он прославился? Тем, что на его руках появились кровоточащие раны – точь-в-точь как у Иисуса Христа, но у того хотя бы понятно почему: его прибили гвоздями к кресту. А у Падре Пио они образовались сами по себе и не заживали лет пятьдесят. Злые языки утверждали, что он их растравлял карболкой, а чтобы не чувствовался отвратительный запах, поливал одеколоном. И даже предъявили публике аптекаршу, которая тайно поставляла карболку святому. Но это свидетельство Ватикан не убедило.