Текст книги "Пока не взошла луна"

Лицо Салима ничего не выражало. Он выдержал мой взгляд, не отводя глаз чуть дольше обычного. Он видел меня насквозь.

Я убеждала себя, что, когда мы перестанем дышать отравленным воздухом Кабула, станет легче.

Я отправила весточку отцу, сообщая, что мы отправляемся в Герат. Я хотела еще раз увидеться с ним. Но падар-джан принадлежал к людям, которые живут воспоминаниями о счастливом прошлом и иллюзиями о будущем. В ответ я получила письмо – я знала, что ничего другого не дождусь. Он писал, что сад изменился до неузнаваемости, придя в страшное запустение. Короеды прогрызают ходы в стволах деревьев. Надеясь отпугнуть насекомых, он несколько раз ночевал в саду, но их это не останавливает. Минувшая зима выдалась очень жестокой. Придется как следует поработать, чтобы собрать в этом сезоне хотя бы корзину абрикосов. Они хрупкие и нежные, как дети, и требуют тщательного ухода. Он писал, что пока не может больше ничем нам помочь и очень об этом сожалеет, но будет с нетерпением ждать нашего возвращения.

Люди прощаются по-разному, особенно когда прощаются навсегда.

Я заручилась помощью Абдула Рахима, чтобы собрать все необходимое для побега. Через несколько недель он постучался к нам и вручил мне большой конверт. Я крепко обняла Раису. Она ободряюще улыбалась, но в глазах стояли слезы.

Документы, которые купил Махмуд, были готовы. Даже его паспорт. Я коснулась его фотографии, такой маленькой, величиной с подушечку пальца, и с новой силой ощутила боль оттого, что мужа здесь нет и он не может уехать с нами. Я заставила себя попросить Абдула Рахима продать паспорт Махмуда тому же Посольству – за любую сумму, пусть даже дешево. Сентиментальность стала непозволительной роскошью.

– Обувайте самые крепкие башмаки. Сегодня мы отправляемся в путь. Если кто-то спросит вас, помните: в Герате живет ваша тетя. Помолитесь. Без Божьей помощи нам не обойтись.

Когда Салим открывал шкаф, чтобы взять зимнюю шапку, у него на запястье блеснули часы Махмуда. Я открыла рот, собираясь что-то сказать, но решила промолчать. Такие вещи должны оставаться между отцом и сыном.

Мы мало что смогли взять в дорогу: футбольный мяч Салима, несколько пластмассовых кукол Самиры, осколки фарфорового сервиза, который нам подарила свекровь. Я смотрела на горшки и сковородки, почерневшие от огня. Вытканный вручную ковер на полу в гостиной стал свидетелем того, как из жениха и невесты мы стали настоящей семьей и как эта семья за одну ночь разрушилась навсегда. В его узор впитались слезы радости и разбитого сердца. Все эти осколки нашей жизни я оставила Раисе. Я знала, что наш дом недолго простоит пустым. Когда кузены Махмуда узнали о нашем отъезде, один из них решил, что заявит о своем праве собственности. Весь Кабул играл в «горячие стулья». Бездомные, военные и родственники проникали в оставленные дома, стремясь опередить соперников.

Абдул Рахим нервно посмотрел на часы. Нужно было придерживаться графика. Соседи предложили проводить нас до автобусной станции. Если бы нас остановили, Абдул Рахим сказал бы, что он мой брат.

Я взяла сумку и завернула Азиза в складки паранджи. Салим приладил на спину рюкзак и, ведя за руку Самиру, пошел за Абдулом Рахимом, но впереди меня. Дети часто оглядывались, словно боясь меня потерять.

Автобусная станция оказалась широким участком дороги с неровными рядами припаркованных автобусов. В дверях каждого из них стоял мужчина, выкрикивая место назначения. Мы нашли свой автобус и увидели, что люди быстро занимают места.

– Мадар-джан, долго нам ехать? – прошептал Салим.

– Долго. Постарайся уснуть – время пройдет быстрее.

Мы с детьми прошли на посадку. Я села в отделении для женщин в хвосте автобуса, взяв с собой Самиру и Азиза, а Салим нашел свободное место в мужской половине, ближе к водителю. Я положила Азиза на колени. Самира сидела рядом. Мест не хватало, и многим молодым женщинам пришлось ехать стоя.

Автобус с грохотом вырулил на главное шоссе. Завязывались разговоры, и, словно занавесы в театрах, приподнимались паранджи.

На второй час пути Самира заснула, хотя автобус подбрасывало на ухабистой дороге. Даже мы с Азизом порой забывались на несколько минут, просыпаясь лишь, когда трясло особенно сильно. А потом я поняла, что мы остановились.

В мою затекшую правую ногу словно воткнулись тысячи иголок и булавок.

Через три часа ругательств и возни водителю удалось вновь завести двигатель. Мы снова выехали на дорогу, но тащились черепашьим шагом. Водителю пришлось еще дважды останавливаться, высаживать всех из автобуса и бранью заклинать двигатель. Через три дня мы наконец прибыли на место назначения, и сварливый водитель закричал, что время брать вещи и выходить.

Мы приехали в Герат.

– Ваш отец несколько раз в год приезжал сюда по поручению министерства, – объяснила я детям, – он руководил одним проектом в этих краях.

Салим топнул по грязной земле, обходя автобус, отбрасывавший голубоватую тень.

– Почему он никогда мне об этом не рассказывал?

– Это было давно, – уловив негодование в его голосе, примирительно ответила я.

Абдул Рахим говорил, что придется подождать. Через час к нам подошла немолодая пара. Низенький мужчина пятидесяти с лишним лет прошептал мое имя, словно задавая вопрос:

– Ханум Ферейба?

– Да, – с облегчением ответила я.

– Абдул Рахим и Раиса-джан попросили меня встретить вас.

Он жестом пригласил свою жену, закутанную в паранджу, поприветствовать нас.

Асим и Шабнам повели нас к себе домой. Я шла позади, поторапливая детей.

Шабнам, сестра моей соседки Раисы, очень походила на нее голосом и дородностью. В их доме нам предстояло остановиться всего на одну ночь, а следующим вечером сесть в автобус до Ирана. Салима и Самиру огорчил этот скорый отъезд, особенно когда они познакомились с детьми наших хозяев. Самира играла с девочками, а Салим, держа на руках Азиза, слушал, как Асим рассказывает об опасностях предстоящего пути.

– Остерегайтесь людей, которые вам встретятся, – строго предупреждал он. Помешивая чайные листья в стакане, словно глядя в магический шар, он продолжал: – Герат – двери в Иран. Многие проходят через них, и мы тут видим и слышим немало. Здесь талибы. Они только и ждут случая наказать кого-нибудь, чтобы вселить страх в других. Вы, конечно, знаете об их правиле для женщин: что их должны сопровождать мужчины и без махрама появляться нельзя нигде. А еще Талибан знает, что многие пытаются бежать в Иран. Так что будьте начеку и старайтесь не привлекать внимания.

Асим и Шабнам жили в доме из трех комнат. Ракетные удары его не пощадили. Кровля кое-где была залатана, а окна заколочены досками. Когда Шабнам открыла лицо, стало еще заметнее, как она похожа на сестру. Салим и Самира улыбнулись, увидев знакомые черты. Асим продолжал:

– Поедете в маленьком пассажирском фургоне. Обычно туда набивается так много людей, что вздохнуть свободно нельзя. Малышей не упускайте из виду, им будет неспокойно. Есть установленная плата за проезд, но у вас попытаются вытянуть больше. Спрячьте как следует все деньги и ценные вещи. Нужно очень убедительно упираться, а потом дать им какую-то чисто символическую сумму. Тогда водитель поверит, что у вас больше ничего нет.

Я взглянула на Салима, собираясь сказать ему, чтобы он шел играть. Мне хотелось избавить его от этого разговора. С другой стороны, может быть, ему следовало узнать, что нам предстоит.

– Не забывайте, что вас довезут только до границы, а на ту сторону добираться нужно пешком. Контрабандисты переходят по ночам. В Иране вас будут ждать. Доберетесь до Мешхеда. Абдул Рахим должен был дать вам адрес. В Мешхеде много афганцев. Ин ша Аллах! Если будет на то воля Аллаха, они вам помогут. Насколько я понял, дальше вы хотите добраться до Европы. Это сложный путь, но многие его преодолели.

Я тяжело вздохнула. Это не укрылось от Салима.

– Я буду молиться, чтобы Бог помог нам войти в число этих счастливцев. Для детей это единственный шанс. Другого пути я не вижу. Надеюсь, что поступаю правильно.

Шабнам сочувственно кивнула.

– Вы мать, а материнское сердце не поведет детей ложным путем, – успокоила она, сжимая пухлой рукой мою руку.

Дети, измученные долгой поездкой, крепко заснули, а я то дремала, то просыпалась и вспоминала, что все еще в Герате и что отправилась в очень опасный путь с тремя маленькими детьми. В темноте, слушая дыхание спящих в комнате людей, я раздумывала, правильное ли решение приняла.

Что мне много лет назад обещал мой ангел из сада?

«Когда твой путь лежит во тьме, я иду за тобой и освещаю его. Когда ты думаешь, что одна, я рядом. Помни об этом и делай шаг за шагом».

Закрыв глаза, я молилась и надеялась, что он меня не забыл.

Ферейба

17

Долго раздумывать я не могла. Если бы я отложила отъезд еще на день, вряд ли мои нервы выдержали бы. Пустыня, которую предстояло пересечь, нагоняла на меня такой страх, что становилось дурно.

Азиз нехорошо себя чувствовал. Он много спал, а когда просыпался, вел себя беспокойно. До Герата мы добирались тяжело, и все измучились.

После обеда я наклонилась над спящими детьми, легонько целуя их и ласково уговаривая открыть глазки. Приближалась ночь – время наибольшей уязвимости границы. Открывались бреши, в которые ползком устремлялись перепуганные, отчаявшиеся люди. Начавшаяся война сделала многих афганцев львами. Но многие из нас также превратились в мышей.

Шабнам дала нам хлеба в дорогу. Асим повел нас на место встречи. Салим и Самира ступали за ним шаг в шаг, держась за руки. На землю опустились сумерки, в безоблачном небе ярко светил полумесяц. Мы остановились перед витриной автомагазина. Асим, пожимая плечами, сказал, что неизвестно, сколько придется ждать, несколько минут или несколько часов, но наш транспорт обязательно придет.

Через сорок минут, когда Азиз уже начал извиваться в моих руках и тихонько хныкать, из-за угла выехал фургон. Я толкнула детей к стене магазина, закрыв их собой. Фургон остановился всего в нескольких шагах от нас.

– В машину, – прошептал водитель, – быстро.

Поторапливая детей, я напоминала себе: этот план придумал Махмуд и нужно верить, что это самый лучший для нас выход.

В фургоне было уже две семьи, каждая с четырьмя-пятью детьми. Я шепотом поздоровалась и провела детей в уголок.

Обстановка не располагала к разговорам. Слишком большой груз лежал на всех нас. Мертвое молчание нарушалось лишь тяжелым дыханием Азиза да шумом старого двигателя.

Как только мы выехали из Герата, водитель остановил машину, повернулся к нам и сухо сказал:

– Дальше пустыня и граница. Платите сейчас или останетесь здесь.

Он открыл фургон и указал на мужчину, сидевшего напротив меня. Тот выполз наружу и отдал водителю плату за проезд всей семьи. Его жена и дети настороженно наблюдали за ними. Даже когда отец отдалялся всего на несколько шагов, это пугало их.

Затем настала очередь отца второго семейства. Я видела, как мои дети разглядывают чужих отцов.

«Я должна стать им отцом и матерью», – сказала я себе.

Положив Азиза на колени к Салиму, я вышла из машины и протянула водителю конвертик. Он ловко пролистал бумажки, которые я много раз считала и пересчитывала.

– Вы едете с детьми одна.

Я кивнула.

– Плохо дело. Боюсь, что не смогу взять вас.

– В чем проблема? Вот деньги. – Я старалась говорить уверенно.

– Вы же знаете, как обстоят дела. Я и так рискую, перевозя людей через границу. А вы – женщина без сопровождения. Понимаете? Для меня это намного больший риск. И неоправданный. За такую плату я не готов.

Асим предупреждал меня, но все равно, услышав рассуждения водителя, я начала закипать. Если бы нас остановили, дороже всех расплатилась бы за это я, потому что рисковала больше всех. Но я готова была поиграть в его игру.

– Прошу вас. Пожалейте меня и детей. У нас ничего не осталось. Как нам прокормиться?

– Сестра, а как вообще людям сейчас прокормиться? У меня тоже дети. Я что, на шаха похож? Меня кто пожалеет?

До границы оставалось совсем немного, я почти ощущала ее.

– Это – последнее, – сказала я, неохотно снимая золотое колечко с бирюзой, – свадебный подарок покойной свекрови, да хранит Аллах ее душу! Мне остается лишь молиться о том, чтобы прокормить детей.

– Милость Божья безгранична, сестра, – ответил водитель, взглянув на камешек, прежде чем засунуть колечко в карман куртки, – твои дети не будут голодать.

Когда мы покинули городские окрестности, дорога стала намного хуже. Когда фургон на секунду останавливался, у нас всех замирало дыхание. Я держала Салима за руку.

– Мы у границы, – объявил водитель, – охраняемый пропускной путь – в десяти километрах в ту сторону. А есть горная тропа. Я поведу вас по ней. Это нелегко, но до вас многие там проходили. Следите за детьми, и пусть они ведут себя тихо. Смотрите под ноги. Тропа каменистая, много змей и скорпионов. Я пойду впереди с фонариков. Ориентируйтесь по свету.

Салим и Самира прижались ко мне, напуганные этим предупреждением. Я чувствовала на шее под паранджой горячее частое дыхание Азиза, словно даже он разволновался.

Мы осторожно ступали, ориентируясь по желтому огоньку фонарика вдалеке. Услышав шипение, я подталкивала детей вперед, не произнося ни слова. Не было нужды говорить вслух о том, чего они и так боялись. Несколько часов мы, спотыкаясь, пробирались в темноте, падая, разбивая колени. У нас подворачивались ноги. Как и другие женщины, я откинула паранджу назад. Азиза я завернула в длинную пеленку, привязав ее концы к себе, Салима и Самиру держала за руки. Мы изо всех сил старались ступать осторожно.

Рука Самиры выскользнула из моей, и я услышала вскрик.

– Самира! Что случилось? Ты где? – Я изо всех сил вглядывалась во мрак.

– Мадар, она упала, – спокойно объяснил Салим, – я держу ее за руку.

Даже когда у Самиры подвернулась лодыжка, он вовремя отреагировал.

Самира тихонько хныкала в темноте.

– Солнышко, ты можешь встать? – спросила я, понимая, что остальные идут дальше.

– Поднимайте ее на ноги и идите, – прошипел водитель, – нельзя отставать.

Пощупав ее лодыжку, я наткнулась на что-то влажное и теплое и поняла, что она порезалась о камень. Я молилась о том, чтобы рана оказалась не очень серьезной. Достав из сумки с вещами платок, я перевязала Самире ногу.

Свет фонарика уже еле виднелся вдалеке. От страха у меня заколотилось сердце.

Дочка заторопилась, хотя я даже в темноте видела, как она хромает. Салим изо всех сил старался поддерживать ее, но ему приходилось и самому смотреть под ноги.

«Да простит меня Бог, что я заставляю их пройти через это», – думала я.

Примерно через час мать семейства, которое шло впереди, оступилась и упала с двухлетним ребенком на руках. Их вскрики разорвали ночную тишину.

Наш проводник посветил на них фонариком. Лицо женщины было искажено ужасом.

– Что я натворила!

Подбежал муж и помог ей встать. Рука ребенка, явно сломанная, неестественно выгнулась между запястьем и локтем.

Семья совсем потеряла голову от горя. Я хотела им помочь, но не знала как.

Ребенок закричал, когда отец попытался дотронуться до его руки. Проводник постоял возле них, тяжело вздохнул и сплюнул куда-то в темноту.

– Здесь вы ему ничем не поможете. Если есть что-нибудь сладкое, дайте ему. Может, тогда он успокоится. А нам нужно идти дальше. Он скоро заснет.

Рассвет мы встретили под стоны ребенка. Мать несла его осторожно, изо всех сил стараясь не тревожить руку.

Когда рассвело, стало легче идти, но тяжелее смотреть на детей. На их остекленевшие глаза, натертые, кровоточащие ноги, потрескавшиеся губы.

Мы остановились отдохнуть всего на полчаса. Скоро солнце должно было подняться высоко. Я распределила наши скудные припасы, выдав детям немного печенья, которое дала нам Раиса. Потом влила немного воды в ротик Азиза, но он еще толком не проснулся. Под паранджой я дала ему грудь. Он сосал, но совсем вяло.

Салим и Самира свернулись клубочком и заснули через несколько секунд. Лодыжка у дочки распухла и покраснела, рана воспалилась. Я старалась не думать о том, как Самира будет поспевать за нами.

На горизонте показался Иран. В конце тропинки, на обочине узкой дороги, нас ожидал темный фургон. Проводник знаком позвал нас за собой и побежал к машине. Он открыл дверь, и мы набились внутрь, наполняя салон запахом застарелого пота и едкого дыхания. В глазах людей я читала облегчение, смешанное с неуверенностью. Мы прошли очень много, но все еще не пересекли границу. Если фургон остановят, нас всех отошлют на пропускной пункт, а оттуда – обратно в Афганистан.

Наш проводник сел рядом с водителем. Они тихо о чем-то заговорили, указывая на дорогу впереди.

Я смотрела на пыльную степь за окном. В Иране были те же цвета и запахи, что в Афганистане, но все равно казалось, что это чужбина. Мы оказались далеко от дома.

Азиз стонал, мальчик со сломанной рукой – тоже. Рука – распухшая, вывернутая и побагровевшая – лежала у него на груди. Мать беспомощно смотрела на него, утирая слезы.

– Простите, друзья, – крикнул отец водителю, – но нашего сына нужно показать врачу! Ему очень больно, и рука в ужасном состоянии.

– Когда прибудете на место назначения, вам помогут найти врача.

– Пожалуйста! Рука сломана уже очень давно, ему с каждой минутой становится хуже.

– Я не знаю, где тут найти врача. И если вы забыли, напоминаю: в этой стране вы нелегалы. Если хотите, чтобы все закончилось хорошо, подождите, пока доедете до места.

К счастью, Самире не стало хуже. Отек все еще держался, но воспаление уходило. Больше меня беспокоил Азиз. Он совсем ослабел.

Степь сменилась чередой зданий и перекрестков. Контрабандисты высадили нас возле многоквартирного дома в пограничном городе Тайбеде. Четырехэтажное здание выходило мрачными окнами на улицу.

– Снимите паранджи и наденьте вот это. – Водитель швырнул нам черные покрывала.

Так одевались женщины здесь, и это могло помочь нам не выделяться из толпы.

Мне с детьми досталась квартира на втором этаже. Другая семья пошла на третий.

– Да хранит вас Бог, – сказала я, когда мы расходились, – я буду молиться, чтобы рука у вашего сыночка поскорее срослась.

– Сестрица, храни Бог и вас, – ответила мать прерывающимся голосом, – пусть Аллах дарует вам здоровье и защиту на этом пути.

По дороге из Афганистана в Иран мы в основном молчали. Было не до знакомств. Меня не хватало даже на собственных детей, и я не могла позволить себе заводить дружбу с теми, кто мог лишить нас последнего.

Хозяйка открыла дверь и провела нас в двухкомнатную квартиру. Я была рада получить крышу над головой. Сочувствующие беженцам иранцы давали нам укрытие и одновременно немного зарабатывали. Я чувствовала себя в большей безопасности с этой незнакомкой, чем с пронырами-земляками, доставившими нас сюда. Она накормила нас простым ужином и йогуртом. Впервые за несколько дней мы крепко заснули.

Переночевав там, мы сели в автобус и приехали в более крупный город, Мешхед. Мы поселились в почти такой же квартире на время подготовки к следующему отрезку пути. В Мешхеде жилось сравнительно легко. Нас приняла семья афганцев, которые уехали из Кабула несколько месяцев назад. Они пересекли ту же коварную пустыню, что и мы. В Иране их чуть не поймали. Теперь они жили в стесненных обстоятельствах, но не скупились на помощь.

В обмен на небольшую сумму мы получили комнату и место, где могли вымыться теплой водой. Дети нормально питались. У Самиры с ноги сошла опухоль. Азиз удовлетворенно агукал – этот звук меня радовал больше всего. Мы вернулись к жизни.

Иран открыл свои двери, в которые хлынули толпы легальных беженцев, а еще больше людей жило здесь незаконно. Однако не это планировали мы с Махмудом. Многие афганцы жаловались, что здесь с ними плохо обращаются и слишком мало возможностей. Нужно было двигаться дальше, чтобы дать детям действительно хорошее будущее. Если задержаться, ноги прирастают к земле.

За месяц я спланировала переезд в Турцию. Сначала я заказала билеты на автобус до Тегерана. Мы – я в развевающейся черной чадре и стайка измученных детей – смешались с иранскими крестьянами, которые ездили по стране в поисках лучшей судьбы.

В столице Ирана мы сели на другой автобус и доехали до границы с Турцией. На этот раз мы использовали паспорта, которые достал для нас Абдул Рахим. Сотрудник таможни посмотрел на меня, на фото в паспорте и поставил печать. Он словно невзначай погладил мое запястье, но я сделала вид, что не заметила этого, ведь мы въезжали по фальшивым документам.

Позади осталась еще одна граница. Еще одна преграда, отделявшая нас от прошлой жизни. Турция походила на Афганистан меньше, чем Иран. Язык, земля, еда – все казалось еще более чужим. Хотя, с другой стороны, это мы были здесь чужими. Течение несло нас в неведомые края, где никто нас не ждал. На каждом шагу мы боялись, что нас отправят домой. Этого я бы просто не пережила.

Я везла моих детей в неизвестность и отвечала за все, что происходило с нами, с ними. Легче было бы закрыть глаза и исчезнуть, чтобы не думать о том, чем их накормить и как перевезти через границу. Но они зависели от меня. Даже Салим, который мог рассуждать как взрослый мужчина и спорить с моими решениями. Волоски, пробивавшиеся у него над верхней губой, сумки, которые он таскал, вожделенные отцовские часы – все это делало Салима мужчиной в собственных глазах. И мне нужно было от него именно это, но в то же время я боялась за него. Больше всего рискует утонуть тот, кто думает, что умеет плавать.

В мешочке, который я вшила в свое платье, лежали все деньги, вырученные за наш домашний скарб. Я продала наши блюда, посеребренный поднос, часы с боем. В этом мешочке я хранила и свои украшения. Чтобы доехать до Англии, мы могли рассчитывать только на эти средства. Махмуд выбрал Англию, потому что у нас там были родственники. Я сомневалась, что это самое правильное решение, но он настаивал.

Я не хотела навязываться нашим родственникам в Англии, особенно теперь, когда Махмуда не стало. Но изменить маршрут означало бы придать прошлому большее значение, чем оно имело на самом деле. Я не могла позволить себе сентиментальность в материальных вопросах, но что касается воспоминаний о муже – я могла не подавлять свои чувства. И я не хотела выбирать другую цель. Я не хотела отступать от плана, который составил для нас Махмуд. Это помогало мне продолжать чувствовать, будто мы все еще держимся за руки и он ведет меня.

Кроме того, я не могла придумать ничего лучшего. Мы собирались в Лондон.

Ферейба

18

Мы прибыли в маленький турецкий городок Менген, уютно расположенный между большими фермерскими участками. Свежий воздух и зелень напоминали мне отцовский сад. В первый день мы отправились искать пристанище. К счастью, Махмуд окончил университет и успел научить Салима английскому в достаточной мере, чтобы объясняться хотя бы с некоторыми местными жителями. Он знал английский намного лучше, чем я.

– Салим, давай поговорим с теми людьми, – сказала я, указывая на группу мужчин, выходивших из мечети.

Я поправила платок на голове. Свой иранский головной убор я сняла и повязала голову платком, чтобы в этой новой стране меньше выделяться из толпы. Носить на голове один лишь платок было приятно – все равно, что вернуться в прошлое.

– Мадар-джан, подожди тут с младшенькими, я сам с ними поговорю. Все равно ты по-английски почти ничего сказать не можешь.

Я хотела было возразить.

– Мадар-джан, я могу это сделать, – сказал Салим, твердо глядя мне в глаза.

Я кивнула.

Салим подошел к одному из мужчин, затем ко второму, к третьему. Каждый отгонял его, отрицательно качая головой, недобро косясь и пожимая плечами. Салим оглянулся вокруг. Он потеребил часы, мельком посмотрел на них, а потом, украдкой, – на людей, столпившихся у бокового входа в мечеть.

Из мечети вышел немолодой мужчина в потрепанном, линялом костюме. Салим, как и я, не отводил глаз от этого человека. От его осанки, его седины и доброй улыбки. Проживи мой муж еще двадцать лет, так бы выглядел и он. Возможно, Салим подумал о том же. Или что-то другое привлекло его в этом человеке. Спросить я не осмелилась. Мой сын осторожно приблизился. Когда он заговорил, незнакомец навострил уши, а затем, прищурившись, посмотрел на нас.

Его звали Хакан Йылмаз. Он жил со своей женой Синем в скромном домике почти в самом центре городка. Много лет он преподавал политологию, а Синем работала учительницей начальных классов. Они вырастили двоих сыновей, которые оба уже создали свои семьи. Выйдя на пенсию, Хакан и Синем вернулись в Менген, поближе к его братьям и сестрам. Супруги были добрыми и непритязательными людьми, успевшими повидать мир (хотя их небогатое жилье об этом не говорило). Они принадлежали к тем, кто не отворачивается, увидев афганку с тремя детьми, и, бросив на нее всего один взгляд, уже знает ее историю.

Салим объяснил Хакану, что нам нужно пристанище. Мы остановимся ненадолго и готовы заплатить. Хакан положил руку на плечо моему сыну, а потом повел нас к себе и познакомил с женой. Синем, миниатюрная женщина с ласковым взглядом, рада была услышать в своем доме агуканье ребенка. Она давно вышла на пенсию, но в ней многое сохранилось от учительницы. Ее каштановые волосы аккуратным узлом лежали на затылке, а простое темно-синее платье стягивал пояс песочного цвета. Самире она сразу понравилась.

Хозяева провели нас в маленькую пустующую спальню с отдельным выходом во двор. Они сказали, что мы можем свободно пользоваться кухней, и ни словом не упомянули о том, когда нужно съезжать.

Хотя мы говорили на разных языках, я почувствовала в Синем родственную душу. Словами и жестами, скорее всего, непонятными ей, я объяснила, что до прихода к власти талибов работала в Афганистане учительницей и что мои дети сильно отстали, хотя я и пыталась заниматься с ними дома.

Просто петь хотелось от радости, когда мы легли в постели с мягкими подушками. От доброты этих чужих людей и от сытости стало тепло.

На следующее утро Синем принесла корзину с книгами сказок на английском языке и учебниками по математике. У Самиры глаза округлились от восторга, а мне радость и боль стиснули сердце. Я объяснила Синем, что Самира – умная девочка, но только перестала разговаривать. Кажется, хозяйка все поняла, связав отсутствие отца с немотой дочери. Она посмотрела на Самиру и похлопала рукой по свободному креслу. Самира устроилась там, и Синем раскрыла книгу.

Я слышала голос Салима в соседней комнате и, хотя знала по-английски лишь несколько слов, поняла, что он спрашивает у Хакана, где можно найти работу. Он обещал, что будет очень стараться.

О работе я с Салимом не говорила. Отойдя от Синем и Самиры, я встала у окна. Хакан рассказывал о местных фермах, на которые брали сезонных рабочих. Я хотела вмешаться, но промолчала.

Мои мысли разлетались.

Когда соединились наши с Махмудом руки, я не знала, чем он станет для меня. Среди нескольких фотографий, которые я взяла с собой, одна изображала скромную церемонию нашей свадьбы. На мне было изумрудно-зеленое платье с кружевными вставками на плечах. От пояса вниз расходились плиссированные складки. Одна из подруг Кокогуль сделала мне макияж, густо наложив тени и помаду. Никогда больше я так не красилась. Махмуд был в черном костюме. Из-под пиджака выглядывала ослепительно-белая рубашка, а из петлицы – красная роза. Махмуд смотрел прямо в камеру, а я не поднимала взгляда от пола.

Глядя на эту фотографию, я хотела вернуться в прошлое, в тот миг, и приказать себе посмотреть на него. На моего мужа. Я хотела сказать той новобрачной, что ей, как и гостям, ожидавшим щедрого приема, следует радоваться этому союзу.

Махмуд стал для меня больше чем мужем. Наша любовь росла медленно. И все же она собирала себя по кусочкам, из чувственных порывов, из того хорошего и плохого, что давал нам мир. Каждый раз, когда мы выполняли обещание, пожимали друг другу руку, успокаивали плачущего ребенка, обменивались улыбками так, что никто больше этого не видел, – каждый раз мы становились чуть ближе. К наступлению той страшной ночи, когда Махмуда вырвали из нашей жизни, нас ничто не разделяло. Мы слились в единое целое. Муж и жена, связанные не браком, а душевной гармонией.

И, как я понимала теперь, смерть не разлучила нас. Махмуд остался со мной. И я знала, что он присматривает за нами. За тем, как мы идем к новому будущему.

«В конечном итоге судьба складывается к лучшему. Но лишь тогда, когда окончен труд, когда пролиты слезы и пережиты бессонные ночи».

Я хотела верить ему.

Мне следовало положиться на Салима, чтобы наша семья смогла зажить по-новому, и смириться с тем, что он вырос. Махмуду удавалось дать Салиму достаточную свободу, и мальчик мог расправить крылья. А я холила и лелеяла детей, вечно боясь быть плохой матерью. Я пыталась дать им все, чего не получила сама. Я хотела, чтобы они чувствовали себя в безопасности, любимыми и окруженными заботой. Но у меня ничего не получалось.

Салим теперь смотрел на меня иначе. Исчезли его мальчишеская живость и полный доверия взгляд, который заставлял меня чувствовать, что я не могу ошибиться. Теперь сын стоял со мной вровень, а не плелся позади. И мне предстояло дать ему свободу.

Я завела нас далеко. В Турцию. Из Кабула, через Иран. Это было мое путешествие. Моя история.

Но все, что происходило с нами с того времени, – история также и Салима, а не только лишь моя. Я больше не могла говорить за своего сына. Когда я отпустила его руку и позволила ему стоять на собственных ногах, я все равно оставалась его матерью. Если бы только Махмуд был рядом и сказал мне, что я поступаю правильно! Что, меньше опекая сына, я не перестану быть его матерью.

Я слышала приглушенный голос мужа. Я чувствовала, как он кладет мне руки на плечи. Закрыв глаза, я почти ощущала на лбу его поцелуй.

«Пусть он говорит, Ферей. Ты рассказала нашу историю. А теперь послушаем Салима».

Салим

19

На следующее утро Хакан отвел Салима за город, туда, где толпились люди с выдубленными солнцем и ветром лицами: мужчины и женщины всех возрастов и комплекций, а еще стайка детей, держащихся за материнские юбки. Хакан объяснил, что приезжают грузовики и отвозят этих людей на поля, где полно работы.

Хакану было неловко оставлять Салима одного, но он в любом случае не мог помочь. Он дошел до конца улицы, завернул за угол и отправился навестить сестру. Была весна, и, хотя утро едва настало, становилось все теплее. Салим поднес руку к лицу и коснулся тонких волосков над верхней губой. В этот день появился на свет новый Салим. Решительный. Готовый к тому, чтобы его принимали как мужчину. Даже мать сегодня смотрела на него по-другому, словно почувствовав изменения.