Текст книги "Предания нашей улицы"

77.

Доложив управляющему о приходе Касема, бавваб вернулся к входной двери и равнодушно сказал:

– Входи.

Они через сад прошли в дом: впереди бавваб, за ним – Касем, пытающийся совладать со своими чувствами. Не глядя по сторонам, он ощущал благоухание цветущего сада. Перед дверью в залу бавваб пропустил Касема вперед, и тот твердой поступью, с решимостью, которой он раньше в себе и не подозревал, переступил порог. В глубине залы он увидел восседавшего на диване управляющего. По обе стороны его, в креслах, сидели двое мужчин, которых Касем сначала не узнал. Он подошел к управляющему и, остановившись в шаге от него, поднял руку в знак приветствия и почтительно сказал:

– Добрый вечер, господин управляющий!

Тут он непроизвольно бросил взгляд на человека, который сидел справа от управляющего, и узнал Лахиту. Когда же он присмотрелся к другому мужчине, его чуть не хватил удар: это был не кто иной, как шейх аш-Шанафири, шариатский адвокат. Тут только Касем понял всю серьезность положения, понял, что тайна его раскрыта и что подлый адвокат предал его. Он почувствовал отчаяние, но одновременно в душе родились гнев и злость. Касем сообразил, что ни хитростью, ни обманом он не спасется, и решил стоять на своем и не поддаваться угрозам. Ему теперь не было пути назад, надо было либо продвинуться еще на шаг вперед, либо по крайней мере удержать свои рубежи. Этот миг своей жизни он не раз вспоминал впоследствии, считая, что именно тогда в нем родился новый человек, о существовании которого он раньше и не подозревал. Сухой голос управляющего прервал его размышления.

– Ты Касем?

– Да, господин.

– Тебя удивило присутствие здесь устава адвоката? – спросил управляющий, не предлагая Касему сесть.

– Вовсе нет, господин.

– Ты пастух? – иронически осведомился управляющий.

– Уже больше двух лет как я перестал пасти овец.

– И чем ты занимаешься теперь?

– Я помогаю жене вести ее дела.

Управляющий насмешливо покачал головой и жестом предоставил слово адвокату.

– Ты, вероятно, удивился, встретив меня здесь,– обратился тот к Касему, – ведь ты считаешь меня своим адвокатом. Но высокое положение господина управляющего заставило меня пренебречь этим обстоятельством. Своим шагом я хочу дать тебе возможность раскаяться. Это лучше, нежели стать на путь вражды, которая неизбежно приведет тебя к гибели. Господин управляющий разрешил открыть тебе, что я ходатайствовал перед ним, прося простить тебя, если ты дашь слово исправиться. Надеюсь, ты оценишь добрые намерения. Вот данный тобой задаток, возвращаю его.

Касем, сурово глядя на адвоката, спросил:

– Почему же ты не дал мне этот добрый совет, когда я был у тебя в конторе?

Адвокат молчал, пораженный такой дерзостью. Управляющий поспешил прийти к нему на помощь.

– Ты здесь для того,– одернул он Касема,– чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их.

Адвокат поднялся и попросил позволения уйти. Он чувствовал себя неловко и, чтобы скрыть растерянность, плотно кутался в джуббу. А управляющий сердито продолжал допрашивать юношу:

– Как тебе пришла в голову мысль подать на меня иск? Касем почувствовал, что у него нет другого выбора: либо драться, либо погибнуть. Но он не знал, что сказать.

– Говори же,– понукал его управляющий,– что все это значит? Может, ты сошел с ума?

– Я, слава Аллаху, в здравом уме,– мрачно произнес Касем.

– Что-то не верится. Почему ты решился на это преступное дело? Ведь ты избавился от бедности с тех пор, как эта сумасшедшая взяла тебя в мужья. Чего же тебе еще надо?

– Я ничего не хочу для себя лично! Управляющий посмотрел на Лахиту, словно призывая его в свидетели того, какую ерунду городит парень, затем снова перевел возмущенный взгляд как Касема и завопил:

– Так зачем ты это сделал?

– Я хотел лишь справедливости!

Глаза управляющего подозрительно сощурились.

– Может быть, ты рассчитываешь, что родство твоей жены с ханум спасет тебя?

– Нет, господин, я не рассчитываю на это.

– Разве ты футувва, который может бросить вызов всем другим футуввам улицы?

– Конечно, нет, господин! Управляющий не выдержал:

– Так скажи, что ты безумец, и кончим на этом!

– Я в здравом уме.

– Почему же ты подал иск на меня?

– Я хотел справедливости.

– Для кого?

После короткого раздумья Касем ответил: Для всех!

– А тебе-то какое дело до всех? – недоуменно спросил управляющий.

Касем, опьяненный собственной смелостью, ответил:

– Я хочу претворить в жизнь условия, завещанные владельцем имения.

– И ты, бродяга, осмеливаешься говорить об условиях владельца? – вскричал возмущенный управляющий.

– Он наш общий дед,– спокойно ответил Касем.

Тут Рифат вскочил и изо всех сил ударил Касема по лицу опахалом от мух, которое держал в руке.

– Наш дед! Да среди вас нет ни одного, кто знает своего отца, а каждый нахально заявляет «наш дед». Вы воры, бродяги и негодяи. Твоя наглость переходит всякие пределы. Ты надеешься, что в этом доме окажут покровительство тебе и твоей жене, но и дворовый пес лишается милости, если укусит руку хозяина.

Лахита, желая успокоить разбушевавшегося Рифата, стал уговаривать его:

– Сядь и успокойся, не стоит расстраиваться из-за какого-то ничтожества!

Управляющий с трясущимися от гнева губами сел на диван.

– Даже бродяги уже зарятся на имение и, потеряв всякий стыд, говорят «наш дед».

Лахита согласился с управляющим:

– Видно, правду говорят жители нашей улицы о бродягах. Прискорбно то, что улица наша сама устремляется к своей погибели.– И, обернувшись к Касему, добавил: – Твой отец был моим помощником, так не вынуждай меня убить тебя!

А Рифат воскликнул:

– За то, что он сделал, он заслуживает не просто смерти, а гораздо более жестокого наказания. Если бы не ханум, его уже давно не было бы в живых!

Лахита решил продолжить допрос:

– Скажи-ка, парень, кто стоит за тобой? Лицо Касема еще горело от удара опахалом.

– Что ты имеешь в виду, господин?– спросил он.

– Кто надоумил тебя подать иск?

– Я сам пришел к этой мысли.

– Ты был простым пастухом. Потом судьба улыбнулась тебе, а тебе все мало?

– Я хочу справедливости! Справедливости, муаллим! Управляющий заскрипел зубами от ярости.

– Справедливости?! Собаки! Подлецы! Когда вы собираетесь разорить и разграбить имение, вы всегда говорите о справедливости!

И, повернувшись к Лахите, приказал:

– Допрашивай его, пока не сознается!

И снова Лахита вкрадчивым и угрожающим голосом спросил:

– Так кто же тебя надоумил?

Со скрытым вызовом Касем ответил:

– Наш дед!

– ?!

– Перечитай условия владения, и ты убедишься, что именно он надоумил меня!

Рифат снова вскочил с дивана и завопил:

– Убери его с моих глаз, вышвырни его прочь! Лахита поднялся и, взяв Касема за руку, повел к двери.

Он железной хваткой сжимал ему руку, но Касем молча терпел боль. Лахита прошептал ему на ухо:

– Образумься, подумай о себе. Не вынуждай меня выпустить из тебя кровь!

78.

Вернувшись домой, Касем застал там Закарию и Увейса, а также Хасана, Садека, Аграму, Шаабана, Лбу Фисаду и Хамруша, которые встретили его вопросительными и сочувственными взглядами.

– Разве я не предупреждал тебя? – спросил Увейс, когда Касем сел рядом с Камар.

– Подожди, дядя, дай ему прийти в себя,– остановила его Камар.

Но Увейс не слушал ее.

– Он сам виноват в своих несчастьях!

Закария, изучающе вглядываясь в лицо племянника, проговорил:

– Тебя оскорбили, сын моего брата. Я знаю тебя, как самого себя. Я вижу, тебя унизили!

– Если бы не Амина-ханум, ты не вернулся бы сюда целым и невредимым! – воскликнул Увейс.

– Нас предал проклятый адвокат,– обведя глазами лица друзей, сказал Касем.

Лица юношей посуровели, они обменялись тревожными взглядами. Никто еще не произнес ни слова, как Увейс предложил:

– Расходитесь с миром, пусть каждый молит Аллаха о спасении!

Но Хасан спросил:

– Что ты скажешь, сын моего дяди?

Подумав, Касем ответил:

– Не скрою, нам грозит смерть. Поэтому каждый из нас волен отказаться от участия в этом деле.

– Пусть этим все и кончится,– заметил Закария. Но Касем спокойно и решительно возразил:

– Я не брошу начатого, какими бы ни были последствия. Я такой же сын нашей улицы, как Габаль и Рифаа, и должен выполнить волю деда!

Разгневанный Увейс поднялся и, направляясь к выходу, сказал:

– Этот человек безумец! Да поможет тебе Аллах, дочь моего брата!

Садек вскочил и, подойдя к Касему, поцеловал его в лоб.

– Этими словами ты вернул мне веру в себя! А Хасан решительно заявил:

– На нашей улице убивают из-за миллима, а то и вовсе ни за что. Чего же бояться смерти за правое дело?

В этот момент послышался голос Савариса, который звал Закарию. Закария высунулся из окна и пригласил футувву зайти. Саварис вошел в дом, сел с угрюмым видом и пробурчал:

– Я и не знал, что в нашем квартале объявился еще один футувва!

Закария извиняющимся тоном пробормотал:

– Все не так, как тебе рассказали, муаллим.

– То, что мне рассказали, гораздо хуже!

– Шайтан сбил с панталыку наших детей! – заохал Закария.

– Лахита рассказал мне ужасные вещи о твоем племянничке,– продолжал Саварис.– Я считал его разумным юношей, а оказалось, он безумнее любого безумца. Слушайте меня внимательно. Если я не приму мер, то Лахита сам вас проучит. Но я никому не позволю ущемлять мое достоинство. Каждый должен знать свое место. И горе тому, кто будет проявлять упорство.

Саварис запретил друзьям Касема бывать в его доме. Он сам взялся следить за ними и расправлялся с каждым, кто осмеливался нарушить его запрет. Приблизившегося к дому Касема Садека он ударил, Абу Фисаде дал затрещину, Закарии велел не выпускать Касема из дома, пока буря не утихнет.

Так Касем оказался узником в собственном доме. Никто, кроме Хасана, не приходил навестить его. Но никакая сила на нашей улице не может заточить в тюрьму новости.

В кварталы Габаль и Рифаа просочились слухи о том, что произошло в квартале бродяг: об иске, который собирался предъявить управляющему Касем, о десяти условиях и даже о встрече Киндиля, слуги Габалауи, с Касемом. Новости эти вызвали волнение в душах. Одни смеялись, другие негодовали. Как– то Хасан сказал Касему:

– Вся улица взбудоражена, в курильнях только и разговору что о тебе. Касем обратил к нему свое задумчивое, каким оно стало в эти дни, лицо и сказал:

– Мы сидим взаперти, а время идет.

– Нельзя требовать от человека невозможного,– успокаивающе проговорила Камар.

– Наши друзья полны решимости,– сообщил Хасан.

– Правда ли,– спросил Касем,– что в кварталах Габаль и Рифаа меня считают лжецом и сумасшедшим?

– Трусость испортила людей,– потупил взор Хасан. Касем недоуменно покачал головой.

– Почему потомки Габаля и Рифаа обвиняют меня во лжи? Разве они забыли, что первый встречался с Габалауи, а второй беседовал с ним? Почему же они не верят мне, ведь они прежде других должны поддержать меня?!

– Болезнь нашей улицы трусость, и поэтому они заискивают перед своими футуввами.

Тут с улицы послышался крик Савариса, похожий на звериный рык. Футувва ругался и сыпал проклятиями. Вся семья прильнула к окну и увидела, что Саварис схватил за шиворот Шаабана и орет:

– Что тебя сюда занесло, сукин сын?

Юноша пытался высвободиться, но футувва крепко держал его левой рукой за горло, а правой бил по лицу и по голове. Касема охватил неудержимый гнев. Не обращая внимания на мольбы Камар, удерживавшей его, он бросился к двери. Не прошло и минуты, как Касем, уже стоя перед Саварисом, бесстрашно потребовал:

– Оставь его, муаллим!

Футувва, продолжая избивать свою жертву, огрызнулся:

– Пошел вон, если не хочешь, чтоб я и тебя отделал. Касем крепко схватил Савариса за руку.

– Я не позволю тебе убить его!

Саварис опустил Шаабана, и тот упал без чувств на землю. Схватив корзину с землей, которую несла на голове проходившая мимо женщина, футувва надел ее на голову Касему. Хасан хотел было бросится на помощь другу, но оказавшийся рядом с ним Закария обхватил сына обеими руками и удержал его. Касему удалось снять с себя корзину, все лицо его было в земле, он чуть не задохнулся. Земля засыпала его одежду. Закричала Камар, а за ней Сакина. Прибежал Увейс, из соседних домов повыскакивали мужчины, женщины и дети. Поднялся страшный шум. Закария по-прежнему сжимал руку сына и умоляюще смотрел на него. Увейс подошел к Саварису и сказал:

– Прости его ради меня, муаллим! Многие поддержали его:

– Аллах велел прощать, муаллим!

– Это – родственник, тот – заступник,– злобно ворчал Саварис,– а я по их милости из футуввы превратился в бабу!

– Боже сохрани, муаллим! – воскликнул Закария.– Ты наш господин и краса всех мужчин!

Саварис направился в кофейню, а люди подняли Шаабана и стали приводить его в чувство. Хасан кинулся помочь Касему отряхнуться от пыли, и все после ухода Савариса выражали Касему свое сочувствие.

79.

Вечером того же дня в одном из жилищ в квартале бродяг запричитали, заголосили женщины, оплакивая умершего. Касем высунулся из окна и спросил у торговца семечками, что произошло.

– Шаабан умер, долгие тебе лета,– услышал он в ответ. Пораженный в самое сердце, Касем поспешил к дому Шаабана. Во дворе уже собрались жильцы с нижних этажей. Опечаленные случившимся, они обменивались соболезнованиями и выражали свое негодование. На верхних этажах эхом отдавались голоса других собравшихся там людей. Какая-то женщина сказала:

– Он не умер, его убил Саварис!

– Да поразит тебя гнев Господень, Саварис! – откликнулась другая, а третья возразила им:

– Его убил Касем. Это он все выдумывает небылицы, а наших мужчин убивают из-за него.

Касем пришел в уныние от этих слов и стал подниматься на первый этаж, пробиваясь сквозь толпу, к квартире убитого. В коридоре, возле двери Шаабана, он увидел своих друзей, бледные лица которых освещал укрепленный на стене фонарь. Здесь были Хасан, Садек, Аграма, Абу Фисада, Хамруш и другие. Садек со слезами на глазах молча подошел и обнял Касема. Хасан, лицо которого в свете фонаря казалось мертвенно-бледным, сказал:

– Его кровь пролилась не напрасно! Аграма шепнул Касему на ухо:

– Его жена в очень плохом состоянии, обвиняет нас в его смерти!

– Да поможет ей Аллах! – так же тихо ответил Касем. Хасан, горящий жаждой мести, воскликнул:

– Убийца должен погибнуть!

– Но кто на нашей улице согласиться свидетельствовать против него? – усомнился Абу Фисада.

– Ведь и нам грозит такая же участь,– ответил Хасан. Касем велел ему замолчать, а сам сказал:

– Будет разумнее, если вы не примете участия в его похоронах. А потом мы все соберемся на кладбище.

С этими словами Касем направился в квартиру убитого, отстранив рукой Садека, пытавшегося удержать его. Он вошел и позвал жену Шаабана. Женщина, удивленная его появлением, смотрела, широко раскрыв заплаканные глаза, в которых застыло горе.

– Чего ты хочешь? – спросила она.

– Я пришел выразить тебе соболезнование.

– Это ты убил его,– резко сказала женщина.– К чему нам имение?! Это ты хочешь завладеть им.

Как можно мягче Касем сказал:

– Успокойся, преступники ответят за это. Мы всегда готовы прийти тебе на помощь, а твой муж будет отомщен!

Женщина взглянула на него исподлобья, затем повернулась и вышла. Из соседней комнаты снова послышались плач и причитания. Касем покинул дом огорченный и задумчивый.

Следующим утром Саварис сидел у входа в кофейню Дунгуля, с вызывающим видом глядя на прохожих. Люди здоровались с ним с преувеличенной любезностью, скрывая свой гнев. Они избегали также выражать при нем соболезнование родственникам убитого, предпочитая отсиживаться в лавках или сгибаться, пряча лицо, над ручными тележками.

После восхода солнца из дома вынесли похоронные носилки, которые сопровождали лишь близкие родственники убитого. Но среди них был и Касем, который шел, не обращая внимания на испепеляющие взгляды футуввы. Зять убитого, рассерженный участием Касема в похоронах, резко сказал ему:

– Сначала ты убиваешь, а потом приходишь хоронить! Касем, стиснув зубы, промолчал. Другой родственник грубо спросил:

– Ты зачем явился?

Тогда Касем решительно сказал:

– Я не убийца, да упокоит Аллах душу Шаабана. Он был смельчаком. Вам далеко до него. Ведь вы знаете настоящего убийцу, а срываете зло на мне.

Большинство шедших за похоронными носилками хранили молчание. Женщины следовали за мужчинами, босые и одетые во все черное. Они посыпали головы пылью и били себя по щекам. Похоронная процессия прошла по Гамалийе к Баб ан-Наср.

Когда церемония погребения завершилась, все разошлись, и на кладбище остался один Касем. Он нарочно замедлил шаги и отстал от остальных, а затем вернулся к могиле. Там его уже ждали друзья. Глаза Касема наполнились слезами. Многие юноши тоже плакали. Наконец, вытерев лицо рукавом галабеи, Касем сказал:

– Кто хочет покоя и безопасности, пусть уйдет!

– Если бы мы хотели этого, ты не нашел бы нас здесь,– откликнулся Хамруш.

А Касем, опершись о надгробный камень, проговорил:

– Горько думать, что его нет с нами. Он был решительным и смелым. Его предательски убили, это для нас тяжкая утрата!

– Его убил вероломный футувва! – сказал Садек.– Но кто-нибудь из нас все же доживет до того дня, когда найдет свою смерть последний футувва на нашей улице.

– Но мы не должны стать жертвами вероломства и погибнуть, как погиб наш товарищ. Давайте думать о завтрашнем дне и о том, как нам добиться победы!

– призвал друзей Хамруш.– И как нам встречаться, чтобы договариваться о наших делах.

– Сидя в заточении в собственном доме, я имел время поразмыслить над этим,– снова взял слово Касем.– И пришел к выводу хоть и нелегкому, но единственно правильному. Вам надо уйти с улицы. И пусть каждый сам придумает, как ему это сделать. Мы поступим так, как давным-давно поступил Габаль и совсем недавно – муаллим Яхья. А собрания нашего клуба мы будем проводить где-нибудь в надежном месте в пустыне, чтобы укрепить наши силы и умножить наши ряды.

– Правильно! – одобрил Садек.

А Касем продолжал:

– Избавить улицу от власти футувв мы сможем только с помощью силы. И заветы владельца имения мы осуществим только силой. Справедливость, милосердие и мир на улице воцарятся лишь благодаря силе. Но наша сила впервые будет справедливой, а не притесняющей силой.

Мужчины слушали Касема с жадным вниманием, не сводя глаз с него и с могилы за его спиной, и им казалось, что Шаабан тоже слушает его слова и одобряет их. Аграма взволнованно произнес:

– Да, такие дела решаются силой, но силой справедливой. Шаабан шел к тебе, Касем, когда дорогу ему преградил Саварис, а если бы мы были рядом с ним, футувва натолкнулся бы на непреодолимую силу. Да будут прокляты страх и разобщенность!

Впервые за все время Касем облегченно вздохнул и с удовлетворением сказал:

– Наш дед возложил на нас свои надежды. Он верит в то, что среди его потомков есть люди, на которых можно положиться!

80.

Касем вернулся домой среди ночи, но Камар ждала его и еще не ложилась. Последнее время она была более, чем всегда, заботлива и нежна с ним. Касему было неловко, что жена не спит из-за него до такого позднего часа. Он заметил, что глаза ее покраснели от слез и взгляд их потускнел.

– Ты плакала? – спросил он участливо.

Камар не ответила, сделав вид, что поглощена приготовлением ему стакана теплого молока.

– Смерть Шаабана потрясла всех нас,– промолвил Касем.– Да упокоит Аллах его душу!

– Сначала я оплакивала Шаабана,– заговорила наконец Камар.– А потом стала плакать каждый раз, вспоминая, как Саварис напал на тебя, как он засыпал землей твою голову и лицо. Ты не заслужил подобного обращения.

– Разве можно сравнить это с тем, что постигло Шаабана?!

Камар подала мужу стакан молока и, садясь рядом с ним, тихо сказала:

– Мне так неприятно слушать то, что о тебе говорят на улице.

Он усмехнулся, желая показать, что его это не трогает, и поднес стакан ко рту.

– Гулта убедил род Габаль,– продолжала Камар,– что ты хочешь сам управлять имением и забирать себе весь доход. Хаджадж рассказывает то же самое в квартале Рифаа. Они утверждают, что своим поведением ты чернишь память Габаля и Рифаа.

– Все это мне известно. Как известно и то, что, если бы не ты, сегодня меня не было бы уже в живых!

Камар нежно погладила мужа по плечу, и на нее вдруг нахлынули воспоминания о тех далеких днях, когда их беседам не было конца, а счастью предела. Вспомнила она трудные и радостные ночи после рождения Ихсан. Сейчас ничего этого у нее не осталось. Муж ей больше не принадлежит, как не принадлежит он и самому себе. Поэтому она скрывала от него боли, которые временами ощущала. Ему некогда подумать о себе. Зачем же она станет обременять его заботами о ней! Она стеснялась быть ему в тягость, боялась, что этим, сама того не желая, окажет услугу его врагам. Кто позаботится о нем? Жизнь проходит так быстро! И дни покоя уже позади. Да простит тебя Аллах, наша улица!

А Касем говорил:

– Надежда не оставляет меня, хотя сейчас она едва брезжит. У меня много верных друзей. Это только кажется, что я одинок. Один из них осмелился бросить вызов Сава-рису, нарушив его запрет. Раньше на это никто бы не решился. И таких, как он, много. Наша улица нуждается в смельчаках, которые не позволят топтать себя ногами. Не давай мне совета жить спокойно. Человек, которого убили, шел ко мне в дом. Ты же не желаешь, чтобы мужа твоего считали презренным трусом!

Камар улыбнулась и забрала у него пустой стакан.

Жены футувв гордятся тем, что их мужья умеют драться, а ведь они защищают зло! Я тоже хочу гордиться тем, что мой муж силой отстаивает добро.

Касем понял, что чувства жены, ее любовь и печаль, гораздо глубже, чем это может показаться. Погладив ее по щеке, он ласково сказал:

– Ты для меня все в жизни, ты самый лучший друг. Камар улыбнулась и позвала Сакину, которая, видимо, уже легла…

Дядюшка Шантах, лудильщик, был очень удивлен исчезновением Садека. Придя к нему домой, он не нашел там ни самого Садека, ни членов его семьи. Торговец рыбой Абд аль-Фаттах также, как ни искал, не обнаружил на улице следов своего работника Аграмы. И Абу Фисада не вернулся в лавку Хамдуна и не предупредил его о своем уходе. А где Хамруш? Пекарь Хассуна сказал, что он как сквозь землю провалился. И другие куда-то пропали. Сначала об этом узнали жители квартала бродяг, потом новость распространилась и в других кварталах. Жители кварталов Габаль и Рифаа насмешливо утверждали, что бродяги решили удрать, чтобы не платить подать Саварису. Саварис призвал Закарию в кофейню Дунгуля и с угрозой в голосе сказал:

– Твой племянник лучше всех объяснит нам, куда подевались люди.

– Твои подозрения напрасны, муаллим, вот уже несколько месяцев он не выходит из дома,– вступился за Касема Закария.

– Все это для отвода глаз,– прорычал футувва.– Но смотри, как бы с твоим племянником чего не случилось!

– Касем тебе родня, не относись к нему как к врагу.

– Он сам себе враг, да и мне тоже. Он воображает себя новоявленным Габалем, а такие мысли ведут прямехонько к Баб ан-Наср.

Закария испуганно воскликнул:

– Тебе показалось, муаллим! Мы все видим в тебе заступника!

По дороге домой Закария встретил Хасана, шедшего от Касема, и обругал его, излив на него досаду и страх от разговора с Саварисом. Однако Хасан перебил его:

– Погоди, отец. Камар больна. Очень больна, отец. Вскоре вся улица узнала о болезни Камар, о ней знали даже в доме управляющего. Касем не отходил от жены ни на шаг, и печаль его была беспредельна. Он растерянно спрашивал ее:

– Как же так! Почему ты внезапно слегла?

– Я скрывала от тебя свою болезнь, чтобы не доставлять тебе лишних огорчений,– слабым голосом отвечала Камар.

– Я должен был знать о ней с самого начала, чтобы помочь тебе.

– Я скоро поправлюсь, и все будет как прежде,– сказала она с вымученной улыбкой.

Он желал этого всем сердцем! Но что за пелена заволакивает ее глаза? Что за бледность растекается по лицу? Как она умеет скрывать боль! Все это ради меня! О Боже, яви свою милость! Сохрани ее для меня! Сжалься над ребенком, который плачет не переставая.

– Ты простила меня, но сам я себя не прощу!

Она снова улыбнулась ему, словно упрекая в неразумии. Пришла Умм Салем, чтобы окурить больную благовониями. Умм Атыйя – приготовить ей лекарства. Цирюльник Ибрагим – отворить ей кровь. Но болезнь не поддавалась.

– Как я хотел бы взять на себя твою боль! – повторял Касем.

Еле слышно она отозвалась:

– Да избавит тебя Аллах от всякого зла, мой любимый. «Мир темнеет в глазах моих, когда я гляжу на ее муки»,– подумал Касем.

– Такому разумному человеку, как ты, не нужны утешения,– сказала Камар.

Приходили посетители и посетительницы, желавшие навестить больную. Касему не хотелось никого видеть, и он поднялся на крышу дома. Тут со всех сторон слышались голоса, перебранка женщин в соседних домах смешивалась с криками торговцев, доносившимися с улицы. Где-то заплакал ребенок, и Касему почудилось, что это голос Ихсан. Но он разглядел, что плакал какой-то малыш, барахтавшийся в пыли на соседней крыше. Постепенно темнело. Стаи голубей возвращались в голубятни. На горизонте засветилась первая звезда.

Он спрашивал себя, что означает этот странный, невидящий взгляд Камар и это непроизвольное подергивание уголков рта и синева губ? Он был совершенно подавлен. Несколько часов он оставался на крыше, потом спустился в дом. Его встретила Сакина, державшая на руках Ихсан. Она шепнула:

– Входи тихонько, чтобы не разбудить ее.

Он лег на диван, находившийся напротив кровати. Комната была слабо освещена ночником. В квартале стояла тишина, лишь из кофейни доносились звуки ребаба и голос поэта, повествовавшего:

«И сказал дед спокойно:

– Я решил дать тебе, единственному, возможность пожить в этом доме, жениться здесь и начать новую жизнь.

Сердце Хумама радостно забилось.

– Спасибо тебе за милость. – Ты ее заслужил!

Юноша переводил взгляд с деда на ковер и обратно, потом робко спросил:

– А как же моя семья? Габалауи ответил недовольно:

– Я ясно выразил мое желание!

– Они тоже заслуживают твоей милости и прощения, умоляюще глядя на деда, проговорил Хумам».

Спящая Камар вдруг шевельнулась. Касем вскочил с дивана и бросился к ней. В ее глазах, прежде затуманенных, горел какой-то новый свет. Он спросил ее, что случилось, и она звучным голосом велела принести Ихсан. Касем выбежал из комнаты и вернулся, сопровождаемый Сакиной со спящей малышкой на руках. Камар показала на девочку, и Сакина поднесла ее матери. Камар погладила дочку по щеке и прошептала севшему на край постели мужу:

– Мое горе глубже!

– Что ты хочешь сказать?

– Я заставила тебя мучиться, но мое горе сильнее. Кусая губы, он сказал:

– Камар, я опечален тем, что не могу облегчить твоих страданий!

– Я боюсь за тебя, за то, что будет с тобой без меня!

– Не говори обо мне. – Касем, ты должен уйти. Уходи к твоим друзьям. Если ты останешься, тебя убьют! – Мы уйдем вместе.

– У нас разные пути.

– Пожалей меня, как ты всегда жалела.

– Ах, если б это было возможно!

Она говорила с трудом, дыхание ее прерывалось. Рукой она поманила его к себе. Касем склонился над ней совсем низко, так, что ощущал ее дыхание. Она вытянула шею, словно взывая о помощи. Грудь ее судорожно вздымалась, из нее вырывался тяжелый хрип.

– Посади ее, ей хочется сесть, – подсказала Сакина.

Касем обнял жену, помогая ей приподняться, но она издала стон, похожий на последнее «прости», и голова ее упала на грудь. Сакина с ребенком бросилась прочь из комнаты, и ее истошный вопль возвестил о смерти.