Текст книги "Записки психотерапевта. Многообразие экзистенциального опытаобразие экзистенциального опыта"
![](/books_files/covers/thumbs_150/zapiski-psihoterapevta-mnogoobrazie-ekzistencialnogo-opytaobrazie-ekzistencialnogo-opyta-193074.jpg)
Автор книги: Наиль Рашидов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Наиль Рашидович Рашидов
Записки психотерапевта
«Многообразие экзистенциального опыта»
Выпускающий редактор Руслан Залетов
Корректор Татьяна Антонова
Компьютерная верстка Антон Дятлов
Художественное оформление Екатерина Васильева
Художник Анна Дмитриевна Дроздецкая
© Н. Р. Рашидов, текст, 2019
© А. Д. Дроздецкая, иллюстрации, 2019
© Де'Либри, издание, оформление, 2019
⁂
Рождество
Неожиданные встречи – не редкость в Клинике им. Е. М. Тареева, вот и на этот раз мы встретились в кабинете психотерапии с проректором по внешнеэкономическим связям Лавры, она была из Питера и какое-то время работала в команде нашего Президента. Несмотря на свой высокий чин, она не растеряла милые добродетели, например способность восторженно удивляться и радоваться малому, мимо которого иные проходят, не замечая.
В порыве душевной щедрости она сообщила мне, что в ее планах познакомить меня с ректором Лавры, архиепископом, и вручить официальное приглашение в Лавру на Рождество.
С архиепископом я уже был знаком. Поскольку папа Е. М. Тареева был когда-то тоже ректором Лавры, то по традиции мы проводили там выездные Тареевские чтения, где я однажды выступал с докладом, там мы и познакомились. Тогда же с отцом Платоном, курирующим науку в Лавре, мы обсуждали тему юнгианской Тени.
И вот, получив приглашение, я поехал. Но поехал не через Ярославский вокзал, а выбрал короткий путь: мимо моего дома шел автобус до станции Лось, а там я должен был сесть в электричку до Сергиева Посада.
А вот и электричка! «До Сергиева Посада идет?» – спросил я на всякий случай одну бабушку. «Идет, идет, милок, прямо и садись!»
Примерно через час надо было выходить, но я обнаружил странное: в вагоне никого не было, кроме мужчины с санками. Поезд стал тормозить, мужчина пошел к выходу и, поравнявшись со мной, сказал: «Конечная, надо выходить!» – «Разве не Сергиев Посад?» – я похолодел. «Нет, это софринское направление, они идут в одно время, но с разных платформ, а это станция Чкаловская – город космонавтов».
Я поспешил за ним в полном смятении. Мы оказались одни на платформе, уходящая электричка оставила за собой завихрения снежной пыли, и наступила тишина. Я подумал, что все-таки это планета Земля и все-таки хоть тут я не ошибся. Но мужчина с санками прервал мои размышления: «Пойдемте на КПП, там разберемся». На КПП офицеры, выслушав мой печальный рассказ, дали мне две шинели и отправили спать в гостевую комнату. «Мы вас разбудим в четыре утра, электричка в Москву – в 4.17.». Но только я укрылся колючей солдатской шинелью, как меня растолкали: «Быстро, быстро вставайте, тут космонавт с семьей едет в церковь через Ярославское шоссе, там будет ГАИ, они вам помогут с попуткой!»
Так и получилось, я попрощался с семьей космонавта и увидел перед собой крохотную будку и двух сотрудников ГАИ. Я воодушевился в ожидании близкой развязки.
Прошел час, потом второй, а потом и третий. Машин было немного, и все они сворачивали задолго до Сергиева Посада, в местную, деревенскую церковь, семья космонавта тоже ехала туда же.
Холод был жуткий, внутри будки находился самодельный рефлектор с открытой спиралью, протянутой из угла в угол по диагонали, и помещались там только двое. Так, чередуясь, мы и согревались. Наступало утро. Неожиданно меня окликнули: «Скорее, скорее, он едет в Медведково!» Я выбежал из будки и увидел старый «ушастый» «Запорожец». Медведково! Родные края! А там пешком до дома – и спать!
Появился водитель. Долговязый парень странного вида в очках с большими диоптриями, отчего его глаза казались точками, как на детских рисунках. «Я должен посоветоваться», – сказал он и исчез в машине. С ним сидела какая-то женщина. Через минуту он вышел: «Она не хочет, извините!» Офицеры стали призывать его к милосердию и даже стыдить, и я остановил их: «Оставьте его, пусть едет, мало ли чего, может, у нее токсикоз и ее выворачивает каждые полчаса, мало ли чего…»
![](i_001.jpg)
И вот луна, высокие, остроконечные ели и дорога. «Запорожец» удаляется. Но вдруг происходит нечто ошеломительное – он резко поворачивает вправо и уходит в сугроб кювета! Мы переглянулись, я бросился было к машине, но офицеры остановили: «Не надо. Сам подойдет!» Кое-как открыв дверь, водитель, весь в снегу, подошел к нам. «Что случилось?» – спросили офицеры. «Я ничего не понимаю, это впервые в моей жизни – руль сам повернул вправо, я даже не успел среагировать! И потом, мы посоветовались и решили ехать в Лавру, ведь вам именно туда?» – «Именно туда». Я почувствовал, что вот-вот появится нимб. Все были подавлены. Молча мы вытащили машину, молча обнялся я с офицерами – теперь им будет что рассказать дома, – и молча ехали в Лавру.
Встретившись с архиепископом, я рассказал ему о приключении, он внимательно и удивленно слушал, потом рассмеялся и заключил: «Эка они вас водили!»
Брюнхельд
Был у меня сиамский кот, которого когда-то привезла Света Клионовская из Литвы. В плетеной корзинке лежал прелестный котенок. Я назвал его Мякки, а полное имя звучало «Мякки Мяккинен Неотразимый». Позднее, когда он подрос, я приучил его к пленэру: сажал в мой знаменитый польский рюкзак, с которым я прошел всю Колыму и Чукотку, размещая его так, чтобы он мог видеть пространства, садился на велосипед, и мы устремлялись в леса, все дальше и дальше по солнечным тропинкам до безлюдной полянки, там я его выпускал. То, что он видел, было большим стрессом для него: рот его был раскрыт, язык на плече, весь в смятении от космизма окружающего его мира, он садился на четвереньки, если можно так обозначить положение доблестного идальго, и начинал ползти, он полз в густую траву и там переводил дух. Адаптировался он удивительно быстро, и через полчаса он уже ловил стрекоз и перевоплощался в Доблестного Охотника. Заметил я новое его качество: он любил принимать героические позы, но для этого ему требовалось возвышение, он находил пень или упавшее дерево и уже оттуда устремлял горделивый взор в дали дальние, далеко за линию горизонта, и так замирал. Что ему чудилось? Кем он себя представлял? «Ты не нарцисс, случайно?», – смеялся я, но он не отвлекался. За эту его любовь к героическому я дал ему еще одно имя: «Зигфрид». Вечерами мы не разлучались. Когда я читал, он сидел под настольной лампой и следил за моим глазами, а когда страница заканчивалась, начинались настоящие чудеса: я поднимал голову, а он переворачивал страницу, и не молча переворачивал, как делают иные холопы, склонные к ресентименту, а обязательно комментировал, а я подражал ему интонационно, как учил Милтон Эриксон: «…сначала подстройка, потом изменения». Особенно он любил комментировать Мартина Хайдеггера и Сёрена Кьеркегора. Его познания в натурфилософии были так глубоки и обширны, что я присвоил ему титул барона, и он стал именоваться не иначе как «Барон фон Мякки, кабинетный философ», в лесах же он продолжал линию героического Зигфрида.
Проходили годы. Тяжелые девяностые принесли книжное пиршество, лавину репринтов, и новых переводов, и новых авторов, и каждую неделю я приносил домой стопку новых книг, и глаза мои горели, как у моего Зигфрида-охотника. Мякки встречал меня с неизменной любовью и всегда спрашивал: «Опять книги?», а я мог и не отвечать, просто кивал в ответ, но тогда Мякки шел дальше: «А какие? А нет ли ничего по теоретическому мышковедению?» Но однажды он неожиданно спрашивает: «А когда ты мне кошечку принесешь?» Это застало меня врасплох – Мякки вырос, и ему нужна подруга жизни. Я не стал медлить и позвонил своему хорошему другу, главному ветеринару Лукойла, Владимиру Михайловичу Федоринову, стоявшему у истоков первых ветеринарных круглосуточных клиник в Москве и самой первой, появившейся на улице Россолимо. Он меня обрадовал – у главврача поликлиники № 6 Минатома скоро должны быть сиамские котята, я немедленно сообщил об этом Мякки, и мы стали ждать. А скоро позвонила и Гусева: «Можно приезжать». И вот я с притихшим котенком за пазухой еду в метро, Тимур, мой сын, открывает дверь. Кошечка настолько маленькая, что ее глазки еще не фокусируют, я опускаю ее перед Мякки, и мы с Тимуром замираем? Не обидит ли, не обойдется ли грубо с принцессой? Так мы и стояли, два божества, а внизу разворачивались события. Мякки обошел ее вокруг, это был известный масонский прием, перенятый у храмовых существ двуногими, хотя Аристотель упрямо отказывал человеку в прямохождении и причислял его к четвероногим, что я считаю большой и неоправданной честью для человека. Тем временем Мякки осторожно взял свою юную подругу за шиворот и, приподняв над полом, тихонько покачал. Девочка закрыла глаза от удовольствия. Во время этого экзерсиса и появилось ее имя: «Брунгильда, подруга Зигфрида». И так они начали жить вместе, их домом была большая перевернутая корзина. Они очень много разговаривали, Мякки рассказывал ей о книгах и путешествиях в леса, а Брунгильда слушала и не отрывала от него глаз. Это был идеальный союз, а вскоре Брунгильда родила четырех котят, став заботливой мамой. Пространство изменилось: внизу кормящая Брунгильда, на возвышении – Мякки с героическим выражением. Котята подросли, и я раздал их юным спартаковцам из «Крыльев Москвы», который вскоре стал БК «Спартак – Москва». И еще одна маленькая, но немаловажная деталь: у Мякки был свой лоток в туалете, туда он привел свою подружку, посадил ее в свой лоток, а сам прыгнул на унитаз, примостился и осуществил важную акцию. Мы с Тимуром только переглянулись, это было опять за пределами инстинкта.
Одной из пациенток, исландской переводчице, я рассказал о прекрасной Брунгильде, она рассмеялась и сказала, что это – грубоватая калька, правильно следует произносить: Брюнхельд. И правда, Брюнхельд – как-то человечнее, теплее, и так она стала Брюнхельдой. Вторые роды были драматичными, Мякки в рыцарском порыве съел послед и еле уцелел после такой гормональной бомбы, и несколько дней, прежде чем подняться, он лежал пластом. Эту жертвенность еще предстоит описать. Люди, обладающие косным мышлением, ошибочно приписывают это инстинктивной деятельности, впрочем, синтоизм для них также далек, как и созвездие Плеяд. «Пчела дает мед только после появления Плеяд», – писал Аристотель. Многие ли пчеловоды знают об этом? В России Плеяды известны под именем «Стожары». Но я закрываю эту тему после того, как введу в транс внимательного читателя: наша Вселенная вращается вокруг центральной звезды Плеяд, один оборот она совершает за восемнадцать миллионов лет…
И новые котята подросли, и опять я раздал их спартаковцам, а потом мы с Тимуром задумались и решились на стерилизацию Брунхельд, Тимур отвез ее в клинику на ВДНХ, а через несколько дней уже снимал швы.
Мякки заболел неожиданно и очень тяжело. Острая анурия, мочекаменная болезнь. Он пришел на то место, где лежал пластом когда-то, и издал страшный и протяжный рык, когда я хотел его погладить, и я понял, что он уже садится в лодку к Анубису и видит Лету. От этого рыка я отпрянул, а Брунхельд одним прыжком оказалась на шкафу. Через несколько минут душа Мякки отлетела, ушел Бесстрашный, ушел Доблестный, ушел Герой. Я похоронил его в лесу, недалеко от того места, где он учился жить в мире с Природой.
Брунхельд осталась одна. Она долго искала своего Зигфрида-Мякки, но его образ стал растворяться в эфирных далях, и скоро она прекратила поиски и полностью переключилась на меня, теперь я стал предметом ее внимания и заботы. Где бы она ни спала, стоило мне погасить свет и улечься, как через мгновение она была уже рядом, ложилась пластом у меня на груди, и мы блаженно засыпали под ее мурлыканье.
Однажды Брунхельд спасла и меня и мой дом в деревне Ашково Псковской области. Я, как только приобрел этот дом у рижанина Саши из Юрмалы, который был родом из этих мест, ашковским мальчишкой, а потом стал настоящим барином и дом себе построил барский, а однажды говорит мне на ухо: «Наиль, только тебе хочу продать, я уже старый, у нас бизнес в Юрмале, больше уже не приеду». И всегда мы были вместе, Брунхельд так любила эти места, что, завидев, что я укладываю вещи и собираюсь в Москву, исчезала бесследно, иногда это были часы, а иногда и дни.
В тот год у меня была тяжелая предвыборная кампания в Мосгордуму, она закончилась поздней осенью, и я приехал в Ашково в середине октября. Меня встретил холодный ливень; немного промокнув, я решил согреться на большой веранде, но сначала позаботился о Брунхельд, дал ей любимый корм из пакетика «Феликс» и налил родниковой воды. Приготовил кофе, включил два больших обогревателя и установил их за спиной, а сам включил ноутбук и начал играть блицы, установив верхний предел коэффициента Эло – 1600. Я потихоньку приходил в себя. И тут неожиданно я увидел Брунхельд. Она стала доминировать, прыгнула на колени, поднялась, опираясь лапами на грудь, и так посмотрела мне в глаза, настолько многозначительным был ее взгляд, что я тут же оставил шахматы и поднялся, не зная еще, куда идти. Она уверенно пошла впереди, а я за ней. Мы прошли метра четыре и оказались за диваном, там, где я установил «Пилот» на шесть розеток. Около этого «Пилота» она села и стала тревожно мяукать. Ничего не предвещало беды, я не понимал происходящих событий и спросил у нее: «Брунхельд, что все это значит?» – «Не уходи и жди теперь!» – сказала она. Мы замерли в ожидании, и так я простоял несколько минут, и вдруг из одной розетки появился легкий дымок, я все понял, розетка была горячей, я моментально выдернул ее и выключил «Пилот». Итак, я перегрузил сеть, а Брунхельд предотвратила короткое замыкание и гибель дома. Я почувствовал слабость в ногах и несколько минут провел в парабиозе, переживая картины катастрофы, которую прервала и не дала осуществиться моя маленькая и ласковая Брунхельд. «Я немедленно еду в Идрицу и покупаю тебе самое лучшее мясо!» – сказал я ей. Теперь она успокоилась, и взгляд ее был материнским: «А я и не против, только поезжай по дальней дороге». Да что же это такое? Откуда она знает, что короткую дорогу размыло?
![](i_002.jpg)
Брунхельд жила со мной восемнадцать лет, стала старенькой, не могла уже прыгать на кровать, и я сделал ей ступеньки, а однажды, забравшись под стул, перестала двигаться. Стул заменил ей лес, как у Ларса фон Триера, звери уходят глубоко в лес умирать, и мы их больше не видим. В Бибирево, на четырнадцатом этаже, стул стал ее последним лесом. Она закрыла глаза и испустила дух, такая худенькая и маленькая, подруга Мякки-Зигфрида, спасшая меня от огня.
Кот
Однажды ординатор попросила посмотреть бабушку, у которой умер кот и она все время плачет.
И вот бабушка в моем кабинете. Поразил ее внешний вид – крохотная, в тугом платочке на голове, отчего ее лицо приобрело кукольное выражение, но глазки внимательные, живые, в первые минуты знакомства обнаружились и слащавая манерность и предупредительность, характерные для эпилептоидной конституции с повышенной впечатлительностью, ранимостью, обидчивостью и злопамятностью, сужением кругозора, происходящего из конкретного мышления, и мстительностью, когда годами может вынашиваться план действий.
Передаю рассказ бабушки, которой оказалось сорок восемь лет.
– Был у меня, уважаемый доктор, кот, которого я очень любила, поскольку детей у меня не было. С какого-то времени он перестал ходить в лоток, и я повезла его в лечебницу, там сделали УЗИ и заявили, что кот не жилец: мочекаменная болезнь. Они могут усыпить его, если я захочу, но я отказалась, дорогой доктор, я отказалась, как можно! И я приехала с ним домой, а дома я живу не одна, а с братом, у которого шизофрения, и мы стали советоваться, что делать с котиком, и решили, что зачем ему умирать в квартире, брат боится сквозняков, форточки мы не открываем, и воздух не всегда свежий, дорогой доктор. И мы решили отнести его на улицу, на свежий воздух. Я нашла большую пустую коробку из-под сапог, я обычно не выбрасываю большие коробки – всегда пригодятся, – положила в нее котика моего дорогого, и брат посоветовал обмотать коробку скотчем, чтобы и не выпал и мало ли чего, так я и сделала.
![](i_003.jpg)
– А потом? – спросил я, холодея. Сюжет для фильма ужаса.
– А потом я отнесла его на помойку, она у нас за домом, очень удобно, и там оставила около контейнеров.
– А как вы спали в эту ночь?
– Бессонницы, доктор, у меня нет, сплю как младенец, но утром я все-таки побежала на улицу, проведать, как он там, смотрю – нет коробки, у нас, уважаемый доктор, узбеки чисто убираются, грех жаловаться…
И вот о чем я подумал: придет ведь время, когда она сляжет и будет болеть, и брату это будет настолько невмоготу, что выкатит он ее кроватку на свежий воздух, за дом, и также обмотает скотчем, чтобы, не дай бог, не выпала во сне. А потом ко мне придет ординатор и попросит посмотреть одного старичка, который все время плачет.
Помощница академика
В клинике мне пришлось работать с известным академиком, она занималась молекулярной биологией, а ее древний род происходил от шведской королевской семьи. Стены ее квартиры украшали портреты почтенных старцев, выхваченных из тени, в манере Рембрандта Ван Рейна. Точно таких же строгих старцев с пронизывающим взором я видел в Институте святого Фомы, где мне пришлось читать лекции, МППИ арендовал лекционный залу иезуитов, интеллектуальный авторитет которых никогда не подвергался сомнению.
У академика была легкая степень дистимии и астенизация, она много и часто болела, жаловалась на суставы, характер ее был капризным и своевольным. Но это и полагалось академику, более того, это подчеркивало ее индивидуальность. Впоследствии я заметил, что ее капризность находилась под жестким контролем и напоминала особую форму кокетства, улыбка ее была часто мимическим упражнением, но глаза всегда оставались холодными. Наблюдая ее часто и в различных ситуациях, я увидел и почувствовал нечто глубинное и основательное в ее недюжинной натуре, ее эгоизм, в котором была вся ее энергия и вся ее сила. Впрочем, могу заметить, что за пределы эгоизма сила и не распространяется, будь то академик или паромщик на переправе.
У академика был сиамский кот, ее любимец, она жила одиноко, ни семьи, ни детей у нее никогда не было. В далеком Ярославле жили ее двоюродная сестра и две племянницы, по ее словам, они были «с дальним прицелом», и сестра как-то предложила прописать одну из девочек, но, наткнувшись на жестокосердный ответ, скорбно замолчала в гордыне ресентимента.
И в клиниках, куда она попадала довольно часто, ее настроение всегда отражало некоторое невезение, и связано это невезение было с помощницами, которых добывала для нее патронажная служба Академии наук. Она жаловалась мне, что, как нарочно, подбирают ленивых, тупых, жадных, великих притворщиц и обманщиц, но вот однажды, поздно вечером, раздался звонок, ее голос был неузнаваем – веселая, жизнерадостная, она сообщила мне, что в очередной раз сменила помощницу и хочет, чтобы я приехал и посмотрел на нее. «Представляете себе, у меня прошли суставы, и я написала две статьи в „Ланцет“!» – сообщила она радостно, а девочка – она из Бурятии, родилась в 400 км от Улан-Удэ и учится на третьем курсе Финансовой академии. Такие натуры всегда поражают: родилась на краю карты, в затерянном улусе, пределом мечтаний может быть только Улан-Удэ или Иркутск, нет, она летит в Москву, в Финансовую академию!
Я приехал и увидел ее. Это была очаровательная и очень воспитанная девушка. «Ну, как?» – спросила академик, когда девица ушла на кухню готовить чай. «Родник забил в Вашем доме – впервые за много лет», – ответил я.
Следующий звонок раздался примерно через месяц. Голос был подавленным, я услышал знакомые интонации – оказывается, что девушка была замужем и приехал ее муж, он эвенк, профессиональный охотник, но сейчас работает менеджером в строительной компании в Москве, и он тоже теперь живет у нее, но самое неприятное не это, а то, что кот, как увидел его, сразу забился под шкаф и не выходит оттуда!
![](i_004.jpg)
Я приехал на следующий день и познакомился с эвенком-охотником. Замечательное, сильное, волевое лицо с характерным эпикантусом, белое, как мрамор, и огромные, немигающие черные глаза. «Этот бьет белку в глаз», – подумал я, и мы заговорили почему-то о собаках. «Если у вас хорошая собака, – сказал он, – то все щенки от нее должны быть убиты». – «Неужели все?» – переспросил я. «Да, без исключения, – это закон, иначе охоты не будет…» Он не шутил.
Вечером я позвонил академику и предложил ей выселить эту пару под благоприятным предлогом. Ее кот, недаром храмовый зверь, видел то, что нам неведомо, он видел эфирное тело менеджера-охотника, и сколько бы тот ни мылся, всегда эти руки будут по локоть в крови, на то оно и эфирное тело. Кстати, у ампутантов нередко чешется запястье, которого нет, или пятка давно ампутированной стопы – это зуд эфирного тела, всегда сохраняющего свой контур.
Она послушалась и деликатно выпроводила их. И как только они ушли и лифт повез их вниз, кот вышел из убежища и расположился в своем любимом кресле.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?