Текст книги "Записки психотерапевта. Многообразие экзистенциального опытаобразие экзистенциального опыта"

Наиль Рашидович Рашидов
Записки психотерапевта
«Многообразие экзистенциального опыта»

Выпускающий редактор Руслан Залетов

Корректор Татьяна Антонова

Компьютерная верстка Антон Дятлов

Художественное оформление Екатерина Васильева

Художник Анна Дмитриевна Дроздецкая

© Н. Р. Рашидов, текст, 2019

© А. Д. Дроздецкая, иллюстрации, 2019

© Де'Либри, издание, оформление, 2019

⁂

Рождество

Неожиданные встречи – не редкость в Клинике им. Е. М. Тареева, вот и на этот раз мы встретились в кабинете психотерапии с проректором по внешнеэкономическим связям Лавры, она была из Питера и какое-то время работала в команде нашего Президента. Несмотря на свой высокий чин, она не растеряла милые добродетели, например способность восторженно удивляться и радоваться малому, мимо которого иные проходят, не замечая.

В порыве душевной щедрости она сообщила мне, что в ее планах познакомить меня с ректором Лавры, архиепископом, и вручить официальное приглашение в Лавру на Рождество.

С архиепископом я уже был знаком. Поскольку папа Е. М. Тареева был когда-то тоже ректором Лавры, то по традиции мы проводили там выездные Тареевские чтения, где я однажды выступал с докладом, там мы и познакомились. Тогда же с отцом Платоном, курирующим науку в Лавре, мы обсуждали тему юнгианской Тени.

И вот, получив приглашение, я поехал. Но поехал не через Ярославский вокзал, а выбрал короткий путь: мимо моего дома шел автобус до станции Лось, а там я должен был сесть в электричку до Сергиева Посада.

А вот и электричка! «До Сергиева Посада идет?» – спросил я на всякий случай одну бабушку. «Идет, идет, милок, прямо и садись!»

Примерно через час надо было выходить, но я обнаружил странное: в вагоне никого не было, кроме мужчины с санками. Поезд стал тормозить, мужчина пошел к выходу и, поравнявшись со мной, сказал: «Конечная, надо выходить!» – «Разве не Сергиев Посад?» – я похолодел. «Нет, это софринское направление, они идут в одно время, но с разных платформ, а это станция Чкаловская – город космонавтов».

Я поспешил за ним в полном смятении. Мы оказались одни на платформе, уходящая электричка оставила за собой завихрения снежной пыли, и наступила тишина. Я подумал, что все-таки это планета Земля и все-таки хоть тут я не ошибся. Но мужчина с санками прервал мои размышления: «Пойдемте на КПП, там разберемся». На КПП офицеры, выслушав мой печальный рассказ, дали мне две шинели и отправили спать в гостевую комнату. «Мы вас разбудим в четыре утра, электричка в Москву – в 4.17.». Но только я укрылся колючей солдатской шинелью, как меня растолкали: «Быстро, быстро вставайте, тут космонавт с семьей едет в церковь через Ярославское шоссе, там будет ГАИ, они вам помогут с попуткой!»

Так и получилось, я попрощался с семьей космонавта и увидел перед собой крохотную будку и двух сотрудников ГАИ. Я воодушевился в ожидании близкой развязки.

Прошел час, потом второй, а потом и третий. Машин было немного, и все они сворачивали задолго до Сергиева Посада, в местную, деревенскую церковь, семья космонавта тоже ехала туда же.

Холод был жуткий, внутри будки находился самодельный рефлектор с открытой спиралью, протянутой из угла в угол по диагонали, и помещались там только двое. Так, чередуясь, мы и согревались. Наступало утро. Неожиданно меня окликнули: «Скорее, скорее, он едет в Медведково!» Я выбежал из будки и увидел старый «ушастый» «Запорожец». Медведково! Родные края! А там пешком до дома – и спать!

Появился водитель. Долговязый парень странного вида в очках с большими диоптриями, отчего его глаза казались точками, как на детских рисунках. «Я должен посоветоваться», – сказал он и исчез в машине. С ним сидела какая-то женщина. Через минуту он вышел: «Она не хочет, извините!» Офицеры стали призывать его к милосердию и даже стыдить, и я остановил их: «Оставьте его, пусть едет, мало ли чего, может, у нее токсикоз и ее выворачивает каждые полчаса, мало ли чего…»

И вот луна, высокие, остроконечные ели и дорога. «Запорожец» удаляется. Но вдруг происходит нечто ошеломительное – он резко поворачивает вправо и уходит в сугроб кювета! Мы переглянулись, я бросился было к машине, но офицеры остановили: «Не надо. Сам подойдет!» Кое-как открыв дверь, водитель, весь в снегу, подошел к нам. «Что случилось?» – спросили офицеры. «Я ничего не понимаю, это впервые в моей жизни – руль сам повернул вправо, я даже не успел среагировать! И потом, мы посоветовались и решили ехать в Лавру, ведь вам именно туда?» – «Именно туда». Я почувствовал, что вот-вот появится нимб. Все были подавлены. Молча мы вытащили машину, молча обнялся я с офицерами – теперь им будет что рассказать дома, – и молча ехали в Лавру.

Встретившись с архиепископом, я рассказал ему о приключении, он внимательно и удивленно слушал, потом рассмеялся и заключил: «Эка они вас водили!»

Брюнхельд

Был у меня сиамский кот, которого когда-то привезла Света Клионовская из Литвы. В плетеной корзинке лежал прелестный котенок. Я назвал его Мякки, а полное имя звучало «Мякки Мяккинен Неотразимый». Позднее, когда он подрос, я приучил его к пленэру: сажал в мой знаменитый польский рюкзак, с которым я прошел всю Колыму и Чукотку, размещая его так, чтобы он мог видеть пространства, садился на велосипед, и мы устремлялись в леса, все дальше и дальше по солнечным тропинкам до безлюдной полянки, там я его выпускал. То, что он видел, было большим стрессом для него: рот его был раскрыт, язык на плече, весь в смятении от космизма окружающего его мира, он садился на четвереньки, если можно так обозначить положение доблестного идальго, и начинал ползти, он полз в густую траву и там переводил дух. Адаптировался он удивительно быстро, и через полчаса он уже ловил стрекоз и перевоплощался в Доблестного Охотника. Заметил я новое его качество: он любил принимать героические позы, но для этого ему требовалось возвышение, он находил пень или упавшее дерево и уже оттуда устремлял горделивый взор в дали дальние, далеко за линию горизонта, и так замирал. Что ему чудилось? Кем он себя представлял? «Ты не нарцисс, случайно?», – смеялся я, но он не отвлекался. За эту его любовь к героическому я дал ему еще одно имя: «Зигфрид». Вечерами мы не разлучались. Когда я читал, он сидел под настольной лампой и следил за моим глазами, а когда страница заканчивалась, начинались настоящие чудеса: я поднимал голову, а он переворачивал страницу, и не молча переворачивал, как делают иные холопы, склонные к ресентименту, а обязательно комментировал, а я подражал ему интонационно, как учил Милтон Эриксон: «…сначала подстройка, потом изменения». Особенно он любил комментировать Мартина Хайдеггера и Сёрена Кьеркегора. Его познания в натурфилософии были так глубоки и обширны, что я присвоил ему титул барона, и он стал именоваться не иначе как «Барон фон Мякки, кабинетный философ», в лесах же он продолжал линию героического Зигфрида.

Проходили годы. Тяжелые девяностые принесли книжное пиршество, лавину репринтов, и новых переводов, и новых авторов, и каждую неделю я приносил домой стопку новых книг, и глаза мои горели, как у моего Зигфрида-охотника. Мякки встречал меня с неизменной любовью и всегда спрашивал: «Опять книги?», а я мог и не отвечать, просто кивал в ответ, но тогда Мякки шел дальше: «А какие? А нет ли ничего по теоретическому мышковедению?» Но однажды он неожиданно спрашивает: «А когда ты мне кошечку принесешь?» Это застало меня врасплох – Мякки вырос, и ему нужна подруга жизни. Я не стал медлить и позвонил своему хорошему другу, главному ветеринару Лукойла, Владимиру Михайловичу Федоринову, стоявшему у истоков первых ветеринарных круглосуточных клиник в Москве и самой первой, появившейся на улице Россолимо. Он меня обрадовал – у главврача поликлиники № 6 Минатома скоро должны быть сиамские котята, я немедленно сообщил об этом Мякки, и мы стали ждать. А скоро позвонила и Гусева: «Можно приезжать». И вот я с притихшим котенком за пазухой еду в метро, Тимур, мой сын, открывает дверь. Кошечка настолько маленькая, что ее глазки еще не фокусируют, я опускаю ее перед Мякки, и мы с Тимуром замираем? Не обидит ли, не обойдется ли грубо с принцессой? Так мы и стояли, два божества, а внизу разворачивались события. Мякки обошел ее вокруг, это был известный масонский прием, перенятый у храмовых существ двуногими, хотя Аристотель упрямо отказывал человеку в прямохождении и причислял его к четвероногим, что я считаю большой и неоправданной честью для человека. Тем временем Мякки осторожно взял свою юную подругу за шиворот и, приподняв над полом, тихонько покачал. Девочка закрыла глаза от удовольствия. Во время этого экзерсиса и появилось ее имя: «Брунгильда, подруга Зигфрида». И так они начали жить вместе, их домом была большая перевернутая корзина. Они очень много разговаривали, Мякки рассказывал ей о книгах и путешествиях в леса, а Брунгильда слушала и не отрывала от него глаз. Это был идеальный союз, а вскоре Брунгильда родила четырех котят, став заботливой мамой. Пространство изменилось: внизу кормящая Брунгильда, на возвышении – Мякки с героическим выражением. Котята подросли, и я раздал их юным спартаковцам из «Крыльев Москвы», который вскоре стал БК «Спартак – Москва». И еще одна маленькая, но немаловажная деталь: у Мякки был свой лоток в туалете, туда он привел свою подружку, посадил ее в свой лоток, а сам прыгнул на унитаз, примостился и осуществил важную акцию. Мы с Тимуром только переглянулись, это было опять за пределами инстинкта.

Одной из пациенток, исландской переводчице, я рассказал о прекрасной Брунгильде, она рассмеялась и сказала, что это – грубоватая калька, правильно следует произносить: Брюнхельд. И правда, Брюнхельд – как-то человечнее, теплее, и так она стала Брюнхельдой. Вторые роды были драматичными, Мякки в рыцарском порыве съел послед и еле уцелел после такой гормональной бомбы, и несколько дней, прежде чем подняться, он лежал пластом. Эту жертвенность еще предстоит описать. Люди, обладающие косным мышлением, ошибочно приписывают это инстинктивной деятельности, впрочем, синтоизм для них также далек, как и созвездие Плеяд. «Пчела дает мед только после появления Плеяд», – писал Аристотель. Многие ли пчеловоды знают об этом? В России Плеяды известны под именем «Стожары». Но я закрываю эту тему после того, как введу в транс внимательного читателя: наша Вселенная вращается вокруг центральной звезды Плеяд, один оборот она совершает за восемнадцать миллионов лет…

И новые котята подросли, и опять я раздал их спартаковцам, а потом мы с Тимуром задумались и решились на стерилизацию Брунхельд, Тимур отвез ее в клинику на ВДНХ, а через несколько дней уже снимал швы.

Мякки заболел неожиданно и очень тяжело. Острая анурия, мочекаменная болезнь. Он пришел на то место, где лежал пластом когда-то, и издал страшный и протяжный рык, когда я хотел его погладить, и я понял, что он уже садится в лодку к Анубису и видит Лету. От этого рыка я отпрянул, а Брунхельд одним прыжком оказалась на шкафу. Через несколько минут душа Мякки отлетела, ушел Бесстрашный, ушел Доблестный, ушел Герой. Я похоронил его в лесу, недалеко от того места, где он учился жить в мире с Природой.

Брунхельд осталась одна. Она долго искала своего Зигфрида-Мякки, но его образ стал растворяться в эфирных далях, и скоро она прекратила поиски и полностью переключилась на меня, теперь я стал предметом ее внимания и заботы. Где бы она ни спала, стоило мне погасить свет и улечься, как через мгновение она была уже рядом, ложилась пластом у меня на груди, и мы блаженно засыпали под ее мурлыканье.

Однажды Брунхельд спасла и меня и мой дом в деревне Ашково Псковской области. Я, как только приобрел этот дом у рижанина Саши из Юрмалы, который был родом из этих мест, ашковским мальчишкой, а потом стал настоящим барином и дом себе построил барский, а однажды говорит мне на ухо: «Наиль, только тебе хочу продать, я уже старый, у нас бизнес в Юрмале, больше уже не приеду». И всегда мы были вместе, Брунхельд так любила эти места, что, завидев, что я укладываю вещи и собираюсь в Москву, исчезала бесследно, иногда это были часы, а иногда и дни.

В тот год у меня была тяжелая предвыборная кампания в Мосгордуму, она закончилась поздней осенью, и я приехал в Ашково в середине октября. Меня встретил холодный ливень; немного промокнув, я решил согреться на большой веранде, но сначала позаботился о Брунхельд, дал ей любимый корм из пакетика «Феликс» и налил родниковой воды. Приготовил кофе, включил два больших обогревателя и установил их за спиной, а сам включил ноутбук и начал играть блицы, установив верхний предел коэффициента Эло – 1600. Я потихоньку приходил в себя. И тут неожиданно я увидел Брунхельд. Она стала доминировать, прыгнула на колени, поднялась, опираясь лапами на грудь, и так посмотрела мне в глаза, настолько многозначительным был ее взгляд, что я тут же оставил шахматы и поднялся, не зная еще, куда идти. Она уверенно пошла впереди, а я за ней. Мы прошли метра четыре и оказались за диваном, там, где я установил «Пилот» на шесть розеток. Около этого «Пилота» она села и стала тревожно мяукать. Ничего не предвещало беды, я не понимал происходящих событий и спросил у нее: «Брунхельд, что все это значит?» – «Не уходи и жди теперь!» – сказала она. Мы замерли в ожидании, и так я простоял несколько минут, и вдруг из одной розетки появился легкий дымок, я все понял, розетка была горячей, я моментально выдернул ее и выключил «Пилот». Итак, я перегрузил сеть, а Брунхельд предотвратила короткое замыкание и гибель дома. Я почувствовал слабость в ногах и несколько минут провел в парабиозе, переживая картины катастрофы, которую прервала и не дала осуществиться моя маленькая и ласковая Брунхельд. «Я немедленно еду в Идрицу и покупаю тебе самое лучшее мясо!» – сказал я ей. Теперь она успокоилась, и взгляд ее был материнским: «А я и не против, только поезжай по дальней дороге». Да что же это такое? Откуда она знает, что короткую дорогу размыло?

Брунхельд жила со мной восемнадцать лет, стала старенькой, не могла уже прыгать на кровать, и я сделал ей ступеньки, а однажды, забравшись под стул, перестала двигаться. Стул заменил ей лес, как у Ларса фон Триера, звери уходят глубоко в лес умирать, и мы их больше не видим. В Бибирево, на четырнадцатом этаже, стул стал ее последним лесом. Она закрыла глаза и испустила дух, такая худенькая и маленькая, подруга Мякки-Зигфрида, спасшая меня от огня.

Кот

Однажды ординатор попросила посмотреть бабушку, у которой умер кот и она все время плачет.

И вот бабушка в моем кабинете. Поразил ее внешний вид – крохотная, в тугом платочке на голове, отчего ее лицо приобрело кукольное выражение, но глазки внимательные, живые, в первые минуты знакомства обнаружились и слащавая манерность и предупредительность, характерные для эпилептоидной конституции с повышенной впечатлительностью, ранимостью, обидчивостью и злопамятностью, сужением кругозора, происходящего из конкретного мышления, и мстительностью, когда годами может вынашиваться план действий.

Передаю рассказ бабушки, которой оказалось сорок восемь лет.

– Был у меня, уважаемый доктор, кот, которого я очень любила, поскольку детей у меня не было. С какого-то времени он перестал ходить в лоток, и я повезла его в лечебницу, там сделали УЗИ и заявили, что кот не жилец: мочекаменная болезнь. Они могут усыпить его, если я захочу, но я отказалась, дорогой доктор, я отказалась, как можно! И я приехала с ним домой, а дома я живу не одна, а с братом, у которого шизофрения, и мы стали советоваться, что делать с котиком, и решили, что зачем ему умирать в квартире, брат боится сквозняков, форточки мы не открываем, и воздух не всегда свежий, дорогой доктор. И мы решили отнести его на улицу, на свежий воздух. Я нашла большую пустую коробку из-под сапог, я обычно не выбрасываю большие коробки – всегда пригодятся, – положила в нее котика моего дорогого, и брат посоветовал обмотать коробку скотчем, чтобы и не выпал и мало ли чего, так я и сделала.

– А потом? – спросил я, холодея. Сюжет для фильма ужаса.

– А потом я отнесла его на помойку, она у нас за домом, очень удобно, и там оставила около контейнеров.

– А как вы спали в эту ночь?

– Бессонницы, доктор, у меня нет, сплю как младенец, но утром я все-таки побежала на улицу, проведать, как он там, смотрю – нет коробки, у нас, уважаемый доктор, узбеки чисто убираются, грех жаловаться…

И вот о чем я подумал: придет ведь время, когда она сляжет и будет болеть, и брату это будет настолько невмоготу, что выкатит он ее кроватку на свежий воздух, за дом, и также обмотает скотчем, чтобы, не дай бог, не выпала во сне. А потом ко мне придет ординатор и попросит посмотреть одного старичка, который все время плачет.

Помощница академика

В клинике мне пришлось работать с известным академиком, она занималась молекулярной биологией, а ее древний род происходил от шведской королевской семьи. Стены ее квартиры украшали портреты почтенных старцев, выхваченных из тени, в манере Рембрандта Ван Рейна. Точно таких же строгих старцев с пронизывающим взором я видел в Институте святого Фомы, где мне пришлось читать лекции, МППИ арендовал лекционный залу иезуитов, интеллектуальный авторитет которых никогда не подвергался сомнению.

У академика была легкая степень дистимии и астенизация, она много и часто болела, жаловалась на суставы, характер ее был капризным и своевольным. Но это и полагалось академику, более того, это подчеркивало ее индивидуальность. Впоследствии я заметил, что ее капризность находилась под жестким контролем и напоминала особую форму кокетства, улыбка ее была часто мимическим упражнением, но глаза всегда оставались холодными. Наблюдая ее часто и в различных ситуациях, я увидел и почувствовал нечто глубинное и основательное в ее недюжинной натуре, ее эгоизм, в котором была вся ее энергия и вся ее сила. Впрочем, могу заметить, что за пределы эгоизма сила и не распространяется, будь то академик или паромщик на переправе.

У академика был сиамский кот, ее любимец, она жила одиноко, ни семьи, ни детей у нее никогда не было. В далеком Ярославле жили ее двоюродная сестра и две племянницы, по ее словам, они были «с дальним прицелом», и сестра как-то предложила прописать одну из девочек, но, наткнувшись на жестокосердный ответ, скорбно замолчала в гордыне ресентимента.

И в клиниках, куда она попадала довольно часто, ее настроение всегда отражало некоторое невезение, и связано это невезение было с помощницами, которых добывала для нее патронажная служба Академии наук. Она жаловалась мне, что, как нарочно, подбирают ленивых, тупых, жадных, великих притворщиц и обманщиц, но вот однажды, поздно вечером, раздался звонок, ее голос был неузнаваем – веселая, жизнерадостная, она сообщила мне, что в очередной раз сменила помощницу и хочет, чтобы я приехал и посмотрел на нее. «Представляете себе, у меня прошли суставы, и я написала две статьи в „Ланцет“!» – сообщила она радостно, а девочка – она из Бурятии, родилась в 400 км от Улан-Удэ и учится на третьем курсе Финансовой академии. Такие натуры всегда поражают: родилась на краю карты, в затерянном улусе, пределом мечтаний может быть только Улан-Удэ или Иркутск, нет, она летит в Москву, в Финансовую академию!

Я приехал и увидел ее. Это была очаровательная и очень воспитанная девушка. «Ну, как?» – спросила академик, когда девица ушла на кухню готовить чай. «Родник забил в Вашем доме – впервые за много лет», – ответил я.

Следующий звонок раздался примерно через месяц. Голос был подавленным, я услышал знакомые интонации – оказывается, что девушка была замужем и приехал ее муж, он эвенк, профессиональный охотник, но сейчас работает менеджером в строительной компании в Москве, и он тоже теперь живет у нее, но самое неприятное не это, а то, что кот, как увидел его, сразу забился под шкаф и не выходит оттуда!

Я приехал на следующий день и познакомился с эвенком-охотником. Замечательное, сильное, волевое лицо с характерным эпикантусом, белое, как мрамор, и огромные, немигающие черные глаза. «Этот бьет белку в глаз», – подумал я, и мы заговорили почему-то о собаках. «Если у вас хорошая собака, – сказал он, – то все щенки от нее должны быть убиты». – «Неужели все?» – переспросил я. «Да, без исключения, – это закон, иначе охоты не будет…» Он не шутил.

Вечером я позвонил академику и предложил ей выселить эту пару под благоприятным предлогом. Ее кот, недаром храмовый зверь, видел то, что нам неведомо, он видел эфирное тело менеджера-охотника, и сколько бы тот ни мылся, всегда эти руки будут по локоть в крови, на то оно и эфирное тело. Кстати, у ампутантов нередко чешется запястье, которого нет, или пятка давно ампутированной стопы – это зуд эфирного тела, всегда сохраняющего свой контур.

Она послушалась и деликатно выпроводила их. И как только они ушли и лифт повез их вниз, кот вышел из убежища и расположился в своем любимом кресле.