Текст книги "Я поживу еще немного"

На дворе стоял октябрь. Прозрачный воздух осеннего утра был влажным и по-летнему теплым. Желтая листва медленно кружилась в танце, прилипая к мокрой траве.

Я спешила в школу. «Ну вот, кофту забыла», – расстроенно подумала я. Это была отличная черная кофта, с застежкой-молнией и капюшоном. Моя любимая. Самая модная вещь из всего моего скудного гардероба. В ней я чувствовала себя уютно и уверенно.

Я не хотела опаздывать на первый урок, поэтому решила не возвращаться домой и продолжила путь. Может быть, если бы я тогда все же вернулась домой, не случилось бы драки…

Девочку звали Эвелина, но в школе у нее было прозвище Мучара. Казалось, она с ним смирилась и даже откликалась на него, хотя прозвище было грубым и отражало отношение к ней одноклассников. Они не принимали Эвелину, поэтому она постоянно подвергалась издевательствам с их стороны.

Почему-то учителя тоже относились к ней с презрением. Если они случайно оказывались свидетелями ее травли, то вели себя безучастно, что меня всегда ужасало. Мне казалось невозможным не обращать внимания на мерзкие издевательства. Хотя, полагаю, у учителей были на это причины. Может быть, они просто терялись, не зная, как поступать в подобных случаях?..

Я была новенькой в этой школе, поэтому боялась вмешиваться в конфликты и занимала скорее сторону наблюдателя, но однажды я не выдержала, сильно разозлилась и попыталась заступиться за Эвелину.

Ребята тогда надели на швабру грязную половую тряпку и начали тыкать ею в лицо Эвелине. Затем они сбросили шваброй все вещи с ее парты. Эвелина вяло отмахивалась от обидчиков, но выглядела в эти минуты очень беззащитной.

– Зачем вы это делаете?! Перестаньте сейчас же! – крикнула я.

Но меня никто не слушал. От жестокости одноклассников я была в ужасе и чуть не заплакала. Даже сейчас это воспоминание приносит мне страдания.

Почему и за что ее так не любили? Не знаю. Выглядела Эвелина неплохо, одевалась модно, слушала современную музыку.

Помню, ребята спросили о том, нравится ли мне группа Tokio Hotel, а точнее, что я думаю об их песнях и творчестве в целом. Эта немецкая группа тогда была очень популярна. Я ответила, что мне нравится пара песен из их репертуара. Оказалось, что это была любимая группа Мучары, и именно поэтому никто из класса не слушал ее. Так ребята показывали, насколько им отвратительна Эвелина.

Возможно, ее травили за то, что она не умела за себя постоять. Таких не любят. К тому же она часто обманывала, причем делала это, видимо, очень неумело.

Меня тоже в классе не особенно принимали. Но в моем случае все было очевидно. Я казалась немного забитой и замкнутой. И одевалась немодно. Одним словом, не вписывалась. Но меня не трогали. А Эвелину постоянно подвергали каким-то издевательствам и все время придирались. Мне хотелось заступиться за нее, но я боялась, ведь я могла в любой момент оказаться на ее месте.

Положение Эвелины мне было очень знакомо. В моей первой школе, из которой я перевелась в эту, у меня была такая же ситуация. Там я занимала самое незавидное место среди одноклассников. Может быть, именно потому мне было так больно за Эвелину.

Когда ребята начинали издеваться над ней, во мне закипала ярость, и хотелось их всех растерзать. Было очень страшно смотреть на то, что происходило в классе. Это будило во мне детские переживания и теребило душевные раны…

В памяти один за другим всплывали случаи…

Помню, на одном уроке физкультуры учительница попросила нас встать в круг и взяться за руки. Одноклассники, которые стояли рядом со мной, не хотели этого делать, кривились и прятали руки за спину. Но, когда учительница все-таки на этом настояла, они взяли меня не за руки, а за рукава физкультурной формы кончиками пальцев. А остальные их высмеивали. Мне было так стыдно, и самой начало казаться, что я могу кого-нибудь запачкать…

Однажды учитель искала ручку, чтобы подписать чью-то тетрадь. Она подошла к моей парте и взяла ручку у меня. В классе мгновенно воцарилось гробовое молчание. Одноклассники переводили взгляд с меня на учителя и наоборот, переглядывались между собой. За последней партой кто-то тихо рассмеялся. Я сидела, опустив глаза. Мне было приятно, что учитель подошла именно ко мне. «Вот видите, я ничем от вас не отличаюсь», – хотелось сказать одноклассникам. Но, по правде говоря, мне было страшно…

Ребята отказывались садиться со мной за одну парту, а в столовой вокруг меня всегда оставалось пустое пространство…

* * *

Чтобы как-то поддержать Эвелину, я решила с ней подружиться. Мне казалось, она хотела, чтобы с ней кто-то общался. Ведь у меня в первой школе было такое желание. Не так страшно противостоять всему классу, когда ты не одна.

– Отойди, бомжара! – громко усмехнулась Эвелина, когда я подошла к ней на перемене.

Кто-то подхватил ее слова, и все засмеялись. Я ничего не ответила, только испуганно отошла в сторону. Все произошло так неожиданно. Внутри бушевали смешанные чувства: и злость, и сочувствие Эвелине, и страх за свое положение в классе… Я просто не поняла, почему она так ответила, ведь я никогда ее не обижала и не участвовала в травле вместе с другими.

С того дня Эвелина начала меня задевать. Время от времени я ей отвечала, но это положение было мне неприятно. Вскоре я стала замечать, что Эвелина против меня настраивает одноклассниц, которым раньше не было до меня никакого дела.

Она показывала на меня пальцем, шептала девочкам на ухо, что я немодно одеваюсь, не пользуюсь косметикой. Девочки хихикали надо мной, а мальчики на весь класс кричали, что у меня гнилые зубы. Один из них даже отказался сидеть со мной за одной партой, заявив, что у меня пахнет изо рта. Все это очень ранило меня. А Эвелина тем временем ликовала, ведь ей удалось, пусть и ненадолго, расположить к себе одноклассников. А это дорогого стоит! Мне ли не знать…

Наверное, Эвелина думала, что я ее боюсь. Может быть, она решила, что если ее не задираю, то, значит, слабая и трусливая, но это было не так. Хотя я и не всегда могла за себя постоять, но не боялась ее, а по-прежнему сочувствовала ей…

Иногда я приходила домой в слезах и говорила, что больше не пойду в этой одежде в школу. Мама говорила, что другой у нее нет, а я могу в школу и не ходить, если меня что-то не устраивает.

Никому не было дела до моих переживаний. В то время дома было неспокойно. Конфликты, скандалы, драки между братьями, беспомощность, грязь и хроническая нехватка денег. От этого все находились в напряжении. Иногда мне даже страшно было возвращаться домой. Весь негатив из дома и школы я впитывала как губка. Мне ничего не оставалось, как еще больше замкнуться в себе. И я становилась все более эмоционально неустойчивой.

Так, день за днем, во мне копились обида и злость на Эвелину. Я хотела ей отомстить. Ведь мое положение в классе изменилось.

А в тот роковой день, когда я забыла дома кофту, уже была готова пойти в открытую атаку. Я даже искала повод для того, чтобы на ком-то выместить свое раздражение, которое столько лет копилось и теперь готово было из меня выплеснуться, словно лава из вулкана.

Драка произошла в коридоре на перемене после первого урока. Я сама спровоцировала Эвелину.

– Тея, давай! Мочи ее! – кричали ребята.

Они окружили нас, сомкнув вокруг плотное кольцо. И кричали, как одичавшие звери. Неприятно об этом вспоминать. Тогда многие хотели подраться с Эвелиной, но никто из одноклассников почему-то не решался на этот шаг.

Мне не составило труда свалить ее с ног: Эвелина как-то быстро сдалась. Но мне было уже сложно остановиться, я словно взрывалась все больше и била ее сильнее и сильнее, как будто мстила за все обиды и боль, которые накопились за школьные годы.

Нас пытались разнять учителя, но мне не хотелось останавливаться. На миг я даже перестала различать, кого бью. Оказалось, учителя тоже пострадали. Но им все же удалось прекратить драку. Меня увели в туалет успокаиваться, а Эвелине помогли добраться до травмпункта.

На следующем уроке я тихо сидела на задней парте и пыталась осознать произошедшее. Но у меня плохо получалось. Мысли ускользали от меня. Было ощущение, что все это происходит не со мной. От волнения или, может быть, от страха я заплакала.

Ребята были все возбуждены. «Тея, ты молодец!» – доносилось с разных сторон. В глазах одноклассников я выглядела настоящим героем и чувствовала, что завоевала уважение.

В общем, мало приятного было в этой истории, кроме того, что мое положение в классе изменилось в лучшую сторону.

В середине урока к нам зашла школьный психолог Мария Эдуардовна. Поискав меня глазами, она спросила у учителя географии:

– Тея здесь? Приехала инспектор из детской комнаты милиции.

– Да, – ответила учитель и рукой показала в мою сторону.

Я заметила, что ее волосы сильно разлохматились, видно, из-за того, что она разнимала нас.

– Ты ничтожество! – едва сдерживая злость, сказала психолог и посмотрела на меня яростным взглядом. – Тебя посадят, ты поняла? И не надо выдавливать из себя слезы.

Потом она грозно продолжила:

– После урока я жду тебя в своем кабинете!

– Хорошо, – тихо произнесла я.

Мне было очень обидно, что психолог так грубо говорила со мной. Тогда мне показалось, что она ничего не понимает…

После урока я направилась в кабинет психолога. Дверь оказалась открытой настежь. Когда я вошла, то увидела крупную молодую женщину, на вид лет тридцати пяти, в форме. Лишний вес был ей к лицу и придавал особую влиятельность. В отличие от Марии Эдуардовны, она смотрела на меня доброжелательно.

Я села напротив инспектора. Она почти ничего не спрашивала, но продолжала смотреть на меня пытливо и сосредоточенно, как будто изучая, и вскоре отпустила на уроки. А когда я вернулась домой, позвонила школьный психолог и сказала, чтобы мы с мамой пришли в детскую комнату милиции для составления протокола.

Когда мама обо всем узнала, то пришла в бешенство, чего я не ожидала. Почему-то думала, что мама меня похвалит, ведь она всегда стыдила за то, что я не могу достойно «ударить в глаз». «Когда я была маленькой, меня весь двор боялся!» – хвасталась она.

Маме было страшно идти в милицию. Я сразу это поняла. Стоило ей испугаться, как она тут же впадала в такую неистовую ярость, что переставала быть похожей на себя. Она бросалась на человека с кулаками, начинала его унижать, стыдить и высмеивать.

Всю дорогу до отделения милиции мама внушала, что я должна говорить инспектору, а о чем следует молчать.

– Так и говори, что она первая пнула тебя и постоянно задирала.

– Хорошо, я все так и скажу, – уверяла я маму.

Она была встревожена. Я чувствовала, что ей тяжело и совсем не нужны лишние разбирательства с милицией, которых за последнее время и так было много из-за проделок младшего брата. В отличие от нее, я выглядела безмятежно. Все, что произошло в школе, казалось мне забавным приключением. Я даже не успела ничего осознать.

Когда мы зашли в здание, где располагалась детская комната, я удивилась его убогости. Почему-то милиция мне представлялась строгим и одновременно уютным помещением, похожим на зал суда в американских фильмах, а вместо этого увидела полуподвальное помещение со старыми бетонными стенами, как в подъезде. Пол был застелен линолеумом, который был изрядно стерт в некоторых местах.

Долго ждать не пришлось. Нас приняли почти сразу. Когда мы с мамой зашли в кабинет, я увидела ту же женщину, которая приезжала в школу после драки.

– Ну, давай, Тея, рассказывай по порядку, что произошло вчера. Начни с того, как ты проснулась, – сказала она.

Стараясь быть честной, я рассказывала все до мельчайших подробностей так, как мне это виделось на самом деле. Время от времени я ощущала мамины толчки в бок. Это означало, что я говорю то, о чем следует молчать, но я не знала, в каком месте солгать.

– Тея, что ты говоришь?! Разве ты так била девочку? Дома ты мне другое рассказывала, – пыталась исправить положение мама.

Женщина посмотрела на меня, потом на маму, сдержанно улыбнулась и продолжила заполнять документы.

Когда я закончила говорить, инспектор положила ручку на стол, зачитала протокол и сказала:

– Теперь напиши здесь: «С моих слов записано верно, мною прочитано».

Я написала и робко спросила:

– А что теперь?

– Пока не знаю. Протокол отправлю на рассмотрение, а потом я уже ничего не решаю, – ответила инспектор. – Здесь еще поставь подпись и дату.

Я подписала документы, и мы, попрощавшись, ушли домой. Не успели мы выйти из здания милиции, как мама воскликнула:

– Дура ты, Тея! Зачем ты сказала, что била ее кулаками?! Тебе захотелось похвастаться?! Я просто не понимаю. А мне теперь что делать?! Ты столько хлопот принесла! Я ничего предпринимать не буду. Сама все расхлебывай, если ты такая умная.

И пока мы шли до дома, мама без остановки бранилась. Я слушала ее и делала виноватый вид, а в глубине души по-прежнему ощущала себя героем…

Мучара появилась в школе только через месяц после драки. На ее лице еще оставались следы от моих побоев. Видимо, я сильно дала ей в глаз… Но наша история стихла, затерялась в череде мелких школьных событий, праздников и каникул. Никто о ней не вспоминал. Эвелину перестали задирать. Сторонились. А я наконец начала добиваться первых успехов в математике.

* * *

Через полгода, в феврале, меня снова вызвали в детскую комнату милиции.

– Тея, тебя просят зайти к дознавателю, – встретив меня на лестнице, сообщила Мария Эдуардовна. – Обязательно сегодня или завтра сходи. Скоро будет суд.

– Суд?! – удивилась я.

– Да, на тебя завели уголовное дело. Разве ты не знаешь? – спросила психолог.

– Уголовное дело?! – растерявшись, повторила я.

– Да. Врачи, которые осматривали Эвелину после драки, настояли на том, чтобы ее родители подали заявление в суд, – объяснила Мария Эдуардовна.

– Ладно, зайду, – ответила я.

Повторила про себя: «Уголовное дело…» В этих словах было что-то одновременно угрожающее и, как мне казалось, красивое…

На уроке истории учительница спросила:

– Тея, ты будешь сегодня переписывать работу?

– Да, я хочу исправить оценку, – робко ответила я.

Эта женщина, Евдокия Марковна, была мне неприятна. Ее дочь была учителем музыки в нашей же школе, а Евдокия Марковна преподавала у нас историю города и очень любила свой предмет, умела рассказывать увлекательно и интересно. На ее уроках я получала много высоких оценок, но, к сожалению, они характеризовали скорее мое поведение, а не знание истории. Почему-то Евдокии Марковне было важно, чтобы ученики ее слушали, сидели смирно и делали вид, что выполнили домашнее задание. А все остальное ее мало интересовало.

Она запомнилась мне как отзывчивый человек, точнее, как тот, кто очень хочет им казаться. Все же, на мой взгляд, лицемерия в ней было больше. Никогда нельзя было угадать, кто ты для нее. Сегодня – любимчик, а стоит тебе забыть учебник дома или опоздать на урок – уже враг.

С этой учительницей была связана очень печальная для меня история.

На уроке музыки я впервые узнала про группу The Beatles. Мы пели Yesterday, и мне эта песня очень понравилась. На занятии присутствовала Евдокия Марковна. После урока она сказала мне, что у меня красивый голос, и предложила участвовать в выступлениях школьного хора. Я очень обрадовалась и с тех пор старалась не пропускать ни одной репетиции. Но однажды я не пришла.

– Тея, вчера тебя не было. Сегодня мы тебя ждем! – улыбаясь, сказала Евдокия Марковна.

Я тихо произнесла:

– Больше не приду.

– Почему? Как же мы без тебя? Что-то случилось? – с тревогой в голосе спрашивала она.

– Нет, просто мама не разрешает, – ответила я.

– Как не разрешает?! Разве можно это запрещать? А почему? – писклявым голосом возмущалась Евдокия Марковна.

Он всегда становился таким, когда она сильно злилась. Иногда меня это смешило.

– Не знаю, – смущенно сказала я.

– Это безобразие! Разве можно так поступать? – продолжала негодовать она.

Мне было приятно осознавать, что учитель так беспокоится за меня. Я искала поддержки в ее словах, от отчаяния не зная, что сказать или сделать, чтобы продолжать ходить на репетиции. В то же время я понимала, что эта забота обо мне – мнимая. А на самом деле проблема заключалась в том, что главная солистка хора, созданного дочерью учителя, уже оканчивала школу, и им быстрее надо было подыскать замену, чтобы хор продолжал жить.

Через несколько дней маму вызвали в школу. Я об этом не знала. Оказалось, Евдокия Марковна рассказала о нашем с ней разговоре директору. Мама очень разозлилась. Если бы она знала, зачем ее вызывают в школу, то ни за что бы туда не пошла.

Когда я вернулась домой, мама набросилась на меня с палкой. Я не сразу поняла, что происходит.

– Не надо, мама! Объясни, что случилось?! – закрываясь руками от ударов, растерянно говорила я.

– Тебе объяснить?! А может быть, ты мне объяснишь что-нибудь? Знаешь, что меня сегодня в школу вызывали? Тебе петь захотелось, видите ли! И значит, я тебе не разрешаю?!

Мама так вопила, словно грозовые тучи всего мира столкнулись друг с другом. Удары сыпались градом.

Неловко отмахиваясь, я кричала:

– Вообще не понимаю, о чем ты говоришь!

Но на самом деле я уже все поняла! И от этого страх, обида и злость захлестнули меня с ног до головы. Но я старалась об этом не думать. Просто ждала, когда мама остынет и перестанет меня бить.

Вскоре мне удалось скрыться в комнате.

– И чтобы я больше не слышала, что ты говоришь лишнее! А про репетиции забудь! Дома дел хватает! Поняла меня?! – кричала мама мне вслед.

– Да, поняла, – плача, произнесла я.

– Не слышу! – врываясь в комнату, закричала мама.

– Да, поняла. Никаких репетиций. И сама не хочу туда ходить. Не знаю, что там учительница придумала… – не переставая плакать, ответила я.

Ни одного чудовища Вселенной я так не боялась в эту минуту, как своей матери. Когда она злилась, в нее точно бес вселялся, а выражение лица вызывало ужас. Мама всегда загоралась как спичка, неожиданно, и, словно вихрь, уничтожала все, что попадало ей на глаза. Из-за этой ее непредсказуемости всегда приходилось быть начеку. Потом она так же стремительно гасла, и все заканчивалось.

«Предательница! Как она могла так поступить?! И зачем я вообще с ней об этом говорила?!» – злилась я на учителя. Если бы она только могла представить, как меня побила мама из-за ее длинного языка…

В тот день я решила, что буду стараться не попадаться на глаза этой учительнице. Больше я с ней не разговаривала, а на уроках вела себя незаметно.

С тех пор прошло много времени, обида исчезла, а случай этот был почти забыт. И в тот день, когда я решила остаться после уроков и переписать контрольную работу, Евдокия Марковна показалась мне особенно доброй.

Вообще не помню, с чего начался разговор. Этого я тогда не понимала, просто чувствовала, что мне надо с кем-то поговорить. Учительница молча смотрела на меня, и в ее взгляде было ожидание.

– Мне плохо, у меня нет настроения. Я устала, жить не хочется… – эти слова словно выплеснулись из меня.

Я говорила и говорила. Евдокия Марковна слушала и тоже что-то рассказывала. Видимо, ей хотелось меня поддержать. Она тогда много говорила о девочке, классным руководителем которой была ее дочь, о той, что была солисткой в хоре и выпускалась в этом году.

Она рассказывала о непростой жизни этой девочки: ей приходилось нянчиться с новорожденной сестрой. Евдокия Марковна очень трепетно говорила о ней, будто это была ее дочь. Я слушала и чувствовала, что моя и ее истории в чем-то похожи, но в то же время разные.

– Тея! – наконец обратилась она ко мне. – Ты не хотела бы поговорить о своем состоянии с психологом? Мария Эдуардовна – потрясающий человек, очень великодушная женщина.

– Даже не знаю. Просто стесняюсь, – тихо произнесла я.

– А зачем стесняться? Так нельзя! Хочешь, скажу ей, что ты хочешь поговорить? – предложила Евдокия Марковна.

Словно птичка, которая встрепенулась от неожиданного звука, она привстала со стула и бодрым писклявым голосом воскликнула:

– Тея, не надо бояться! Ты с ней поговоришь, и тебе станет легче!

– Ладно, – удивившись ее активности, произнесла я.

И вдруг опомнилась: «Время!» Было уже поздно. Поблагодарив Евдокию Марковну за разговор, я поспешила домой.

Выбежала на улицу. Темнело. Едкий запах выхлопных газов от автомобилей щекотал ноздри. На лицо падал мокрый снег. Он таял сразу, как только касался асфальта, образуя слякоть, которая хлюпала под ногами. Я мчалась домой и волновалась, что мама будет меня расспрашивать о том, почему я так поздно. «Скажу, задержали на занятии… Нет, что было семь уроков, а может быть, провели классный час?..» – не могла определиться я. Но, по правде говоря, это было ничто по сравнению с тем, что творилось у меня в душе. Приятная взволнованность от ощущения, будто с плеч сняли огромный рюкзак с кирпичами, переполняла меня. Первый раз я поделилась тем, что таилось в душе. Было так страшно, как, наверное, перед прыжком с парашютом. После истории с репетициями я вообще боялась произнести лишнее слово. Но тут они уже вырывались сами. И, конечно же, я с нетерпением ждала понедельника…