Текст книги "Смерть отца"

– К кому я принадлежу? К смуглым евреям по ту сторону границы, или к тем, что живут здесь?

– В нормальном, просвещенном обществе, не будет смысла в этом вопросе. Упадут все границы и завесы, – уверенно ответил отец.

Но тень, идущая рядом, сопровождала сына тем днем, когда он стоял с красавицей Маргарет у реки, и вместе с трепетной памятью о первой любви сохранилась в его душе колеблющаяся темная тень. «К кому ты принадлежишь? К черному человеку с мешком на плече, или к красавице Маргарет?»

На улицах симпатичного университетского городка южной Германии шатался Георг в одиночестве, ища ответ в духе Фердинанда Лассаля и остальных принципов, на которых зиждется мир. Александр шел за ним, пока не догонял, и между ними снова вспыхивал спор.

Стоит сейчас Александр на темной улице под светящимся окном Георга и улыбается про себя. Свистит условным свистом их молодости, но Георг не слышит. Светящееся окно остается закрытым. Идет Александр к воротам дома. Они тоже закрыты. Возвращается к светящемуся окну. Ему так хочется подняться к Георгу и поговорить о давних днях. Георг гуляет по кабинету, как обычно погруженный в решение трудной проблемы. Не чувствует и представить не может, что друг стоит сейчас под его окном.

«До чего я тогда был горяч, – опирается Александр спиной о столб бледного уличного фонаря, – ни Тора, ни доказательства не убедили Георга тогда идти за мной. Он был по-настоящему захвачен и прилип душой к идее, которая искрой вспыхнула в нем. Отсюда до научного обоснования идеи дорога была коротка». Печальная улыбка стынет на губах Александра, не стирая постоянного насмешливого выражения. «Как бурно я был настроен в те годы». И снова издает свист. Желание подняться туда и оторваться от одиночества до того переполняет его, что он усиливает свист, до боли растягивая мышцы рта. Но светящееся окно остается закрытым.

Снова возникает тень Георга в окне, и после этого гаснет свет. Теперь Александр стоит в полной темноте.

«Соглашусь на приглашение Габриеля сопровождать его в городок металлургов, к дяде Самуилу, которому исполнилось семьдесят пять лет, – вздыхает Александр, – меня ждет напряженная работа в ближайшие недели, позорное дело куплетиста…»

Александр отрывается от темного окна Георга, и фонарь посылает ему вдогонку свой бледный свет.

Глава пятнадцатая

Дорога в городок металлургов, что расположен между горами, далека. Габриель и Александр едут к дяде Самуилу. Габриэль ведет автомобиль. Широкое шоссе без конца петляет между городами и лесами, селами, заброшенными поместьями, редкими железнодорожными станциями. Мелькают мимо небольшие мельницы, заправочные станции, и множество придорожных питейных заведений. Медленно ползет автомобиль с хребта на хребет, между гигантскими скалами и высокими соснами.

Городки и села погружены в воскресный отдых. Несмотря на ранний час, они не одни на дороге. Грузовики заполняют петляющее шоссе. Внезапно появились на примыкающей дороге грузовики, полные людьми в форме штурмовиков, со знаменами. На главном шоссе они выстроились в длинную колонну, разрывающую сельскую тишину ревом песен и развевающимися знаменами. Дремлющие села пробуждаются. Окна распахиваются, руки машут поющим штурмовикам. В селах злобно воют псы, раздетые до пояса крестьяне уводят их и тоже приветствуют веселую колонну. На заправочных станциях работники закатывают рукава. На железнодорожной станции начальник приветствует их кивком. И все питейные заведения широко открывают свои ворота. От километра к километру повышается настроение мускулистых парней в коричневой форме. На шоссе, вне поселений и городков, они успокаиваются, перестают размахивать знаменами и петь песни, сидят на скамьях грузовиков, разговаривая между собой. Но как только кто-то возникает по пути, даже если это нищая старуха, собирающая в лесу хворост, они мгновенно вскакивают на ноги, и начинают реветь песню, от которой могут лопнуть барабанные перепонки.

– Народ един! Страна одна! Вождь один!

– И никто не протестует? – потрясен Александр. – Этот коричневый потоп зальет здесь все.

– Расскажи это дяде Самуилу.

– Он что, не знает?

– Ах, дядя – вздыхает Габриель, – и сейчас он упрямо не желает репатриироваться с нами, а Моника не может себе позволить оставить его одного. Давно бы мы уже были в стране Израиля, если бы не дядя.

– Он что, и сегодня такой же противник сионизма, каким был в дни нашей юности?

– Да, абсолютный противник. Но тем временем состарился, и желание его, как и каждого богобоязненного религиозного еврея, – умереть на Святой земле. Хочет он уехать с нами, если бы не книга…

– Книга?

– Ты забыл, что дядя Самуил пишет книгу, еще с тех пор. До завершения книги, говорит дядя, он не сможет уехать.

– И он близок к завершению?

– Ах, Александр, каждый год он начинает книгу сначала, – и оба начинают смеяться.

Остальную часть дороги они едут молча.

«Дядя Самуил пишет книгу». Эта фраза сопровождала дядю Самуила, окутывая его атмосферой тайны. Дядя не принадлежал к старожилам городка. Семья его не жила между горами. Прежде, чем дядя Самуил приехал сюда, от него пришло письмо в торговый дом Аарона Штерна, дяди Габриеля. Письмо было написано красивыми готическими буквами со всеми завитушками, в нем был вопрос к почтенному Аарону Штерну, есть ли у того возможность найти ему место чиновника в своей конторе. Аарон был весьма чувствителен к красивому почерку и считал, что красивый почерк является основой успеха в жизни. Поэтому, долго не размышляя, он пригласил дядю Самуила на работу, тем более, что торговый дом по продаже металла семьи Штерн рос со дня на день, и нуждался в работниках. Так приехал дядя Самуил из города Лиссау Познанской области в горный городок металлургов. Прибыл один, без семьи, и впервые вошел в контору Аарона Штерна во время дневной молитвы. Каждый день, в четыре часа дня, Аарон Штерн извлекал из кармана, висящие на цепочке золотые часы и объявлял чиновникам:

– Оставляем работу и приступаем к дневной молитве.

Точно так же, как его брат на латунном предприятии в далекой Пруссии. Эта традиция поддерживалась семьей Штерн в любом месте, где бы она ни селилась.

Войдя, дядя Самуил тут же встал у стены и присоединился к молитве, и с этого момента отношения между Аароном Штерном и дядей Самуилом были отличными. Выяснилось, что дядя Самуил не просто конторщик, что в еврейской духовной семинарии – ешиве – города Лиссау он был одаренным учеником и большим знатоком Священных книг. Так что дом Штерна только приобрел в лице дяди Самуила. Дядя Самуил еще был большим специалистом в деле приобщения новорожденных мальчиков к еврейству путем обрезания крайней плоти. Не было младенца во всей округе, который не прошел бы через его умелые руки. И делал он это не для получения какого-либо поощрения. Шесть тысяч еврейских детей были занесены у него в список. Несколько лет он жил в маленьком белом домике, который выделил ему его друг Аарон, и в один из дней вызвал к себе из Лиссау своего брата Берла. Берл, его младший брат, недавно овдовел, и приехал к старшему брату вместе с маленькой дочкой Моникой-Сарой. Берл торговал старой мебелью, Покупал ее у горожан и затем продавал крестьянам округи. Но не очень часто его замечали занятым делом. Довольствовался он малым. Как только в кошельке оказывалось немного денег, достаточных для существования, он прекращал торговлю, усаживался перед домиком брата, и затевал разговоры с каждым, кто проходил мимо. Берл обладал большими познаниями в семейных и общинных делах. Домик дяди Самуила находился между синагогой и иешивой. Движение там всегда было многолюдным, и Берл не уставал слушать и рассказывать. И потому, что торговля старой мебелью была ничтожной, а сидение у дома очень ему нравилось, сделал его Аарон, в конце концов, сторожем своего торгового дома. Вместе с тем, Берл продолжал быть активным в общине, – готовил детей из бедных семей к церемонии совершеннолетия – бар-мицвы, помогал способным ученикам в семинарии, следил за их здоровьем, вникал в их каждодневные мелкие заботы. В синагоге сидел рядом с братом на первой скамье, за спиной произносящего молитву, которую повторяли все остальные молящиеся. Нет сомнения, что приобщение двух братьев к общине городка металлургов оказалось весьма важным.

Но добрый и отзывчивый Берл прожил недолго. Он много кашлял, и глаза его слезились. Однажды он упал перед домом брата и умер. Опустело место у входа в дом. Осталась Моника-Сара сиротой. Дядя Самуил не сиживал перед домом. Лицо его было замкнутым, глаза смотрели поверх голов. Занят был делами торгового дома и общины, и не было у него времени обзавестись семьей. Большим знатоком в иудаизме был дядя Самуил, и в редкие свободные часы продолжал углублять свои знания. Не только в священных книгах и огромном море Талмуда он плавал свободно, но и отлично разбирался в текущих мировых событиях. Все необходимое для жизни дядя Самуил получал из большого торгового дома Штерна. Два брата вели все дела семьи – Моисей и Аарон. Моисей, отец Габриеля, был владельцем предприятия, производящего латунь, в восточной Пруссии, а Аарон управлял металлургическим предприятием в маленьком горном городке. Аарон человек, упитанный, всегда гордо вышагивал по улицам городка, и не было еврея или христианина, который не отдавал ему долг уважения. Одевался он соответственно и следил за тем, чтобы сохранять вид умеренного и уверенного в себе человека. Носил лакированные туфли, светло-серые брюки из материала высшего качества, темного цвета пальто с высокими острыми плечами, светлые кожаные перчатки, на голове – черный жесткий цилиндр колоколом. Дядя Самуил, несмотря на то, что был работником Аарона, ни на йоту не отставал от него в одежде, сопровождая его во всех делах торгового дома и общины, в качестве верного помощника. Ведь семья Штерн содержала общину, старую синагогу, иешиву для выдающихся учеников общины и всех окружающих ашкеназских общин. Дядя Самуил был представителем семьи во всех делах, от ее имени обслуживал общину и следил за кошрутом. Каждую пятницу и субботу дядя Самуил сидел за закрытым окошком в торговом доме. Только рука его высовывалась из окошка, но лица не было видно. К окошку подходили бедняки города, все нуждающиеся, получающие помощь из этой руки, и не было известно, кто берет, и кто нуждается, согласно правилу – «Никого не унижать».

Семья Штерн была глубоко религиозной, и скрупулезно придерживалась заповедей. Но самым великим днем в жизни дяди Самуила был день, когда он вместе с Аароном и Моисеем отправился в длительную и очень важную поездку. Ездили они в царскую Россию. До Мировой войны поехали туда – Аарон из металлургического городка и Моисей из латунного своего предприятия – большой сопровождающей их делегацией, вести переговоры с царским правительством по металлургическому делу. В Петербурге, столице, где находилась и резиденция царя, переговоры продолжались много дней. Тем временем Моисей и Аарон со всеми сопровождающими их лицами сидели в роскошной гостинице, и по вечерам, между сверкающих зеркал и позолоченных стен, они учили страницу Талмуда с дядей Самуилом и отцом Александра, который тоже был большим знатоком священных текстов, и сопровождал Моисея. В канун субботы, когда зажигали свечи, явился представитель правительства. В субботу, объявил он, должны господа Моисей и Аарон Штерн подписать договор с царским правительством, и все должно завершиться к удовлетворению обеих сторон. Но Моисей и Аарон встали, взглянули друг на друга, и Моисей сказал: «Завтра суббота. А в субботу мы не занимаемся делами. Извольте, уважаемый, подождать до исхода субботы». В эти минуты дядя Самуил стоял около Моисея и Аарона, и чихал от удовольствия, хотя в носу его не побывала даже соринка пахучего табака. И царское правительство подождало до исхода субботы, и подписало договор. Дядя Самуил, который записывал каждое событие, да еще такой важности, написал его под эпиграфом – словами тайного советника Иоанна Вольфганга Гете – «Человек, живущий в согласии с самим собой, находится в согласии с подобными себе».

По возвращению из столь удачной поездки братьям присвоены были степени: торговые советники прусского королевства. Именно в эти дни скончался Берл, и Моника-Сара осиротела. Дядя Самуил обычно в своих рассказах связывает все вместе, присвоение степени с горем, поразившим его семью. И всему этому он находит причину, связанную с началом месяца Ав по еврейскому календарю, с горестным днем 9 Ава – днем разрушения Иерусалимского Храма. В эти девять дней в домах Аарона и Моисея Штерн, и на их предприятиях, не ели мяса, не пили вина. И не полагалось что-либо праздновать, как, например, получение почтенных степеней. Момент, когда известие пришло к Аарону, запомнился дяде Самуилу до мельчайших деталей. В это время они шли по улице, и тут мальчик из конторы принес ему это известие. Он бежал по улицам, чтобы догнать хозяина. Но эта весть не произвела большого впечатления на того, он лишь сильно стукнул толстой тростью по тротуару. Не прошло нескольких минут, как пришло известие о внезапной смерти Берла, и снова Аарон отреагировал ударом трости от большого потрясения.

Моника-Сара росла между множеством книг дяди Самуила. К вещам в доме принадлежала также Иола Унгер, старая глухая вдова, которая была кухаркой в доме и воспитательницей маленькой Моники. Иола Унгер тоже внезапно скончалась. С этого времени дядя Самуил воспитывал Монику, как Мордехай – Эстер в рассказе о Пуриме, окружив ее любовью и всегда беспокоясь о ней. Сам готовил еду для обоих и заботился о ее одежде. Но так как он всегда ошибался в размерах и считал, что девочка должна вырасти, покупал он ей широкую и длинную одежду, и она выглядела странно и смешно в глазах подружек. И потому в детстве всегда ходила, опустив глаза, и окружающие принимали это за скромность и смирение, дав ей кличку – «майзеле», что на идиш означает – мышка.

Дядя Самуил брал ее с собой по всем своим делам. В дом Штерна он приходил каждый день. Вечер за вечером он приходил туда учить страницу Талмуда с Аароном. Аарон был избран членом муниципалитета. И первым его советником по всем делам был дядя Самуил. Приходил он в дом Аарона всегда вместе с «майзеле». Сидела она в уголке, покусывая ногти, и никто на нее не обращал внимания, ни Аарон, ни его сыновья Авраам и Иосиф, которые уже приближались к совершеннолетию. Не меняя их имен, послал Аарон их учиться в гимназию для избранных, сыновей аристократов, требуя от них – в субботу не заниматься письмом и выполнять в точности все религиозные предписания, чтобы с детства привыкать к еврейской жизни и не ассимилироваться. И не могла их интересовать маленькая Моника по кличке «майзеле».

Только один раз она привлекла их внимание, и они извлекли ее из угла комнаты. В тот день в доме Штерна было большое празднество в честь раввина города, являющегося гордостью общины и пользующегося славой во всей ашкеназской общине Европы, к тому же, отца уважаемой супруги Аарона Леи Штерн. Поздравить раввина собралось множество гостей. Сыновья Аарона Авраам и Иосиф завели Монику в смежную комнату, посадили за пианино и научили ее короткой песенке, которую по их замыслу она должна была исполнить перед гостями. Стыдясь и боясь братьев, она не смела им возражать. И так до ушей всех гостей, раввина и его супруги долетел тоненький дрожащий голосок из соседней комнаты:

 
Оскар и Малхан
Сидят у фортепьяно.
Малхан аккомпанирует,
А он поет сопрано.
 

Молчание воцарилось в гостиной. Испуганная, с пылающим лицом, ворвалась госпожа Лея Штерн в соседнюю комнату, но оба ее «драгоценных» сына сбежали, оставив Монику у пианино легкой добычей ярости их величавой матери. При этом надо знать: Оскар было имя раввина, Малхан – его жены, великой праведницы, но некрасивой лицом. И если бы не дядя Самуил, поторопившийся спасти Монику, сама бы она не смогла спастись от гнева госпожи. И не гневалась бы так на своих сыновей госпожа Лея Штерн, дочь раввина Оскара и его жены, своей матери, Малхан. Ведь их все время воспитывали, освежая в их памяти заветы и укоряя в том, что они относятся к ним с пренебрежением. И разве только они? Вот же, на каникулы приехали в городок металлургов подростки с латунной фабрики в восточной Пруссии, Габриель и Александр, и с ними медлительный в мыслях и душевных проявлениях Эммануил, сын тети Берты. Каждый вечер они уходили в лес, и никто не знал, зачем. До того, как в один из вечеров был послан дядя Самуил – проверить, в чем дело. Взлетели на ветру полы его пальто, когда он открыл секрет ребят. Сидели они кругом вокруг костра, и Александр с книгой на коленях и толковал, – горе ушам, которые это слышат, – ту самую книгу доктора Герцля «Альтнойланд» – «Древняя новая страна». Александр читал отрывки из книги сыновьям Аарона, сыну тети Берты, и Габриелю, сыну Моисея. И когда дядя Самуил собирался опровергнуть ошибочные аргументы доктора из Вены, Александр отвечал цитатами из Книг Пророков, комментариями Рамбама (Маймонида), доказывая, что возвращение в страну Израиля вовсе не является чудом Мессии, а может совершиться естественным путем. Более того, если часть евреев вернется в страну Израиля, сразу же будет открыт путь движению «Шиват Цион» – возвращению в Сион.

– Немедленно! – восклицал Александр решительным голосом, и дядя всплескивал руками в страхе и потрясении.

– Семь домов, – говорил дядя Самуил столь же решительно, – семь домов в месте сокрытия Мессии в раю. В пятом доме сокрыт Мессия. Праведник может с легкостью пройти от дома к дому, и никто ему не помешает, пока он не дойдет до дома Мессии, который огражден тремя стенами огня. Три стены раскаленных головешек надо преодолеть для того, чтобы достичь Освобождения.

И дядя Самуил протягивал руки к юношам, сидящим вокруг разожженного ими лесного костра:

– Три стены огня! И десять девичьих голосов возвестят Гласом Божьим об освобождении Израиля и всех народов мира, что грядет в скором времени.

– Десять девичьих голосов возвестят Гласом Божьим об освобождении!.. – Гремел эхом между лесными деревьями единственный голос дяди Самуила.

Была летняя ночь, и приятный теплый ветер негромко шумел среди деревьев, околдовывая юношей лесными ароматами. И запахи эти приносили с собой память о девушке в дальнем городе, сидящей у освещенного окна одного из многоэтажных домов. Темные длинные косы, темные глаза, и приятные звуки мандолины, льющиеся вокруг нее…

Пытался Александр оторваться от этих чар и ответить дяде Самуилу, но девушка с мандолиной встала между ним и дядей с тремя огненными стенами и десятью певчими девами, и он ответил смягченным голосом, лишенным всякой мысли:

– Мы, дядя Самуил, будем, как все народы, создадим политическое представительство, как это делает каждая нация. Проведем политические переговоры. Политическое представительство будет ответственным перед парламентом, как в каждой прогрессивной нации. В парламенте будут сидеть избранные представители нации, и это – Сионистский конгресс. Дядя Самуил, это нация на пути своего возрождения, государство в пути.

Для семнадцатилетних юношей шорох леса над их головами был как шорох самой жизни. Белые шелковые головные уборы старшеклассников гимназии светились в темноте ночи. Встали они, и пошли к дому Аарона Штерна, короля металлургии, и дядя Самуил шел за ними, и полы его пальто развевались на ветру, и трость постукивала по земле. Когда дошли до его маленького белого дома, никто из юношей даже не обратил внимания на бледную «майзеле», которая стояла на пороге в ожидании дяди Самуила. Никто из юношей не обернулся к ней, кроме Габриеля, который приветствовал ее мягкой улыбкой.

Ничто не помогло. Сыновья ушли в другую культуру. И вот однажды, в доме Штерна стало известно, что сыновья поехали в соседний город и там тайно ели свинину, чтобы продемонстрировать решительный протест против религии и огорчить и опозорить Аарона Штерна. И вот тогда было принято решение о написании дядей Самуилом книги об истории семейства и общины, которую покинули сыновья. Дядя Самуил предложил это Аарону Штерну, и тот зажегся этой идеей. И с того времени сидит дядя Самуил в заброшенной иешиве, и пишет книгу о начале общины и постепенном ее исчезновении.

* * *

– Александр, – предупреждает его Габриель, – как только мы приедем к дяде Самуилу, он тут же будет читать главы из своей книги. Не дай Бог тебе даже малым намеком показать свое нетерпение.

– Дядя Самуил, – с грустью в голосе говорит Александр, – не очень любит меня.

Александр не прав. Дядя Самуил уважал его, но были у него с ним давние счеты, не связанные с верой и мировоззрениями.

Последний раз они встретились перед тем, как Александр репатриировался на Святую землю и приехал попрощаться с городком. В те дни прекратило существование королевство Пруссия, и Аарон Штерн перестал быть его «торговым советником». Его торговый дом, основанный еще в средние века Гершеле Катина, превратился в большое акционерное общество. Аарон и Моисей стали членами картеля по производству латуни и стали. Трудно было узнать в Аароне после Мировой войны прежнего советника по торговле королевства Пруссии. И первое изменение, бросающееся в глаза, было видно в одежде, потерявшей прежнюю аккуратность и щегольство, которым Аарон Штерн особенно отличался. Вся эта неряшливость связана была с трагедией: сын Авраам ушел на войну и не вернулся. Сын богобоязненного Аарона и праведницы Леи стал военным летчиком, чуть ли не единственным евреем военно-воздушного флота кайзера, и был посмертно провозглашен героем Германии, чем отец весьма гордился. Но не так отнеслись к этому друзья по сионистскому кружку. Все они были мобилизованы. Александр дослужился до офицерского чина. И отец его, тот самый знаток иудаизма, послал своих сыновей на войну кайзера Вильгельма. В день призыван он самолично проводил их в столицу. Там они гуляли по Липовой Аллее – Унтер ден Линден – среди воинственно настроенной толпы. Неожиданно отец ушел в сторону и взобрался на один из подмостков, сооруженных на каждом углу вдоль улицы. И вот он уже ораторствует перед наэлектризованной толпой: «Всех своих сыновей я отправил на войну! Всех пятерых сыновей!» Затем вернулся к сыновьям и тихо сказал им: «А теперь, сынки, пора на дневную молитву». Не знал тогда отец, что один из сыновей не вернется с войны. Все сыновья воевали, но они отступились от войны и открыто провозгласили: это не наша война! Авраама, сына Аарона, единственного, кто с вдохновением пошел на войну кайзера, молодые сионисты резко осудили, даже думали вывести его из своих рядов. Летчик-герой неожиданно оказался воюющим на двух фронтах – против врагов Германии и против товарищей по идее, с которыми был связан истинной дружбой. Аарон Штерн знал об этой внутренней войне, и сердился на юношей, позоривших и осуждавших его сына-героя.

И когда Александр пришел прощаться с отцом, потерявшим сына, тот стоял, выпрямившись перед ним, в своем когда-то щегольском костюме, и сказал с укором:

– Вы… Идите себе со своими великими идеями. Все эти идеи лишат человека человечности.

Но именно Александр ни в чем виноват не был, ибо он единственный из всех молодых сионистов защищал Авраама. Но такова планида Александра, отвечать за все.

Жизнь Александра не была спокойной и легкой. Девушка с длинными косами и большими глазами играла на мандолине и пела им красивым голосом новые песни Сиона. Они были основателями и руководителями кружка «Блау-вайс», Голубого – белого. Через некоторое время они поженились. А время было бурное, время организации сионистского движения, борьбы и дискуссий. Александр был втянут с головой в эту бурю. Все дни он был занят, а вечерами проводил заседания и собрания. В новой их квартире, одинокая молодая женщина, повесила мандолину на стену и перестала петь. Тогда и зародилась в ее душе ненависть ко всему, чего лишил ее муж. Ненависть встала стеной между ними, и она стала отрицать все, связанное с сионизмом, и это была война за ее счастье. Однажды она ушла от мужа, как раньше ушел друг его Артур.

– Идея лишает человека человечности, – почти повторила она слова Аарона Штейна при расставании.

Помнит Александр, как стоял один в комнате и с болью смотрел на дверь, за которой исчез Аарон. Теперь они оба одиноки.

Отшельником и бобылем стал Аарон Штерн. Сына Авраама потерял на войне, жену праведницу Лею унесла эпидемия менингита, прокатившаяся по Германии после Мировой войны. Сын Иосиф, получив медицинское образование, репатриировался в страну Израиля, где среди песков и болот боролся с малярией, которой болели первые поселенцы. Редко приходили от него письма отцу, и Аарон Штерн, король металургов, заболел болезнью одиночества. Глубокие морщины избороздили его лицо, несмотря на то, что дела картеля процветали. Аарон слабел день ото дня. Когда внезапно умер брат его Моисей, и Аарон долго не протянул. Дядя Самуил был у Аарона, когда случилось несчастье. Это произошло прямо на улице, между синагогой и семинарий. Когда-то это была улица, на которой жили евреи. И вот они прогуливаются в будний день, жалюзи на окнах опущены, и странная пустота на улице.

– Не суббота ли сегодня? – спросил Аарон.

– Упаси Боже, – сказал дядя Самуил, – нет здесь вообще евреев. Покидают они городок и уходят туда. – И он указывал вдаль, в сторону лесов.

Когда дядя Самуил указывал в сторону лесов, он, обычно, имел в виду не евреев, а тех бездельников и шалопаев, ненавистников Израиля, что в эти дни заполняли улицы городка и начинали громко хулить евреев. И того ужасного дьявола Мефистофеля, которому сделал большую рекламу Иоанн Вольфганг Гете, и всех его приспешников, приходящих из дремучих горных лесов. Но на этот раз дядя Самуил имел в виду именно евреев, которые уходят, туда в большие города. И тут Аарон ударил сильно тростью по тротуару. Конечно, нельзя предположить, что от сильного удара тростью он внезапно упадет…

– Бог дал, Бог взял, – коротко подводил итог дядя Самуил, и замолкал. Из всей семьи остался на латунном предприятии Габриель, как единственный наследник и продолжатель династии отцов. После смерти Аарона опустел большой его дом. Дядя Самуил, вместе с Моникой-Сарой, оставил свой маленький белый домик и они перешли в большой дом, чтобы сохранять и охранять его. Однажды посетил их Габриель, и нашел Монику сидящей на каменной скамье перед домом и вяжущей длинную и широкую ленту, чтобы украсить шкаф с бельем.

 
Просохли они на ветру
Над зеленью трав поутру,
В шкаф рядами легли аккуратно
Из-под девичьих рук опрятных…
 

Головка с гладкими и тонкими прядями склонилась над красными буквами на ткани. Девочка стала девушкой, и, несмотря на это, ей все еще подходила кличка «майзеле». Бледная и худенькая, как и была. Серость прозябания со старым дядей, и отказ от собственного счастья виделись в ней. Только большие серые глаза с темными длинными ресницами красили ее кроткий облик. Внутреннее ее спокойствие и медлительность движений очаровали Габриеля. Он приехал сюда после бури, охватившей его душу. Он до отчаяния любил сестру Александра, но она отказалась стать его женой. Именно его огромное богатство оттолкнуло от него эту горячую красавицу. Она жила в мире воображения, охватывающем весь мир. Прожила она недолго. Как все дети с латунного комбината, она оставила Германию, и вместе с Александром уехала в страну Израиля.

Нашел Габриель Монику-Сару сидящей у входа в старый дом со склоненной головой, и почувствовал аромат той далекой ночи.

Удивлен был дядя Самуил, удивлена была сама Моника-Сара, когда Габриель вернулся в далекую Пруссию с бледной худенькой женщиной, ставшей его женой.

– Моника, – говорит Габриель сидящему с ним рядом в машине Александру после длительного молчания, – намеренно не присоединилась к нам. Она уверена, что ее присутствие только помешает серьезному разговору с дядей Самуилом об отъезде в Палестину.

Автомобиль въезжает в тихий городок с низкими простыми домами. Зеленые ящики с цветами украшают подоконники, белые занавески развеваются на ветру. Медлительно движутся горожане по тротуарам. Кареты постукивают по острым камням мостовой, у лошадей мечтательная иноходь, кучера вяло поводят вожжами, словно бы все прислушиваются к шелесту лесов, наполняющему городок.

Дом Штерна – двухэтажный с роскошной мансардой. Виноградные лозы вьются по серым стенам, окна узки и высоки. Деревянный зеленый забор отделяет дом от тротуара. Одни левые ворота ведут в офис компании по торговле металлургическими изделиями. Когда-то здесь было шумно. Теперь безмолвие. Высокие окна смотрят в тихий сад и на пустынную улицу. Ворота заперты.

Ворота справа ведут в семейную часть дома.

– Добро пожаловать! – встречает их у этих ворот дядя Самуил.

Для своего преклонного возраста дядя Самуил еще, на удивление, полон сил. Он высокого роста, худ и слегка согнут. Белая борода, белые волосы, двумя пейсами спускающиеся за уши, осветляют черноту глаз, горячий взгляд которых отметает всякую старость.

– Ну, провозвестник, и ты решил посетить меня, – весьма лапидарно обращается он к Александру после столь долгих лет, и ведет гостей в дом. Время полдня, стол накрыт. В обширной столовой на стене большой портрет дяди Самуила – единственная вещь, которую взял с собой в дом Штерна дядя Самуил. На портрете он во всем великолепии военной формы армии кайзера! И это надо знать: дядя был кавалеристом. Не было у него достаточно денег заплатить художнику, чтобы тот изобразил и коня.

– Сегодня, – радуется дядя, – можно будет произнести благословение гостеприимства.

Омыли руки, дядя потер ладони, воздел руки и произнес благословение омовению и хлебу насущному. Ели и вели разговоры о незначительных каждодневных делах. То, что полагалось сказать, стояло между ними, подобно завесе, пока дядя не прочистил горло:

– Теперь, господа, благословим трапезу – Да будет имя Его благословенно отныне и во веки веков.

Губы Габриеля беззвучно шевелились в молитве, и завеса как бы исчезла.

– Благословен Он дарами Своими, – дядя пел слова молитвы, и эта мелодия соединяла всех троих в одну небольшую семью связью более высокой, чем кровная связь.

Только здесь, рядом с дядей и Габриелем, в этих давних местах детства и юности, слыша бормотание древней молитвы, почувствовал Александр, насколько глубоко его одиночество.

– Ну, что сейчас? – после благословения достает дядя черную шкатулку, и втягивает в нос щепотку табака. – Сколько дней вы будете гостить у меня?

– Завтра возвращаемся, дядя Самуил, – с огорчением говорит Габриель, – срочные дела на фабрике.