Электронная библиотека » Наоми Френкель » » онлайн чтение - страница 21

Текст книги "Смерть отца"


  • Текст добавлен: 22 ноября 2013, 19:18


Автор книги: Наоми Френкель


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Срочные дела, срочные дела, – сердито повторяет дядя, – день короток, а разговор долгий. Пошли.

– Куда, дядя Самуил?

– В семинарию! – говорит дядя Самуил тоном приказа.

В конце улицы – на небольшую круглую площадь выходят узкие улочки. Между домиками высятся две роскошные колонны с разбитыми капителями. В гордом одиночестве взирают они на людей, суетящихся на площади. Воробьи обсиживают их, дети играют у их подножья. Беспрерывно болтающие фланеры стоят в широких полосах теней, отбрасываемых колоннами на тротуар. Парочка молодых влюбленных прижалась к прохладным камням одной из колонн. Голосовая сумятица поднимается к разрушенным капителям.

– Эти разбитые колонны, – говорит дядя Самуил, – последние свидетели величественной синагоги, которая когда-то была в этом городке. Синагогу разрушили во время еврейских погромов.

Александр качает головой. Он знаком с историей этих колонн. Но дядя Самуил не обращает на это внимания. Для него Александр не более, чем гость на одну ночь в этом городке.

– Там, – он указывает тростью в сторону красивого белого дома на площади, – на пороге этого дома надпись на древнееврейском. Это погромщики, вся эта чернь ограбила еврейское кладбище, разбила священные памятники, и сделала пороги у своих домов.

Колонны высоки, словно упираются в темень лесов на склонах, высящихся над долиной, в которой лежит городок. Гигантские старые сосны шумят на ветру, и вечный этот шум наполняет городок. И в этот шум вплетаются однообразные звуки хлопающего флага. Они поворачивают головы в сторону дома, над которым развивается флаг со свастикой, а под ним – на белой стене – огромная надпись:

 
Когда брызнет с ножа еврейская кровь,
Нам в семьдесят раз станет лучше!
 

Огромная комната семинарии пуста. Посредине длинный стол, вокруг него старые стулья, тоже пустые. Только большой книжный шкаф со стеклянными дверцами по-прежнему полон книг. Стены обветшали и потрескались. Единственной роскошью в зале выглядит кафельная печь. В непроветриваемом помещении стоит устойчивый запах старых книг и слабый остаточный запах огня.

Дядя Самуил приглашает гостей к столу, сам садится во главе его, достает из кармана табакерку, щепотку втягивает в одну ноздрю, за тем – в другую. На табакерке нарисована голова Наполеона.

– Эту табакерку подарил мне Хаим Вундер. Ты помнишь Хаима, Габриель?

– Нет, дядя Самуил. Я с ним не знаком.

– Он был твоим родственником, дальним. У Аарона был дядя. Так это его сын. Младше меня на десять лет. Отец его был дядей матери Аарона, благословенной памяти, из Франкфурта на Майне. Три брата в этой семье. Хаим – первенец. Странная болезнь напала на двух братьев, ушла сила из их ног, им понадобились костыли. Только Хаим остался здоровым и невредимым. Потому ему дали кличку –»Вундер Хаим» – «чудо жизни».

– И какое же в этом чудо, что Хаим остался здоровым и невредимым? – спрашивает Габриель.

– Он женился молодым, сын мой.

– Ну, а что произошло с братьями на костылях?

– Сосватали им женщин, сын мой, и они снова начали нормально ходить.

– А эту табакерку – «чудо жизни» дали тебе в подарок, дядя Самуил?

– Да, сын мой, втайне дана она мне. В разгар войны, он явился сюда, в семинарию, и рассказал мне о двух солдатах. Оба, кстати, были евреями. Вышли они в разведку втроем и взяли в плен француза, который по ошибке пересек линию фронта. Хаим знал французский. Слово за слово, оказалось, что француз тоже еврей, французский. Словом, шалом алейхем, пожали руки и вернули через линию фронта. А табакерка – подарок того француза, перед тем, как они его вернули. Пришел он ко мне в полном смятении души: это же измена родине! А он был всю жизнь большим патриотом Германии, и не мог самому себе объяснить свой поступок, и ужасно раскаивался, неделю за неделей он брал с меня клятву, что я никому не открою его измену. И так, с одной стороны, чтобы подкупить меня, с другой – чтобы избавиться от табакерки с изображением Наполеона, он мне ее и подарил, – усмехается с удовольствием дядя Самуил, встает со стула и направляется к книжному шкафу.

– Александр, – шепчет Габриель, – уважай, но подозревай. Любит дядя сочинять байки, которых и в помине не было.

Дядя Самуил возвращается с толстой бумажной папкой. Это рукопись. Листы исписаны плотным густым почерком, красивыми готическими буквами, теми самыми буквами, благодаря которым Аарон Штерн предсказал дяде Самуилу большие успехи в жизни.

– Что с книгой, дядя Самуил? – спрашивает Габриель. – Конечно же, она приближается к концу, не так ли? Моника, Александр и я, и многие другие уже жаждут ее прочесть.

– О, – говорит дядя Самуил педантичным голосом, – книгу не пишут, стоя на одной ноге.

– Упаси, Боже, – Габриель старается исправить свои слова, – торопить тебя, дядя Самуил.

– Может, вы прочтете нам немного из книги, дядя Самуил, – улыбается Александр, и Габриель тихо вздыхает, но дядя Самуил уже водрузил на нос очки.

– Глава первая, – дядя Самуил старается оседлать нос очками, – я все еще не доволен первой главой. Целостной должна быть именно первая глава. В любом случае, слушайте, сыны мои. История Гершеле ходатая, который первым появился в этом городке в начале средних веков. Был из семьи ученых с юга. Маленького роста, худой, но с большим носом, ходил он осторожными шажками, словно носил с собой и боялся разбить драгоценную вещь. И настолько он был мал ростом, что дали ему в городке кличку «малыш». А люди общины добавили: «малыш из семинарии». Сосватали «малышу» Еву из семьи испанских евреев, высокую и красивую, дочь раввина и судьи в общине рабби Ицхака. Так, Гершеле оказался у небогатого стола раввина. Грянули погромы, в городке убивали и грабили евреев, и Ева стала нищенкой. Погромщики разрушили все, синагогу, кладбище, дома. Боко, великий принц, был принцем городка в дни погромов, и все считали, что евреи, как губка, которая впитывает богатство. Боко и послал своих работников грабить дома евреев, и трофеи делил между детьми городка, и стал любимцем и героем его жителей. По сей день дети поют о великом принце Боко:

 
Боко наш великий, отец городка,
Все дает детям твоя щедрая рука.
Боко наш великий, отец городка…
 

Мог ли Гершеле, малыш из семинарии, столоваться у своего тестя, когда вокруг такие беды и погромы? – поднимает голову дядя Самуил и смотрит на Габриеля и Александра, словно от них требуется ответ. Оба качают головами в знак отрицания. И дядя Самуил говорит с болью:

– Нет! Гершеле не мог столоваться у своего тестя. Беды и погромы сделали из Гершеле купца. В сорокалетнем возрасте он стал заниматься торговлей металлами и основал большой торговый дом. Прошло совсем немного времени, как Гершеле разбогател. Насколько ноги его были медлительны, настолько быстро у него работала голова, и действовал он расторопно.

Он завязал торговые связи с далекими городами, но не в этом его главные успехи. Гершеле определил время для торговли, время для изучения Торы, и заработанные деньги инвестировал в Тору. Ведь большинство священных книг было уничтожено во время погромов. Вот, он отпечатал новое издание шести частей Талмуда. Две тысячи пятьсот книг раздал бесплатно ученикам семинарии, знатокам Священного Писания, и вложил в это предприятие пятьдесят тысяч талеров! – дядя Самуил поднимает руку, раздвигает костлявые пальцы и подносит их Габриелю и Александру, как бы прося их посчитать эти пятьдесят тысяч талеров, затем продолжает чтение:

– Гордым был Гершеле «малыш». Встречался с сильными мира сего, принцами, графами, епископами, даже с кайзерами. Евреем при дворе был Гершеле, так вот, медленно-медленно хаживал между великими людьми своего поколения. Первым ходатаем был по делам общины, вершителем многих добрых дел, так, что люди называли его полным священным именем – «звезда Иакова» – по-немецки – Штерн.

В следующих поколениях, когда Джерома, брата Наполеона, император назначил губернатором города металлургов, тот издал приказ, чтобы никто не получал имя города или области своего проживания. Потомки Гершеле должны были изменить имя и взяли – Штерн, что и означает – звезда.

Дядя Самуил завершил свое чтение, положил руки на рукопись и вперил изучающий взгляд в Габриеля Штерна. В зале воцарилась тишина, лишь ветви старых деревьев постукивали снаружи в стекла. И уже собрался Александр похвалить эту главу и выразить то удовольствие, которое ему доставило прочитанное, но дядя Самуил опередил его, не отрывая глаз от Габриеля.

– Гершеле, праотец твоей семьи, основал большой торговый дом по металлургическим изделиям, которым ты сегодня владеешь, Габриель. Гершеле «малыш» построил синагогу, и отцы твои в течение поколений только расширили его. Праотцы твои во всех поколениях были честными и гордыми евреями, Габриель.

– Я знаю, дядя Самуил, я знаю, – Габриель положил свою белую руку на стол. – В библиотеке отца хранится экземпляр Талмуда, отпечатанный Гершеле. Недавно я переплел его заново.

– Переплел заново? – удивился дядя Самуил.

– Да, дядя Самуил, темный кожаный переплет с серебряными уголками.

– Да, сын мой, так я спрашиваю тебя, Габриель: зачем Талмуду Гершеле нужен новый переплет из кожи и серебра?

Габриель не отвечает. Стыдливая и тонкая улыбка появляется на его лице. Лицо же Александра недвижно, и трудно понять, что оно выражает.

– И теперь, – рука дяди Самуила скользит по его бороде, и он медленно роняет слова в безмолвие старого семинарского зала, – и теперь, Габриель, сын мой, ты собираешься все это оставить?

– Дядя Самуил, тут все идет к завершению. Ты что, не видишь этого? Мы хотим начать новую жизнь. Моника и я просим тебя ехать с нами.

Дядя Самуил прокашливается, берет щепотку душистого табака и замолкает, чтобы вновь подать голос и сказать Габриелю сердитым тоном:

– Габриель, сын мой, ты все переплел в кожу и серебро. Талмуд Гершеле и старые счетные книги семьи Штерн. До Аарона семья вела эти счетные книги на иврите, пришел ты, последний из семьи, и переплел в кожу и серебро все старые дорогие книги. Почему ты это сделал, Габриель, сын мой? Чтобы поставить последнюю подпись и все оставить?

Стук ботинок, подбитых гвоздями, раздается под окнами семинарии.

– Дядя Самуил, – говорит Габриель, когда утих стук шагов, – что мы можем делать? Здесь всему приходит конец. Дни становятся труднее и страшнее. Мы не можем тебя так оставить здесь. Едем с нами на новую землю.

– Новая земля, – бормочет дядя Самуил, и глаза его горят, – новая земля, сын мой. А здесь все разрушено. Колоссальное дело праотцев наших обращается в прах.

– И что ты можешь сделать, дядя Самуил?

– Все это записать в книгу. До тех пор я не покину этот зал семинарии.

Дядя Самуил подпирает рукой свое желтое лицо, и берет кончик усов в рот, словно все им сказано, и больше нечего добавить к этому. Оголенные оранжевого цвета стены, и толстые тома сквозь стеклянные дверцы книжного шкафа смотрят на него. Время за полдень, и городок металлургов опрокинут за окнами в покой и наслаждение весеннего тепла.

– Дни трудные, дядя Самуил, – вступает в разговор Александр, – кто знает, что принесет нам грядущий день. Нечего вам дальше мешкать.

Дядя Самуил поднимается и пересекает зал. Высокий, несмотря не согнутую спину, в черной одежде, он дает знак молодым людям – идти за ним в соседнюю маленькую комнату, где в шкафу, за стеклянными дверцами, лежит большой тяжелый молот. Дядя Самуил указывает на молот и говорит:

– Поколение за поколением хранила община, как памятку, этот молот, которым головорезы принца Боко нанесли первый удар по воротам старой синагоги. Да… – прижимается лбом дядя Самуил к стеклу шкафа, словно бы прирос к молоту. И понимают Габриель и Александр, что нет силы, которая сдвинет дядю Самуила из этой семинарии и от его книги. Габриель подходит к дяде, и хочет положить ему руку на плечо. Но дядя протягивает в его сторону руку, как бы прося не приближаться к нему.

– Четыре часа, сыны мои, – извлекает он часы из брюк, – пошли на дневную молитву.

Глава шестнадцатая

В суматохе большого празднества, в переулке не обратили внимания на господина в шляпе, который ранним утром появился у скамьи с несколькими рабочими.

Это был субботний день. Море красных флагов хлопало и трепетало на сильном ветру. Одной рукой господин придерживал шляпу, чтобы ее не сорвало ветром с головы, а пальцем другой руки указывал рабочим, что делать. Это его нервировало. Ветер прокрадывался под одежду рабочих, и они вздувались, как серые баллоны. Из-за раздраженности голоса, шума ветра, хлопанья флагов нельзя было разобрать, какие указания давал рабочим господин в шляпе. Короче, не прошло много времени, как вокруг скамьи и лип возник забор, на котором висела надпись:

«Осторожно! Строительная площадка!»

Красный фонарь был повешен рядом с надписью и раскачивался на ветру. Завершив работу, господин в шляпе и рабочие сели в маленькую серую машину, на которой был знак муниципалитета, и укатили. Жильцы переулка скопились у трактира Флоры, на котором Бруно и сын их Фриц повесили объявление, написанное большими буквами:

 
Должен стать наш каждый день и
Днем борьбы, и днем наслажденья!
 

Это девиз организации ветеранов-воинов Мировой войны, возглавляемой Кнорке. Вечером организация устраивает грандиозный бал в большом зале Флоры.

Объявление над входом украшено свежими зелеными ветками хвои и искусственными бумажными цветами. Жирная Берта на витрине вымыта, протерта, и розовое ее тело сверкает. Дверь трактира распахнута, и все безработные, домохозяйки, дети – толпятся, полные любопытства к происходящему.

Потому ничего странного нет в том, что никто не обратил внимания на заброшенную скамью. Кроме Мины. С раннего утра стоит она в газетном киоске Отто. Ветер дергает стенки киоска, треплет портреты Тельмана. Взгляд же Мины обращен на улицу, ведущую к центру города. Она ждет Отто, который по ее расчетам должен был уже быть дома. Но он еще не вернулся из длительной печальной поездки на похороны рабочих, которые были убиты нацистами в Силезии. Чего он там задерживается? Неделя прошла с тех пор, как убитые были погребены. И ни открытки, никакой весточки от Отто. Мина уже выглядела все глаза. И вот, вместо Отто, господин в шляпе, и рабочие. Что они тут собираются делать? Несомненно, не в ее духе и духе близких ей людей. Посмотрела она в переулок, может оттуда придет помощь. Но никто не появился. Когда завершилась работа господина и его рабочих, и скамью прикрыло объявление, из переулка явился Саул.

Сегодня суббота, и Саул с отцом идут в синагогу. Господин Гольдшмит выглядит больным, щеки опали, губы бескровны. Саул отстает от него на несколько шагов. Видно, что подростку не по духу этот поход с отцом.

– Отто уже вернулся? – останавливается Саул у киоска, и улыбка появляется на его лице. Вчера он звонил в дом Леви, и ему известно, что Иоанна должна сегодня ночью вернуться в Берлин. И спрашивая об Отто, Саул имеет в виду Иоанну. Скучно Саулу без Иоанны и без Отто.

– Сегодня Отто обязательно вернется, – говорит он, видя печальное лицо Мины. Но она не отвечает, только указывает в сторону огражденной забором скамьи. Теперь и Саул видит объявление:

«Осторожно! Строительная площадка!»

– Что? – спрашивает он. – Что собираются здесь строить?

– Это муниципалитет, – отвечает Мина, – из муниципалитета приехали и повесили объявление.

– Из муниципалитета? Думаю, ничего здесь строить не будут. Просто починят скамью.

– Починят скамью?

– Уверен! – упрямится Саул. – В дни выборов всегда делают много шума.

– Саул! – зовет господин Гольдшмит. – Где ты там, Саул?

К отцу присоединилось еще несколько евреев – длинной темной очередью. И Саул – за ними. Суматоха в переулке усиливается. Появилась брошенная Пауле жена с длинной бумажной лентой для украшения зала. Четверо ее детей помогают развесить бумажные цветные кольца. Бумажные цветы между сосновыми ветками, украшающие девиз организации ветеранов Мировой войны, тоже сделаны ее умелыми руками, и она довольна заработком, свалившимся ей в руки благодаря намечающемуся празднеству.

Дети бегут за лентой, женщины переулка, в числе которых и Эльза, сопровождают жену Пауле до входа в трактир. На голове Эльзы широкополая весенняя шляпа, бедра ее покачиваются. Все окна распахнуты, головы высунулись наружу.

– Отто уже вернулся? – спрашивает Мину «цветущий» Густав, остановившийся с красной тележкой, полной товара, на которой написано «Без усилий и терпенья нет цветенья». И так как Мина не открывает рта, отвечает сам себе: – Отто еще не вернулся.

Мина, молча, указывает на огражденную забором скамью.

– А, это? – равнодушно роняет Густав. – Он все же достиг своего.

– Достиг своего? Кто? Чего? – вскрикивает Мина.

– Куклу поставят вам здесь, – двигает Густав ушами, и шляпа его танцует на его голове.

– Какая кукла? Кто ее поставит, Густав?

– Сказал я ему, что ему все кости переломают, – отвечает Густав после паузы, и двигает дальше свою тележку.

– Густав, Густав, куда же ты, Густав? – взывает к нему в отчаянии Мина.

– К Флоре, – останавливается Густав, – она заказала свежую землю для своих вазонов с цветами.

Флора стоит у входа в трактир и произносит речь перед собирающимися на глазах слушателями. Трактир разукрашен, утыкан развевающимися флагами, создающими атмосферу праздника. Флоре есть, что сказать в эту субботу. Среди слушателей, конечно же, горбун и Ганс Папир.

– Что за свадьбу сегодня у нее справляют? – говорит Густав.

– Свадьба! – впадает гнев Мина. – Кнорке со своей сворой, этой организацией, устраивают у нее празднество, Густав. Дела творятся в переулке. Со дня, как Отто уехал, началась тут болтовня и всяческие действия. Позавчера появился Пауле.

– Пауле? Ну, и что с того? Он же здесь живет, вот и появился.

– Не будь наивным, Густав. Он ведь не один пришел. С целой ватагой. Зашли они в дом войска Христова и собрали оттуда многих. Среди бела дня, Густав, посадили людей на грузовик и уехали. А толпа, стоящая на тротуаре, им аплодировала. Куда этих людей увезли?

– В леса, Мина. В большие поместья. Там из них готовят солдат Гитлера.

– Именно так шепотом передают в переулке из уст в уста, и многие прислушиваются. Им обещают хлеб и обмундирование.

– Об этом шепчутся во всех переулках, Мина.

– А Отто нет, – говорит Мина, поворачивается спиной к Густаву и смотрит на широкую улицу, по которой фланирует уйма народа, а Отто не видно.

Издает Густав резкий свист, толкает тележку и исчезает в переулках.

Двое полицейских проходят мимо киоска. Становятся напротив трактира и закидывают руки за спины, как будто поставлены охранять ярко освещенный девиз организации ветеранов Мировой войны. Мина запирается в киоске.

Из большого здания напротив, появляется доктор Ласкер с Кристиной. Каждый ребенок в переулке знает, что доктор и девушка живут вместе без венчания и свадьбы, и Мина опускает глаза. В этом нет ничего нового для жителей переулков. Здесь многие пары так живут. Даже та пара, которая сняла жилье у матери убитого Хейни. Эти бедняки жадны до работы. Иногда он выходит на подвернувшуюся работу, а она сидит в комнате без дела, иногда наоборот. Иногда он выходит из дома с двумя пустыми бутылками и направляется к Бруно, чтобы получить за них пару грошей, иногда она ищет бутылки по дворам и относит их к Флоре. Могут ли они создать законную семью? Время кризиса, и никто не уверен в завтрашнем дне. Но доктор?! Серьезный и сдержанный, ходит он по переулку, как само воплощение закона. Потому странно, что именно он нарушает закон, и это не дает покоя окружающей публике, порождает всяческие небылицы о девушке, живущей с ним. Даже Мина отводит взгляд, несмотря на то, что Отто защищает права своего друга доктора:

– Кто только не видел его бредущим в одиночестве? Пусть тоже немного насладиться жизнью, – говорил Отто Мине и приветливо здоровался с Кристиной.

Пара стоит у входа в дом, и Мине кажется, что доктор прижат к стене. Девушка красива, и это тем более вызывает удивление Мины: почему опущены долу глаза доктора.

– Пошли, – говорит ему Кристина, – пройдемся немного и подышим воздухом весеннего дня. – С легким смехом берет она Филиппа под руку. Резким движением Филипп вырывает свою руку.

– Что с тобой, Филипп?

Два еврея прошли мимо них и не поздоровались.

– Погоди, – Филипп снимает очки и медленно протирает стекла, – минутку, Кристина. Я что-то вспомнил. Подожди меня…

Филипп колеблется выйти с Кристиной на улицу, полную евреев, идущих в синагогу. Ему неловко. Не будет же он стоять тут и каждому объяснять, что, хотя Кристина христианка, бабку ее звали Мириам. Несколько раз он уже предлагал ей стать его законной женой, но она возражает. Она за свободную любовь и ненавидит всякие официальные действия. Она, к тому же, член организации нудистов, борцов за культуру нагого тела, и каждое воскресенье выходит с другими членами организации на зимнее купание в городской бане, а летом – в одном из лесных озер. И по возвращению от нее идет аромат речных вод. И Филипп сам себе удивлялся, что его раздражает ее появление нагишом при других людях. Для нее же этот абсолютно естественно и, само собой разумеется. Но больше его беспокоили сплетни. Один раз он пытался с ней поговорить, но она пожала плечами, посмотрела на него ясными холодными глазами, и сказала:

– Старайся не быть замешанным в дела, которые унижают твою честь, – и тут же начала складывать свои вещи в чемодан.

Филипп не дал ей уйти. Болен был одиночеством, и Кристина своим прохладным телом и простотой духа облегчала его душевный хаос. В его пыльной квартире, где всегда стоял запах золы и кипы бумаг пылились в папках, вошел аромат ее духов и душевная мягкость как бы обновившейся жизни. И он перестал обращать внимание на сплетни и пересуды, на беспрерывные укоры сестры Розалии, которая просто не закрывала рта, и дал Кристине свободу жить по своему усмотрению, и только одно решил для себя: укрыться в своей квартире с девушкой, подобно медведю в берлоге. Пока Кристина неожиданно не сказала ему:

– Давай, Филипп, уберемся отсюда. Что у нас общего с этими не протрезвевшими и неразвитыми существами?

И он сдался ее требованию, и сегодня собирался пойти в контору по найму квартир. Контора находилась рядом с университетом, и он хотел быстро добраться до остановки трамвая, сбежать со своей девушкой от субботы и евреев переулка, затеряться в суете мегаполиса. Но Кристина заупрямилась. Она, назло ему, пожелала прогуляться по утренней улице.

– Ты сегодня очень бледен, Филипп, – легко касается она рукой его щеки, и голос ее ясен и спокоен, – может, завтра ты поедешь со мной. Это первая в этом году поездка к лесному озеру.

Гнев охватывает Филиппа: как это ей вообще пришла в голову такая сумасшедшая мысль предложить ему купаться нагишом, ему, адвокату еврейской общины, уважаемому доктору Ласкеру! Спокойный взгляд Кристины покоится на его лице.

– Пошли, Филипп, – говорит она, беря его под руку.

– Я все еще взвешиваю, идти мне или нет.

– Но мы же решили несколько минут назад!

– Да, решили. Но…я что-то забыл. Что-то важное.

– Ах. Ну, что! – резким движением головы она приглашает Филиппа идти дальше.

На улице множество евреев. Сгрудились на углу, поджидают остальных жителей переулков. Все в черных шляпах и с расшитыми сумочками для религиозных принадлежностей. Рядом с домом, у входа в который стоят Кристина и Филипп, слышен голос портного Шапского, и слова его Филипп ясно слышит. Шапский друг семьи, и все это уже Филипп слышал из уст сестрицы своей Розалии. Потому он прижимается к стене у входа.

– Филипп, – голос Кристины высок, – гляди. Карнавал в переулке. Сегодня там праздник. Видишь, Филипп!

Шапский проходит мимо, приветствует их молчаливым кивком, и поворачивает взгляд в сторону улицы, к Мине в киоске.

– Что ты так кричишь? – сердится Филипп.

– Я кричу? Что, я действительно кричала, Филипп?

– Да. Говори спокойно, – нервничает он.

– Филипп, ты сегодня просто лезешь на стенку. Что случилось?

Лицо Кристины открыто и несчастно, как у девочки наказанной, неизвестно почему и за что. Волна жалости окатывает Филиппа. Он гладит ей волосы, а группы евреев, идущих мимо, все увеличиваются, и голоса их становятся все более громкими.

– Кристина, я тебе уже сказал, вспомнилось мне что-то, что вылетело из головы. Ты иди, а я должен вернуться в дом.

Она исчезла среди толпы евреев, которые тем временем разбились на пары, и идут вдоль улицы, еще несколько мгновений видел Филипп ее голову среди черных шляп.

«Какая большая любовь, – думает Мина, – он даже провожает ее до выхода из дома, и тут они еще не могут расстаться, действительно большая любовь».

* * *

Симпатичная Тильда открыла окно и смотрит в переулок. Флаг мешает ей, и она скатывает его на древке, и теперь видит украшенный трактир.

– На танцы приглашается весь переулок! – орет горбун.

– Нет у вас пары кофейных зерен на чашку кофе, госпожа Тильда? – раздается громкий голос за ее спиной. – Завтра мы сможем их вернуть.

Это прожорливый постоялец ее свекрови, матери убитого ее мужа Хейни. Он вошел в кухню, и Тильда поворачивает к нему разгневанное лицо. Парень небрит, старая рубаха небрежно висит на нем, на ногах истрепанные комнатные туфли, на штанах ни одной пуговицы.

– Как же ты мне вернешь, бездонная бочка? – кипит от злости Тильда.

– Она вышла на двухдневную работу, – говорит ей прожорливый постоялец.

Нет дня, чтоб кто-нибудь из них двоих не приходил что-то просить, и Тильда страшно сердится. Она с трудом добывает себе на пропитание, так еще эти обжоры на ее голову. Она шьет платья за жалкие гроши, и ходит в зажиточные дома латать рваное белье. С утра до вечера трудится Тильда, а заработки ничтожны. Два года уже прошло со дня гибели Хейни, и она все вечера просиживает в доме, и свекровь с нее глаз не спускает. Она еще весьма привлекательна, вдовушка Тильда, и многие мужчины обращают на нее внимание, и Тильда тоже готова завлекательно улыбаться им в ответ, но жесткое изможденное лицо свекрови гасит ее еще и не возникшую улыбку.

– Два дня работы, – продолжает кипеть Тильда, – что это вообще два дня работы?! Вы уже задолжали мне квартирную плату за три месяца.

– Эмма сказала, что ничего в этом нет, – бормочет постоялец, стоя у стола, – еще немного, и мы сможем погасить наш долг.

– Эмма сказала! – у Тильды от гнева глаза вылезают из орбит. – Эмма сказала, но я еще не сказала. Я так не говорю, слышишь ты? Мне нужна оплата за квартиру.

Две недели постоялец старался не попадаться на глаза Тильде. И гнев Тильды не столько обращен на него, сколько на свекровь. Она виновата во всех унижениях ее трудной жизни. Она заставила Тильду отдать свой салон, которым она так гордилась, этим двум нищим, а теперь у нее нет ни салона, ни платы за него, а свекровь еще подкармливает их, нося остатки пищи из кастрюль Тильды. Свекровь во всем виновата! И в том, что Тильда в одиночестве просиживает дома вечера. Сильнейшую ненависть испытывает симпатичная Тильда к суровой матери убитого Хейни. Вчера пригласил ее Кнорке собственной персоной на празднество в трактире Флоры, пригласил быть его партнершей в танце, хотя Кнорке, как мужчина, и не очень привлекательный. Невозможно его даже сравнивать с крепышом Хейни. Но Кнорке всегда с уважением относится к ней, как настоящий господин, отвешивает ей поклон, как истинной госпоже. Кнорке – государственный чиновник, хотя и мелкий, но ему обеспечено будущее, как и всем служащим. И Тильды не прочь составить ему компанию. Вчера хотела выместить душу на мать Хейни, но старуха уперла в нее такой взгляд, что Тильда вся сжалась.

– Ты что, собираешься пойти на праздник? – прокурорским тоном спросила ее свекровь. – Этих ханжеских приверженцев войн. На войне погиб отец Хейни. Если бы он остался жив, и Хейни был бы, по сей день, живым среди нас.

И каждый вечер бдительный взгляд старухи преследовал Тильду.

– Бери себе пару кофейных зерен и убирайся отсюда!

– дает Тильда постояльцу нагоняй, и возвращается к окну – смотреть на разукрашенный трактир. Суматоха там в разгаре. Бруно подметает тротуар перед входом. Горбун стоит в толпе, и разглагольствует вовсю, словно именно он является причиной празднества. Ганс Папир и долговязый Эгон стоят рядом с ним, как телохранители. Время от времени Ганс протягивает длинную руку в толпу, и щиплет девушку в удобное для щипка место. И когда она начинает визжать, складывает Ганс губы сердечком, как бы посылая поцелуй и произносит:

– Шмуколка – куколка!

На Эльзе черное платье в белую крапинку.

– Даже приличного платья для вечеринки нет у меня, – сердится Тильда у окна, глядя на Эльзу.

Резкий звук автомобильного клаксона рассекает переулок.

– В сторону! В сторону! – кричит горбун.

«Прокат одежды и маскарадных костюмов. Адольф Рейнке» – написано на борту автомобиля, остановившегося у трактира. Рабочие выскакивают из него, открывают дверцы, и толпа любопытных увеличивается.

– Иди, помоги им! – выскакивает из трактира Флора, широко распахивая двери, и вырывает метлу из рук Бруно.

Аккуратно подвешены в автомобиле мундиры кайзеровской армии. Красного цвета, они сверкают позолоченными позументами и шнурами, погонами и ремнями. В те давние славные дни эти мундиры украшали музыкантов кайзеровского военного оркестра, которых в народе называли «красными жуками».

На празднестве Кнорке музыканты будут облачены в мундиры «красных жуков» кайзера. Дети ликуют и пытаются прокрасться, чтобы коснуться хотя бы этой сверкающей роскоши! Ганс Папир стоит у автомобиля и отгоняет их своими длинными руками.

– Как красиво! – присоединяется Тильда к крикам всеобщего восхищения, когда Бруно и Флора несут, вместе с рабочими, мундиры из автомобиля в трактир. – Потрясающе!

Свекровь в это время развешивает белье во дворе. Мысль прокрадывается в душу Тильды. Она тайком проберется к еврею, который занимается прокатом платьев к свадьбам и вечеринкам, и возьмет напрокат для себя платье.

Госпожа Гольдшмит выходит из дома в праздничной одежде. «У них сегодня суббота, – вспомнила Тильда, – еврей не даст мне ничего». Надежда гаснет, гнев усиливается, а мундиры сверкают в свете дня. Она должна, она обязана, во что бы то ни стало, выйти на вечернее празднество, участвовать в танцах. Она перескакивает с одной мысли на другую. С первой звездой евреи открывают свои магазины. Она попросит горбуна пойти с ней к евреям, он знает, как найти с ними общий язык! А платье наденет у своей закадычной подруги, оставленной жены Пауле. А оттуда… оттуда она прокрадется на празднество. Эта старуха не будет властвовать командовать ею всю жизнь!

– Что там?

Мать Хейни входит в кухню с корзиной белья в руках. Маленький внук Макси держится за ее юбку и заливается слезами.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации