Электронная библиотека » Наоми Френкель » » онлайн чтение - страница 26

Текст книги "Смерть отца"


  • Текст добавлен: 22 ноября 2013, 19:18


Автор книги: Наоми Френкель


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Резко звонит телефон. Гейнц поднимает трубку, и лицо его бледнеет.

– Сейчас приеду!

– Что случилось, Гейнц?

– Состояние отца ухудшилось. Кровотечение. Извини. Увидимся завтра.

Я очень сожалею, Гейнц. Я думаю… Я желаю тебе…

Но Гейнц уже не слышал слова Эрвина.

* * *

Во дворе Нанте Дудля пылает огонь. Развел его одноглазый мастер. В этот год развелось в старом Берлине много мышей. И мастер стал истребителем мышей. Каждое утро он появляется в кухне Линхен, отвешивает ей глубокий поклон и сообщает нижайше: «Я к вашим услугам!»

Та не отвечает ему, и, молча, с кислым замкнутым лицом ставит перед ним чашку кофе и булочки, которые положены ему по договору о работе. Каролина смотрит на мастера и говорит мужу:

– Придет день, и этот человек выведет меня из себя. День этот близок…

Нанте Дудль грозит ей своим длинным костлявым пальцем и предупреждает:

– Упаси тебя, Бог, Каролина! Он наш родственник. Работу свою честно выполняет и политикой не занимается.

И мастер кружился в доме и во дворе, сыпал стрихнин во все дыры, а после полудня возвращался к тем дырам с двумя темными ведрами и собирал подохших мышей. Во дворе он выкопал глубокую яму, и там заливал падаль керосином, и поджигал. Вонь распространялась в воздухе.

– К чему эта вонь? – кипит Каролина, обращаясь к одноглазому мастеру. – Собери эту падаль в мешок – и в реку!

– К вашим услугам, – щелкает мастер каблуками, нижайше упирает в нее единственный здоровый глаз, – но в реку Шпрее не бросают падаль. Река пронесет их через весь город и отравит всю воду. Эпидемия мышей в городе продолжается. Только огнем эту падаль можно выжечь.

И огонь продолжает гореть во дворе Нанте Дудля.

До того предан своей работе мастер, что в конце рабочего дня не возвращается домой, к плоской, как доска, жене своей, госпоже Пумперникель, а проводит свободное время в доме Нанте Дудля.

С темнотой огонь его костра освещает двор. Николас, устрашающий хозяйский пес, покидает свою конуру и облаивает этот костер. В конюшне ржут лошади, те самые, бранденбургские, огромные и тяжелые битюги, на которых крестьяне приезжают из сел. Двор наполняется воплями и ликованием. Из дома выходят крестьяне, и, во главе с мастером, стоят вокруг костра. В этом багровом свете здания, кажется, парят в воздухе, и оттесняются к горизонту. С большим подозрением относится Каролина к этой дружбе мастера с крестьянами, но Нанте ее успокаивает:

– Что ты связываешь с ним какие-то необоснованные обвинения? Разговаривает он с ними о ценах и о том, что они выращивают у себя на полях. Какая может быть опасность в беседе о капусте и ее цене?

– Да, – отвечает добрая Каролина, – цены тоже политика, – и, глядя на огонь, пылающий в темноте двора, бормочет, – в один прекрасный день я выйду из себя из-за этого одноглазого.

И так как муж не хочет слушать ее мнение, изливает она душу скульптору-графу, живущему на чердаке. Множеством дел занят граф в эти дни. С тех пор, как он победил в конкурсе, он не спускается из своей мастерской в ресторан, чтобы зарисовывать затылки и лица крестьян. Доброй Линхен он открывает дверь всегда и в любое время, терпеливо выслушивает ее многословные рассказы о мастере, который уже завонял весь дом, но всегда обнаруживается, что из-за множества дел, не обращает внимания граф на нового жильца. Что же касается неприятных запахов, так они даже ему в пользу, ибо нос его страдает аллергией к запаху покрывающихся почками деревьев. И в эту весну, нос его не столь красен, как в прежнее время с приходом весны. И это тоже к добру!

Иоанна поднимается в мастерскую графа, зажав нос.

– Открыто.

Иоанне кажется, что дверь раскрылась силой ее сердцебиения.

– А, девочка! – радуется граф. – Хорошо сделала, что пришла меня проведать. – И проводит небрежной рукой по голове Иоанны. По выражению его лица видно, что он не совсем рад этой встрече.

– Садись здесь, девочка, – указывает он на стул у стола. – Хочешь посмотреть на дело моих рук, Иоанна?

Она кивает головой.

– Сиди, Иоанна, – нетерпеливо говорит граф.

Иоанна готова расплакаться. Она так ждала эту встречу! Вчера, по дороге в клуб и обратно, домой, бегала от одной телефонной будки к другой, чтобы позвонить графу и сообщить о том, что собирается его посетить. Набирала номер Нанте и, услышав его голос, бросала трубку, боясь, что волнение сделает ее косноязычной, и она не сможет говорить с графом. Кровь стучала в висках, голова начинала болеть. А теперь он равнодушно встречает ее и, видно, ждет, когда она уйдет. Стыд растекается по всему ее телу с каждым его отчужденным движением. Она хочет встать и уйти, но словно приросла к стулу.

На столе графа – огромная гипсовая форма. Памятник Иоанну Вольфгангу Гете в уменьшенном формате стоит между гипсовыми и деревянными скамьями. Граф лепит лицо тайного советника, и в лице графа ощутимо напряжение. Длинные его пальцы постукивают, время от времени по столу. И тогда сжимаются его губы и две глубокие морщины прорезаются по сторонам рта. Он отступает на два шага и рассматривает дело своих рук, и снова щупают его пальцы гипсовый лик. Одежды его и обувь – в пятнах гипса. За его спиной, заброшенный у окна, гигантский идол бога Триглава с тремя головами покрыт толстой тканью. Утренний жар стоит в мастерской. Красные крыши старого Берлина заглядывают через окно. Воробьи шумят на черепицах крыш. Иоанна грустно сидит у стола. Она для него в это утро не более, чем воздух за окном. С момента, как она села на стул, он не одарил ее ни одной улыбкой. Обида ее велика, и Иоанна откашливается, ибо першит в горле.

– А-а, Иоанна, – вскидывает граф голову в ее сторону, – каково твое мнение, девочка: то, что я сейчас делаю, это красиво?

– Нет!

Граф отступает в удивлении и откладывает мастерок. Перед ним увеличенное фото тайного советника, и он высекает его лицо. В неком смущении он спрашивает:

– Нет никакого сходства со снимком, Иоанна?

– Есть. Но и снимок не так уж красив.

– Но что поделаешь, Иоанна, таково лицо Гете.

– Нет!

– Иоанна, – граф удивлен упрямством девочки, – почему ты все время говоришь – «нет». В школе вам не показывали портреты Гете?

– Конечно же, показывали. И в нашем доме сейчас висит его большой портрет, как этот, – указывает она сердито на снимок. – И все так его изображают, но я представляю совсем иным. Он не был таким…

– Каким «таким», Иоанна?

– Таким строгим, серьезным, как прокурор в суде.

– Тебе знаком прокурор в суде, Иоанна?

– Нет. Но я его представляю себе.

– А каким ты представляешь себе Гете?

– Он был добрым человеком, и стихи его были добрыми. Много улыбался, и глаза у него не были такими острыми и гневными, а – мягкими, ласкающими.

– Но, Иоанна, почему ты представляешь его именно так?

– По его стихам. Я читаю много его стихов, и мне нравится настрой и выбор его слов, и потому я считаю, что лицо его было добрым и любящим.

– Любящим?

– Уверена! Как и в стихах его о любви. Она в его стихах так прекрасна.

– Ты знаешь, что такое любовь, Иоанна? – со смешком спрашивает граф.

– Нет, – Иоанна старается не показать, что смущена, – но я себе ее представляю.

Граф подходит к Иоанне, кладет руку ей на голову, и старается придать своему склоненному над ней лицу доброту и мягкость, которую девочка видит в лице Гете. Палец поглаживает ее маленькое бледное лицо, словно пытаясь его вылепить. Она опускает глаза, и ресницы ее дрожат. Граф касается пальцами ее чувствительных век, и тонкое дрожание ее кожи пробуждает его пальцы. Он любит эту маленькую чернявую девочку. Его большие ладони ощупывают все ее лицо. «Ты любишь ее, потому что она еще не созрела, зелена, и тебе дано ее освободить из незрелости, выгравировать ее облик, будущий, зрелый…» Пальцы его напрягают кожу ее лица, ее круглые темные, слегка скошенные глаза, ширящийся рот. Ноздри носа как бы разбегаются в стороны. Девочка сидит, не двигаясь, словно в дремоте. «Это тайна твоей жизни, – говорят ему пальцы, двигающиеся по ее лицу и голове, – тебе дано любить, когда ты высекаешь сущее из ничего, ты любишь сырой материал, в котором можно нащупать форму. Ты любишь незрелый плод!»

Граф целует девочку в губы. Они сухи и шершавы, замкнуты, только веки подрагивают.

– Ты не уклоняешься и не удивляешься тому, что я с тобой делаю, Иоанна?

Иоанна не может выдавить звук из горла, и глаза ее закрыты.

– За все красивые слова, что ты мне сказала, я тебя поцеловал, – говорит граф, и пальцы его сжимают ее плечи. И там, где пальцы его ощутимы, проходит дрожь по всему ее телу, а от него – к нему. – Ты дала мне хороший совет, Иоанна. Лицо тайного советника я сделаю более добрым и мягким.

Оттокар приносит стул и садится рядом с девочкой, берет ее маленькие руки, вспотевшие, напряженные, кладет их к себе на колени, и его ладони покрывают ее руки. В безмолвии ощущается напряжение, бесформенная глыба у окна скрыта под тканью. Большая белая гипсовая форма лежит на столе. Гипсовые скамеечки пусты. Гипсовые деревья нагоняют холод своей белизной. У миниатюрного памятника из гипса – перевернутый портрет Гете. Это Иоанна перевернула его, чтобы выразить свое возмущение хмурым сердитым лицом уважаемого тайного советника. С улицы доносятся какие-то шорохи, плач ребенка, постукивание по камням тележных колес и далекое лошадиное ржание. От всех этих звуков Иоанна чувствует какое-то облегчение, но снова возвращается напряженное молчание между ней и графом, держащим ее руки и вглядывающимся в нее. Она снова старается опустить глаза, но граф поднимает ее руки к носу и принюхивается, приближает свое лицо к ее лицу и снова принюхивается, как нюхают флакон духов. Страшное подозрение возникает в ее душе и бросает в дрожь все ее тело: не принюхивается ли граф-скульптор к ее волосам и шее, потому что подозревает, что неприятный запах в доме идет от нее?

– Граф, – освобождает Иоанна свои руки из его рук, – этот ужасный запах идет со двора. Весь дом полон им.

– Аромат твоего тела, Иоанна, приятен, как запах свежего молока.

Стук в дверь. Нанте Дудль стоит в дверях с бутылкой пива, угостить своего друга, графа. Нанте весьма доволен, что ткань прикрыла древнего трехглавого бога. Наконец принесли плоды его долгие увещания.

– Иисус Христос, – слетает с его уст удивление, – черная девочка снова здесь! Граф Кокс каждый день спрашивает о тебе. Книжечку его ты принесла?

Иоанна краснеет: маленькая потрепанная книжка лежит у нее в ранце.

– Да, да… Но…

– И расшифровку тайны старого еврейского двора ты тоже принесла?

– Но в книге написаны сокровища…

– Значит, граф Кокс прав, и это вовсе не сумасшествие?

– Но это вовсе не потерянные сокровища, – гасит Иоанна восторг Нанте.

– Там что, не написано о кладе серебра и золота. Иисусе, девочка. Граф Кокс ужасно рассердится.

– Книжку надо вернуть на то место, откуда ее откопали и снова закопать в землю, – говорит Иоанна с трепетом. – Большой будет грех, если они этого не сделают.

– Иоанна, о чем ты говоришь? Я ничего не понимаю, – говорит граф.

– Но… Граф… – Иоанна заикается, – книга графа Кокса это старый молитвенник. А у нас… у евреев, погребают старые истрепанные священные книги, как погребают умершего дорогого человека. А граф Кокс вытащил эту книгу из ее могилы. Дядя мой сказал, что ее надо вернуть на место.

Иоанна извлекает книгу из ранца. Она не завернута, как раньше, в грубую коричневую бумагу графа Кокса. Дядя Иоанны Альфред обернул ее обложку в прозрачную бумагу, и ветхость книги видна через эту прозрачность. Иоанна кладет книгу на стол, и в широко раскрытых ее глазах ощущается страх.

– Иисус Христос, – вскрикивает Нанте Дудль, – да никогда сумасшедший граф Кокс не вернет книгу в ее могилу. Со злости, что не нашел потерянный клад, он сожжет ее вместе с мышами мастера.

– Нет! – пугается Иоанна, – нет! Нет!

– Я пойду с тобой вернуть книгу на ее место, – обнимает граф за плечи дрожащую от волнения девочку – эта ваша традиция уважительна и прекрасна. В один из вечеров мы пойдем в старый еврейский двор и похороним ее. Когда ты придешь, Иоанна?

– На следующей неделе, – шепчет Иоанна. – Вечером, накануне моего дня рождения.

– Прекрасно, Иоанна! А пока книга останется у меня, как дорогое сокровище, – одаряет граф девочку улыбкой, и Иоанна отвечает ему счастливой улыбкой, и идет за Нанте, обещавшим безопасно вывести ее из дома, чтобы она не попала в руки графа Кокса, сидящего внизу с войском своих сыновей.

– Теперь он собирается сжигать еще и мусор, – говорит Каролина, поджидающая их внизу, у лестницы. Годами муниципалитет вывозит мусор из нашего дома, теперь этот пришел, и начинает свои поджоги! Страсть к пожарам просто горит у него в душе!

– Каролина! Каролина! – успокаивает ее Нанте. – Ничего плохо нет в том, что он убирает мусор из нашего дома. Я прошу тебя не нервничать!

В лестничном проходе появляется первенец Бартоломеус со школьным ранцем в руках.

– Ты снова здесь! – восклицает он в сторону Иоанны.

– Да, представь себе, я снова здесь, – выкрикивает она ему в изумленное лицо, отталкивает его, и убегает через двор и открытые ворота.

Иоанна идет быстрыми шагами, и выглядит, как человек, то ли преследуемый, то ли преследующий. Она торопится домой: может, найдет кого-то из членов семьи, чтобы рассказать ему о графе, и о ночи, когда они должны будут похоронить порванный молитвенник.

Фрида открывает дверь, лицо ее молчаливо и замкнуто. В гостиной несколько незнакомых мужчин в обществе деда. С ними вегетарианка Елена в одежде сестры милосердия. Эти весьма серьезные мужчины – врачи, только что вышедшие из комнаты отца. Они просили вызвать сестру милосердия к господину Леви. Тут же Елена облачилась в эту одежду, и никакая сила не сдвинет ее от постели дяди.

«Отец болен», – говорит Иоанне лицо деда. Усы его сегодня не торчат, и цветок исчез из обшлага.

Глава двадцатая

– Ну, Александр, как по-твоему выглядят пригласительные билеты, которые мы напечатали?

– Форма красивая. Даже очень. Только прошу тебя, Георг, не употребляй столь часто это «ну». Извини меня, от него уже уши вянут.

– Именно твои уши? – Тонкая улыбка намеком обозначилась на губах Георга.

– Да, именно, мои уши, – такое же насмешливое выражение возникло на губах Александра.

Он чувствует сильную усталость. Сегодня они вернулись с Габриелем после посещения дяди Самуила в маленьком городке металлургов. Габриель продолжил путь на фаьрику, а он остался неожиданно один на улицах Берлина. Был четвертый час после полудня, время общей усталости. Улицы заполнились людьми, возвращающимися с работы, и лица были усталыми и озабоченными. Он шел среди этой толпы, такой же усталый, как они. Возвращение от дяди Самуила казалось ему возвращением из иного мира, и обрывки бесед и воспоминаний тянулись за ним. И тогда он внезапно решил пойти к Георгу, чтобы как-то отключиться от этого неотстающего хвоста мыслей. Посадить себя в почву будничных дел, как растение, вырванное из грядки, и жаждущее в нее вернуться. Александр вздохнул. Георг не разу даже ни намекнул на старые разногласия между ними. В глубине сердца Георг хранит неприязнь к колыбели, стоявшей в доме «евреев в черных капотах», и всегда демонстрирует перед другом свою враждебность «старой традиции и старому иудаизму».

«Эти черные», – называл их Георг.

В кабинете Георга шумит кофеварка. Тень и свет поигрывают на мебели. Рядом с чашками кофе Георг положил пригласительный билет на большое собрание «Фонда существования Израиля – Керен Каемэт Ле Исраэль», – которое состоится через неделю в одном из роскошных залов столицы. Георг намеревается пригласить на это собрание всех известных евреев Берлина, сионистов и не сионистов. И главную речь там будет держать именно Александр Розенбаум, посланец страны Израиля.

– У тебя было время подготовиться к выступлению?

– Да, я много о нем думаю.

– И что же ты скажешь евреям Берлина?

«И вправду, что я скажу евреям Берлина? – лицо Александра сосредоточено. Лоб наморщен. – «Что я могу сегодня сказать такому человеку, как Артур Леви? Не сумел я тогда направить его сердце в сторону сионизма. А почему? Почему Георга – да, а Артура – нет? Ведь оба отпрыски той же среды. Многие из ассимилировавшихся евреев типа Артура, такие же, как он, честные, умные, и сейчас он, Александр, должен сделать последнее усилие, чтобы раскрыть им глаза на то, что еврейство стоит на краю бездны. Вот, он пытался говорить с сыном Артура, и не уверен, что сумел убедить его, что он может потерять весь свой капитал. Возможно, это он понял. Но то, что может потерять свою душу и даже жизнь, до него не дошло».

– Георг, я пришел обсудить свою речь, которая будет посвящена уголовному праву. Если они прислушаются к моим словам, они спасены… Я вовсе не хочу накликать на них беду.

– Я не очень уверен в этом. Я думаю, ты преувеличиваешь важность одной речи. Хотя, конечно, положение весьма серьезное. Так все же, что ты скажешь?

– Конечно, не речь важна, а ответственность за то, что будет сказано в такой судьбоносный час. Я неожиданно почувствовал, что на меня словно возложена ответственность за весь мой народ, проживающий здесь. В небольшой стране Израиля, где я живу последние годы, я научился этому. Каждый житель там чувствует себя представителем всех евреев, оставшихся где-то, вне страны. И я обязан их убедить... Знаешь, Георг, для меня сионизм был всегда делом всего Дома Израиля. Почти привычным делом. Я рос в доме, где все поколения дышали атмосферой страны праотцев, из которой мы были изгнаны тысячи лет назад. Но всегда в наших глазах мы были единым народом, разбросанным по миру. Я всегда говорил от имени еврейских масс. Я любил их и их стремления. Чего я не знал, было лишь одно: как это осуществить. Явился Герцль и облачил старые мессианские стремления в новые политические одежды. И я сразу же понял, что мне делать. Не было у меня противоречий между личными нуждами и стремлениями масс. Нужды личности в Израиле и нужды коллектива были в моих глазах тождественны. И это тождество я хотел осуществить в сионизме. Во имя этого я и репатриировался в Эрец Израэль.

– А я? С детства, ты знаешь, Александр, я вообще ненавидел массы. А еврейские массы, в частности. Если бы не случай, когда я отождествил себя с этой массой, отталкивающей меня своим национализмом, вызывающим во мне тошноту, я бы не почувствовал, что эта ненависть, по сути, ненависть к самому себе. А, ненавидя массы, я ненавидел и их стремления. Когда мне стало ясно, что эта ненависть к их устремлениям проистекает из ненависти к самому себе, я понял, что лишь присоединившись к их устремлениям, я избавлюсь от ненависти к самому себе. И тогда я встретил тебя. Ты научил меня, как это сделать. Помог мне избавиться от ненависти к себе и решить личную свою проблему. С этого момента я учил евреев Германии тому, чему ты меня научил.

– А от тебя я научился пониманию, Георг, что для евреев Германии сионизм это дело частное, личное. Они оскорбляются, когда им угрожают всеобщей финансовой катастрофой. Они ищут выход отдельно для каждого. Георг… лишь сейчас я понял…

– Что ты понял лишь сейчас?

– Понял, почему не смог привлечь в нашей юности Артура Леви. Я ведь его знал до тебя. – Александр делает резкий жест и чуть не опрокидывает чашку с кофе. Он делает большой глоток, словно его мучает жажда. – Я говорил ему все время о еврейских массах, о еврейской нации, о самостоятельном государстве. Но все это было ему чуждо. Он был либералом, типичным индивидуалистом, который верил в государство разума, в равенство всех в этом мудром государстве, и право каждого идти своим неизведанным путем. Массы, нация, государство для масс, для новой или обновленной нации – этого он не принимал. Он был патриотом страны, такой, какая она есть. Он мечтал о государстве индивидов, аристократов духа.

– А что бы ты сейчас ему сказал?

– Сейчас? Сейчас я понимаю, что должен был начать с его мечты. Должен был объяснить, как я представляю мое государство – пример для других народов. Из дискуссий с ним и бесед с тобой все мы чему-то учимся.

– Интересно, – посмеивается Георг, – то, что я учил, мне известно. Но что вы учили вдвоем?

– Я понял, что проблемы евреев Германии, точно такие же, как евреев во всем мире. Это не только проблема личности и не только проблема коллектива, а и то и другое вместе. Если в юности я выступал от имени еврейских масс, теперь я воочию вижу, что такое власть массы. Она сразу же скатывается к власти вульгарной, власти черни. Артур Леви, несомненно, за это время понял, куда может скатиться его государство разума, духовных аристократов, видел, как они поклоняются и даже преклоняются перед кованым шагом сапог. А ты, Георг, понял, что проблема не в том, как избавиться от ненависти к самому себе, а в том, как ты сказал, что демократия наших дней выступает под знаменем равенства равных, в котором втайне дает уступку неравенству не равных.

– Но что бы ты сказал Артуру Леви?

– Я бы сказал ему: спаси свою личность от вульгарной власти масс и присоединись к массе личностей. Сегодня, быть может, он бы меня понял, и присоединился бы ко мне, чтобы спасти свою душу и души своих детей. Вместе с такими же, как и он сам личностями, желающими создать государство, которое станет примером другим.

– Государство-образец индивидумов?

– Да, Георг, только свободные личности понимают, что такое истинное равенство между индивидом и коллективом, – это, по сути, возвращение в мир наших праотцев. И это не касается только евреев. Получается, Георг, что наше маленькое сионистское движение видится мне сейчас наиболее важным национальным предприятием.

– Об этом я им толкую все время, но они не прислушиваются ко мне.

– Я постараюсь объяснить им, Георг, до какой степени мы разны. Я скажу им, что другие по самой своей сущности привыкли мыслить по иному о жизни и смерти, о войне и мире, об истории человечества и судьбе человека. В течение многих поколений мы привыкли к этому. Евреи никогда не знали рабства, никогда не сдавались слепой судьбе и слепым законам истории. Вся история народа Израиля полна мессианскими движениями. Мессианство, это, по сути, восстание против судьбы, бунт против слепоты исторических законов. Я скажу евреям Берлина: не сдавайтесь привизракам, марширующим по миру, и, главным образом, по этой стране. Восстаньте против судьбы!

– Да, Александр. Ты абсолютно прав. И я мыслю в этом направлении. Но я не сумел сформулировать до конца. По сути, в период Веймарской республики, евреям дали все, что они просили, равенство и даже более того, а каков результат?

– Если бы я только мог объяснить им, – вздыхает Александр, – что отсюда и далее – бездна, что нет больше времени дискутировать. Надо встать и уйти. Нечто от юношеской верной дружбы сверкнуло в глазах обоих, когда молчание воцарилось у стола. Неожиданно они набросились на еду и питье. Александр отодвигает чашку и спрашивает:

– Георг, я надеюсь, что ты послал личное приглашение семье Леви. Мне очень важно, чтобы Артур и его сын были среди присутствующих.

– Ну, конечно же, конечно. Пригласили их. Вчера я даже связался с ними по телефону, чтобы лично от себя пригласить их, но мне сказали, что Артур очень болен.

– Артур очень болен? – удивился Александр.

«Артур очень болен. Неужели я опоздал?» – Александр опустил голову, лицо его окаменело, сигарета дымит во рту. «И эта последняя встреча, которая разделила нас. После этого мы не виделись много лет. Но однажды встретились. Это было после Мировой войны, в годы, когда инфляция бушевала в Германии. Я устроил в городе прощальную вечеринку, перед отплытием в Эрец Израэль. Мы зашли в бар на улице кайзера Фридриха Великого. Все там вертелось буйной каруселью, лишенной всяческой сдержанности. Посреди бара мы увидели высокого мужчину, одиноко танцующего с рыжей женщиной. Мужчина был пьян, и какой-то клоун напялил ему на голову цилиндр, а на плечи потрепанное пальто, и так мужчина танцевал с рыжей красавицей, которая тоже была не совсем трезвой. Пьяная публика вокруг хлопала им в ладоши, сопровождая всяческими непристойными выкриками парочку. Высоким танцором был Артур. Он – всегда изысканно деликатный – кричал и хохотал со всей публикой. Сердце мне тотчас подсказало, что друг мой несчастен. Я никогда не забывал его даже тогда, когда мы разошлись идейно. Я не знал, что с ним случилось, только чувствовал, что рука, которая обнимает бедра той рыжей проститутки, несет в себе большую боль. Друг нуждается в помощи. И я стою в кругу буйствующих людей, и не протягиваю ему руку. Неприятно было мне предстать перед пьяным Артуром в обществе моего товарища, весьма уважаемого человека. Я спрятался за свое мировоззрение, которая сделала нас с Артуром чуждыми друг другу.

Неожиданно взгляд Артура остановился на мне. В мгновение ока он протрезвел. Швырнул в публику цилиндр и потрепанное пальто и исчез из бара. Официант побежал за ним, потребовать оплату счета. Я остановил его и заплатил за Артура. Для себя я это сделал. Легче мне было, что он сбежал, чем, если бы вернулся, и мы бы столкнулись лицом к лицу. Несколькими бумажными банкнотами я успокоил свою совесть. Через некоторое время мне стало известно, что жена Артура умерла, что он исчез, и никто не знает, где он. Я знал. Я нашел его в его несчастье. Молчал из чувства стыда».

Александр нервно бросает сигарету и встает со стула.

– Извини, Георг, пойду, позвоню – справиться о здоровье Артура. Вернувшись из гостиной, он остановился в дверях и сказал Георгу:

– Он смертельно болен.

По большой тени, окутывающей высокую фигуру Александра, Георг понял, что вечер завершен.

– Еще чашку? – мягко спрашивает Георг. Оба начинают ухаживать друг за другом с молчаливой превышенной услужливостью. Георг придвигает Александру тарелку с печеньем, Александр подает Георгу сахарницу. Александр закуривает толстую сигару, тут же встает Георг и приносит пепельницу. Георг тоже собирается закурить сигару, Александр тут же протягивает ему зажигалку. Только после некоторого времени, когда молчание стало для них тяжким, Александр сказал:

– Я говорил с его сыном. Поверишь ли, Георг, что какая-то тайная связь может возникнуть между людьми, даже если их разделяют большие расстояния?

– Что это внезапно пришло тебе в голову, Александр?

– Мы сидели тогда и говорили с его сыном о нем, об Артуре, а я продолжал думать о том, что между нами случилось много лет назад. Случай этот был связан также с определенной суммой денег. И вот, сейчас, по телефону, он сказал мне, что только что говорил с отцом обо мне, и тот напомнил ему о каком-то старом долге, и попросил сына вернуть его мне. Странно.

– Бывают такие случаи, – сухо говорит Георг, и молчание между ними продолжается. Усталыми сидят они, словно у обоих полный упадок сил. Долго дымят сигарами, пока взгляд Александра не падает пригласительный билет.

– Георг, – сдвигает он брови, – дата собрания на следующий день после выборов?

– Да, на следующий день после выборов.

– На этот же день назначен суд над молодым куплетистом.

– Александр, почему ты произносишь так трагически эту фразу – «День после выборов»? – улыбается Георг.

– Эта фраза звучит в моих ушах, как знаменитое изречение бравого солдата Швейка: «В шесть часов вечера после войны» – улыбается в ответ Александр. Несмотря на все ссоры и противоречия между ними, они всегда возвращаются и находят друг друга. В комнате Георга тихо и приятно. Иногда доходит плач ребенка, но тут же замолкает. Жена Георга всегда заботится, чтобы в доме были тишина и порядок. Она из тех женщин, главной заботой которых всегда является муж и семья.

«Как хорошо, когда есть дом!» – думает Александр с доброй и печальной завистью.

– Пойду, Георг.

– Оставайся, Александр. Оставайся у меня.

– Я устал, Георг. Я очень устал.

* * *

Была уже глубокая ночь, когда Александр вернулся к себе. Он так устал, что все время одолевала его дремота, сквозь которую доносилось журчание воды в канализационных колодцах и водосточных трубах. Казалось, в городе грянуло восстание. Грохот марширующих сапог, вопли выкрикивающих лозунги и поющих песни, завывание полицейских машин. Александр шагает, прижимаясь к стенам, усталость делает его равнодушным ко всему, что происходит вокруг.

– Доктор! – темная тень отделяется от стены дома. – Подсказывало мне сердце, что я вас увижу еще сегодня ночью, хотя ваша домохозяйка сказала, что вы уехали. Где-то уже два часа я поджидаю вас и не схожу с места.

Это Шпац из Нюрнберга.

– Очень жаль, господин Шпац, что вы потеряли столько времени.

– Боже, упаси, доктор! Никогда я не теряю зря времени. И пришел к вам по очень важному делу. Весьма важному, доктор.

– Заходите в дом, господин Шпац, – приглашает его Александр, в голосе которого слышны нотки истинного гостеприимства.

– Доктор, я открыл нечто столь важное. Важнее этого нет.

– Снимайте пальто, присядем немного отдохнуть. Вам же не хватает дыхания.

– Это от волнения, доктор, из-за ужасно важного дела.

– Господин Шпац, может, я все же умоюсь? Я предпочитаю находиться в обществе друга чистым.

– Ах, доктор, как это похоже на вас! Вижу я вас, и тотчас покой нисходит в мое сердце. – Глаза Шпаца сопровождают пламенным взглядом Александра, медленно и тяжело идущего в ванную. Возвращается Александр в коричневом домашнем халате и домашних туфлях.

– Теперь, господин Шпац, я весь внимание.

– Доктор! Речь идет о Марго. Я открыл ее тайну.

– Как?

– Доктор! Я веду за ней слежку все дни и ночи. Слежка мне противна, доктор, но предательство мне противнее стократ! Все предали несчастного Аполлона. Фреди и Марго, и все его друзья. Кроме меня.

– Отлично, господин Шпац, но к делу. Что за тайна у Марго?

– Тайна Марго, уважаемый доктор? Я встретил ее на одном празднестве. Знаете, доктор, на торжестве объединения ветеранов Мировой войны. Извивалась она там перед публикой, вводила ее в транс своим пением. Уже больше не пела куплеты нашего Аполлона, а старинную народную песню о разбойнике и грабителе Ринальдини, и превратила этого червя…

– Господин Шпац, к делу! Что вы там обнаружили у Марго?

– Доктор! Обнаружил ужасное дело, и оно не касается только Марго и Аполлона. И я, доктор, с того дня разбит и растоптан. Может, и я не вел себя, как надо?

– Но, господин Шпац, о ком вы пришли мне рассказать, о Марго или о себе?

– О Марго, о себе, обо всех. Это черное существо сумело запутать всех, доктор.

– Господин Шпац, вы очень взволнованы, разрешите мне помочь вам распутать этот узел…

– Доктор, невозможно, просто невозможно!

– И все же, господин Шпац, разрешите мне, профессия у меня такая – распутывать узлы. Итак, обратимся к делу по порядку. Вы встретили нашу подругу Марго на торжестве ветеранов…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации