Текст книги "Гипнотизер. Реальность невозможного. Остросюжетный научно-фантастический роман-альманах из 6 историй"

Поездка в туманово

В тот день Евгений сильно пожалел, что у него нет машины. Им предстояло долго и на перекладных добираться до жилища «ведьмы», а зимний холод не располагал к загородным прогулкам. Впрочем, адреса Зоя не знала, ориентировалась по приметам, и не было уверенности, что на машине они быстрей добрались бы до места. Хотя… сидеть в подогретом просторном салоне было бы комфортнее, чем в электричке с вольготно гуляющими сквозняками.

Поначалу Зоя реагировала на Ромашова с игривым любопытством, изображала нечто среднее между женским кокетством (надо сказать, весьма неумелым) и детской непосредственностью, но потом привыкла, забыла про первоначальное намерение пофлиртовать, и Евгений с облегчением расслабился. Ссориться с подружкой Тани, ставить ее на место совершенно не хотелось. Зоя была важна и занимала центральное место в предстоящей терапии.

Когда надоело таращиться в окно на подмосковные просторы, Калашникова повернулась к Ромашову и спросила с такой тревогой в голосе, будто от ответа зависела ее собственная жизнь:

– Когда можно навестить Таню?

– Прости, я с ней еще не виделся, – признался Евгений, – а по телефону, сама понимаешь, не поговоришь.

– А смс-ку послать?

– Ну кто в смс-ках это обсуждает? Не волнуйся, я завтра к ним съезжу и все выясню. Ты придумай, куда ее сводить для первого раза. Может, в музей?

– На каток, – возразила Зойка. – Мы это с ней просто обожаем! И в книжный магазин потом заглянуть надо, наверняка она все последние новинки пропустила. А я ей расскажу!

– Ты любишь читать?

– А что, я не похожа на человека, которому нравится проводить досуг с книгой?

Евгений примиряюще улыбнулся:

– Сейчас редко кто из молодежи досуг с книгой проводит.

– Ха, можно подумать, ты сам прям такой древний старик!

– Старик – не старик, но на полтора десятка лет постарше. И какой автор твой любимый?

– Я люблю про любовь читать, но на авторов не обращаю внимание. У них все истории примерно одинаковые. Она полюбила графа, а он плейбой с разбитым сердцем… Или пират полюбил аристократку, а у нее есть недалекий, но очень богатый жених… Тебе смешно? – она заметила его усмешку. – А мне эта тема заходит, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул он примирительно.

– Ничего ты не понимаешь! Я всякую литературу читать могу, не только дамские книжки в мягкой обложке. Только жизнь у меня сейчас очень тяжелая. Хочется хоть иногда расслабиться.

– А почему жизнь тяжелая?

– Да так, – она повела плечом, – навалилось все… и Таня пропала. Мы раньше с ней каждый день виделись или по телефону болтали. А теперь и посоветоваться не с кем, приходится самой мозги напрягать.

– Любовные романы поставляют тебе питательную почву для размышлений?

– Веселишься? Ну, да, ты же у нас взрослый, про любовь не читаешь, – она покосилась на «старика» ироничным глазом. – Или ты по работе с любовными катастрофами сталкиваешься? Ревность, там, несчастное нераздельное чувство, угасающие страсти. Расскажи, а?

– Не расскажу. Врачебная тайна.

– Тоже мне, исповедник неприкаянных душ, – надулась Зойка, но вдруг вспомнила: – Жень, слушай, а в чем все-таки разница между психоаналитиком и психотерапевтом? Ты обещал объяснить.

Ромашов хмыкнул, но ответил совершенно серьезно:

– Это разные школы и, соответственно, разный подход. В основу психоанализа положено учение Фрейда. По Фрейду, разумного в человеке мало, и все его поступки строятся на врожденных инстинктах и низменных влечениях.

– Типа, во всем виновато «тяжелое детство», да?

– Типа того. Психоанализ, по сути, оправдывает социальный пессимизм, агрессию и склонность к насилию, но он плоть от плоти общества потребления с его атомарностью. С некоторых пор у нас тоже распространяется политика потребления, потому в крупных городах появляются и психоаналитики. Я же придерживаюсь теории, что бессознательное не подавляет сознание, а существует с ним в равновесии, и только болезнь нарушает положение вещей. Как психотерапевт, я должен восстановить равновесие в душе человека, пробудить интерес к жизни, помочь самореализоваться через творчество и общественную жизнь. Для лечения мне не нужен душевный стриптиз, а нужно желание пациента стать новым человеком.

Зоя удивительно долго молчала, переваривая, а потом снова пристала, как банный лист:

– А если подробней? Я хочу разобраться!

Евгений не верил, что девушка способна выслушать пояснения, не перебивая через слово, но был приятно удивлен. Зоя оказалась вовсе не пустоголовой тараторкой, роль которой почему-то предпочитала исполнять, а очень даже вменяемым и хорошо соображающим человеком. В некоторых житейских вопросах она дала бы фору его племяннице, витающей в облаках. Местами Калашниковой не хватало образования, познания пестрели пробелами, но с каждой минутой Танина подружка нравилась Евгению все больше. Они прекрасно скоротали время в электричке.

Город Туманов встретил их высокими сугробами, золотым отсверком на куполе старинной церквушки и запахом свежевыпеченного хлеба. В небольшой продовольственный магазин возле вокзала привезли товар и как раз разгружали, таская деревянные лотки с пышными булками. На часах была половина двенадцатого, почти обед, а тут, несмотря на будний день, все только начиналось.

Ромашов подивился на ленивую суету и, сойдя с платформы, отправился искать остановку нужного автобуса (Зоя, о чудо, помнила номер маршрута). Калашникова семенила рядом, вертя головой и удивленно ахая, будто на экскурсии. У Евгения даже мелькнула мысль, а в тот ли город они приехали?

– Тут все так сильно изменилось, просто с ума сойти! – выдала она, подтверждая худшие подозрения. – Ничего не узнаю.

– А что не так? – он напрягся.

– Зима пришла.

Зима и правда пришла в Московский регион накануне с обильными снегопадами и резким понижением температуры. И если до сих пор на пожухлую траву ложились только узкие белоснежные мазки, а дороги чернели колеями, то за минувшие сутки тучи щедро исторгли из себя многомесячные запасы.

Автобус – старый ПАЗик с намалеванным от руки на серой картонке номером в лобовом окне – стоял в дальнем конце площади. Двери его были распахнуты, и внутри сидело несколько пассажиров. Ромашов и Калашникова, оплатив проезд, поднялись в салон, и водитель, словно только их и дожидался, сразу отправился в путь.

В Туманово коммунальные службы не слишком утруждались, и потому всюду, куда ни кинь взгляд, лежала снежная целина, чуть разбавленная узкими тропками, проторенными спешившими на работу пешеходами. Низкое небо мрачно хмурилось, но улицы заливал тихий матовый свет. Грязные обочины накрыло чистейшим покрывалом, крыши павильонов и столбики оград украсились пухлыми шапками, и разлапистые силуэты деревьев в сквере на этом фоне смотрелись словно рисунки тушью в японском стиле суми-э.

Зоя уже через две минуты принялась ерзать и вертеться на сидении, заглядывая во все окна с восклицаниями: «Вот, это здесь! Нет, не здесь – дальше! Я в снегу ничего не узнаю!»

– А куда вы путь держите, если не секрет? – поинтересовалась у них одна из случайных попутчиц. – Может, подскажу?

В глазах женщины светилось сдержанное любопытство, и Евгений решил, что такая справочная служба окажется в разы эффективней любой поисковой системы.

– Вы местная? – для начала спросил он, оценивая, как наклоняется к нему собеседница, как азартно слегка прикусывает нижнюю губу и перестает прижимать к себе сумку правой рукой, свободно укладывая ее на колени ладонью вверх.

– Да, живу в Туманово с рождения. Улица вам какая нужна? Или, может, контора?

– В том и проблема, что точного адреса у нас нет, опираемся на подсказки очевидцев. Мы, собственно, ищем одну женщину…

Договорить Ромашов не успел, потому что доброжелательница шумно фыркнула:

– Я так и знала! Вы к Муратовой. Видела, как вы от электрички к автобусу шли. А кого еще к нам в такое время из Москвы принесет?

– Вообще-то, – влезла Зойка, – мы не к какой-то там Муратовой, а к бабушке Серафиме едем!

– Ага, «бабушке», как же! Только для такой попрыгуньи, как ты, она «бабушка». Ей всего-то сорок три, да и не Серафима она, а Лариса Семеновна Муратова, бывшая заведующая клубом, который при ней закрылся и был разворован. Сейчас-то его бизнесмен тумановский выкупил, реставрирует и хочет заново открыть, чтоб было куда детишкам в кружки бегать. Но ее не позовут – отруководилась, зараза!

– За что ж вы ее так ласково? – усмехнулся Ромашов.

– Человек она гнилой, – женщина вновь обеими руками схватилась за сумку и скрестила ноги, защищаясь. – Ведьма и есть. Я к ней не пойду, даже если помирать буду! Но хозяин-барин, коли желаете, вам на следующей сходить.

…Снег под ногами звонко скрипел и лип к подошвам. В кустах, просунувших тонкие ветки сквозь щели в штакетнике, галдели воробьи, ссорящиеся из-за какой-то птичьей несправедливости. Ромашов и Зойка, натянув перчатки, а девушка так и засунув руки поглубже в карманы курточки, шли по тропинке вдоль некрашеных заборов. За заборами прятались огороды и гаражи, а впереди, подпирая антеннами небо, высились панельные пятиэтажки.

– Вон там она живет! – Зоя вытащила из кармана руку, чтобы указать пальцем. – Третий этаж. Кодового замка нет. Но без предварительного созвона нас могут и не пустить. Таня всегда созванивалась.

– Посмотрим. Расскажи еще раз, как все было, – попросил Ромашов.

– Да я уже пять раз рассказывала! – возмутилась Зоя, однако поболтать была не прочь. Щеки у нее порозовели, и всякий раз, когда она открывала рот, из него вылетало забавное облачко пара. – Впервые мы приехали сюда в середине июля. Было жарко…

– Про погоду можно опустить, – поспешно вставил Евгений. – Сколько человек сидело в приемной?

– Трое. Мы с ними долго общались, у каждого своя проблема. Серафима нас вызывала не по очереди, а как ей захочется, нам с Таней пришлось ждать около часа. Помощница нас чаем угощала.

– Расскажи про последний визит.

– И как ты еще наизусть мой рассказ не выучил? Ладно, ладно, расскажу! Язык-то что, он без костей. В общем, я к Серафиме в кабинет не пошла, сидела возле двери, а Таню к ведьме провела ее помощница. Я хотела подслушать, ну, интересно же, а ждать скучно, поговорить не с кем, а эта помощница вернулась и села напротив, на вопросы не отвечала, только пялилась на меня недобро. При ней неудобно к замочной скважине ухом, а если не прикладываться, то из-за двери один только бубнеж. «Бу-бу-бу», ни словечка не разберешь! А Таня, вредина, мне потом отказалась пересказывать. Сказала, больше не поедет, расплатилась типа, – Зоя нахмурилась. – Ты по-прежнему думаешь, что это классический развод?

Ромашов кивнул.

– А я сомневаюсь. Серафима нам всю правду рассказала. И с какой проблемой пришли, и где учимся, и кто родители. Да и те люди, что своей очереди ждали, ее хвалили очень. Сильная она, энергетикой так и пышет!

– Подставные это лица были, клоуны наемные, которые вас с Таней разговорили, все выложить заставили, да еще убаюкали сказками, создав нужный настрой.

Зоя недоверчиво свела брови.

– А чудо ясновидения?

– Вы же сами говорили людям в очереди о цели визита.

– Ну… делились проблемами. А что, там в приемной микрофон спрятан?

– Святая ты простота! – сказал с тихим вздохом Ромашов. – Слушай, что расскажу. В Древней Греции близ города Эпидавра находилось главное святилище бога врачевания Асклепия. Больные приезжали туда со всех сторон света. Их встречал жрец, который проводил экскурсию, читая выбитые на камнях истории невероятных выздоровлений. Например, такие: «Никанор параличный. Пока он сидел и отдыхал в саду Асклепия, один мальчик украл у него костыль и бросился наутек. Никанор вскочил, побежал за мальчиком и стал здоров»33
  Подлинная надпись на стене храма Асклепия в Эпидавре


[Закрыть]Это настраивало людей на нужный лад. В возвышенной обстановке всеобщей веры в чудо больные приступали к следующему этапу, предваряющему встречу с Асклепием – разнообразным очищениям души и тела. И только после этого, спустя день или два, им дозволялось войти в абатон, специальное помещение для сна. Бог врачевания, разумеется, являлся страждущему не абы как, а только во сне. Пациента жрецы погружали в гипнотический транс и внушали ему исцеляющие мысли. Если болезнь была истерического характера, то выздоровление наступало практически мгновенно. А если нет, то следовал курс лечения травами, массажем и прочими доступными средствами в местном госпитале. Многим помогало.

– Серафима проделывала с нами нечто подобное? – недоверчиво уточнила Зоя.

– Не только с вами, со всеми. Перед первым посещением у вас в течение часа создавали нужный настрой, поили чаем, а потом вводили в подобие легкого транса и – прощай, денежки!

– Нет-нет, не верю! – Зоя затрясла головой. – Среди клиентов сидела пара: муж с женой. Мужчина рассказал, что Серафима предсказала ему встречу с его истинной половинкой. Причем, он был уже женат, но это оказалась не его женщина. Они часто скандалили, и мужчина чувствовал себя несчастным, даже собирался наложить на себя руки, но Серафима велела прийти в магазин рядом с его домом в определенный день и час. Сказала, что там он встретит свою судьбу, и жизнь его изменится. Мужчина не поверил, но пошел. И все случилось! Он столкнулся тележкой с женщиной, которая ему очень понравилась. Это и была его судьба. С ней он, кстати, в тот день пришел к Серафиме, чтобы поблагодарить от души. Женя, ты же понимаешь, что такое угадать невозможно!

– Угадать, согласен, невозможно, а сфабриковать – запросто.

– Таня испугалась, что Серафима ей тоже скажет, будто ее родители не истинная пара. Если бы Серафима наняла тех людей, они бы не стали такое говорить после того, как услышали о Таниной проблеме. А они наоборот, только узнав, заговорили. Утешали ее, если Серафима помочь откажется.

– Зоя, даже если эта парочка не была проплаченными артистами, подослать к мужику красотку в указанный день нехитрое дело.

– Подослать? А зачем?

– Хороший вопрос, – кивнул Евгений. – Значит, была надобность.

Подъездная дверь в башне была тяжелой, на скрипучей пружине, она с усилием распахнулась и громко хлопнула у них за спиной, отрезая сероватый зимний свет. Внутри было тесно, пахло сыростью, лампочка светило тускло, а лифт не работал, о чем свидетельствовала видавшая виды бумажка, приклеенная скотчем возле кнопки вызова. Судя по обилию непристойных рисунков и выцветших надписей на ней, висела она тут не один месяц.

– Мы тоже пешком поднимались, – сообщила Зоя. – Третий этаж всего, нормально.

На звонок дверь никто не открыл. Зоя прижалась к стальному полотну, пытаясь уловить хоть какое-то движение внутри. Евгений снова нажал на кнопку.

Снизу послышался мощный хлопок подъездной двери. Кто-то грузный и неторопливый, охая и топая, стряхивая с обуви снег, с трудом начал подъем по лестнице. Спустя несколько минут в пролете показалась шапка из песца и воротник желтоватой дубленки, а скоро и сам их обладатель предстал перед визитерами во весь свой немалый рост. Это был пожилой мужчина с красным от мороза и усилий лицом. Шел он неторопливо, в одной руке нес сумку с продуктами, а другой опирался на перила.

– Вы к Серафиме? – спросил он, оглядев приличное двубортное пальто Ромашова и модный прикид Зойки. – Нет ее. Уехала.

– Куда? – выпалила Зойка.

– Давно? – одновременно с ней поинтересовался Ромашов.

– Неделю назад или чуть больше. Родню навестить, а где у нее родня, мне про то не докладывали.

– Жаль, – вздохнула Зоя.

– А мне нет. Без нее спокойнее стало. Не дом, а проходной двор устроила. Хоть бы и не возвращалась!

– Уходим, – Евгений потянул Зою за рукав. – Сбежала твоя «ведьма». Кто-то к ней раньше нас успел и сильно напугал.

– Какой ты все-таки! – Зойка возмущенно топнула ногой, но покорно пошла вниз. У самого выхода спросила: – И что теперь? Как мы узнаем, что она Таньке напророчила?

Ромашов выпустил ее наружу и приостановился у подъезда:

– Как ты смотришь на то, чтобы самой подвергнуться гипнозу и выяснить, что происходило между Серафимой и Татьяной?

– Я? Гипнозу? Но меня ж там не было, я же под дверью сидела!

– Но до тебя доносились их голоса?

– Бубнеж, а не голоса, я же говорила.

– Твое сознание слов не разобрало, но подсознание их зафиксировало и под гипнозом способно очистить воспоминание от помех, чтобы восстановить фразы.

Зоя недоверчиво выгнула брови, а потом улыбнулась, на глазах преисполняясь энтузиазма:

– Прикольно будет! Я согласна! Когда приступим?

– Простите. Разрешите пройти!

Увлекшись, они пропустили момент, когда к подъезду подошла женщина в синем пальто. Сообразив, что загораживает дорогу, Ромашов отступил а сторону, провалившись левой ногой в снег по щиколотку. В руке женщины его цепкий глаз выхватил развернутую бумажку с адресом, где, кроме улицы и номера дома, был указан 3 этаж и квартира Серафимы.

– Подождите, сударыня! – крикнул он ей вслед. – Извините за дерзость, но вижу, вы к Серафиме направляетесь. Только ее нет.

– Да? – женщина обернулась и остановилась.

– Вы без предварительного звонка поехали?

– Да, мне… мне очень было нужно ей в глаза посмотреть! Когда вернется, вы не в курсе?

Ромашов развел руками:

– Говорят, она сбежала от недовольных клиентов.

– Уехала к родственникам, – поправила Зоя, – на неопределенное время.

– Смылась, сволочь, – женщина безоговорочно приняла версию Ромашова. – Вот же ведьма! Ничего, отольются кошке мышкины слезы!

– О, нашего полку прибыло. Вы позволите узнать, чем вам насолила эта доморощенная экстрасенша?

– Она моего мужа увела из семьи, и теперь он сам на себя не похож, – с какой-то смесью обреченности и надежды ответила женщина. – Разводится и нас с сыном из дому гонит. Проклятая Серафима ему-де глаза открыла, будто мы с ним не истинная пара! А ведь мы серебряную свадьбу справить успели.

– Кажется, у нее для всех клиентов были одни и те же речи, – Ромашов бросил взгляд на застывшую Зойку. – А возьмите-ка мою визитку, сударыня. Буду весьма рад, если вы со мной скооперируетесь и поможете вывести мошенницу на чистую воду. Я Ромашов Евгений Ильич, психолог и гипнотерапевт.

– А я Света… – растерянно произнесла та, беря замерзшими пальцами визитку. – То есть, Светлана Ивановна Кудрявцева. Я в полиции была, но они заявление на Серафиму не принимают. Говорят, это личное дело каждого, во что верить: в бога, в черта или в колдовство. И на ком жениться-разводиться тоже. Нет состава преступления, и мужа они мне не вернут.

– А это мы еще посмотрим, – зловеще ухмыляясь, сказал Евгений.

Дела семейные

Утром позвонила мать и сообщила, что отцу стало плохо.

– Был приступ, вызывали скорую, – сухо докладывала она в трубку, будто зачитывала сводку новостей. – От госпитализации он отказывается, но врачи считают, тянуть нельзя. Требуется операция на сердце. Приехал бы ты…

– Я приеду, – пообещал Евгений.

После приема Ромашов сел на электричку и попал в поток возвращающихся с работы трудяг, чего не любил. «Надо, надо купить машину», – в который раз вздохнул он про себя. Тяжело было признавать Катину правоту, что он боится сесть за руль, но первый шаг любой терапии – осознание, что ты болен. Застарелые комплексы поддаются лечению хуже.

С тех пор, как они с отцом виделись в последний раз, Илья Ильич сильно сдал, хотя и храбрился. Вот только с постели он не вставал и смеяться собственным шуткам не мог – сразу морщился, и сердце Евгения обливалось кровью, когда он видел это стремительное угасание.

– Папа, тебе надо в больницу.

– Не собираюсь помирать в казенных стенах. Лучше сделай мне одолжение: женись, пока я жив. Или хоть невесту предъяви.

– Нет у меня невесты, – сказал Евгений, – так что погоди прощаться, дождись, когда найду.

– Да уж ждал я, ждал.. а ты все один как перст.

– Я не один. У меня широкий круг общения.

– Пациенты, которые к тебе приходят, не в счет.

– Ко мне не только пациенты приходят.

– И кто же еще?

Отец сделал попытку привстать, но Евгений придержал его за плечо и подумал, что рассказывать про Катерину не стоит. Илья Ильич свободных отношений не признавал, опять, чего доброго, начнет бушевать, что сын такой-сякой, хорошую девушку обманывает. Поэтому ответил шутливо:

– Да много у меня визитеров. То мысли интересные придут, то аппетит, а то аврал на работе.

Илья Ильич хмыкнул:

– Спасибо хоть не грабители. Живешь полной жизнью, значит.

– Не тревожься за меня, лучше послушай совет…

– Если ты про операцию, не трать силы. Я отказываюсь. Мне уж без малого восемьдесят – пожил я. А там с Санькой встречусь. Ждет он меня, каждую ночь снится.

– Папа, я тебя уверяю…

– Молчи! Это мое последнее слово.

Разговор с матерью вышел и того хуже. Усадив за стол ужинать, она начала задавать вопросы, а услышав, что сын-гипнотизер не сумел загипнотизировать отца и внушить согласие на операцию, поджала губы.

– Ты сплошное недоразумение, Женька. За что ни берешься, все наполовину. Развлечь отца развлек, спасибо, но цели не добился.

– Мама! Я вовсе не собирался ничего ему внушать. И кстати, я хотел с тобой серьезно поговорить. Ты знала, что наш Санька был в долгах как в шелках?

Раиса Сергеевна отвернулась.

– Вижу, что знала. И как мы будем их отдавать? Ты хотя бы представляешь, какая там сумма?

– Отдадим как-нибудь. Танечка вступит в марте в наследство, продаст квартиру. Бизнес тоже можно продать. Там техника, инструменты, офис…

– Офис наверняка съемный. Я искал бумаги в Санькиной квартире, но и половины не нашел. Не известно даже, было ли у него оформлено завещание. Признайся, это ты все забрала?

– Конечно, чего важным бумажкам делать в пустой квартире? Они хранятся у меня в шкафу.

– Я должен с ними ознакомиться.

– Зачем?

– Затем, что надо понять, насколько все плохо, мама! Если долги серьезные, продажа квартиры и бульдозера картину не поправят. Может, целесообразнее Татьяне и нам всем отказаться от наследства.

– Да ты с ума сошел! Как это, отказаться от московской квартиры? Ты представляешь, какое это дорогое имущество? Если ее сдавать…

– Если наследство -это долги, толку от него нет, одни убытки. Санька ввязался в майнинг криптовалюты, вложил в эту пирамиду все средства, свои и чужие, и прогорел. Там речь, скорей всего, о миллионе. Принеси мне документы, я хочу проконсультироваться с юристом.

Пока мать ходила в комнату за бумагами, Женя углядел на столе маленькое блюдце, а на нем две белые таблетки.

– Мама, это что такое? – спросил он, едва Раиса Сергеевна снова возникла на пороге.

– Это вечерняя порция для Тани. Будет ужинать и выпьет. Держи папку, тут все, что ты хотел.

Женя папку забрал, но его заботило теперь другое:

– Почему здесь таблеток меньше, чем я прописал? Ты самовольно уменьшила Тане дозу?

– Да сколько можно ее химией пичкать! – вспылила мать, считая, что лучшая защита это нападение. – Она от твоих лекарств вялая стала, спит много, кушает плохо.

– Мама! Да как ты могла?!

– Не смей на меня орать! – мать, как истинный манипулятор, схватилась за грудь и рухнула на стул, закатывая глаза. – Я не позволю тебе делать безвольный овощ из моей кровиночки! Таня не сумасшедшая, и твои таблетки горстями пить не обязана! Ты вообще кого угодно до ручки доведешь, с хорошими новостями ни разу еще не явился. Я тебя за этим разве сегодня звала? Думала, ты человек, и мы тебе не чужие, а ты… а ты… Даже квартиры девочку лишить хочешь!

– Это не я лишаю ее квартиры, а Санька постарался!

– Твой брат мертв, и ты не имеешь права полоскать его имя! О мертвых либо хорошо либо ничего. Ты бестактный и жестокосердный человек. У тебя хорошая зарплата, но вместо того, чтобы помочь нам выплатить долги, ты придумываешь хитроумные схемы, как уйти от ответственности. Верни мне папку, я передумала! Ты не будешь этим заниматься!

– Не верну. И я буду этим заниматься, потому как больше в нашей семье некому!

Мать закрыла лицо руками и затряслась в беззвучных рыданиях. Хотелось сказать ей что-то резкое, но Евгений сдержался. Это была не первая их стычка и не последняя. После смерти Саньки общаться с матерью стало совсем тяжело, что бы он ни делал, ей не нравилось. Она и прежде его не особо замечала, хотя он тянулся к ней, нуждаясь в любви не меньше старшего брата, но теперь все стало гораздо хуже. Потеря обожаемого первенца замуровала ее сердце наглухо, мать отныне слышала только саму себя, а заменить ей Саньку Женя не мог.

– Я к Тане загляну, – сказал он, отставляя тарелку. – Спасибо за рагу.

– Ты не доел! Я готовила, старалась. Брезгуешь моей стряпней, да?

– Аппетит пропал.

На стук Таня открыла сразу. У Ромашова создалось впечатление, что она стояла под дверью, прислушиваясь. Резкие реплики с кухни до нее тоже долетели, и глаза у Татьяны были испуганные и виноватые.

Он вошел, оглядывая появившиеся со дня последней их встречи рисунки, прикнопленные к выгоревшим обоям. Комната выходила окном на юг, и тут всегда было много света, даже в пасмурную погоду. Отчасти поэтому Таню сюда и поселили: лечить горе солнцем и витамином Д. Со дня похорон минуло три месяца, молодой девушке самое время было оживать.

– Я вижу, ты снова рисуешь, – констатировал очевидное Евгений, отмечая при этом, что для самовыражения племянница выбрала темные краски. – Получается замечательно. Это все или есть еще картины?

Таня показала рукой на альбом, лежащий на письменном столе.

– Можно взглянуть?

Получив согласие, Евгений медленно пролистал альбом. Все те же темные тона, кое-где и вовсе монохромные наброски, похожие на гравюры. Смена стиля и выбранных сюжетов – скверный признак, депрессия пустила глубокие корни. Когда-то она предпочитала живые сценки-наблюдения, ходила в парк Горького с этюдником, а теперь рисовала пейзажи и дома, нахохлившиеся под дождем, а людей не было вовсе. Только на двух последних страницах Женя увидел карандашные портреты. Там был длинноволосый старик, похожий на индейца, и он, Евгений Ромашов, хотя себя он опознал с трудом. Кривые пропорции, плохо прорисованные глаза, полное отсутствие теней и штриховок. Незаконченный набросок? Дружеский шарж? Он задался вопросом, что бы это означало.

Заметив, что он надолго задержался над портретами, Татьяна занервничала. Совершив несколько бестолковых метаний по комнате, она выдвинула верхний ящик стола и достала записную книжку. Раскрыв ее на заложенной странице, протянула Евгению.

Он прочел: «Я больше не могу рисовать людей. Я потеряла способность выражать их чувства и ловить взгляд. Самое ужасное последствие моих страданий». Послание Таня написала заранее, значит, точно ждала под дверью, уверился Ромашов.

– На мой вкус, вот этот старик получился вполне ничего. Кто он?

Таня забрала книжку и размашисто приписала:

«Не знаю. Только он и получается. Меня пугают его глаза»

– Хочешь об этом поговорить? Я готов.

«Нет. Ты ничем не поможешь».

– Это не так, Таня. Давай обсудим то, что тебя беспокоит. Если ты признаешься в страхах, тебе станет легче. Я знаю, бабушка перестала давать тебе лекарство в нужной дозировке.

«Я слышала, вы ругались».

– Ты же понимаешь, что медикаментозный курс надо пройти до конца?

«Мне не нравятся ощущения, когда я постоянно хочу спать. И это не помогает мне избавиться от…» – передумав, последние слова она поспешно зачеркнула.

Но Евгений увидел:

– Избавиться от чего?

Таня замотала головой и сделала знак рукой, словно говорящий: «Забудь!»

– Таня…

«Я справлюсь сама. Правда. Все хорошо. Я почти не переживаю»

Ромашов зашел с другого конца:

– Я заметил, у тебя новая записная книжка, сама в магазине выбирала?

Решив, что тема безопасная, Татьяна чуть расслабилась и снова принялась писать: «Бабушка купила, я в магазины не хожу».

Записная книжка была дорогой, монументальной – особенно по сравнению со школьным альбомчиком и прежними тетрадками на пружинах. Ромашову это не понравилось. Богатая отделка золотом и натуральная черная кожа прочно фиксировала в своих тисках немоту, делая ее незыблемой, как гранит. Это было даже хуже, чем печатать на планшете.

– Не понимаю, зачем тебе разговаривать письменно с домашними, ты можешь шептать и артикулировать, ведь дедушка с бабушкой на слух не жалуются. Мы же с тобой на последних занятиях кое-чего добились.

«Мне не нравится шипеть, как змея».

Таня отчаянно себя не любила и стыдилась. Сравнение со змеей унижало ее достоинство. Евгений констатировал с грустью, что некоторых упрямцев требуется лечить насильно. Ее нужно было срочно вытаскивать из болотной тоски, перебить невысказанный страх хоть бы и другим страхом.

– Чуть не забыл, я зашел тебе сказать, что случайно встретился с твоей подругой Зоей, – сообщил он небрежным тоном. – Она передает тебе привет.

Таня улыбнулась, но прежде, чем успела задать вопрос об обстоятельствах встречи, Евгений спросил:

– Не хочешь ли с ней где-то пересечься? Она скучает по тебе и просила напомнить о своем существовании.

Таня закусила губу и сильно сжала побелевшими пальцами ручку.

– Зоя мне понравилась, – продолжал Евгений. – Живая и непосредственная, а уж какая болтушка! Красивая стала, нос курносый, с веснушками, хотя сейчас зима. Я не сразу ее узнал.

Татьяна начала писать, но передумала, быстро все зачеркнула и даже неаккуратно вырвала лист. Ромашов продолжал говорить как ни в чем небывало:

– С Зоей мы общаемся несколько дней. И знаешь, я понял, почему вы дружите. Вы с ней одинаково творческие, увлекающиеся люди. Интересно, ты водила ее на тот кошмарный «Винзавод»?

Таня вновь принялась писать…

– В следующий раз спрошу у нее, каковы впечатления. Уверен, Зоя всю дорогу на выставке делала селфи. Кстати, ты могла бы с ней переписываться по Интернету.

Таня толкнула его, подсовывая книжку: «Вы встречаетесь?!! Ты променял Катю на нее?»

Евгений вскинул брови:

– Нет, не променял. Зоя сказала, что верит в любовь с первого взгляда и ждет своего единственного, военного в форме, и он – это не я. Твоя подруга обещала мне помочь в одном важном деле. Но сначала ответь, что мне ей передать? Зоя предлагает тебе сходить на каток в эти выходные.

«Позже».

– А по-моему, это хорошее предложение, – не сдавался Евгений. – Скоро Новый Год, и город стал очень красив. Всюду елки, фонарики. Я бы заехал за тобой, потом за Зойкой и отвез бы вас куда-нибудь. Слушай, давай вместе это сделаем? Я, признаться, тоже в западне.

Девушка подняла взгляд, вопрошая.

– Только никому, ладно? – он заговорщицки наклонился к ее уху. – Я боюсь водить машину, а с тобой у меня появится стимул преодолеть комплексы. Хочу прокатить тебя по вечернему городу.

«Зою катай!»

Евгений принужденно рассмеялся:

– Я ей в отцы гожусь, между прочим!

«Не правда»

– Мне нравятся женщины постарше. Твоя подруга в полной безопасности, но мне, право, жаль, что вы теряете связь.

«Как поживает Катя?»

– Хорошо поживает, иногда мы с ней обедаем вместе. Но ты тему не меняй! При чем здесь Катя, мы о вас с Зойкой говорим. Я тебе как доктор советую совершить небольшую прогулку, мне не нравится, что ты постоянно сидишь в квартире.