Текст книги "Трепетание предсердий"

Откуда она знает о преступнике?

Ах, да. От людей в отделенье не спрятаться. В сестринской, поди, все языки обчесали об него, Артема.

– Хотите, я вам помогу?

Уф. Помощница.

– Иди домой, Шура.

Она пожала плечами – как хотите, мол. Повернулась и пошла одеваться.

– Погоди-ка.

Он вспомнил, что так и не выяснил один из вопросов.

– Так зачем ты ко мне шла?

– Когда?

– Сегодня вечером.

Ее глаза светились таким искренним непониманием, что ему стало неловко. Он сам, что ли все выдумал? Нет же.

– Ты сказала, что шла не к подруге, а ко мне. Зачем?

– Зачем сказала? – Непонимание пропало из серых с сиреневыми крапинками глаз. – Да так, пошутила.

Он встал, собираясь отчитать за неуместную шутку, а она шагнула к нему и оказалась близко-близко. От нее шел легкий запах, знакомый и в то же время незнакомый, очень приятный. Он проникал в подсознание и пробуждал странные и волнующие ассоциации. Так пахнет весной, когда распускаются первые цветы, когда в садах и скверах начинает бушевать зелень, черемуха и сирень, когда по земле стучат легкие капли дождя, прибивая пыль…

Шура поднялась на цыпочки, поцеловала в щеку, тихо сказала «спасибо» и вышла из спальни. Через некоторое время щелкнула собачка английского замка на входной двери. Артем приложил руку к щеке, которая почему-то горела, будто его не поцеловали, а дали пощечину.

Потом опомнился и возмутился. Пошутила? Какого лешего?

Завтра же пойду в отдел кадров и возьму ее дело, решил Артем. Прямо с утра пойду и возьму.

Он опустился на кровать, посидел еще немного над тетрадкой. И внезапно, ни с того, ни с сего, написал на ней: «Анамнез». В самом деле, что он делает? Собирает анамнез, хочет узнать все о странной бактерии, поразившей его отделение. Она, эта бактерия, мало того, что отравила Крестьянинова, так еще хочет свалить вину на Артема. Анонимку написала, сообщение прислала.

Я найду тебя, зараза, пообещал Артем, и с этой мыслью отправился на боковую.

4. Rubor, tumor, calor, dolor et functio laesa

⁴

Прямо с утра пойти в отдел кадров не получилось. Как обычно, грандиозность планов рушит суровая действительность, не оставляя от них камня на камне.

Единственное, что Артем успел сделать – побеседовать с Марфой Лукиничной.

Приехал полвосьмого, поймал пожилую медсестру в коридоре, завел в кабинет и принялся расспрашивать о позавчерашней ночи. Марфа Лукинична прятала глаза, бросала обрывочные фразы, словно вспоминала тревожный сон, никак не складывающийся в единую картину.

Он уже решил отправить ее на рабочее место; видимо, медсестра переволновалась, как бы с сердцем плохо не стало. Но тут она взглянула на него виновато и произнесла покаянным тоном:

– Артем Петрович, прости старую. На пенсию мне пора.

Он запротестовал. Системы она до сих пор ставила прекрасно, рука легкая, в вену попадает с первого раза. Процедурку содержит в чистоте. Следит, чтобы в палатах порядок был. Да и вообще, уют в отделении целиком, можно сказать, на ее совести. Цветы в горшках, санпросветработа опять же на ней. Санпины чуть не наизусть знает.

– Проспала ведь я. Проспала!

– Да в чем проблема-то? – не понял он. – Ну, проспали. Прикорнули часок, а как иначе?

Конечно, спать на дежурстве не полагалось. Но он знал по себе – если в отделении тихо, полчасика на сон восстанавливают силы и дают заряд бодрости на весь остаток ночи.

– Если бы Крестьянинову стало плохо, вызвал бы, и дело с концом. Кнопка вызова медсестры в палате есть? Есть. Но ведь он не вызывал. Не вызывал, верно?

Она помолчала. Сказала тихо:

– Что могу сказать, Петрович. Девчонки-то с тяжелым возились, в реанимацию поднимали Суркова из триста пятнадцатой. У него отек начался. Сам понимаешь, пока туда, пока сюда, перевод оформить. А я успокоительное приняла и прилегла в сестринской. До того Крестьянинова видела, не спорю. По коридору ходил вроде, выходил даже, по лестнице спускался. А вот после… Не знаю, прости.

М-да. Плохо, но не смертельно. Марина, значит, перевозила Суркова с отеком. А почему «девчонки»?

– Марфа Лукинична, вы сказали – девчонки. Разве вы не вдвоем с Мариной дежурили?

Она пожала плечами:

– Так-то вдвоем. Но нам еще новенькую дали. Ну, ты ее видел. Не пойми-разбери, то ли мальчик, то ли девочка. И имя-то мужское, прости господи.

– Шура? – изумился Артем.

– Ну да. Она с Мариной и отвозила Суркова.

То есть, Шура тоже была ночью в отделении. Дежурила. Хм, а ведь верно, она сказала: работаю со вчера. С воскресенья, то есть. Но как она оказалась рано утром у него под окнами? Говорит – у подруги ночевала. Вот чуял же, врет девчонка.

Значит, она не всю ночь провела в больнице. Ушла с дежурства? Зачем? Кто разрешил?

Вопросы множились. На них надо найти ответы. Но как? Где? У кого?

– А Майя Михайловна? Она в отделении была?

– Я ж говорю, не знаю, – Марфа Лукинична снова отвела глаза. – Все проспала, дурра старая.

Вы, Марфа Лукинична, конечно, спали. Глубоко спали. И чуть больше, чем немного. Выпили-то, поди, не успокоительное, а транквилизатор. Или болеутоляющее. И где была Майя Михайловна, прекрасно знаете. Говорить вот только почему-то не хотите.

– Какое лекарство приняли, что отключились, хоть из пушки пали?

Медсестра наклонила голову еще ниже. Ничего не ответила.

– Что у вас, Марфа Лукинична? Что? Совсем плохо, да?

Она поднялась, так и не ответив. Тяжело ступая, вышла из кабинета.

Шура. Где у нас Шура?

Телефон в сестринской не отвечал. На посту – тоже. В процедурке аналогично. Ах да, сейчас время сдачи анализов. Все при деле, кто в лабораторию пошел, кто кровь забирает.

Подождем до восьми.

Он набрал номер реанимации.

Дежурная врач-реаниматолог сухо ответила:

– Крестьянинов в том же состоянии. Динамика нулевая.

Артем подошел к окну. Сырая хмарь ранней весны затянула город, развесила комковатые ватные тучи по небу, словно готовилась к постановке «Бури» Вильяма «Нашего» Шекспира. Который тракторист. Или комбайнер. Он вспомнил вчерашний разговор на кухне и усмехнулся.

Увидел идущих ко входу Ветровых. Майя Михайловна казалась совсем девочкой рядом с большим, широкоплечим Львом Лаврентьевичем. Вместе по жизни, еще с институтской скамьи. Артем даже позавидовал немного. Дружная семья. Здоровая ячейка общества.

Но именно сегодня в ячейке будто появилась трещинка. Небольшая совсем, но видная невооруженным взглядом. Шли они не как обычно, под ручку, а на небольшом расстоянии друг от друга. Майя Михайловна смотрела в сторону, словно не замечая идущего рядом мужа. Уши Льва Лаврентьевича закрывали большие наушники. Он едва заметно покачивал головой в такт музыке.

Ветровых обогнала Софья Никитична, Софьюшка. И снова в руке большой пакет с историями. Поздоровалась с Ветровыми, Лев Лаврентьевич сдернул наушники, приветливо улыбнулся, взялся за пакет, хотел помочь. Софьюша замотала головой – нет, нет! Сама, все сама. Маленькая труженица, умилился Артем.

Ровно в восемь Артема Петровича вызвали к главному.

Он заглянул в ординаторскую, извинился, что оперативка снова срывается, и побежал в приемную.

На этот раз продержали дольше. И вышел он из кабинета главного далеко не в радужном настроении.

– Вы у нас заведующий или кто? – кричал главный и едва не стучал кулаком по столу. – Что с Крестьяниновым? Почему до сих пор в реанимации? Хотите сами там оказаться? Из администрации каждый час звонят, я им что должен говорить? Что у нас врачи ничего не знают, не умеют?

У него требовали сделать все возможное и даже больше, и он обещал.

В общем, кровь из носу, но чтобы сегодня же всё отделение расшиблось в лепешку и подняло Крестьянинова на ноги. Иначе всех уволят.

– Хотите, чтобы мы в минздраве «прозвучали»?

Поднять на ноги можно, уныло подумал Артем. Жаль, простоит недолго.

В реанимации ничего не изменилось. Крестьянинов до сих пор находился в коме. И неизвестно, когда из нее выйдет.

– Динамики нет.

Ветров смотрел сквозь Артема, не пускал дальше порога, загородив проход своей мощной фигурой, отвечал кратко и сквозь зубы, и тот не мог понять, почему. То ли из-за смещения жены, то ли из-за безнадежного Крестьянинова.

То, что он, скорее всего, безнадежен, было ясно обоим. Оставалось надеяться на чудо и на здоровый и довольно молодой еще организм Крестьянинова, анамнез которого не был отягощен ни диабетом, ни сердечно-сосудистыми заболеваниями, ни тромбофлебитом. И вообще, насколько Артем знал, заместитель мэра периодически посещал спортзал, проводил чистку организма традиционными и не очень методами и питался умеренно и правильно. Жить бы да жить лет до ста без забот.

Артем понял, что ничего от реаниматолога не добьется, и прервал тягостное молчание. Поблагодарил, пообещал заглядывать почаще (на что муж Майи Михайловны едва заметно скривился). Пошел на обход.

Он где-то даже понимал Льва Лаврентьевича. Главный метал молнии в адрес Артема, но, если Крестьянинов из комы не выйдет, всю тяжесть летального исхода примет на себя реанимация. Так что именно над Ветровым навис дамоклов меч.

Про свой дамоклов меч Артем вспомнил лишь после обеда.

Позвонил Апухтин:

– Доброго здоровья, Артем Петрович. Как ваше ничего?

– Мое ничего ничего, – отозвался Артем бодро.

Анонимка. Анонимка, дьявол ее раздери. Вот же глупость полнейшая. А как же эта… как ее… презумпция невиновности? Насколько он помнил, бремя доказывания вины лежит не на обвиняемом – на обвинителе.

Но презумпция презумпцией, а если Апухтин даст анонимке ход, то, несмотря на ее абсурдность, репутация Артема окажется подмоченной. Шепотки за спиной, кривые усмешки, откровенное сочувствие в глаза и за глаза вынудят рано или поздно уволиться. Краснобельск – городок небольшой, от шлейфа слухов избавиться не удастся еще долго. Придется переквалифицироваться в массажисты.

Нет, ну почему, почему он не пошел в стоматологи? Молчание мамы из последнего сна, не желавшей его оправдывать, показалось красноречивей тысячи обвинений.

Ладно, не пошел, так не пошел, мысленно развел он руками, почему-то злясь не на себя и не на обвиняющую маму, а на висящего на том конце провода Апухтина.

– Что-то прояснили по ситуации?

Апухтин сказал это нарочито веселым тоном – мол, я-то, конечно, за тебя, ни в чем не обвиняю, но ты на всякий случай выдай хоть какое-то доказательство своей непричастности.

Заместитель по контрольно-экспертной работе был человеком незлобным и, в общем-то, справедливым. При любых спорах, возникающих между медперсоналом и пациентом, старался вникать в доводы обеих сторон и выносил вердикт невзирая на лица. Вот и в данном случае тянул время, не желая подводить Артема под монастырь, но в то же время боялся – а вдруг факты окажутся верными? Вдруг на месте заведующего отделением сидит злостный – или не очень злостный – отравитель, а он, Апухтин, знал, но не предпринял никаких мер?

– Увы, нет, Рэм Кириллович.

Про то, что Крестьянинов кого-то ждал, решил пока не сообщать. Мало ли. Ну, ждал. Неизвестно ведь, дождался или нет. А если и дождался? Может, он ребенка ждал. Может, старенькая мама из деревни навестить приехала.

– Это плохо, Артем Петрович. И чем дальше, тем хуже становится.

Артем насторожился:

– Что вы хотите сказать? Да нет, не может быть…

– Может. Увы, может. Появилось новое сообщение.

– И снова без подписи?

– Снова. Письмо оставили не у меня под дверью, как вчера, а положили на стол в канцелярии. В пустом конверте. К сожалению, Анна его не порвала и не выкинула. А, может, и к счастью. Кто знает, где оно объявилось бы в следующий раз. Возможно, прямо в кабинете главного. Или в канцелярии минздрава. Но Анечка отдала мне.

Так. Неизвестный анонимщик (да, согласен, тавтология) расширяет поле деятельности.

Если вчера письмо безымянного деятеля казалось чьей-то дурной шуткой, то сегодня… Шутка продолжается?

– Что в письме, Рэм Кириллович?

– В письме доказательства вашей причастности к отравлению Крестьянинова.

Что за… Какие еще доказательства?

– Как освободитесь, подойдите. Посмотрите собственноручно.

Да он прямо сейчас подойдет. И собственноручно прочитает очередную чушь.

Подошел, прочитал и даже рассмеялся от облегчения:

– Ну вот, я же сразу сказал. Автор сиих пасквилей обладает нездоровой фантазией. Я не приходил вечером в больницу. И поэтому электронная проходная никак не могла зафиксировать мой приход и уход. Можете со спокойной совестью отправить в шредер.

Артем протянул Апухтину листок бумаги, тот самый сегодняшний пасквиль. Апухтин не спешил его брать. Он смотрел на Артема с сожалением:

– Я не могу этого сделать, Артем Петрович. До того, как позвонить вам, я связался со службой безопасности. И попросил сделать распечатки с фиксацией электронных пропусков.

– Погодите, но ведь вертушка не функционирует!

Сосулька, сорвавшаяся с крыши, грохнула о козырек подоконника и разлетелась на множество осколков. Ни Артем, ни Рэм Кириллович даже не вздрогнули.

– Тут вы ошибаетесь, – в голосе Апухтина появилась едва заметная металлическая нотка. – Частично ошибаетесь. Она не функционирует днем. Зато по вечерам, после семи часов, пока входные двери не закрыты на ночь, это примерно до одиннадцати ночи, охрана включает вертушку с целью проверки и отладки системы.

– Ну, хорошо, а я-то при чем?

– При том, что вход и выход с семи до одиннадцати фиксируется, данные передаются на больничный сервер. Кто вошел, во сколько. Все электронные пропуска тщательно отмечаются, они ведь индивидуальные. Ваш пропуск засветился аккурат позавчера вечером.

– Чушь. Ошибка, сбой в программе…

– Исключено. Все остальные проходы актуальны и подтверждены опросом медперсонала. Нам, конечно, еще предстоит выяснить, почему и куда некоторые медсестры и врачи выходят каждый час на несколько минут, покидая рабочее место…

Куда-куда. Курить за гараж бегают, куда ж еще. В рамках борьбы с никотиновой зависимостью курилку в подвале закрыли, альтернативы никакой. А потому что нельзя в учреждениях здравоохранения дымить! По сути все правильно, выполняются требования, указания и распоряжения. Но ведь за один день от тяги к табаку не излечишь. Особо злостные пациенты-курильщики смолят прямо на лестнице в форточку, и это во время разгула эпидемии. И что прикажете делать? Выгонять из больницы? Ну да, ну да. Сколько их потом вернется с осложнениями? И хорошо, если вообще вернется.

– Артем Петрович, давайте мы с вами, не привлекая посторонних, разберемся, зачем вы приходили позавчера вечером в больницу.

– Но я не…

Артем понял – отпираться бессмысленно. Система, будь она неладна, каким-то образом подтвердила его присутствие в больнице.

– Хорошо, – сдался он. – Со скольки до скольки я тут был?

Апухтин, кажется, даже удивился: быстро, мол, вы, батенька, сдались. Сказал:

– Да вы и сами знаете. Пришли в девятнадцать тридцать две, вышли в двадцать семнадцать. Распечатку предоставить не могу, увольте.

Тебя уволишь, почему-то с раздражением подумал Артем. Вслух спросил:

– И охранники это подтверждают?

– Вы что же, думаете, мы допрос свидетелей устраивали? За кого вы нас принимаете?

А меня за кого? За убийцу, отравителя, злодея?

– Но ведь если я приходил, кто-то должен был видеть, верно?

– Совсем необязательно, Артем Петрович, совсем необязательно. В семь часов посещения заканчиваются, еще минут десять охранник ждет, чтобы вышли те, кто задержался, кто не посмотрел на часы, доделывал дела по уходу за родственниками, доцеловывал любимых, договаривал последние прощальные слова. А затем включает вертушку. Сам имеет право уйти и, представьте, уходит. Время от времени возвращается, поглядывает, нет ли еще каких-нибудь заблудившихся, не случилось ли чего экстраординарного, ну и вообще, бдит.

Рэм Кириллович все-таки аккуратно, не называя имен, поспрашивал, все ли позавчера было тихо. Все было тихо, подтвердили ему. Дежурил совсем молодой, недавно принятый на работу охранник, ничего и никого подозрительного не видел, иногда выходил (наверняка покурить), но в основном сидел в холле недалеко от вертушки. Сотрудники ходили, да. Но куда – не спрашивал. Пропуск есть, значит, имеет права прохода. А что, надо было спрашивать разве? Его, охранника, никто не предупреждал.

– Но я не был в больнице в это время, – упрямо повторил Артем.

– А где были?

– Дома был. Я был дома. Но если вдруг у меня отшибло память, и я действительно за каким-то дьяволом приперся в стационар, то неужели чтобы отравить Крестьянинова?

Апухтин молчал. Ждал объяснений и оправданий?

Не дождетесь, зло подумал Артем.

– В конце концов, необязательно допрашивать охранника и свидетелей, – сказал он. – Вы просите доказательства? Ладно. Если вы думаете, что заведующим отделениями больше нечем заняться, пойду их добывать.

– Я так не думаю, конечно, – сказал Апухтин с наигранным сочувствием. – Но… вы же сами понимаете. Сегодня заведующий, а завтра…

А завтра безработный с волчьим билетом. Это он понимал.

Кроме вертушки и пропуска, который каким-то неведомым образом сам по себе, без помощи Артема, прошел позавчера вечером в больницу, а потом из нее благополучно вышел, существовали еще и видеокамеры наблюдения. То ли злостный анонимщик о них не знал, то ли забыл, то ли решил, будто они отключены.

Артем полагал, что последнее.

Камеры и вправду работали нестабильно. Кое-кто считал их муляжами.

Вот сейчас пойду и проверю, решил Артем.

Камерами заведовали, к счастью, не охранники, а компьютерщики. Двух электронщиков-системщиков Игоря и Олега застать на месте было непросто – тяжелая железная дверь чаще всего оказывалась закрытой. То ли они настолько популярны, то ли изредка закрываются, чтобы посмотреть киношки или сразиться в танчики.

Сейчас – несомненная удача – оба компьютерщика оказались на месте.

И даже не одни.

В заваленной железками, старыми системными блоками, раздолбанными клавиатурами, неработающими мышами и пустыми картриджами комнате за огромным монитором притаились трое. Игорь, Олег и…

И Шура собственной персоной.

Она сидела между парнями, непринужденно о чем-то болтая. Хихикала. Строила глазки. Обоим сразу.

Артем почему-то разозлился. Сказал, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос:

– Шура, что ты здесь делаешь?

Парни притихли и сделали непроницаемые физиономии, будто не они вот сейчас отвечали на ее шутки и хихикали в ответ.

С лица девчонки сползла улыбка.

– Делаете, – сказала она.

– Что? – не понял Артем.

– Надо спросить – что вы здесь делаете. Мы с вами на брудершафт не пили.

Он едва не брякнул, мол, вчера вечером у меня дома ты про брудершафт не вспоминала. Кажется, она ждала именно этой реплики.

Не дождется.

– Зачем вы сюда пришли, Шура?

Он сказал это тихо и спокойно, так, невзначай поинтересовался.

– За картриджем. В принтере на посту картридж закончился, Марина попросила сходить за новым…

– Марина Игоревна.

Он сказал это с нажимом. Какая, мол, старшая тебе Марина? А ну, назови как надо.

– Марина Игоревна, – повторила она с видом «нате, подавитесь».

– Ну так забирайте и идите на пост.

Компьютерщик Олег протянул Шуре картридж. Она взяла. Сказала «спасибо». И «я позже зайду».

Проходя мимо Артема, задела его плечом. И снова, как вчера после поцелуя, его будто обожгло это прикосновение. Словно оголенного провода коснулся.

Он закусил губу. Ладно, с этим он разберется потом.

Компьютерщики удивились его просьбе – поднять позавчерашние записи с видеокамер в главном холле. Долго рассуждали, а не стерлись ли уже эти записи, потому что запросто могли стереться, если закончилась память, и восстановить уже ничего невозможно. Указаний, чтобы какие-то записи сохранять, у них не было, и они ни в чем не уверены…

– Вы просто посмотрите, – прервал их словоизлияние Артем.

– А давайте не сегодня, – внес предложение Олег.

– Почему? – не понял Турищев.

– Ну… Мы без вас потом посмотрим, и если что найдем, позовем.

Думают, само рассосется, понял он. Нет, ребята. Не рассосется. По крайней мере, не в этом случае.

– Давайте посмотрим, – сказал Артем. – Сейчас. Вместе.

Не дожидаясь последнего убойного вопроса «А зачем?» достал весомый аргумент – две шоколадки.

Конечно, за вопрос о жизни и смерти две сторублевые плитки были мизерной платой, но он решил – сначала посмотрим, а потом дорассчитаемся.

Все оказалось даже лучше, чем он мог предположить. Запись сохранилась. Не очень четкая, все-таки свет был притушен. На записи пусть плоховато, но все же был виден человек, прошедший через вертушку в девятнадцать тридцать две. И этот человек не был Артемом. При большом желании принять посетителя за Артема, конечно, можно. Но Артем-то точно знал – это не он.

Роста примерно его, но тут сказать сложно. Плюс-минус пара сантиметров, может быть. В брюках – значит, предположительно мужчина. В широком и длинном, размера на два-три больше, стеганом черном пальто, какого у Артема отродясь не было. На голову злодей – а это был именно злодей, сомнений не осталось – натянул капюшон, скрывающий в полутьме лицо. И то ли поднял плечи, то ли у пальто такой фасон.

Он же вышел из стационара в двадцать семнадцать.

И оба раза прикладывал к вертушке белый прямоугольник электронного пропуска.

Рассеянно пробормотав слова благодарности и попросив скинуть видео в его папку на общебольничном сервере, Артем в задумчивости вышел от ребят и прошел к себе в кабинет.

Может, пропуск потерян? Нет, вот он, лежит где обычно, во внутреннем кармане черного кожаного кейса.

Тогда как его фамилия попала на распечатку?

Ну конечно! Что ж он сразу-то не понял?

Произошла ошибка. Ему, без сомнения, выдали чужой пропуск. А кому-то – его, Артема. И теперь надо проверить, кому именно.

Он позвонил в компьютерную. Телефон трезвонил, но трубку никто не брал. Пришлось идти пешком. Комната оказалась закрытой. То ли курят, то ли изнутри заперлись. Ладно, по крайней мере, теперь Артем знал, в каком направлении действовать. Докладывать Апухтину пока не стал, успеется.

В конце дня Марина принесла заявление Марфы Лукиничны. По собственному желанию.

– Не мучьте вы ее, Артем Петрович. Отпустите.

– Что у нее? Опухоль.

Марина едва заметно кивнула. Повторила:

– Отпустите. Прямо сегодня, без отработки. Ну правда, тяжело ей уже.

– Так чего ж давно не уволилась, раз тяжело?

– А дома-то еще хуже.

– С мужем нелады?

Артем знал, Марфа Лукинична вышла замуж уже в зрелом возрасте, детей у нее не было, но жили вроде нормально.

– Если бы. С его детьми от первого брака. Гонят они ее, все в корысти подозревают. Мол, папаша помрет, а вдова квартиру захапает.

– Ну, думаю, все образуется, – пробормотал Артем.

– Ага, опухоль уже образовалась. Все из-за нервов…

Артем взял заявление, прочитал и вернул Марине:

– Значит, так. Дома ей только хуже будет. Предложи-ка на полставки написать. И без ночных, ладно? Параллельно пусть обследуется; направления, какие надо, мы ей подготовим. А то придумала – по собственному. Это всегда успеется.

– Ага, – сказал Марина и взяла заявление.

– Кстати, – сказал Артем ей вдогонку. – Как тебе новая медсестра?

– Кто? А, Александра. Ну… нормально. Поручения исполняет. Документы заполняет. В процедурку ее пока не ставила…

– Да, понятно. А вообще, как человек она как?

Марина пожала плечами:

– Я не поняла еще. О себе почти ничего не рассказывает. Ее же Майя Михайловна принимала, вы у нее спросите.

У нее спросишь, как же.

Завтра, подумал Артем. Завтра я точно первым делом зайду в отдел кадров и посмотрю на ее документы.

Уже собираясь домой, он позвонил в реанимацию. Крестьянинова на ноги поднять так и не удалось. Всех уволят, равнодушно подумал Артем.

Он переложил истории, в которых писал дневники, с места на место и заметил визитку, оставленную крикливой дамой. Машинально положил белый прямоугольник в карман куртки.

И подумал вдруг, что длинное стеганое пальто где-то недавно видел. Но где и на ком – вспомнить не удалось.

5. Pro et contra⁵

Вертушка не работала, обе стрелочки – и наружу, и внутрь – горели зелененьким. Охранник сосредоточенно разгадывал сканворд – занятие, с точки зрения Артема, бесполезное и тупое. Говорят, правда, будто оно предупреждает деменцию. Наверное, очередное бредовое открытие британских ученых.

Артем рискнул оторвать охранника от профилактики старческого слабоумия:

– Можно, я пропуск проверю?

Тот поднял голову и изумленно воззрился на странного врача – делать, мол, нечего? Но вертушку включил.

Пропуск сработал исправно. Артем глянул на электронные часы Шестнадцать тридцать семь. Завтра посмотрим, я ли вышел в это время. Мысленно ухмыльнулся бредовости этой мысли. Пора, пора, брат Дурищев, и тебе браться за сканворды, мозг тренировать.

Подошел к машине, щелкнул брелком сигнализации. Сел, завел мотор.

И выругался длинно, протяжно, вслух.

Перед капотом стояла Шура и гипнотизировала его серо-сиреневыми крапчатыми глазами. Артем готов был поклясться – пару секунд назад ее не было не только возле машины, но и в радиусе пяти метров.

Он приспустил стекло, высунулся и рыкнул:

– Пулей села!

Повторного приглашения не понадобилось. Девчонка оказалась в машине быстрее, чем он поднял стекло.

Ехал молча, соображая, не видел ли кто. Злясь на Шуру и почему-то на себя. Наконец догадался спросить:

– Тебе куда?

И тут же, спохватившись, добавил приторно-вежливо:

– Ох, прошу прощения. Конечно, вам. Про несостоявшийся брудершафт как-то запамятовал. Так куда вас отвести, Александра-не-знаю-отчества?

– Михайловна, – сказала Шура. – Вы чего, обиделись, да?

– Мы не обиделись. Мы все понимаем. На работе без фамильярностей? А на отдыхе как? Можно просто Шура и на ты?

Он бросил на нее быстрый взгляд.

Шура сидела молча, с непроницаемым лицом. Впервые Артем подумал, что она, наверное, старше, чем кажется. Худая, без косметики, с гулькой на голове и в балахонистых одеждах, Шура выглядела подростком лет пятнадцати-шестнадцати. Задиристым подростком с не очень легким характером. Только после медучилища, зимний выпуск, и сразу в больничку.

А вот сейчас появилась жесткая складка возле губ. Брови чуть нахмурила. И сразу прибавила года два-три. Сколько же ей? Девятнадцать-двадцать?

– Ну, и где проживает Александра Михайловна?

– Я не домой. К подруге.

– Которая живет, конечно же, рядом со мной.

– Конечно.

Ладно, пусть будет подруга. В конце концов, имеет ли Артем право лезть в личную жизнь Шуры? Может, подруга, может, друг.

– Поэтому ты меня и поджидала?

– Почему – поэтому?

– Чтобы я тебя довез до подруги?

Он не смотрел на Шуру, был занят дорожной обстановкой. Появившиеся во время оттепели лужи подмораживало; на дорогах, как сообщали в сводках, гололедица. Приходилось соблюдать особую осторожность. Какой-то придурок лихо подрезал Артема, он в последний момент успел вильнуть и сбросить скорость. В моменты потенциально-аварийных ситуаций у Артема всегда перехватывало дыхание. Видимо, подсознание до сих пор играло с ним злую шутку, несмотря на то, что прошло много лет…

– Остановите.

– Что?

– Машину остановите.

– Зачем? Гордость обуяла?

Он начал закипать. Девица то ли издевалась, то ли… То ли хотела от него чего-то, но чего – он не понимал.

– Пешком пройдусь, полезно для здоровья.

– Не в этот раз. Тут остановка запрещена.

– А вон там?

– А вон там лужа большая. Сидите, Шура, на попе ровно.

Она попыхтела немного, повозилась – он надеялся, что она не станет пытаться открыть дверь на ходу – и затихла. Вот и хорошо, подумал он, тишина – залог здоровья. И тут же спросил:

– Как коленка?

– Нормально коленка.

– Нормально – это как? Абсцесс, боль, ушиб тканей?

– Нет уже почти ничего. Я на ночь лед приложила. Сделала тугую повязку. Все по правилам, не сомневайтесь.

Голос ее потеплел, в нем слышалась легкая улыбка. И от этой улыбки Артему тоже стало тепло.

– Значит, у меня в отделении новая отличная медсестра?

– Значит, да.

Очень хотелось спросить, сколько ей лет. Но он предвидел смысл ответа («женщинам такие вопросы не задают») и не спросил.

Зато ее вопрос поставил в тупик:

– А вы с вашей девушкой расстались? Не из-за меня, надеюсь?

Артем хотел рассмеяться, но сдержался. Ответил спокойно:

– Не из-за тебя.

– Она работает в нашей больнице?

– Нет, не в нашей больнице.

– А где?

Лариса работала в НИИ. Младшим научным сотрудником. Институт был закрытым – да, такие еще сохранились в наше время, хоть и в небольшом количестве – и работы в нем велись тоже закрытые и секретные. Артем толком не знал, чем именно занимается Лариса, о работе она не распространялась; болтливые сотрудники долго в НИИ не задерживались. Он знал лишь, что институт находится далеко за чертой города, работников возят туда на спецтранспорте – небольших, но комфортабельных автобусах или, в распутицу, когда ни на чем больше не доехать, на внедорожниках. Артем иногда подбрасывал Ларису к хорошо охраняемым воротам, где за высоченным забором без единой вывески находился сам НИИ, то ли атомной, то ли ядерной энергии.

Рассказывать об этом он, конечно, не собирался. Поэтому ответил раздраженно:

– Какая разница, где?

– Никакой. Я просто думала, вы в больнице познакомились. Или она ваша пациентка? Как в том фильме, помните? Пришла к доктору на прием со сломанной ногой, ушла его невестой.

Он не помнил никакого «того» фильма.

И познакомились они вовсе не в больнице, а во время активного отдыха.

Горными лыжами Артем увлекся относительно недавно – оборудование стоило недешево, да и поездки на трассы с ночевкой в гостинице или приюте тоже влетали в копеечку. Но когда ему присвоили высшую категорию и добавили зарплату, он позволил себе купить и лыжи, и палки, и крепления. И горнолыжный костюм с термобельем в придачу, конечно.

Ларису он увидел на вершине горы. В ярко-красном костюме с синими и белыми полосами по низу штанов, она выглядела сногсшибательно. Он, наверное, не решился бы подойти первым, если бы не несчастный случай. Подруга, приехавшая с Ларисой, на спуске вылетела с трассы, ударилась о дерево и сломала ногу. Заметили это многие, но Артем оказался рядом с упавшей девушкой первым. Вместе с двумя подоспевшими инструкторами оказал первую помощь, соорудил из палок шину для фиксации сломанной ноги, свои лыжи одолжил для транспортировки пострадавшей, после чего спустился с горы на своих двоих, проваливаясь в снег по колено, а то и по пояс.

Вечером в его номер зашла Лариса – вернуть лыжи, поблагодарить за помощь. Ирину – так звали подругу – в тот же день в сопровождении местного врача увезли в больницу, а Лариса еще не решила, то ли продолжить неудавшийся уикэнд в одиночестве, то ли завтра рано утром уехать на попутном транспорте. Сюда, в пансионат «Горный» они приехали на машине подруги, и Лариса находилась в полной растерянности, как теперь быть и что делать.

Артем не раздумывал ни секунды. Сказал, что она во всем может полагаться на него. Утром вызвал эвакуатор для машины Ларисиной подруги, и его оттранспортировали в город. Ларису же довез на своей тогда еще не очень старенькой «Дэу».