Текст книги "Трепетание предсердий"

– Я, Артем Петрович, пожалуй, попозже загляну. Если вы освободитесь, конечно.

– Конечно, – быстро сказал он и выпустил наконец Шурину руку. – Минут через десять.

– Значит, десять.

Алла Борисовна вышла.

– Нас застукали, – прошептал Артем, словно второклассник, пойманный с зажженной сигаретой.

– Ага, – тоже шепотом сказала Шура.

И потрясла кистью.

– Больно?

Он мысленно поругал себя – медведь неуклюжий. Сначала чуть машиной девчонку не переехал, теперь вот вцепился в руку лапищей, едва не раздавил.

– Ну что вы, мне хорошо, – ответила она. – По сравнению с Крестьяниновым – тем более.

Артем кивнул. Шутка хоть и старая, но странным образом разряжает обстановку.

Но с чьего, интересно, телефона приходят сообщения?

Подумаю об этом после, решил Артем, набрал номер ординаторской и сказал Алле Борисовне, что он совершенно свободен.

7 Morbus insanab

i

lis⁷

Алла Борисовна не умела входить просто. Она возникала стремительно, шествовала по коридору с высоко поднятой головой; грудью – надо сказать, весьма красивой грудью – рассекала пространство, как нос ледокола рассекает ледяную пустыню Арктики.

На плечи кожанку, в руки пистолет – и вот вам готовая комиссарша из «Оптимистической трагедии». Ей останется лишь воздеть руку и призвать за собой в светлое будущее, к победе коммунизма.

В дверях Жукова столкнулась с выходившей Шурой. Задела девушку плечом, но сделала вид, будто на пути у нее ничего и никого не стояло (плюс десять очков к ледоколистости).

Она, впрочем, дождалась, пока Шура закрыла дверь с той стороны, и лишь потом положила перед Артемом историю болезни.

– Посмотрите, Артем Петрович. Хочу отправить на консультацию в областной кардиоцентр. Кардиограмма в динамике вот, анализы, ЭхоКГ, холтер…

Встала сбоку-сзади и, переворачивая страницы, как бы невзначай коснулась грудью плеча Артема. Наклонилась ниже, еще ниже.

Грудь была упругая, жаждущая ласки, нежных прикосновений и горячих поцелуев. Эх, жаль, у Артема по поводу этой груди не было никаких планов. А Жукова, похоже, намекала на их совместное составление. Недвусмысленно так намекала, все теснее прижимая твердый сосок – его твердость чувствовалась через два халата и один лифчик – к левой лопатке Артема.

Пришлось чуть отодвинуться.

– Отправляйте, я созвонюсь, – согласился Артем. – Показания есть. Направление только составьте, пусть начмед подпишет… Ах, да. А кто теперь вместо начмеда?

– Апухтин с нынешнего дня на двух стульях сидит. И главный он у нас, и начмед в одном флаконе.

Жукова разочарованно выпрямилась.

– Что ж, Апухтину и дайте на подпись.

Она забрала историю. Сказала сухо:

– Вы ведь дежурите сегодня, Артем Петрович?

– Да.

– Замечательно. А я в приемнике дежурю. Зоя Николаевна попросила подменить. Вы не против?

Вот оно как. Она дежурит ночью. Намек, сделанный упругой грудью, стал прозрачнее некуда. Ну да, ну да. Зоя Николаевна попросила, как же. Скажи лучше – напросилась. Она что, и в самом деле собирается завести с ним интрижку? Хотя… почему интрижку? Просто заняться сексом. С обоюдного согласия и для обоюдного удовольствия.

Он помотал головой. Улыбнулся краешком губ:

– Не против, конечно. Лишь бы вам не в напряг.

– Ничего, я привычная… Тогда я сегодня на часик пораньше уйду, можно?

Он не видел связи дежурства с ранним уходом. Но если надо, почему бы и нет. Кивнул в знак согласия. Попросил:

– Пригласите, пожалуйста, Майю Михайловну.

– С удовольствием.

Она и впрямь сделает это с удовольствием. Догадывается, о чем пойдет речь.

Правильно догадывается.

Майя Михайловна Ветрова с позавчерашнего дня так ни разу и не посмотрела на Артема. Опускала глаза долу, блуждала взглядом по стенам и потолку, разглядывала унылый грязно-серый мартовский пейзаж за окном. Нового начальника ее взор всячески избегал. До его назначения отношения у них были ровные, рабочие. Артем искренне надеялся, что они продолжатся.

Надежда таяла с каждым часом.

Бывшая заведующая села на стул. А ведь привыкла к креслу, чтоб его. И назад не откатишь, приказ-то о назначении Артема подписан.

Он хотел начать с просьбы о помощи, о передаче опыта. Но понял – в эту сторону разговор не пойдет. Упрется в стену отчуждения.

Ладно, как-нибудь утрясется.

Начнем с летального случая.

– Майя Михайловна, простите, что поднимаю неприятную тему, но ваша помощь не просто нужна, она необходима. И не только мне – всей больнице.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ветровой.

Он ждал вопроса. Не дождался. Пришлось продолжать.

– Как вы уже знаете, сегодня в реанимации скончался наш пациент, Крестьянинов. Скончался, не выходя из комы…

Артем сделал паузу. Ждал реплики. Реакции. Любой.

И снова не дождался.

– Вы дежурили в отделении в тот вечер, в ту ночь, когда его перевели в реанимацию. Может быть, вы заметили что-то необычное…

А вот и реакция. Дернулась щека, дыхание прервалось. Пальцы затеребили подол халата. Он мог поспорить – в душе Ветровой назревает взрыв, копится пороховой заряд, разгорается фитиль. И если рванет… ему точно мало не покажется.

– Нет-нет, – торопливо добавил он, – я никого ни в чем не обвиняю. Просто хочу выяснить. Случайно, знаете, чисто случайно краем уха услышал, что в тот вечер Крестьянинов ждал важного гостя. Волновался, места не находил. Бродил по коридору, как неприкаянный.

– Вы-то откуда знаете?

Вопрос был задан холодным тоном, но Артем почти физически ощутил, как зажженный фитиль притух и замер в ожидании – рвануть или все-таки погодить. Напряжение немного спало.

Он выдохнул. Все правильно, теперь главное – продолжить в том же духе.

– Слышал разговоры пациентов. Говорю же, совершенно случайно. Дверь была открыта…

Она наконец-то посмотрела на него. Недоверчиво, подозрительно. И снова опустила глаза. Сказала нехотя:

– Да, верно.

Так, спокойно. Терпение, Артем, терпение. Раз начала говорить, должна продолжить. Сказав «а», по волосам не плачут.

Ветрова, словно подумав «пропади оно все пропадом», начала рассказывать:

– Верно, я тоже заметила. Обычно после вечерних посещений все расходятся по палатам, отдыхают, едят принесенное, обмениваются новостями. А этот… Он как сыч по коридору слонялся. Несколько раз в кабинет ко мне… в этот кабинет заглядывал. Спрашивал, могу ли я пропустить в виде исключения одного очень важного человека. Я еще тогда не очень хорошо поняла, спросила – куда пропустить, у вас ведь и без того допуск имеется. Он сказал, человек опаздывает и придет не раньше половины восьмого. Не могла бы я посодействовать, чтобы его пропустили. Я содействовать не стала, сказала, что это больница, а в больнице есть строго отведенные для посещений часы. Вы же, говорю, у себя в мэрии тоже устанавливаете часы приема. Вот и здесь надо порядок соблюдать. Он начал предлагать какие-то деньги, подарки, услуги, мол, за мной не заржавеет, я умею быть благодарным, вы не думайте, я многое могу. Я тогда возмутилась.

Да, с деньгами и подарками Крестьянинов определенно погорячился. Ветрова не только никогда не брала, но и вообще была противницей всяческого рода подношений, презентов, отдарков и благодарностей. Запретить другим получать конфеты и бутылки не могла, но категорически не поощряла.

– А он? – спросил Антон, заметив, что Майя Михайловна замолчала и вот-вот уйдет в подполье и несознанку.

Она словно бы очнулась и продолжила:

– А он сказал, это очень близкий и очень долгожданный человек. Это просто чудо, что он нашелся. И теперь Крестьянинов боится, как бы снова не потерялся. Я говорю, раз однажды нашелся, уже не потеряется, человек – он же не иголка в стоге сена. Утро вечера мудренее, до завтра вполне можно потерпеть. Пусть человек приходит в часы приема, с одиннадцати до часу, ничего до утра не случится. Тут он знаете что сказал? Что очень даже может случиться. Например, один из них до утра не дотерпит. Я тогда его отругала, что вы, мол, такое говорите, мы вас уже к выписке готовим, со дня на день дома будете, вот и наговоритесь вволю со своим важным человеком.

Она судорожно вдохнула. Сказала:

– Если бы я знала, что он про себя говорит…

– Вы думаете, предчувствовал? – изумился Артем.

Ни в какие предчувствия о скорой смерти он не верил. Был прагматиком до мозга костей. Если бы на самом деле что-то такое имелось, если бы человек мог предвидеть, предугадывать кончину, свою или близких, то… То он бы ни за что не отпустил родителей на юг.

– Я думаю, – твердо ответила Ветрова, – что он выпил эту злосчастную бутылку водки или чего-то другого назло мне.

Артем разинул рот.

Он заметил, что у Майи Михайловны заблестели глаза. Да что ж такое-то, в самом деле? Неужели она всерьез думает, будто Крестьянинов, интересный мужчина, занимающий высокий пост, заботящийся о своем здоровье, мог совершить подобную глупость?

– А… почему вы так думаете? – спросил он.

– Потому что он стал угрожать. Мол, мне это даром не пройдет. А он способен на многое. Вы, говорит, даже не представляете, на что я способен. Это верно, я и представить не могла. Вы, говорит, завтра сами все узнаете. И долго на своем месте не просидите, будьте уверены.

Артем потряс головой, не в силах осознать услышанное.

Выходит, Ветрова вовсе не на него обижалась? Получается, она корила себя и только себя за впавшего в кому Крестьянинова? Думала, будто он назло ей выпил спиртное и впал в кому?

Он заговорил осторожно, тихо:

– Майя Михайловна, вы напрасно вините в произошедшем себя. Вы… вы совершенно точно ни в чем не виноваты, правда.

– Начальство другого мнения.

Неужели этот бред про вину Ветровой вывалил на ее бедную голову главный?

Он поспешил ее успокоить:

– Начальство в лице Апухтина считает, что виноваты вовсе не вы. А я.

Она смотрела на него со смесью удивления и недоверия:

– Вы меня успокаиваете, что ли? Вы-то тут при чем?

– Ну… – он пожалел, что брякнул, не подумав. В любом случае, про анонимку сообщать не стоило. – Я ведь все-таки лечащий врач.

– Вас не было ночью в отделении. А я была. Караулить Крестьянинова я, конечно, не могла, но из отделения отлучалась. Меня несколько раз вызывали… В травму сначала, там сердечный криз у больного случился, потом два раза в приемник спускалась. В реанимацию…

Тут она странным образом резко замолчала и снова замкнулась.

Что – в реанимацию? Заходила в реанимацию? Зачем? Там свои врачи.

Ах да, в эту же ночь дежурил ее муж, Лев Лаврентьевич. Ужин ему относила?

Ужин? Какой на хрен ужин?

В памяти всплыла утренняя сцена. Из комнаты персонала выходит Лев Лаврентьевич, которого, кажется, застигли врасплох, реагирует замедленно и невпопад (а Артем почему-то решил, что он сильно переживает). Затем из той же комнаты выпархивает оперблоковская медсестра… Показалось Артему или нет, что она только-только застегнула последнюю пуговку на халатике?

Ой, да нет, не может быть.

Или может?

Или Майя Михайловна уже давно следит за собственным мужем? Артем припомнил, что в последний раз дежурить должна была вовсе не она, а, кажется, Софья. Но буквально в последний момент Ветрова уговорила Милодарову поменяться дежурствами. Софья об этом рассказывала с заметным сожалением, ее планы это как-то нарушало. Но отказать заведующей не посмела, согласилась.

Выходит, Майя Михайловна спасла Софью.

Впрочем, ответственности с нее, как с заведующей, никто не снимал. Ушла из отделения – проследи, чтобы на месте хоть кто-то остался и не спал беспробудным сном.

Сказать легко, сделать труднее. Особенно если рядом дежурит муж, а ты подозреваешь его в шашнях с медсестрами.

Последняя мысль вдруг показалась Артему такой нелепой, что он сказал:

– Извините, Майя Михайловна.

– За что? – не поняла она.

За нелестное о вас мнение. Будто вы можете бросить отделение и шпионить за кем-то, пусть этот кто-то и ваш собственный муж.

– За то, что оторвал от работы и вынужден задавать вопросы.

– Ничего. Я все понимаю.

Она встала, и, не спросив разрешения, вышла из кабинета.

У Артема появилось время подумать о своих делах.

Для начала он позвонил компьютерщикам. Те подтвердили: да, и сегодня, и вчера именно он, Артем Петрович Турищев прошел через турникет в указанное время. Значит, позавчера кто-то воспользовался именно его пропуском. Его, Артема.

Но ведь пропуск так и лежал в кейсе, никуда не исчезал.

Или исчезал?

Значит, что же получается? Тот, кто без спросу залезал в кейс, мог это сделать только в отделении. В ординаторской. Самое невероятное (но не невозможное) – один из пациентов. Скажем, Артем ему насолил, плохо полечил, назначил не то, не назначил вовсе, сказал грубое слово.

Нет, все это сильно сомнительно. Вряд ли пациенты станут городить аферы с пропуском, анонимками, звонками с неизвестных номеров. Они обычно действуют проще. Пишут жалобы в минздрав, администрацию и страховые организации, ходят на прием к главному, начмеду, замминистрам и даже министру.

Значит, кто-то из сотрудников. Врачи, медсестры. Возможно, даже не из терапии.

Итак, подозреваются все.

Например, та же Майя Михайловна.

Ее рассуждения о самоотравлении Крестьянинова выглядят по меньшей мере смехотворными, по большей – полным бредом. А, может, именно они с мужем провернули все дело – и с пропуском, и с анонимками, и с сообщениями. Но зачем? Зачем? Пострадала-то сама Ветрова. А он, Артем, только выиграл, заняв ее место.

Хотя… выиграл ли?

Дальше.

Дальше никаких мыслей не было. Артем достал тетрадку с «анамнезом» и падением сов и принялся набрасывать дальнейший план действий.

Апухтин молчал. Хорошо это или нет? Есть ли следующая анонимка? Или анонимщик выдохся?

Неизвестный номер. Так, попробуем.

Артем позвонил по нему. И еще раз. И еще.

Никто не отзывался. Гудки шли. Абонент не отвечал.

Артем дал отбой.

Ну да, неизвестный шутник и не станет отвечать. А вот то, что номер все еще действующий, наводило на мысли: сообщение с печальным смайликом далеко не последнее. В противном случае от сим-карты постарались бы избавиться.

Как бы в подтверждение последних слов телефон сыграл похоронный марш. Права народная мудрость: про серого речь, а серый навстречь. Ну, что у нас плохого?

Все верно, с того же незнакомого номера. Смайлик подмигивающий. Мол, привет, чего звонишь? Думаешь обо мне? Знаю, думаешь.

В дверь постучали.

Артем, как застигнутый со шпаргалкой студент, поспешно отключил экран телефона и крикнул:

– Да-да.

Никто не входил. Стук повторился.

– Заходите.

И снова никого.

Пришлось встать и открыть дверь самому.

На пороге стояла пациентка. Пожилая пенсионерка в длинном цветастом халате с огромными карманами, шерстяных полосатых носках и пластиковых шлепках для бассейна. Волосы «соль с перцем» гладко зачесаны и собраны в маленький хвостик. Артем почему-то вспомнил Шурину гульку и улыбнулся. Сказал:

– Чего ж не заходите?

– А? Так думала, нету никого.

Он вспомнил. Кочегарова из триста двадцать седьмой. С бронхитом. И подозрением на бронхоэктатическую болезнь легких.

– Я есть. Проходите. Не на пороге же разговаривать.

Она несмело прошла вперед. Остановилась. Извлекла из огромного кармана конверт и осторожно положила на край стола:

– Вот.

– Что – вот? – не понял Артем.

– Врач велела принести. За обследование.

– Врач? За обследование? Какой врач, какое обследование?

– Наша врач. Алла Борисовна. Сказала, что надо провести эту… копьютерную томографию…

– Компьютерную, – машинально поправил Артем.

– Вот-вот, ее. Она же у вас платная, да? Так я это, деньги принесла. Алла Борисовна просила, а сама ушла. Так я решила вам отдать. Это же все равно, да?

– Погодите. Вам назначена томография?

Она замялась:

– Ну… пока еще нет. Надо же заплатить сначала.

М-да. Очень неприятная ситуация. Артем не знал, как ее разрулить. Скажешь, что обследование входит в лечение и ничего дополнительно оплачивать не надо – сразу поползут слухи – верные, надо сказать, слухи – что врачи вымогают деньги. С другой стороны, взять конверт он никак, ну никак не мог.

– У меня пенсия небольшая, но раз надо…

– Не надо.

Он решительно взял конверт и протянул его Кочегаровой:

– Забирайте. Купите себе фруктов, соков, витаминов… Нет, не сами, пусть вам родственники купят. Или как из больницы выйдите, так и купите. Боюсь, ваша лечащая врач ошиблась. Томографию вам сделают совершенно бесплатно.

– Но она сказала, если бесплатно, то долго ждать. У вас же очередь большая.

Ага, вон хвост на улице стоит и в три кольца заворачивается.

– Ничего, я договорюсь, вам без очереди сделают. Прямо завтра. Заберите деньги и идите.

Кочегарова смотрела на него недоверчиво. Видимо, подозревала какой-то подвох. Наконец сказала:

– А потом, когда из больницы выходить, вы мне счет предъявите, да?

– Какой счет?

– За лечение, какой же еще. У меня дочка так зубы лечила. Пришла по месту жительства, вроде как бесплатно, а ей потом аж шесть тысяч за один зуб насчитали. Так она и не просила вовсе.

– Мы зубы не лечим, – сказал Артем, снова жалея, что не пошел в стоматологи. – И никакой счет вам предъявлять не собираемся. Все, что надо, сделаем абсолютно бесплатно.

Спровадив Кочегарову, он начал продумывать, как лучше построить разговор с Аллой Борисовной. Значит, платная томография. Вот оно как. Жаль, в конверт не заглянул. Интересно, сколько она берет за бесплатную процедуру? Наверняка тысячи полторы, больше уже борзеж полный – по прейскуранту она тысяча восемьсот.

Так ничего и не придумав, Артем вдруг понял, что сегодня не обедал. В холодильнике ждали остатки роскошного завтрака, но их он решил оставить на потом. А пока просто сходить поужинать. Через дорогу недавно открылась вполне пристойная забегаловка «Маша».

Неожиданно для себя он взял телефон и позвонил «Шуре-Клаве»:

– Есть идея. Давайте, Александра Михайловна, сходим с вами в кафе.

На том конце воцарилось молчание. Он вдруг испугался – а ну как откажет.

Но она не отказала. Произнесла глухо:

– Я сейчас немного занята. Давайте через полчала к вам зайду.

Он очень удивился – чем может быть очень занята медсестра его отделения в самом конце рабочего дня. Но спрашивать не стал. Дождется ее появления, тогда и спросит.

Артем подошел к окну.

Из дверей выходили Ветровы. Что-то бурно обсуждали, смеялись.

Наверное, я ошибся в своих подозрениях, подумал Артем и тоже улыбнулся.

8. Anamnеsis morbi⁸

Буквально через пару минут Артем пожалел, что пригласил Шуру на ужин.

Зачем он ей, молодой девчонке? Зачем ему она, молодая девчонка? Мезальянс какой-то получается, в самом деле.

Впрочем, когда отец сделал маме предложение, она едва-едва закончила медучилище, а он уже два года как руководил кафедрой. Это позже он заставил маму идти учиться на врача, и та послушно пошла, выучилась, стала прекрасным, всеми уважаемым педиатром, успела даже поруководить детской консультацией.

И все-таки. Отец не был заведующим в отделении, где работала мама, когда они познакомились. А вот он, Артем, начальником Шуры был.

Субординация, чтоб ее.

Артем все стоял у окна, ждал, пока пройдут полчаса, соображал, чем могла быть так занята Шура. Уж не у компьютерщиков ли опять сидит?

Затем мысли перекинулись на другое. Как потактичнее поговорить с Аллой Борисовной? Как дать понять, что не дело обманывать и обирать бабушек-пенсионерок? Эх, была бы на его месте Майя Михайловна, ярая противница поборов и взяток… Интересно, что бы она сказала? Вероятно, не побоялась бы вынести сор из избы и лишила бы Аллу Борисовну стимулирующих выплат. Сами по себе выплаты были небольшие, наверняка Жукова «в карман» имела в разы больше. Но сам факт лишения подорвал бы репутацию врача, доверие к нему пациентов и коллег.

Вот тут он засомневался. Уверен, что подорвал бы?

Нет, не уверен. Да и Жуковой, скорее всего, это лишение как мертвому припарка. Если у нее действительно есть мохнатая рука наверху, то до карающих мер дело вообще бы не дошло.

И потом, отчитывать коллегу, пусть подчиненную, которая в полтора раза старше – на такое Артем решиться не мог.

Самым разумным было бы попросить совета у Майи Михайловны. Но она все еще косо на него смотрит. Будет ли с ним разговаривать, станет ли откровенничать?

Тут Артему пришла здравая, как ему показалось, мысль. Надо подойти с его проблемой к руководителю другого отделения. Как бы тот поступил на его месте?

Что ж, завтра он так и сделает.

Он бросил взгляд на часы. Время шло, а Шура не появлялась. Полчаса. Сорок минут, сорок пять…

Да что у нее там за дела такие?!

Он походил по кабинету, вышел в коридор.

Из палат доносились храп и бормотание – кто спал, кто вел тихие беседы. Тихий час еще не закончился, вечерний прием таблеток и родственников не начался.

Разговор звучал и в сестринской. Артем подошел поближе и прислушался.

Ну, так и есть. Шура.

Он не разбирал слова, но интонация была такая умиротворяющая, успокаивающая, что Артем понял, зачем ему понадобилась Шура.

Ему надо кому-то рассказать. Высказаться. Поведать о проблемах. Возможно, тогда придет какая-то мысль, какая-то идея, что делать дальше.

В принципе, что делать, понятно. «Неси свой крест и веруй». Выполняй то, что поручено, и да будет тебе.

Вот только – что будет-то? Почему он должен брать на себя чужие грехи?

Что происходит? И кто, в конце концов, виноват?

Эх, как не вовремя ушла Лариса… Ей Артем мог рассказывать все, без утайки. И пусть она не переносила больничных сплетен, ворчала, мол, вот и женился бы на всех семи палатах, но в этом случае выслушала бы, не перебивая, поскольку дело касалось непосредственно Артема. Да, она скорее всего, отнеслась бы к его переживаниям скептически. Но вот что странно. Именно ее скепсис удивительным образом прочищал Артему мозги и заставлял смотреть на проблему с иной точки зрения.

И, что скрывать, если Лариса давала оценку событиям и людям, она почти всегда оказывалась верной.

Из сестринской донесся второй голос.

Марфы Лукиничны.

– Да ведь он мне как сын, понимаешь? Мне ли не переживать? Я и маму его хорошо знала, и папу-покойника. С Машей мы вместе начинали, она тогда к нам молоденькая пришла, хорошенькая. Бойкая такая, шустрая, как говорится – кровь с молоком. Петр Никодимович проводил на базе нашей больницы учебу для врачей. На присвоение категорий учеба-то. Петр Никодимович Турищев красивый был, статный. Многие в него влюблялись. А он, вишь, ее заприметил. Ну, и завертелось у них. У него, правда, своя семья была, так что многие его осуждали. Но сердцу, как говорится, не прикажешь.

Надо было войти в сестринскую или вернуться в кабинет. Но Артем стоял столбом и даже пошевелиться не мог; словно загипнотизированный, слушал и открывал неизвестные страницы истории своей семьи.

Вот это да. Вот это – как обухом по затылку. Он понятия не имел, что у отца была другая жена. Марфа Лукинична сказала – семья. Может, и дети тоже были? И у Артема есть сводные братья и сестры?

Родители никогда на эту тему не говорили. По крайней мере, в его присутствии.

И теперь об этом ничего не узнаешь…

Он погрузился в свои мысли, пытаясь припомнить, упоминал ли отец о предыдущей жене, если да, то что. Может быть, вскользь, иносказательно, а Артем слышал, но понять не мог… Нет, ничего не на память не приходило. Очень, очень жаль.

– Артем Петрович.

Шура смотрела на него крапчато-сиреневыми глазами. Он и не заметил, как она появилась.

– Да-да, – пробормотал он. – Одевайтесь, Шура. Идите к выходу, я догоню.

Он догнал ее на крыльце. Шура ловила ладошкой капли, падающие с карниза. Снова оттепель. Ночью ударит мороз, и вот вам гололед.

Артем обратил внимание, что джинсы на ней были совершенно целые, не рваные и не зашитые, но абсолютно такие же мешковатые, точная копия предыдущих. Все-таки странные вкусы у нынешней молодежи, подумал Артем. И тут же мысленно усмехнулся – не рано ли, господин Турищев, вы записали себя в старшее, умудренное опытом поколение?

Они двинулись по направлению к «Маше».

– Если нас увидят из окна больницы, – сказал Артем, – пойдут сплетни. Не боишься?

– Мне-то чего бояться? – удивилась Шура. – Это вам надо бояться, а мне-то зачем?

– Ты девушка. Репутация, туда-сюда. Вдруг у нас эти… Шашни.

Она качнула головой. Хмыкнула. Сказала:

– Вы же знаете нынешнюю мораль. Для новой сотрудницы шашни с начальником – не повод осудить или позлословить на ее счет. Это, скорее, шанс для зависти. Пусть обзавидуются, пусть локти грызут, что выбрал не их, а другую.

– А если узнает кто-то из твоих знакомых?

Он хотел спросить – если сплетни дойдут до бойфренда.

Но не решился. Лезть в личную жизнь девушки не было никаких оснований. Да, он подозревал, что ночует она отнюдь не у подруги, но, если сама до сих пор не призналась, где и с кем, намекать про ревность бойфренда глупо и неуместно.

– Ну и пусть знает.

Шура пожала плечами. Добавила:

– Моих знакомых не очень волнует, с кем я встречаюсь по личным делам.

Артем непроизвольно расправил плечи. Услышал чириканье стайки воробьев, усевшихся на голые ветки куста жасмина. Едва заметно улыбнулся.

– И потом, мы же с вами вроде как кузены. Забыли?

В том-то и дело, что «вроде как».

Если соседи поверить в их родство могут (что весьма сомнительно), то с коллегами этот номер не прокатит.

В «Маше», к счастью, народу было немного. Какой-то мужчина клевал носом в углу – наверное, бомж зашел погреться. Две девушки мило ворковали над полупустыми чашками кофе. Подружки заскочили не столько поесть, сколько посплетничать.

Артем усадил Шуру за столик у окна (раз уж все равно засветились, прятаться глупо), купил две котлеты с картофельным пюре, два винегрета и два компота. Здоровый обед стреднестатистического провинциального холостяка.

– Вы приглашаете или каждый за себя?

Ох уже эти нынешние девушки. Чуть что – каждый за себя. Совсем не дают мужчинам побыть мужчинами. То ли боятся неизбежной расплаты натурой, то ли хотят выглядеть сильными и независимыми.

– С первой получки отдашь, – отшутился Артем.

Винегрет оказался так себе (жесткая свекла, видимо, недоваренная), а вот котлеты – просто огонь. И картошка, что хорошо, не порошковая. И заправлена не маргарином или спрэдом, а, кажется, натуральным сливочным маслом.

– Вкусно, – чуть удивленно проговорила Шура.

– Тут нормально готовят, – согласился Артем.

Она уничтожала ужин быстро, но аккуратно. Артем уже подумывал предложить что-то еще, но она внезапно сказала:

– Я догадалась, зачем вы меня пригласили в кафе.

Артем, целиком поглощенный созерцанием подкрепляющейся Шуры, уже забыл, зачем. Спросил:

– Чтобы поужинать, нет?

– Ну… Не совсем. Думаю, чтобы доказать себе и другим, что вам все равно.

– Все равно? – он не понял.

– Что вы не переживаете.

– По поводу?

– А разве мало поводов? Как раз очень много. Но вы делаете вид, что не переживаете ни по одному и спокойно идете ужинать. С первой попавшейся под руку медсестрой.

Она дожевала последний кусок котлеты и добавила:

– Только не рассчитывайте, что я стану вашей рабочей женой.

Артем поморщился:

– Так далеко я не заглядывал. Что ты понимаешь под рабочей женой?

– А то вы не знаете. Рабочая жена – вроде как жена, но только в стенах больницы. Секс во время дежурств, совместные обеды, ужины и даже завтраки. По договоренности – уборка кабинета, рабочего места. Привилегии для жены в виде премий. Повышение статусности. Ее не нагружаем. Нагружаем остальных. А вне работы вроде как даже и не знакомы.

Да-да, Лариса именно так представляла себе «больничную жену». Кроме разве что «статусности» – тогда он еще не был заведующим.

– Ты цинична, Шура, несмотря на юный возраст, – укоризненно сказал Артем. – Ну какая еще рабочая жена? У меня и обычной-то нет.

– Так рабочая появляется вне зависимости от обычной. Помните роман «Милый друг»?

– Читала Мопассана? – Артем сделал страшные глаза. – Не рановато?

Теперь глаза закатила Шура. Сказала:

– Шекспир и Мопассан – мои любимые писатели с раннего детства. Впитанные с молоком матери. Я на их произведениях читать училась.

– Потому что страницами их книг были оклеены стены твоей детской?

– Угадали. Так я права насчет приглашения?

– Нет, – серьезно ответил Артем. – Шура, я хочу с тобой посоветоваться. По очень важному для меня вопросу.

– Посоветоваться? – удивилась Шура. – А если я не копенгаген? И совета дать не смогу?

– Если ты не копенгаген, разрешаю тебе быть осло. Просто выслушай. И, возможно, ответ на мой вопрос найдется сам. Согласна?

– Ладно, полчасика побуду осло, – великодушно согласилась Шура. – Валяйте, рассказывайте.

Артем рассказал. Начал излагать осторожно, стараясь не сболтнуть лишнего. Сперва про странные сообщения и анонимки. О том, что неизвестный приходил в больницу с его, Артема, пропуском. Личность установить так и не удалось. Пересказал разговор с Ириной.

– Кто-то пытается отобрать у Ирины имущество Крестьянинова. Но кто – она не сказала.

– Вот ворюга, – укоризненно покачала головой Шура.

Артем помолчал. Спросил шутливо:

– Не ты случайно?

– Вестимо, я, – охотно согласилась девушка и даже головой для убедительности покивала. – У меня врожденная клептомания.

– Это лечится, – авторитетно заявил Артем. – Порцией плетей и розог. Или отсидкой в местах не столь отдаленных. Кстати, ворюга – женского полу. Ирина говорила – «она».

– Значит, точно не вы, – сделала потрясающе-логичный вывод Шура.

– Значит, точно не я. Тем более, врожденной клептоманией я не страдаю.

Шура помолчала, снова покивала. Спросила неожиданно:

– А бутылку вы нашли?

– Какую бутылку? – не понял Артем.

– Ту самую. Из которой ваш вип типа напился.

– Почему – типа?

– Ну… хорошо, просто напился.

– Да мы как-то и не искали.

Артем вспомнил: он действительно хотел поискать бутылку. Поспрашивал немного, а потом закрутился и забыл.

– То есть, вам ее не надо?

– Почему? Очень даже надо.

– Точно-точно?

– Сейчас ложкой в лоб заеду.

Шура отодвинулась. То ли поверила, то ли подыграла. Скорее, второе.

– Бутылка у меня.

– Что?!

Она выставила вперед ладошку:

– Тише, тише, Артем Петрович. На нас люди оглядываются.

Две девушки посмотрели на них удивленно. Бомж проснулся и задвигался, начав испускать характерный помоечно-сортирный аромат, хорошо знакомый Артему – в сильные морозы в отделение поступало сразу по нескольку обитателей подвалов с пневмонией и бронхитом.

– Ты почему до сих пор молчала? – прошипел Артем.

– Так никто не спрашивал.

– Откуда она у тебя?

– Мне ее подарили.

– Что? Кто?

– Да не волнуйтесь вы так. Я не заходила в палату к вашему болезному випу в тот вечер. Не заходила. Мне ее Марфа Лукинична презентовала.

Вот как. Марфа Лукинична.

– Она что, до помойки бутылку не донесла?

– Ну да, как-то так. Бутылка красивая, от какого-то очень сомнительного бренди. Тот случай, когда содержание гораздо хуже оболочки. Я бы точно пить не стала. На этикетке так и написано – спирт с добавками.

– Кошмар какой, – усомнился Артем. – Да не может быть. Крестьянинов бы такое точно не стал пить.