Текст книги "Четвертая мировая"

Глава 11

Ульма Нарвин размышляла о своём браке, совершая прогулку по городу. Она осознавала, что повлиять на решение мужа относительно рождения ребенка в ближайшем будущем ей не удастся. Или не удастся вообще. Муж может навсегда остаться при своём мнении. Прерывать беременность она тоже не хотела. Возможность совместного проживания на фоне возникшего конфликта выглядела довольно проблематично. «Наверное, мне стоит куда-нибудь уехать на время, – рассуждала она. – Хотя, сколько ни убегай от проблем, их всё равно придётся решать. В моём случае – это выбор между мужем и ребенком. Я люблю их обоих, но, к сожалению, надо выбрать чему или кому дать жизнь: отношениям или ребёнку. Мне уже сорок три года, и это моя первая беременность, которая, по мнению врачей, была маловероятна. Если я сделаю аборт, то забеременеть в следующий раз у меня фактически нет шансов. Да и потом, зачем тогда нужен этот брак после такой развязки? В конечном счете, если я сделаю аборт, то в недалёком будущем отношения изживут сами себя, если сохраню беременность – брак распадётся сейчас. При любом исходе наша совместная жизнь с Лютером обречена. Зачем тогда жертвовать ребёнком?»

Проходя по знакомым улицам, Ульма вспоминала счастливые моменты своей семейной жизни с Лютером: по этой улице они иногда прогуливались вместе, в кафе напротив – несколько раз пробовали десерт, а в цветочном магазине на углу муж покупал ей цветы. Ей было печально от осознания происходящего, но она понимала, что сложившаяся ситуация должна быть разрешена. И чем скорее, тем лучше для обеих сторон. Оттягивание принятия окончательного решения только усугубит конфликт и морально измотает их обоих. «Надо быть готовой к разводу», – подумала она.

Придя домой, Ульма застала мужа дома. Лютер расположился в гостиной и занимался просмотром газет. Ульма решила не избегать выяснения отношений и осталась в гостиной, присоединяясь к просмотру публикаций. Какое-то время они сидели молча. Каждый делал вид, что поглощён чтением статей в газетах. Первым молчание нарушил муж:

– Ты была у доктора? – спросил Лютер, переворачивая очередной лист газеты.

– Да, – ответила Ульма, копируя движение мужа.

– И ты, я надеюсь, сделала аборт? – продолжил свой расспрос муж.

– Зря надеешься, Лютер, – ответила жена. – Независимо от того, рожу ли я или сделаю аборт, наши отношения обречены. Жертва этой невинной души не спасёт ничего.

– Я ведь предупреждал тебя с самого начала о том, что я категорически не хочу иметь детей! – выдвинул Лютер свой аргумент, c претензией глядя на жену.

– Да, предупреждал, – ответила Ульма, в упор глядя на мужа. – Однако дело в том, что мне уже давно был поставлен диагноз бесплодия, поэтому я и не надеялась забеременеть. У меня были отношения с мужчинами до тебя, и ни от одного из них я не смогла зачать. Хотя я очень хотела стать матерью! Плюс ко всему мой уже зрелый возраст и отрицательный резус-фактор крови окончательно убедили меня в том, что я умру пустоцветом. Тем не менее, знай я всю правду от тебя с самого начала, то я бы предохранялась. Мне горько видеть твои терзания и обидно выслушивать твои претензии.

Беременность я сохраню и приму любое твоё решение, связанное с моим выбором, вплоть до развода, – твёрдо заключила жена.

Нарвин задумался над её словами. Он не знал о диагнозе бесплодия жены и других, усугубляющих его, факторах. Также для него стало откровением то, что материнство являлось одним из нереализованных желаний его жены, и что Ульма до недавнего времени считала себя пустоцветом. Её холодная решимость родить, даже невзирая на развод, поколебала уверенность Лютера в его убеждении относительно продолжения собственного рода. Он и не подозревал, что Ульма способна так решительно и планомерно отстаивать свои интересы, при этом не теряя контроля над собой и уважая его мнение.

Нарвин невольно вспомнил свою первую жену. После самоубийства дочери она изводила его своими истериками. Когда те не помогали, то она начинала давить на его чувство жалости. Если не помогало и это, то она начинала раздувать в нём чувство вины. Чего-то подобного Лютер подсознательно ожидал и от своей нынешней жены. Однако Ульма предпочла оставить его, не взирая на его деньги и положение. Нарвин был готов поставить один против миллиона, что она не станет требовать от него компенсации при разводе.

Он по-новому посмотрел на жену: за её привычной внешностью он увидел нечто большое. Нарвин увидел в жене личность, которую он не замечал раньше. А личность в человеке он ценил выше всех других достоинств и атрибутов.

Молчание мужа затянулось, и Ульма продолжила чтение газеты.

Глава 12

Советник Президента страны по экономическим вопросам Уденберг с завидным постоянством и упорством следовал практической разработке своего плана действий относительно подготовки предложения по пересмотру статьи расходов на неполноценную группу населения страны. Он перелопачивал гигабайты информации по медицине, стройным рядом выстраивая структуру своего предложения, базируясь на общеизвестных медицинских постулатах и данных последних исследований. В одной из статей Уденберг обратил своё внимание на имя лауреата Нобелевской премии и доктора медицины – профессора Аррегин, который являлся общепризнанным авторитетом в области генетики, специализирующемся на наследственных болезнях.

«Нужно записать его имя и обратиться к нему за консультацией. Упоминание его имени придаст моему докладу больше веса и значимости», – подумал Уденберг. Продолжая изучение медицинской теории, Уденберг заметил, что для подкрепления этой сухой теории было бы неплохо добавить некоторые практические элементы. Пролистав свои записи, сделанные во время посещения приюта, Советник заметил недостаточное их количество для полноценного изложения его мысли.

«Что ж, придётся опять ехать в приют к этим недочеловекам, – заключил Уденберг. – Тем лучше, будет больше ссылок на реальные факты и комментарии». Ни минуты не медля, Уденберг отправился в приют во второй раз.

Приехав в приют, он попросил у администрации заведения позволения ещё раз пообщаться с группой детей и воспитателем, с которыми он познакомился в прошлый раз. Воспитатель данной группы была приятно удивлена интересом Советника Президента страны к результатам своей работы и ожидала любых вопросов относительно воспитания своих подопечных. Уденберг хотел знать более детально о сложностях в воспитании и реабилитации детей на примере каждого конкретного ребёнка из её группы.

– Давайте начнём хотя бы с той девочки, которая бросилась на меня в прошлый раз, – предложил Уденберг.

– Вы имеете в виду Анжелу? – уточнила воспитатель. – Я думаю, что тогда, когда это случилось, Анжела скорее пожалела вас и выразила таким образом свои чувства.

– Я не понимаю вас. Что значит – пожалела меня? – Уденберг вопросительно смотрел на собеседницу.

– Когда вы навестили нас в прошлый раз, у Анжелы была кукла со сломанным глазом, который никак не открывался. Нечто похожее она увидела, глядя на вас, – воспитатель задержала взгляд на лице Уденберга, давая понять, что имеет в виду его косоглазие, и продолжала: – Этим и была вызвана её реакция. Понимаете, – воспитатель взяла небольшую паузу, – дети с синдромом Дауна, несмотря на их внешнюю физическую неказистость, очень красивы и чутки изнутри. Они очень сострадательны.

– Даже? – удивлённо заметил Уденберг. – Никогда бы не подумал… – А про себя заметил, что впечатление об их внутреннем мире ещё более мерзкое, чем их форма.

– Вы знаете, – вдруг неожиданно сказал Уденберг, – я хотел бы пообщаться с вашей воспитанницей… Анжелой, – если не ошибаюсь, – он вопросительно посмотрел на воспитателя. – Разумеется, в вашем присутствии.

– Хорошо. Я сейчас приведу девочку, – ответила воспитатель.

Через несколько минут Уденберг увидел шедших ему навстречу воспитателя и её воспитанницу, внимательно наблюдая за ними по мере их приближения.

– Привет, как дела? – обратился он к Анжеле, когда они подошли к нему.

Девочка ничего не ответила на его приветствие, она неподвижно смотрела на его лицо. Уденберг был несколько озадачен такой реакцией ребёнка, поэтому вопросительно посмотрел на воспитателя.

– Анжела, расскажи нашему гостю о своей кукле, – обратилась воспитатель к девочке.

Девочка что-то пробурчала в ответ.

– Что она говорит? – осведомился Уденберг.

– Она говорит, что кукла болеет.

– Ты знаешь, – обратился Уденберг к Анжеле, – я могу купить тебе новую куклу, с правильными глазами, а про эту лучше забыть.

Анжела расплакалась. Уденберг, абсолютно не понимая, что происходит, уставился на воспитателя.

– Анжела, дядя сказал, что он отвезёт твою куклу в больницу, где ей сделают новый глаз, и она будет как новая, – объясняла воспитатель ребёнку. – Сейчас мы принесём куклу, чтобы дядя отвез её в больницу и вылечил… – Они пошли обратно – туда, откуда появились минут десять назад.

Воспитатель достаточно быстро вернулась к гостю, держа в руках куклу девочки.

– Вот эта кукла, – протянула она игрушку Уденбергу. – Пожалуйста, найдите такую же и привезите Анжеле. Девочка очень обрадуется, что куклу «вылечили». Только не говорите ей, что эта другая игрушка. Для неё будет лучше не знать всей правды.

Уденберг взял игрушку и направился к выходу. Он был озадачен происходящим и не понимал до конца – зачем он это делает. Тем не менее, он сразу же направился в магазин игрушек, где купил такую же куклу, как и сломанная.

По пути домой он размышлял над тем, что, вместо того, чтобы шататься по магазинам в поисках непонятно чего и неизвестно для кого, он мог бы продолжить работу над докладом об инициации рассмотрения нового законопроекта. Однако впервые в своей жизни Уденберг признал, что существуют вещи не менее важные, чем работа, траты на которые, включая время, деньги и силы, так же должны быть предусмотрены.

Вернувшись в приют через несколько дней, Уденберг держал в руках новую куклу, которую намеревался отдать Анжеле. Для него это был необычный визит, так как первоначально он не планировал никаких личных отношений в стенах этого заведения. Уденберг оправдывал своё поведение тем, что таким образом он сможет более близко познакомиться с больной синдромом Дауна, и это поможет ему в изложении его доклада.

Когда он встретился с воспитателем и Анжелой в очередной раз и отдал принесённый с собой подарок девочке – она долго изучала куклу. Удостоверившись, что с куклой всё в порядке, она переключила своё внимание на гостя. У гостя правый глаз заметно косил в сторону переносицы. Анжела протянула Уденбергу бинт, который она использовала для фиксации взгляда куклы раннее, в надежде, что тот может помочь гостю. Уденберг реально не понимал, что происходит. Его начинало раздражать происходящее: время шло, а он так и не узнал ничего существенного. Воспитатель девочки объяснила ему, что, протягивая ему бинт, Анжела просто хочет помочь ему.

«Помочь мне? – с лёгким презрением подумал Уденберг. – Жертва помогает палачу. Забавно получается».

Неожиданно Уденберга посетила одна идея, которую он постарался прояснить, задавая дополнительные вопросы своей собеседнице:

– Находятся ли ваши дети под постоянным медицинским наблюдением за их физическим состоянием? Насколько я могу судить, большинство ваших подопечных нуждаются, в основном, в помощи психиатров.

– Да, все дети находится под наблюдением врачей – как психиатров, так и педиатров, – ответила воспитатель.

«Нужно будет прояснить ситуацию относительно среднего показателя физического здоровья этой группы. Если данный индекс выше среднего, то это тоже может поработать на благо государства», – отметил про себя Уденберг.

Глава 13

– Алло, я слушаю, – ответил доктор Аррегин на ранний утренний звонок.

– Здравствуйте, профессор. Меня зовут Лютер Нарвин. Мы встречались с вами пять лет назад. Мы обсуждали самоубийства двух моих детей. Тогда вы рассказали мне о вашей теории дегенерации.

– Здравствуйте. Да, я припоминаю вас, – ответил голос на другом конце.

– Профессор, я бы хотел встретиться с вами и кое-что прояснить относительно вашей теории. Причём, меня интересует самое ближайшее время.

– Хорошо, приходите через час. Я работаю в Центре генетических исследований на четвертом этаже. Спросите доктора Аррегин, меня здесь все знают.

Через час Нарвин уже был в вышеуказанном месте и направлялся к кабинету профессора в сопровождении его ассистента.

Доктор Аррегин был рад увидеть человека, всерьёз воспринявшего его теорию.

– Здравствуйте, господин Нарвин! Очень рад вашему визиту. Хотя тема для дискуссии у вас печальная, – мне приятно, что вы разделяете мой подход к теории дегенерации.

– Здравствуйте, доктор, – сдержанно ответил Нарвин.

Доктор предложил Нарвину присесть, а сам расположился напротив него.

– Если вы не возражаете, доктор, то я перейду сразу ad acta[12]12
  К делу (лат.)


[Закрыть], – гость вопросительно посмотрел на хозяина кабинета, тот согласно кивнул. – Пять лет назад, во время нашей первой встречи, вы познакомили меня с теорией дегенерации. Насколько вы продвинулись в изучении этого вопроса сегодня?

– Не так далеко, как хотелось бы. В настоящий момент я работаю над возможностью нейтрализации эффекта действия вырождающихся генов в геноме человека.

– И каковы успехи в этом направлении? – поинтересовался Нарвин.

Профессор Аррегин с улыбкой посмотрел на Нарвина.

– Медицина – это не торговая биржа, где в один день возможно изменить многое. Это планомерная наука, где за любым открытием стоят годы, а чаще – десятилетия непрерывных исследований. Чтобы получить одно крошечное зёрнышко истины – мы должны переработать тонны информации и теории, – заключил светило мировой генетики.

– Я понимаю, доктор. Собственно, я хотел бы узнать ваше мнение по следующему вопросу. Год назад я женился во второй раз и недавно узнал, что моя жена беременна. Ей сорок три года, это её первая беременность, и у неё отрицательный резус-фактор крови. Она твёрдо решила родить, зная о моём неудачном отцовстве и вашей теории.

– Отрицательный резус-фактор я отношу к одному из потенциальных признаков дегенерации рода, – доктор задумчиво смотрел перед собой. – Кто она этнически и где жила до встречи с вами?

– Она – типичный представитель Западной Европы. Всегда жила там.

– Представители одной расы имеют схожие геномы. У вас и у неё присутствуют по одному из признаков дегенерации рода. Вероятность рождения ребёнка с дегенеративным признаком, пусть даже потенциальным, достаточно высока.

Доктор встал из-за стола и стал расхаживать по центру комнаты, обдумывая ситуацию своего гостя. А гость, в свою очередь, стал размышлять над тем, как парадоксальна жизнь. Судьба вновь направляла его на путь, который он не прошёл до конца с первого раза. Сначала – запутавшиеся на своём жизненном пути его собственные дети-подростки, которые, – как он полагал тогда, – вырастут и повзрослеют. Однако они покончили с собой. Затем – его первая жена. После самоубийств детей её психическое здоровье резко пошатнулось, что сильно отразилось на её поведении. Нарвин помнил, что тогда он ушёл с головой в работу, пытаясь вычеркнуть из памяти всё, связанное с детьми. Его также раздражала и его жена-шизофреничка, которую он пытался игнорировать, но которая требовала к себе всё больше и больше внимания. Он старался избегать всякой мысли о случившемся, и своей, – тогда ещё живой, – первой жены. И много чего ещё, связанного с происшедшим, он избегал. Возможно, размышляй он тогда о случившемся, сейчас на его жизненном горизонте вновь не вырисовывалось бы нечто похожее. Ведь почему-то он выбрал в жёны свою первую жену! И на Ульме он остановил свой выбор тоже не случайно. Исходя из того, что ему только что сказал профессор, Ульма также может являться представителем дегенерирующего рода. Итак, первая жена, двое детей-самоубийц, Ульма и её беременность – четыре случая из одной области его жизни. Такое совпадение не может быть случайностью. Четыре случая подряд – это уже непроявленная закономерность.

«Чёрт возьми! Что от меня требует Судьба? Кому и что я задолжал в этой жизни?» – силился понять Лютер.

– Вы знаете, – прервал ход его мыслей Аррегин, – я длительное время наблюдал группу детей с синдромом Дауна. Хочу сразу заметить, что теория дегенерации и синдром Дауна – две абсолютно разные вещи, но каждая из них напрямую связана с генами. Одно из главных проявлений синдрома Дауна – замедленное умственное развитие. Так вот, данная группа детей с довольно раннего возраста находилась в непрерывном контакте с медсёстрами и воспитателями, которые постоянно занимались их физическим и умственным развитием. К пятилетнему возрасту больше половины группы внешне не отличались от детей с нормальным геномом. Этим я хочу сказать, что реабилитация и профилактика любого состояния творят чудеса. В вашем случае, – продолжал Аррегин, серьёзно глядя на своего гостя, – я предположу, что возможной формой профилактики деструктивного влияния генов может явиться изоляция новорождённого от привычной среды обитания, свойственной его родителям.

Нарвин озадаченно смотрел на доктора. Профессор славился своими революционными идеями в медицине. Некоторые из его коллег, задыхаясь от зависти и злости, прозвали Аррегин «фриком». Но факт оставался фактом: то, что официальной медициной доказано сравнительно недавно, профессор предвидел и утверждал более двадцати лет назад. Глядя в эти горящие глаза, Нарвин верил, что Аррегин способен видеть в сфере своей специализации сквозь время.

– Я объясню более подробно, – продолжал свою речь Аррегин. – Видите ли, по моим наблюдениям – явление дегенерации скорее свойственно так называемым цивилизованным народам. Оно почти не встречается среди тех, кого мы называем аборигенами или дикарями. Исходя из этого, я предполагаю, что существует определённая вероятность сохранения состояния анабиоза дегенерирующих генов, если ребёнок будет находиться в условиях, приближённым к дикой природе, с момента рождения или в ближайшее время после него и до пяти лет.

– То есть, вы предполагаете, что, когда моя жена родит, будет лучше, если она вместе с новорождённым будет жить в племени дикарей до момента, пока ребёнку не исполнится пять лет. Я вас правильно понял? – уточнил Нарвин ход мыслей профессора.

– Абсолютно. Причём, они могут покидать место своего временного пребывания на короткое время, но не более двух раз в год, – подтвердил Аррегин.

– Могу я узнать, что даст эта временная изоляция моему ребёнку? – задал очередной вопрос Нарвин.

– Я склонен полагать, что жизнь вашего ребёнка с самого рождения и до пяти лет в условиях, приближённых к дикой природе, сформирует определённые и достаточно сильные привычки и формы поведения с ними связанные, которые явятся мощным противодействием фактору дегенерации, если деструктивная комбинация генов «проснётся».

– А она может и «не проснуться»? – уточнил Нарвин.

– Может. Но, думаю, это не ваш случай.

Разговор был окончен. Нарвин поблагодарил профессора за время, уделённое ему. Аррегин, в свою очередь, был признателен своему гостю за признание его подхода к эволюции человечества и готовности следовать ему. Профессор попросил держать его в курсе событий.

Покинув генетический центр исследований, Нарвин продолжил свои размышления относительно беременности своей жены. Он почувствовал стыд за свою недавнюю несдержанность перед Ульмой. Ведь она не виновата в событиях его прошлого. И не её вина, что семя её мужа даёт жизнь существам, не приспособленным к ней.

«Alea iacta est[13]13
  Решение принято (лат.)


[Закрыть] – нужно выбрать место, куда после родов отправятся Ульма с ребёнком. Будем надеяться, что Профессор как всегда видит дальше, чем все остальные», – завершил свои размышления Нарвин.

Глава 14

Вернувшись в свой офис после беседы с доктором медицины Аррегин, Нарвин опять продолжил свои мыслительные процессы относительно положения дел в своей семье. Сейчас он уже видел конструктивное решение назревшей проблемы, которое должно удовлетворить обе стороны. И третью сторону в том числе, – если всё будет хорошо.

Набрав номер телефона жены, Лютер пригласил её на обед в любое место, которое она выберет. Ульма предложила небольшой ресторан недалеко от места его работы, где они и договорились встретиться через час.

Через час они уже сидели за столом в вышеупомянутом ресторане и изучали меню. Заказав обед, Лютер сразу перешёл к делу.

– Ты помнишь, я упоминал имя одного профессора, рассказавшего мне о теории дегенерации? – спросил Лютер жену.

Ульма кивнула головой.

– Я разговаривал с ним сегодня утром о твоей беременности и рождении нашего ребёнка… – Ульма с удивлением посмотрела на мужа, а он продолжал: – Так вот, профессор предполагает, что есть шанс создать мощный противовес эффекту дегенерирующих генов, если ребёнок будет жить в условиях, приближённым к дикой природе, с рождения и до пяти лет.

И Лютер подробно рассказал Ульме все подробности своего утреннего разговора со светилом мировой генетики, упомянув также, что отрицательный резус-фактор крови доктор Аррегин относит к потенциальным признакам дегенерации рода.

Ульма внимательно слушала мужа.

– Почему бы тебе не внести свою лепту в исследования доктора, коль скоро ты разделяешь его взгляд на видение ситуации и веришь ему? – обратилась жена к мужу, когда он закончил своё повествование.

– Я думаю об этом. Я действительно хочу сделать что-то стоящее для нас и таких, как мы, – ответил Лютер.

– Могу я узнать, что поколебало твою убеждённость относительно рождения твоего ребёнка? Ведь не далее, как вчера, ты был крайне категоричен и настаивал на аборте, – спросила жена у мужа после недолгой паузы.

Лютер задумался. Действительно, что такого произошло вчера, что сегодня утром побудило его позвонить Аррегин? Немного подумав, он ответил:

– Наверное, твоё откровение о том, что ты была уверена в своей неспособности стать матерью. И, когда невозможное для тебя стало реальностью, я посчитал, что не имею права отбирать у тебя твою мечту. Даже если эта мечта впоследствии разобьётся и сильно придавит обломками, я осознал, что не имею права лишать тебя этого. Также твоя холодная решимость идти до конца в том, что для тебя важно, придала мне мужество пересмотреть моё отношение к детям-самоубийцам и первой жене. Я вспоминаю и размышляю о том, что, где и когда я упустил в отношениях с ними. До сегодняшнего дня я всячески старался избегать вскрытия «душевных абсцессов».

Нарвин с минуту помолчал и добавил:

– Ульма, я прошу у тебя прощения за свое недавнее поведение. Мне стоило быть более сдержанным.

– Мне, наверное, тоже стоило бы быть более откровенной с тобой. Отчасти в происшедшем есть и моя вина. Я рада нашему примирению, – жена с теплотой посмотрела на мужа.