Текст книги "Осколки безумной вечности"

Глава 21

Саша лежал голый. Совсем. Алиса окинула взглядом стройное, мускулистое тело, знакомое до каждой родинки и незнакомое одновременно. Широкие плечи, сильные, рельефные руки, грудные мышцы, тёмные соски, плоский живот, длинные, мускулистые ноги. Дорожка волос от пупка к лобку и… член.

Алисе Щербаковой шёл двадцатый год, устройство мужской мочеполовой системы не было скрыто для неё завесой тайны. Информационное пространство предоставляло бесконечные возможности узнать, увидеть, изучить. Алиса не была исключением, молодой организм, ищущий разрядки, и природное любопытство были на её стороне. За последнюю пару лет Элис изучила в теории техники доставления удовольствия, методики обращения с мужским половым органом.

В прошлый раз она его чувствовала, но не видела, теперь не отводила взгляда от возбуждённой плоти. Не огромный и не маленький, крепкий, ровный, с выпуклыми венами, оголённой головкой с выступившим предэякулятом. Идеальный, по мнению разглядывающей.

Она потянулась к Саше, провела ладонью по грудной клетке, царапнула ареолы сосков, опустилась ниже, наблюдая, как вздрагивает мужское тело от каждого её движения, прикосновения. Чувствовала колкие мурашки от синего, пронзительного взгляда.

Саша притянул к себе крепкой рукой. Алиса распласталась рядом с горячим телом, продолжая гладить всё, до чего могла дотянуться. Скользнула ладонью по члену, с восторгом отмечая стон Саши, откинутую шею, приоткрытый рот, настойчивое движение бёдер. Обхватила ствол, провела вверх-вниз, огладила пальцем головку, замерла на минуту, ощущая пульсацию и то, насколько твёрдым стал член, хотя, казалось, сильнее невозможно.

Наверное, Саша ждал ответной ласки Алисы, она хотела применить теоретические знания, которыми владела, только руки не слушались, во рту пересохло, тело словно онемело, стало чужим. Мучительно неловко, болезненно стыдно понимать, что ты лишь неопытная девчонка рядом со взрослым, состоявшимся мужчиной, потрясающим любовником, сводившим с ума не один десяток женщин очно и тысячи заочно.

Она нервно облизала губы, борясь с подступающим волнением, сжала ладони, скрывая тремор, глубоко вздохнула и скользнула вниз по телу Саши.

– Тш-ш-ш-ш, – было ей ответом.

Одним ловким, не терпящим возражений движением, Саша вернул её на исходную позицию. Резко вдавил в себя, перекатился сначала на спину, огладил от шеи до поясницы, с силой сжал ягодицы, провёл между ними, остановился на колечке ануса, отчего Алиса совершенно неожиданно взвизгнула, а потом таким же движением уложил на спину, впечатывая в постель своим телом.

– Девочка моя, – прошептал он в губы, тут же накрывая безумным, напористым поцелуем, заставляющим мгновенно забыть всё и вся.

Потеряться в потоке жгучего, сносящего удовольствия, в тягучей, вязкой истоме, граничащей с истеричным желанием взять всё, что он может дать, больше, ещё больше. Стоны, прерывистое дыхание, движение тел, рук, губ – сводили с ума.

Алиса цеплялась за мужские плечи, позволяла делать с собой немыслимое, стыдное, развратное. Когда же её запястья захватила крепкая ладонь, подняв над головой, и вовсе потерялась в шквальном вихре.

Движение члена было резким, Алиса вскрикнула от неожиданности и боли, тут же отвлеклась на настырный, убийственно-напористый поцелуй, а потом едва успевала отвечать на темп, задаваемый Сашей – быстрый, безумный, сильный. Головокружительный. Пока снова не провалилась в оргазм, как в пропасть.

– Алиса, девочка, давай-ка подумаем обо мне, – прошептал Саша, она лишь кивнула, пытаясь сфокусироваться на потемневшем, синем-синем взгляде.

Он сначала уложил Алису на живот, потом приподнял бёдра, она упёрлась руками в упругий матрас, расставляя ноги шире. Несколько движений головкой по чувствительным половым губам, клитору, сильный толчок, заставивший вскрикнуть от неожиданности.

Это было совсем по-другому. Сумасшедше. Болезненно и одновременно сладко, пока боль от незнакомой телу Алисы позиции не сменилась чистейшим удовольствием. Цеплялась за простыню, упиралась щекой в подушку, душила крик какой-то отчаянной радости, гасила невольно подступившие слёзы, глупо и рвано дышала, пока не почувствовала пульсацию члена внутри себя, а несколько движений Сашиного пальца по клитору не заставили её кончить и, кажется, умереть.

Глава 22

Чуть меньше недели прошло, как целый год по событиям, и миг – по ощущениям. В те дни Алиса была счастлива.

Счастлива, как девушка, чувствующая взаимность любимого мужчины. Конечно, самого лучшего на Земле. В целой вселенной – лучшего.

Счастлива, как женщина, впервые познавшая радость плотской любви: страсть, жар, похоть, безумие. Сладость, нежность, радость от каждого прикосновения, взгляда, вздоха.

Счастлива, как может быть счастлив человек, которому шёл двадцатый год.

Из Выборга они вернулись лишь к вечеру следующего дня. Стыдно признаться, из номера не выбирались. До того дня Алиса Щербакова считала, что «неистовая страсть» случается лишь на страницах любовных романов, но в гостиничном номере наедине с Сашей узнала – в жизни такое тоже бывает.

Они много разговаривали, шутили, смеялись, заказывали еду в номер, играли в «морской бой» на салфетках из ресторана. Всё, чем бы они ни занимались, заканчивалось любовью. Наверное, потому что с неё всё начиналось.

– Мимо, – говорила она, смотря на салфетку с полем боя.

– Сейчас не промахнусь, – отвечал Саша и подбирался к Алисе, словно хищник, а потом нападал… поцелуем. Жарким, сладким, как кофе, который пили из одной чашки минуту назад. С привкусом корицы и любви.

Алиса заходила в ванную комнату, стояла под тропическими струями, закидывала голову, задорно смеясь, дразнила Сашу. Дерзкая, смелая, сексуальная, как героиня кинофильмов – такой она себе казалась. Он наигранно рычал, якобы злился, а потом вставал под тот же душ, отметая игривые возражения:

– Нет, не упадём. У меня отличная координация.

А Алиса падала, проваливалась в пучину взаимной любви. Внезапного, невозможно яркого, как вспышка на солнце, счастья. С привкусом корицы на губах. В льдистый взгляд синих-синих, невозможно ярких, любящих глаз. Её любящих. Её – Алису Щербакову. Ту, которой шёл двадцатый год, которая была счастлива. Счастлива!

Они вернулись в коттеджный посёлок ближе к ужину. Алиса сидела в машине и не хотела уходить, расставаться с Сашей хоть на миг.

– Иди, иди, – шепнул Саша, легко-легко касаясь её губ своими.

– Иду, – кивнула она и осталась на месте.

– Девочка, – улыбнулись льдистые глаза. Невозможно синие. До боли любимые. До последней чёрточки на радужке – её. – Моя девочка.

– А ты мой, – прищурилась она.

– Твой, – шептал Саша. Алиса верила. Ведь нельзя не верить льдистому взгляду, когда тебе идёт двадцатый год.

Бабушка Анна встретила внучку грозовым молчанием. Она оглядела счастливую, вбежавшую в вестибюль Алису с ног до головы, поджала губы и поднялась наверх, в свою комнату. Влетел Сёмка, вываливая на зашедшую мега-новости: с этого учебного года он будет ходить в бассейн. Конечно, брат и раньше занимался, но теперь всё серьёзно – он собирается пойти в спортивную секцию и стать чемпионом мира, как сам Александр Хокканен. В дверном проёме из вестибюля в столовую, слушая грандиозные планы сына, посмеивался папа, обнимая улыбающуюся жену.

– Пойдём, пошушукаемся, – улыбнулась мама, оторвалась от лукавой улыбки мужа, обогнула брызжущего энтузиазмом Сёмку и остановилась возле дочери.

– Пойдём, – пожала плечами Алиса, мельком глянув на себя в зеркало.

Если бы Алиса Щербакова не была в тот момент настолько беспардонно счастлива и безумно влюблена, покрылась бы стыдливой краской с головы до ног, а у неё лишь зарделись щёки, быстро вернув себе привычную бледность. Губы – припухшие, зацелованные. На шее красноречиво проступало раздражение от щетины Саши – к утру он стал колючим, как ёж. А тем, что оставалось под покровом платья и бюстгальтера, Алиса гордилась, но никому бы не показала. Саша так и сказал, отрывая губы от незагорелой кожи:

– Здесь никто не увидит, а я буду знать, что ты моя девочка, Алиса Щербакова.

– А ты мой, – засмеялась в ответ она.

– Можешь меня пометить. Там, где никто не увидит, – Саша подмигнул, сверкнув бездонными синими глазами, любимыми до каждой крапинки.

– Где? – в первый момент Алиса не сообразила, растерялась, а потом судорожно думала, как реагировать на распахнутый халат и указательный палец Саши на головке наливавшегося члена.

А ведь она к тому времени набралась опыта. Они столько раз занимались любовью, что Саша всерьёз сказал, что завтра их ждёт тайм-аут. Заниматься-то занимались, но минет по-прежнему оставался под завесой тайны.

– Ну? – Саша ободряюще улыбнулся.

Алиса не поняла, серьёзно ли говорит Саша или шутит, какое-то время разглядывала то, что видит, можно сказать, любовалась, а потом нагнулась, чтобы обхватить головку губами. Удивительно, страх прошёл, как и не было его. Пропал под спудом любви и всепоглощающего счастья, а ещё появившейся уверенности в мужчине рядом.

Саша натянулся, как струна – она видела напрягшиеся мышцы живота, ног, кисти рук, смявшие простынь, – а потом выругался на английском. Сленговое, абсолютно неприличное выражение. Алиса возмутилась бы, отпрянула в любой другой обстановке, но, когда это произнёс Саша в миг скольжения её языка по члену – абсолютный музыкальный слух, а скорее женское чутьё, подсказали: ре мажор – тональность триумфа, победы и торжества, – переходит в ми бемоль мажор – любви, преданности, сокровенного диалога.

Глава 23

– Рассказывай! – заявила мама, усевшись в кресло из ротанга в светлой беседке с видом на ухоженный газон и бесконечные клумбы.

– Что? – о, конечно же, Алиса не подумала, что мама ждёт «грязных подробностей». С мамой они были дружны, но мама всегда оставалась мамой – немного божеством, доступным по выходным и праздничным дням.

– Где были? – будто не заметив смущения, мама невзначай подсказала, о чём говорить, не отрывая внимательного взгляда от дочери.

– В Выборге.

– Башня Олафа ужасно романтично подсвечена ночью, правда? – мама улыбалась.

– Правда, – Алиса кивнула. Правда была в том, что этой ночью она ни разу не вспомнила про башню Олафа, подсвечивается она или нет, и даже о существовании.

Выборгского замка не помнила – а порой, где они с Сашей находятся… Где-то во вселенной.

– Вы ведь были осторожны? – спросила мама на долю секунды нахмурившись. – Господи! – она вдруг порывисто обняла дочь. – Как я рада за тебя!

Алиса подумала, что тоже за себя рада. Она обняла маму в ответ, следом подскочил Сёмка с требованием объятий. Он был ещё в том возрасте, когда нежности мамы и старшей сестры воспринимаются с восторгом и жадностью. Папа же не требовал ничего, подошёл, сграбастал свою семью, счастливо смеясь.

Счастье, как самый сильный вирус, распространяющийся воздушно-капельным путём. Если кто-то счастлив – счастливы все вокруг, – подумала тогда Алиса. Все, кроме Анны Эмон, сдержанно пригласившей семью к столу, – домработница накрыла к ужину. На недовольство бабушки Алиса решительно не обращала внимания, она всё ещё злилась на упрямую, гордую носительницу прославленной фамилии, и всё ещё любила Анну.

С Сашей они ездили в Лаппеенранту – город в Финляндии, почти на границе с Россией. С визами ни у прославленного спортсмена, ни у Алисы проблем не было. Городишко находился рядом с границей и коттеджным посёлком, ближе родного Питера, был тихим, уютным, чистым. Многие жители посёлка и близлежащих населённых пунктов мотались в Лаппеенранту за продуктами, а Саша с Алисой съездили просто так.

– Нужно куда-то поехать, чтобы избежать соблазна заняться с тобой любовью, – подмигнул тогда Саша. И они поехали. Финляндия, так Финляндия. Алиса поехала бы с ним на край света.

Признаться честно, по пути соблазна избежать не удалось, но всё ограничилось оральными ласками Саше. Алиса действительно чувствовала себя неважно после суток в номере в Выборге.

– Боже мой, – шепнула смущенно, оглядев салон автомобиля, припаркованного неподалёку от незнакомой просёлочной дороги. – С тобой я стану настоящей развратницей…

– Надеюсь на это, – Саша поёрзал, приспуская шорты. – Моя девочка – настоящая развратница, – он легко щёлкнул Алису по кончику носа.

Она засмеялась, чувствуя, как краснеет, однако совершила самые настоящие развратные действия в адрес многократного чемпиона мира, кумира тысяч и тысяч женщин, высокооплачиваемого спортсмена, за деталями личной жизни которого охотились мировые таблоиды, и обладателя самых льдистых глаз.

Ещё они продолжали плавать в озере в коттеджном посёлке. Плавал, конечно, Саша, а Алиса держалась за широкие плечи, время от времени вдыхая запах волос вперемешку с запахом озёрной воды на его затылке. Тогда Саша переворачивался, успевая подхватить Алису, крепко прижимал к своей груди распластанное на нём девичье тело и быстро, поверхностно осыпал поцелуями всё, куда доставал.

Заплывали на Утиный остров, нарушая уединение беспокойных крякв, загорали обнажёнными. Алиса сходила с ума от собственной смелости, чувствуя себя безусловно и бесконечно любимой, и такой же влюблённой.

Ощущая, что весь мир, начиная от крохотного островка, заканчивая всей Вселенной, лежит у их ног. Маленьких ступней Алисы Щербаковой и больших, со вторым пальцем длиннее первого, Александра Хокканена. Говорят, обладатели греческой стопы занимают активную жизненную позицию. Саша и был таким – деятелем, творцом собственной судьбы.

Долго бродили вдоль вытоптанных дорожек посёлка или уходили в лес, туда, где высокие мачтовые сосны прорезали голубое, как льдистые глаза Саши, небо.

И один раз съездили в Питер. Тот вечер выдался особенно тёплым, безветренным, мистическим. Они бродили по набережным, не замечая скопления туристов, музыкантов, художников, зазывал и торговцев сувенирами. Не прислушиваясь к звукам спешащего, гудящего, пульсирующего города. Не видели разведения мостов – совершенно обыденного действия для летнего Санкт-Петербурга. Игнорировали приглашения прокатиться по водной глади Невы и Финского залива. Держались за руки, шли рядом, в молчании, так, словно одни во всём городе, в стране, на планете.

Саша задумчиво смотрел на бока свежевыкрашенного в шаровую краску крейсера «Аврора», опираясь одной рукой на гранитный парапет, другой же проводил по плечам Алисы в просторной футболке. На этот раз она оделась совсем просто: джинсы, кеды, футболка. Саша последовал её примеру. Никто не заподозрил бы в задумчивой паре на Петровской набережной одного из самых высокооплачиваемых спортсменов мира и будущую звезду большой сцены.

– Алиса, – позвал он тихо, шепнув в чуть взлохмаченную от долгой прогулки макушку: – Я люблю тебя, Алиса Щербакова.

– Я тоже, – просто ответила Алиса, развернувшись юркой рыбкой, заглядывая в синие-синие глаза.

Алисе шёл двадцатый год, ей не хотелось задумываться, анализировать свои и Сашины чувства. Он любил её – она в это верила всем своим почти двадцатилетним сердцем. Ведь не мог же он обманывать. Здесь и сейчас. Стоя на гранитной набережной тёмно-серой, тягучей реки, говоря: «Я люблю тебя».

И она не обманывала. Она любила Сашу всем существом, телом, сердцем, разумом, душой.

– Я люблю тебя, – повторила она, разглядывая тысячи оттенков голубых глаз. Видно, ей только почудилась печаль где-то там, в самых потаённых уголках любимого взгляда.

Той ночью Саша любил её особенно неспешно, пронзительно нежно, выцеловывая откуда-то взявшуюся тоску в солнечном сплетении Алисы, то поднимающуюся к груди, то ухающую в живот. Тоску по несбывшемуся? Разве бывает несбывшееся, когда человеку идёт двадцатый год?..

Глава 24

Вернулись в посёлок ближе к обеду. Саша был немногословен, иногда шутил, словно через силу. Алиса сидела на соседнем сидении автомобиля притихшей мышкой и думала о том, что завтра он должен сесть на самолёт, а уже через несколько часов из Москвы начать атлантический перелёт в США…

Она заранее знала, что Саша улетит. Он не может нарушить график тренировок, спортивный режим. Не имеет права отменять обязательства перед сборной чужой страны и рекламные контракты. Алиса первая не поддержала бы такой порыв. Нет! Никакая любовь не стоит сорванных обязательств, репутации, годов титанического, адского труда и дисциплины. Сразу знала. Поняла. Заранее приняла. Согласилась. И всё-таки сейчас, за сутки до расставания, грустила.

Они договорились встретиться через два часа у пирса на озере. Алиса быстро поднялась к себе, отказалась от обеда – сыта. Проигнорировала молчаливый укор в глазах бабушки, не произносившей ни слова упрёка в адрес внучки, но смотревшей так, что будь Алиса хоть чуточку менее счастливой – провалилась бы от стыда под начищенный паркет из ценных пород дерева в вестибюле.

Сёмка плюхался в бассейне, изображая чемпиона мира по плаванию, появление сестры он проигнорировал. Прошло больше недели с того дня, когда Алиса прилетела из Лондона – целая вечность для мальчишки его возраста.

Мама легко взмахнула рукой и снова вернулась к своему занятию. Иногда в ней просыпался страстный садовод-любитель. Энтузиазм, как правило, проходил после прополки половины одной из клумб, сейчас был именно такой момент – мама занялась цветами. Папа устроился за круглым столом, отодвинув традиционную вазу с алыми розами на край, и хмуро смотрел в монитор макбука. Поглядывал на телефон, нетерпеливо стучал пальцами по столешнице – это выражало волнение.

Каждый занимался делами, жил своей жизнью, пока жизнь Алисы начинала разрушаться, как с любовью собранная мозаика под руками злого ребёнка. Красочная картинка расползалась, ещё были видны очертания изображения, но пазлы разлетались в стороны, путались, смешивались с неподходящими по цвету и форме.

Времени Алиса не замечала, сидела на краю кровати, не ощущая отчего-то похолодевших рук и ног. На улице стояла настоящая летняя погода, редкость для атлантико-континентального климата Карельского перешейка. Солнце прогревало не только сад, беседку и Утиный остров, но и спальню Алисы, скользя лучами по покрывалу, декоративным подушкам, купалось во взлохмаченном каре, целовало щеки, обдавая теплом. Но Алиса вдруг замёрзла.

Стремглав выскочила на лестницу, спеша потребовать включить отопление или забраться в сауну – всё, что угодно, лишь бы согреться. Алисе стало по-настоящему холодно, отчаянно морозно снаружи и внутри, словно наступила ядерная зима.

С удивлением она увидела Сашу, разговаривающего с папой. Они сидели друг напротив друга за тем же столом, за которым Алиса видела хмурящегося отца и беседовали. Саша говорил негромко, отец больше молчал, лишь изредка кивал, показывая, что он собеседника слышит.

– Алиса? – папа смотрел на медленно, как в замедленном кадре, спускающуюся дочь. – Хорошо, что ты вышла.

Она увидела, как нервно дёрнулся кадык Саши. Отстранённо наблюдала за тем, как вошла мама, округлившая глаза, переводя беспокойный взгляд с гостя на Алису. Замерла Анна Эмон, как всегда с гордой осанкой, безупречной причёской, в шёлковой блузе и украшениях, соответствующих возрасту и ситуации.

– Алиса, подойди, – папа подозвал ладонью, улыбнулся, показал на стул между собой и Сашей.

– Саша предлагает тебе переехать в Штаты… Что ты на это скажешь? – после бесконечной паузы сказал папа. Странно спокойным голосом. – Там тоже можно учиться музыке. Джульярдская школа в Нью-Йорке, Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке, консерватория Новой Англии в Бостоне, – перечислял он лучшие консерватории и колледжи США. – Визу сделают через месяц, Я готов оплатить твоё обучение в любой точке мира, Алиса, мы поддержим тебя в любом случае, надеюсь, ты это понимаешь? – Алиса понимала.

– Шта-ты? – почему-то ответила Алиса по слогам. – Зачем? – она посмотрела на Сашу, нахмурилась, перевела взгляд на бабушку, напоминающую каменное изваяние, не человека. – За-чем? – всё-таки вернулась к льдистому взору, тёмной чёлке, упрямо спадающей на глаза, откуда-то взявшейся морщине на переносице.

В США? Она не может переехать в США… Жизнь Элис Эмон была спланирована едва ли не с рождения. Она училась музыке в Лондоне, играла на скрипке Жана Батиста Вийома[2]2
  Жан-Батист Вийом – французский скрипичный мастер; 1798 – 1875 годы жизни; стоимость скрипки может достигать 250 т евро, именно на таком инструменте играл Дмитрий Коган концерт «Пять великих скрипок».


[Закрыть], её ждало большое будущее, сцена. Ждала музыка. Единственное, чем жила Элис Эмон – музыка. Она никак не могла изменить планам, будущему, музыке. Не могла перестроить обучение, поменять редкую, уникальную в нашу дни технику исполнения, педагогов. Не смела даже думать об этом, а если бы подумала – сама себя осудила.

– Я люблю тебя, – тихо, почти одними губами проговорил Саша. – Люблю. Люблю. Люблю.

Алиса замерла, застыла, не отрывая глаз от пронзительно льдистого, синего-синего, до каждой чёрточки на радужке любимого взгляда. Разглядывая упрямую чёлку, снова упавшую на лоб, четко очерченные губы, скулы, подбородок, быстро отросшую щетину… Всего, что было Сашей. Её Сашей!