Текст книги "Любовь по-французски. О чем умолчал Дюма"

Матримониальная эпопея

По мере того как Бекингем взрослел, он все чаще поддавался порыву своих чувств и желаний. Как писал один из историков, «его притягивала красота женщин, но он не переставал видеть в них существ низшего порядка». Однажды, представляя короля, он держал младенца в руках над крестильной купелью. Священник, согласно ритуалу, задал пришедшему в этот мир существу дежурный вопрос:

– Отвергаешь ли ты искушения плоти?

Бекингем состроил такую игривую гримаску в адрес хорошенькой крестной матери, что присутствующие были весьма скандализованы.

Иакова похождения любимца огорчали, и он иногда начинал подумывать, что хорошая женитьба заставила бы его любимца остепениться. Подобную же мысль лелеяла мать Джорджа, которая положила много сил на то, чтобы обеспечить выгодные браки для всей семьи, вплоть до самых дальних родственников. Между прочим, одну из этих девиц выдали замуж за сэра Энтони Эшли, который, как ни для кого не было тайной, «всегда знал одних лишь мальчиков». Правда, жадность сильно подвела графиню в выборе жены для старшего сына Джона. Она замыслила женить его на дочери главного королевского судьи, сэра Эдварда Коука. Хотя Коук в ту пору уже впал в немилость, дочь его, тем не менее, как наследница очень богатых родителей, оставалась одной из самых завидных невест Англии. Отставной судья жаждал восстановить милость короля к себе и, невзирая на свою крайнюю скупость, был готов дать за дочкой приданое в 3000 фунтов. Его собственный брак к тому времени распался, развода тогда не было, но супруги оформили раздельное проживание. Сэру Джону Вильерсу по уму и внешности было далеко до своего блестящего брата. Принуждаемая силком к браку невеста была влюблена в другого дворянина, сэра Роберта Говарда. Девица подняла ужасный шум и сбежала к матери, которая спрятала ее в окрестностях Лондона. Отставной судья получил поддержку у государственного секретаря Уинвуда, послал за город вооруженный отряд и силой вернул беглянку. Рассвирепевшая бывшая жена вчинила Коуку судебный иск.

Бракосочетание состоялось в 1617 году, причем в качестве свадебного подарка король пожаловал жениху титул лорда Пёрбека. Однако новобрачная незамедлительно сбежала с сэром Робертом Говардом, а молодой муж от такого афронта помешался. Графиня Бекингем сделала из этой истории должные выводы и задалась целью приискать Джорджу не просто выгодную партию, но и вовсе из ряда вон выходящую невесту. Она перебрала всех родовитых и богатых девиц, но, как уверяют современники, на нужную кандидатуру ей помогла выйти чистая случайность.

В конце лета 1617 года граф Ратленд, принадлежавший к прославленному католическому роду Мэннерсов и когорте самых сановных английских лордов, устроил пышный прием для короля в своем замке Бельвуар. У вельможи была четырнадцатилетняя дочь Кэтрин. Блестящий фаворит его величества совершенно ослепил юную барышню как своей красотой, так и потрясающей манерой держаться. Смятение девицы не ускользнуло ни от самого маркиза Бекингема, ни от его бдительной мамаши. Будучи склонной к католицизму, она не боялась заполучить невестку, принадлежащую к презренной религии. В то же время семья Мэннерс обладала всеми теми преимуществами, которые графиня Бекингем мечтала приобрести для своего сына. Она не постеснялась заслать к лорду Ратленду сватов, причем, считая своего сына лучшей партией королевства, безо всякого смущения продиктовала условия, которые отец девицы должен был выполнить за оказанную ему высокую честь. Стоимость чести приравнивалась к поистине королевскому приданому: десять тысяч фунтов стерлингов наличными (около полутора миллионов по нынешнему курсу) и земли, приносящие доход в четыре тысячи фунтов. Ответ прижимистого и набожного лорда был короток и ясен: он не намерен ни разоряться, ни отдавать свою дочь за еретика посредственного происхождения.

И потянулись месяцы, перетекавшие в годы, в течение которых роковая судьба, отдававшая сильным привкусом злокозненной ворожбы и черной магии[9]9
  По делу «Колдуний замка Бельвуар» о смерти его сыновей были привлечены травницы из семьи Флауэр, Джоан, мать, и две ее дочери, Маргарет и Филиппа. Джоан скончалась по пути в суд, а дочери были осуждены и казнены через повешение.


[Закрыть], свела в могилу обоих сыновей графа Ратленда и сделала из шестнадцатилетней леди Кэтрин единственную наследницу своего горделивого папеньки. Однако графиня Бекингем все это время не проявляла особых поползновений подыскать иную кандидатуру для своего сына. Она обрела союзника в лице преподобного Уильямса, окормлявшего приход Уолгрейв близ замка Бельвуар. Этот теолог решил сделать карьеру, поспособствовав союзу фаворита с дочерью упрямого католика. Он предложил себя графине в качестве посредника и тотчас же принялся за работу, используя свои хорошие отношения с графом Ратлендом. Тонкий психолог буквально взял в осаду сердце молоденькой девушки, без труда воспламенив его елейными речами о прекрасном принце, который не перестает мечтать о ней. Что же касается разницы в вероисповедании, то она, по словам этого златоуста, не должна служить непреодолимым препятствием. Преподобный ненавязчиво и с тончайшим дьявольским лукавством внедрил в ее неокрепший ум мысль об обращении в англиканство.

Тем временем мамаша Бекингем прожужжала сыночку все уши о препонах, которые делают этот брак невозможным. Она слишком хорошо знала натуру своего сына, которого наличие преград лишь раззадоривало. Ему были нипочем упрямство знатного вельможи, возможное недовольство короля и церкви – запретный плод становился от этого лишь слаще. И графиня Бекингем принялась за дело.

В один прекрасный день она подъехала к замку Бельвуар в роскошной карете и нанесла визит леди Ратленд (второй жене упрямого графа) и ее падчерице, леди Кэтрин. Неприступный глава семейства по странному стечению обстоятельств находился в отлучке, и дамы очень мило провели время в светской болтовне. Собираясь покинуть гостеприимных хозяек, графиня Бекингем предложила девушке поехать вместе с ней, чтобы поразвлечься оставшуюся часть дня. Кэтрин была на седьмом небе от счастья.

Трудно сказать, что же в действительности произошло потом. На девушку нашло какое-то затмение, она заснула у графини, и когда на следующее утро та привезла ее к замку, двери отчего дома захлопнулись перед ними. Граф Ратленд попался в западню, ловко расставленную мамашей фаворита.

Оскорбленный отец во всеуслышание заявил, что Бекингем и Кэтрин провели ночь вместе, назвал молодого человека совратителем, а дочь – обесчещенной девицей, которой нет более места под отчим кровом. Это наделало много шума при дворе и в Сити, и лишь личное вмешательство принца Уэльского позволило избежать дуэли. Понемногу шум утих, и настала пора трезво оценить ситуацию. Графиня Бекингем тайно восхваляла себя за сообразительность. Разгневанный же Ратленд осознал, что сам раздул скандал, который делает неизбежным заключение ненавистного ему брака и выделение достойного приданого. Разгневался и король: Бекингемы не сочли нужным посвящать его в свои замыслы и его взбесило, что пройдоха-мамаша вынуждает его дорогого Стини взять в жены папистку. Он наложил высочайший запрет на этот брак.

Граф Ратленд сочинил и отправил Бекингему весьма странное письмо, возможно, самое странное, которое зять когда-либо получал от тестя:

«Милорд!

Я признаю, что не совсем сообразовался с условиями этого дела, ибо разум мой всегда наставлял меня отвращать свою дочь от греха и, в глубине души, я убежден в ее грехе… Хотя она и не заслужила таких забот со стороны отца, которого она столь мало уважает, мой долг состоит в том, чтобы сохранить ее честь, даже ежели сие сопряжено с опасностью для моей жизни. И, поскольку мы уж завели речь о чести, простите меня за эти слова, что в сем нет моей вины…, но, если общество судачит о нас, то вина в этом ложится целиком на вашу светлость… В заключение вот мое решение: хотя совесть моя не удовлетворена, Кэтрин ваша, несите ответственность за нее. Я должен принять на себя свою ответственность и, полагаю, могу вооружиться терпением, а не гневом. Ваша светлость найдет меня столь же заботящимся о вашей чести, как я должен радеть о своей… Желаю вашей светлости столько же счастья с моей дочерью, сколько этого желает ваше сердце.

Остаюсь слугой вашей светлости.

Фрэнсис Ратленд».

Тем временем Джордж, обеспокоенный дурным настроением короля, упал на колени перед ним, умоляя «дорогого папеньку» простить «его первое прегрешение», и, естественно, был прощен. Он с гордостью сообщил об этом Ратленду, не преминув уязвить его:

«…Не могу далее умолчать о том, сколь глубоко ранила меня жестокая манера, которую вы использовали в отношении меня и вашей дочери. Поскольку вы столь низко оценили мою дружбу и ее честь, я должен, в противоположность своему первоначальному решению, прекратить свое стремление к этому союзу, оставив вам выбор устроить вашу дочь по-иному, в соответствии с вашими пожеланиями. Кем бы ни оказался тот, кто получит шанс завоевать ее, я всегда буду утверждать, что ее честь не запятнало ничто, кроме ваших собственных уст…»

Далее ломать эту комедию не имело смысла, и, выставленные на всеобщее посмешище в роли обманутых ловкой сводней простаков, король и граф Ратленд были вынуждены скрепя сердце дать свое благословение на этот брак.

Было сочтено благоразумным не затевать роскошного празднества. 16 мая 1620 года вышеупомянутый преподобный Уильямс, за свои неоценимые труды получивший место декана Вестминстера, сочетал брачными узами маркиза Бекингема и леди Кэтрин Мэннерс. Новобрачному было 28 лет, его жене – 16. На церемонии присутствовали только король и ближайшие родственники жениха и невесты.

Невеста была недурна собой (ее можно было бы назвать красивой, кабы не длинный нос, который Ван Дейк слегка подправил своей волшебной кистью), мягкого нрава, являлась одной из самых богатых наследниц Англии, но навсегда осталась в плену чар, наложенных на нее любимым супругом. Обычно приводят выдержки из ее писем мужу:

«…Если бы каждый выказывал в отношении вас лишь четверть моей любви, вы были бы самым счастливым человеком в мире, но это не представляется возможным…»

«…Да вдохнет в меня Господь достаточно признательности за дар, каковой он преподнес мне!…Я клянусь любым способом сделать себя достойной вас!..»

«…Не существовало доселе в мире ни одной женщины, которая любила бы мужчину так, как я люблю вас…»

Джордж, этот законченный эгоист, был тронут такой любовью и отвечал своей жене тем же. Безусловно, он не отказывался от мимолетных удовольствий, но, по крайней мере в течение первых пяти лет супружеской жизни он оправдывал слова Кэтрин: «Не существует в мире лучшего мужа, нежели вы!» Бекингем был настолько уверен в слепой преданности жены, что имел обыкновение рассказывать ей о своих похождениях. Как реагировала на это его супруга, видно из ее письма:

«…Вы на самом деле такой хороший муж, что один грех не превращает вас в великого виновника… Надеюсь, что Господь простит вас, и уверена, что вы не повторите сего».

Что совершенно точно – так не существовало и лучшего отца. Господь благословил эту счастливую чету пятью отпрысками: Мэри (1622), Жаклин (1623; получила это редкое имя в честь короля, ее крестного отца), Чарльз, граф Ковентри (1625), Джордж (1628) и Фрэнсис (родившийся уже после смерти отца в 1629 году). Жаклин и Чарльз умерли в младенчестве, Джордж появился на свет всего за несколько месяцев перед гибелью фаворита. Бекингем излил свою любовь прежде всего на Мэри, которую в семье нежно звали Молль.

Девочка унаследовала красоту и обаяние своего отца. Она с детства умела завоевывать благосклонность людей. Ей было всего четыре года, когда Джордж брал ее с собой на важные дипломатические совещания, зная, что эта малышка могла смягчить сердца самых несговорчивых его врагов.

Королю Иакову пошел шестой десяток, старик ослабел, стал слишком чувствителен и нуждался в ласке и заботе. Он был тронут семейным счастьем своего Стини, Кэтрин стала его любимой дочерью, Молль – внучкой. С годами привязанность короля только усиливалась. Прошло то время, когда он разделял со своим молодым фаворитом удовольствия охоты и ночных пирушек. Теперь Иаков наслаждался радостями чужого семейного очага.

«Дорогое сердце!

Благословенны, благословенны, будьте благословенны, мое нежное сердце и вся его семья, за прекрасную свору молодых псов, присланных мне…, и Господь да вознаградит моего главного конюшего за обеспечение меня такими красивыми и послушными лошадьми. Не забывай с осторожностью пребывать на свежем воздухе (Бекингем лишь недавно оправился от болезни) и, ради Бога и меня, держи в тепле голову и плечи… Люби меня все больше и больше. Господь благослови тебя, а также мою дорогую дочь и мою крестницу (Жаклин) для счастья твоего дорогого папочки.

Король Иаков».

Таких писем было множество, и супруги Бекингем иногда отвечали на них совместно. Порой леди Бекингем одна благодарила за присланные сливы, виноград, дичь, сласти и сообщала новости о Молль. Тут уместно упомянуть, что через непродолжительное время после свадьбы Кэтрин без особого шума вернулась в лоно католической церкви.

В некоторых письмах короля уже наблюдаются признаки того, что Иаков начинает довольно рано несколько выживать из ума. Примером этого является письмо, приведенное ниже, которое выставляет старика фигурой, достойной осмеяния; похоже, сам автор осознает это и просит получателя никому не показывать его.

«Мое единственное нежное и дорогое дитя!

Я нынче так несчастен и вял, что не занимаюсь ничем, кроме как лью слезы и скорблю. Я призывал в свидетели небо, после полудня долго ездил верхом по парку, ни с кем не разговаривая. Слезы ручьями текли по моим щекам, как они и текут в настоящий момент настолько обильно, что я с трудом могу писать. Увы! Что я буду делать, когда мы расстанемся? Единственное утешение, которое я буду иметь, так это наблюдать твои недостатки глазом врага, превращать каждый пригорок в гору и, таким образом, закалять свое сердце против твоего отсутствия. Но эта небольшая зловредность смахивает на ревность… Ибо она порождена любовью, она не имеет иной цели, кроме любви.

Дорогое сердце! Потребуй, чтобы Кейт приехала встретить тебя в Нью-холле через восемь-десять дней. Обязуйся быть здесь завтра, как можно ближе к двум часам пополудни и мчись галопом. Не забудь свой портрет и не позволь приехать ни одному из членов Совета. Бога ради, не пиши больше ни слова и не дай ни одной живой душе увидеть сие письмо. Да благословит Господь небесный и земной тебя, мою нежную дочь и моих славных внуков и всю твою благословенную семью и обеспечит тебе счастливое возвращение – сейчас и в тот момент, о котором ты знаешь, – к твоему дорогому папочке и другу во Христе.

Король Иаков».

Намного меньше известно об отношениях между маркизом Бекингемом и принцем Уэльским. Этот юноша был более недоверчив, более нетерпим к проявлению привязанности своего лучшего друга. Но жить исключительно погружением в свои чувства короли не могли никогда, уж тем более в ХVII веке, когда в Европе поистине не утихали войны, в которых переплелись религиозные, династические и гражданские интересы.

Девизом всей жизни Иакова были слова из Нагорной проповеди Христа: Beati pacifici, quoniam filli Dei vocabuntur[10]10
  Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами божьими (лат.).


[Закрыть]. В 1603 году он положил конец бесконечному англо-испанскому конфликту, хотя и к неудовольствию значительной части своих сановников и подданных. В ту пору европейский мир был разделен на два лагеря. Австрийский императорский дом, обе ветви правителей которого, австрийская и испанская, оставались тесно сплоченными, был ярым защитником католицизма, хранителя традиционного деспотического порядка. Ему удалось вовлечь в свою орбиту также государства феодально раздробленной Италии, Баварию и Испанские Нидерланды. Протестантизм же утвердился в большей части мелких немецких государств, в скандинавских королевствах, Англии и Голландии. Франция занимала двоякую позицию, ибо, храня верность папе римскому, не теряла надежды подорвать гегемонию дома Габсбургов. Однако, после убийства Генриха IV его вдова Мария Медичи, регент при малолетнем Людовике ХIII, которая по матери была в родстве с Габсбургами, примкнула к испано-католическому лагерю.

Однако в 1618 году, после кончины австрийского императора Матиаса, знать королевства Богемия со столицей Прагой отказалась признать его преемника Фердинанда II, напомнила о том, что местный повелитель испокон веков подлежал избранию чехами, и предложила корону Фридриху V, курфюрсту Пфальцскому. Тот состоял в счастливом браке с красавицей Элизабет Стюарт, единственной дочерью короля Англии Иакова I. Элизабет, в отличие от большинства принцесс, которых готовили единственно к роли матери, способной произвести на свет как можно большее число наследников династии, являлась женщиной весьма образованной и неплохо разбиравшейся в религиозных хитросплетениях того времени. К тому же она, будучи дщерью монарха крупной страны, питала большие амбиции и не собиралась удовольствоваться прозябанием в столице княжества Пфальцского, богатом, но небольшом и провинциальном Гейдельберге. Получив предложение от богемцев, Фридрих запросил согласие своего тестя Иакова I на совершение столь решительного шага.

Миротворец Иаков был категорически против. Однако Элизабет принялась обрабатывать мужа, внушая ему, что «лучше вкушать сухой хлеб за королевским столом, нежели пировать в трапезной курфюрста». Она добилась своего: Фридрих принял корону Богемии раньше, чем получил настоятельный совет тестя отказаться от этой безумной затеи. Здесь нет смысла углубляться в перипетии европейской политики того времени, в результате которых разразилась исключительно кровавая и опустошительная Тридцатилетняя война. Для Фридриха и его супруги она обернулась тем, что княжество Пфальцское, несмотря на договоренность отца Элизабет с испанцами и обещания посла Гондомара Бекингему, было захвачено и разграблено, а его властитель потерял все права курфюрста (напоминаем, что основным из оных было полномочие участвовать в выборах императора Священной Римской империи германской нации, на тот момент Фердинанда II Габсбурга). Лишь в 1648 году его сыну Карлу-Людвигу по Вестфальскому мирному договору удалось вернуть себе часть княжества и все прежние привилегии отца.

Свежеиспеченная королевская чета процарствовала в Праге всего один год, хотя Элизабет успела родить там наследника короны, принца Руперта (точнее, Рупрехта, на немецкий манер), чем завоевала еще большую любовь подданных. 8 ноября 1620 года армия Фридриха была наголову разбита в битве при Белой горе, и низложенные супруги без оглядки бежали из Праги в Нидерланды. Бегство было настолько поспешным, что они чуть не забыли своего младшенького отпрыска, Руперта. Жизнь спеленутому в свивальники и, надо полагать, исходившему истошным криком младенцу спас некий сообразительный расторопный придворный, в последний момент забросивший царственное дитя в родительскую карету. По-видимому, эти необычайные события оказали свое влияние на дальнейшую судьбу Руперта: уже в возрасте 14 лет подросток, свободно владевший несколькими языками, поступил на военную службу к своему дяде, королю Англии Карлу I. Руперт Рейнский, герцог Камберлендский (1619–1682), со временем вымахал в статного молодца, которому до двухметрового роста не хватало всего трех дюймов, и в дальнейшем сделал незаурядную карьеру в армии. Он воевал с одинаковым успехом как на суше, так и на море, под различными знаменами, что в то время было вполне в порядке вещей, параллельно же с успехом занимался как наукой, так и живописью. Герцог Камберлендский был одним из трех соучредителей Королевской академии наук в Англии. Принц также внес свой вклад в колонизацию Северной Америки, оставив в Канаде в качестве напоминания о своей деятельности город и реку, названные в его честь.

Тем временем его отец не стал сидеть сложа руки и создал в Гааге правительство в изгнании. Забегая вперед, скажем, что попытки Фридриха V вернуть свое княжество оборвала преждевременная смерть в ноябре 1832 года, когда он скончался от воспаления легких, оставив на милость рока безутешную вдову с 13 детьми. В Англии же общественное мнение было в высшей степени взбудоражено. Хранили молчание, как набрав в рот воды, лишь приверженцы католической веры, совершенно естественно не желая навлекать беду на свою голову. Все же прочие, начиная с сановников и кончая уличной чернью, требовали спасти дочь короля, вырвать Богемию из-под власти тирана, прийти на помощь протестантам, возведенным в ранг мучеников веры, и расправиться с подручными их палача-императора. Разъяренная толпа зашвыряла камнями особняк посольства Испании в Лондоне, и до смерти перепуганный посол Гондомар, уверовавший в свою неминуемую погибель, исповедался и причастился святых даров.

Тут уже и Бекингем забыл все льстивые уверения Гондомара в вечной дружбе и то значение, которое он придавал союзу с Испанией. Маркиз предложил Государственному совету открыть подписку в помощь потерпевших поражение и первым отвалил неслыханно огромную сумму в 10 000 фунтов стерлингов. Принц Уэльский упал на колени перед отцом, умоляя ему выделить под его командование армию, которая отомстила бы за унижение сестры.

Король, скованный по рукам и ногам волей парламента, не обладал никакими средствами для оказания военной поддержки протестантам на континенте. Более того, он оставался верен своему замыслу заключить хорошее англо-испанское соглашение, которое позволило бы освободить княжество Пфальцское, так сказать, малой кровью. Тем не менее ему было ясно, что охваченный священным гневом народ не поймет его миролюбивых устремлений. К тому же Англия не могла оставаться беззащитной перед охваченной безумием Европой. Необходимо было набрать армию, вооружить ее, привести в порядок флот, совершенно разваленный лордом-адмиралом из рода Говардов. Все это требовало колоссальных денег, единственным средством изыскания которых было либо увеличение налогов, либо введение новых, а согласие на это следовало испросить у избранников народа. И король решил созвать третий за время его царствования парламент.

Большинство в этом новом парламенте составляли пуритане, английские протестанты, последователи кальвинизма, одного из самых суровых течений. В основном это были представители нетитулованного и худородного дворянства и нарождавшейся буржуазии. Они были недовольны половинчатостью Реформации в форме англиканской церкви и выступали оппозицией к абсолютистской форме правления, которой был столь привержен король. Пуритане были скупы до скаредности, не испытывали страха ни перед кем, для достижения своих целей были готовы хоть завтра положить голову на плаху и прямо-таки исходили религиозным фанатизмом. Они ненавидели роскошь и распутство королевского двора; по выражению пуританки Люси Хатчинсон, поэтессы и мемуаристки (1620–1681), «двор был полон идиотов, шлюх, шутов и содомитов».

На открытии парламента Иаков в своей неубедительной манере прочел искусно составленную речь, где не постыдился восславить свою особу за то, что в течение восемнадцати лет обеспечивал мир в королевстве и требовал от своих подданных меньше денег, чем любой из его предшественников. Надо сказать, что эти достижения не произвели никакого впечатления на членов палаты общин, похоже, они были даже несколько оскорблены тем, что к ним не обращались с просьбой о выделении средств почаще, дабы дать им возможность щегольнуть своей властью. Услышав заключительную просьбу короля выделить пятьсот тысяч фунтов на военные цели, они воспрянули духом, заполучив такой основательный повод отвести душу в парламентских прениях. Члены палаты не менее других жаждали войны, но им никак не хотелось нести колоссальные затраты на нее. Для начала парламентарии решили устроить показательную порку правительству, и удобным предлогом для этого послужили патенты.

Патенты, созданные для поощрения развития ремесел и торговли, выдавались изобретателям изготовления какой-нибудь ходовой продукции, собственно говоря, обеспечивая им своего рода монополию (вспомним дурной памяти отравительницу миссис Анну Тернер с ее патентом на торговлю крахмалом с примесью шафрана). Подобная система была бы весьма действенной при полной добропорядочности ее участников, но выдача патентов при разгуле повальной коррупции создала благодатную питательную почву для взяточничества. Выдача патентов превратилась в источник незаконных доходов: очень скоро укоренился обычай, согласно которому держателям патентов надлежало платить мзду особам, близким к королевскому двору. Таким образом, Эдуард Вильерс, граф Энглси, сводный брат Бекингема, и Кристофер Вильерс, родной братец фаворита, оказались заинтересованы в торговле золотой канителью, зеркальным стеклом и другими товарами. Наиболее дотошные члены палаты общин не поленились поточнее изучить деятельность соответствующих фирм и обнаружили там вопиющие злоупотребления.

Стоило кому-нибудь хоть намеком задеть честь семейства Бекингем, как фаворит немедленно стеной вставал на защиту своего клана. По этому случаю он произнес в палате лордов пламенную речь в защиту патентов. Генеральный прокурор Йелвертон, которого он счел ненадежным, был смещен с должности по обвинению в ненадлежащем исполнении служебных обязанностей и заменен придворным сэром Томасом Ковентри. Лордом верховным судьей стал угодливый старичок сэр Джеймс Ней, пообещавший завещать свое немалое состояние внучке графини Бекингем. На должность лорда-казначея был назначен умевший держать язык за зубами сэр Генри Монтэгю, принесший в дар его королевскому величеству двадцать тысяч фунтов стерлингов.

Это ни капельки не испугало воинственно настроенных членов палаты общин: они пригрозили братьям Вильерс публичным обвинением и предали гласности торговлю пивом и вином, которую полностью подмял под себя двоюродный брат фаворита, сэр Джайлс Момпессон. Здесь царил полный разгул произвола, поскольку, учредив патент как единственное средство разрешения на открытие таверны, закон обеспечил бандитам преимущество перед честными людьми. Таверны стали притонами наемных убийц, мошенников и воров всех мастей, которые без труда устраняли любых конкурентов.

Вызванный в палату общин сэр Джайлс Момпессон, выслушав обвинение, не стал дожидаться продолжения этой прилюдной порки, выпрыгнул в открытое окно и пустился в бега. Он успел скрыться за Ла-Маншем раньше, чем преследователям удалось напасть на его след. Общественное возмущение было столь неистовым, что Бекингем наконец-то реально оценил создавшееся положение и испытал некоторый приступ страха. В нем отсутствовала жилка политика, и его попытка защититься в палате лордов имела жалкий вид: он совершенно неубедительно пытался доказать, что зло исходит не от патентов, но от злоупотреблений при их выдаче, в чем были виноваты министры и чиновники.

В парламенте еще не вызрела ненависть к Бекингему, и в нем еще не усматривали никакой опасности, а потому его члены решили свалить столп правительства, сэра Бэкона, и направили все усилия на выполнение этой задачи.

Король решил, что пора выступить против такой наглости, явился в палату общин и выступил с длинной речью, уснащенной громоздкими латинскими фразами. Он напомнил о своем божественном праве на правление и пожаловался на непостоянство своих подданных. Ранее просьбы, уважение, послушание высказывались и выражались ему и маркизу Бекингему, теперь же все обращались в парламент, как будто ни короля, ни фаворита не существовало. Это ничуть не охладило пыл членов парламента, который подогревал сэр Эдвард Коук, заклятый враг Фрэнсиса Бэкона. Бэкона подвергли такому безжалостному допросу, что это вызвало страх у миролюбивого монарха.

Тут положение спас Бекингем, совершивший поистине театральный эффект: он выступил в палате лордов – палата общин не позволила ему нарушить регламент, дело дошло до обнаженных шпаг и конфликт уладило лишь вмешательство принца Уэльского, – со страстной обличительной речью против патентов. Он завершил ее сенсационным заявлением, прозвучавшим как гром среди ясного неба:

– Если мой отец породил двух сыновей, которые нанесли оскорбление английскому обществу, тот же отец породил и третьего, который ускорит их наказание!

Успех этого маневра превзошел все ожидания оратора. Парламентарии решили, что фаворит говорит от имени его величества и изменение позиции монарха есть полная заслуга парламента. Собственно говоря, теперь он представлял собой опору короля Иакова; что же касается братьев Вильерс, то парламентарии потеряли всякий интерес к их преследованию. Однако король сделал вид, что глас народа не оставил его равнодушным, и через несколько дней отменил патенты на золотую и серебряную канитель, продажу пива и вина, открытие таверн и гостиниц. Он также приказал выпустить из тюрем всех, кто содержался в заключении по делам о патентах. Парламент счел это своей победой и вознаградил короля, выделив ему субсидию в размере шестисот тысяч фунтов стерлингов. Бэкон же был обвинен в мздоимстве и злоупотреблении служебным положением – вещь, широко практикуемая в то время, – и смещен со всех своих постов. Его приговорили к тюремному заключению на усмотрение короля, штрафу в сорок тысяч фунтов – для погрязшего в долгах Бэкона это было фантастической суммой, – запрету проживать на расстоянии ближе 12 миль от Лондона, запрету на занятие государственных должностей и право заседать в парламенте. За этот приговор дружно проголосовали все лорды, за исключением Бекингема. Он прилагал все усилия для спасения друга, даже просил короля распустить парламент, но это был единственный случай, когда монарх отказал ему. Но, благодаря Джорджу, Бэкон провел в Тауэре всего несколько дней.

Падение Бэкона имело решающее воздействие на судьбу Бекингема. Во-первых, парламент стал рассматривать его как врага. Во-вторых, он лишился мудрого и проницательного друга, который служил ему проводником в запутанных государственных делах, разъяснял ему истинное положение дел и охлаждал его пыл. Этой незаменимой поддержки Джорджу не хватило именно тогда, когда позднее ослабление власти короля и осложнение политической обстановки придали дополнительную злокозненную окраску его действиям.

Оставалась небольшая возможность того, что Бэкон на расстоянии сохранит свою роль наставника. Но она была погублена досадной размолвкой. Бэкон проживал в Лондоне в королевском особняке Йорк-хаус, содержать который ему теперь было не по карману. Бекингем, подыскивавший резиденцию, достойную его положения, вежливо предложил купить его у отставного канцлера, но тот не хотел расставаться с привычным ему жилищем и сослался на то, что здоровье не позволяет ему переносить трудности сельской жизни.