Текст книги "Короли и фавориты"

Король Иаков призвал его к себе по поводу какой-то жалобы, но не придумал ничего лучшего, как послать за ним лютого врага Морея, графа Хантли. Будучи человеком большой гордости и неукротимой храбрости, Морей пришел в возмущение и заперся в своем замке, выстроив оборону против незваных пришельцев. Во время попыток прорваться в замок был убит один из людей Хантли, после чего тот вознамерился взять замок приступом и поджег его. Морей попытался спастись бегством, но на нем загорелись длинные волосы, и поэтому в ночном мраке преследователи смогли нагнать его на морском берегу, где и убили. Народное творчество предпочло превратить это убийство в месть за покушение на честь королевы.

По мере того как отношения между супругами становились все менее сердечными, Иаков все более и более склонялся к обретению фаворитов-мужчин. Эта склонность монарха быстро стала всеобщим достоянием, и в высшем свете Лондона незамедлительно получило широкое хождение следующее изречение весьма ехидного свойства: «Rex fuit Elizabeth, nunc est regina Jacobus»[23]23
  Елизавета была королем, Иаков же теперь суть королева (лат.).


[Закрыть].

Естественно, в переведенном виде это высказывание быстро распространилось в низах общества, где подданные его величества не без удовольствия чесали языками по поводу любимчиков монарха. Похотливые поцелуи короля, которыми он награждал своих любимчиков на людях и в театре, давали повод богатому воображению людей представлять себе то, что происходило в интимной обстановке. Благо мужская любовь в Лондоне того времени процветала, что было непосредственно связано с расцветом театров в конце ХVI – начале ХVII века. Богачи, сидевшие за повышенную плату в креслах прямо на театральной сцене, без помех выбирали себе любого юношу или отрока, исполнявшего женскую роль, или же отправлялись на их поиски в многочисленные притоны столицы, окружавшие театральные здания. Иаков настолько не скрывал физического влечения к своим фаворитам, что его поцелуи, объятия и прочие проявления нездоровых поползновений смущали даже весьма распущенный английский двор. Ни для кого не было секретом, что любимчики имели прямой доступ в его опочивальню, где спали на монаршем ложе. В личной переписке король превозносил физические достоинства своих фаворитов и, как нам известно, предпочитал их компанию обществу своей супруги. Он постоянно носил у сердца их портреты, а взамен дарил им свои собственные.

Одним из первых фаворитов Иакова считается Джеймс Хэй (1580–1636). Он происходил из незначительных шотландских дворян, был отпрыском младшего сына младшей ветви, т. е. перспектив, казалось бы, не имел никаких. Почти ничего неизвестно о полученном им образовании, но Хэй хорошо владел французским, латинским и итальянским языками. Предполагается, что в молодости он какое-то время служил во Франции в шотландской лейб-гвардии короля Генриха IV. Впрочем, две его тетки удачно вышли замуж и пристроили племянника ко двору, где он обратил на себя внимание Иакова. Молодой человек был быстренько произведен в рыцари, включен в свиту короля при его переезде в Англию и получил должность камер-юнкера, далее быстро был произведен в гардеробмейстеры и получил титул барона. Хэй мгновенно воспринял культуру и обычаи английского двора, а его опыт службы во Франции сделал его несравненным устроителем торжественных обедов и ужинов, а также различного рода придворных увеселений.

Хэй, в отличие от подавляющего числа своих современников, не испытывал тяготения к военной службе, он предпочел ей дипломатическую. В этой сфере барон верно служил монарху, выполняя поручения оного с большим или меньшим успехом и не ввязываясь ни в какие политические группировки и интриги. На этой стезе большое значение сыграла его высокая культура, безупречный вкус, изысканные манеры и неотразимое обаяние. Кстати, удивительно, что Иаков, любивший пригожих молодых людей, отличил этого юношу, которого никак нельзя было назвать красавцем. Более того, дочь короля, принцесса Элизабет, которую он просватал за немецкого курфюрста Пфальцского, в своих письмах называла его не иначе как «верблюжья морда».

Современники утверждают, что Хэй являл собой законченный образец придворного, донельзя учтивого, культурного и способного обаять своим шармом кого угодно. Его заслуги были отмечены произведением его в кавалеры ордена Бани, одно из высочайших отличий, титулами лорда Соли и графа Карлайла, а также великим множеством финансовых поощрений. Хэй обладал редкостным талантом мотать деньги. Например, во время его пребывания на посту гардеробмейстера короля он постоянно превышал бюджет, в некоторые годы это превышение достигало 75 %. На расходы по одной из дипломатических поездок ему было выделено 300 фунтов – он потратил 6 тысяч. Устраиваемые им званые обеды во дворце Уайтхолл вошли в легенду. Для одного из них 100 поваров (из них 40 были в ранге шеф-поваров) 8 дней готовили 1500 блюд, включая такую экзотику, как сервированные целиком лебеди, поросята, а также лососи и осетры длиной более шести футов. Недаром его иногда называли «английским Гелиогабалом».

Хэй должен был выехать во Францию для переговоров о браке принцессы Кристины с сыном Иакова Карлом. Перед отъездом дипломатов из Парижа пришла весть о внезапно нагрянувших изменениях в моде, и убытие отложили для подгонки одежды сватов к новым веяниям. Современник сообщал о плаще и шляпе главы делегации из белого бобра, расшитых золотой и серебряной нитями, золотом камзоле, покрытом столь густой и сложной вышивкой, что требовалось как следует присмотреться, дабы оценить вкус носителя и мастерство ее создателей. Вопреки обычаю, Хэй не стал въезжать в Париж в карете, а проделал этот путь верхом на скакуне, подкованном серебряными подковами. Конь гарцевал особым образом, по команде наездника сбрасывая подковы, а специальный слуга доставал из мешочка новые и тут же подбивал их. Впрочем, подобное пускание пыли в глаза французам нисколько не содействовало успеху предприятия, ибо невесту увели из-под носа более прыткие сваты герцога Савойского. Неудивительно, что за свою жизнь Хэй промотал фантастические 400 000 тысяч фунтов, не оставив своему сыну-наследнику ничего, кроме долгов.

В первый раз он женился в 1607 году на богатой наследнице Гоноре Денни, фаворитке королевы Анны. Дабы отец невесты дал согласие на брак с шотландцем, Иаков I пожаловал ему титул барона. Она родила Хэю сына и дочь, но погибла довольно трагическим образом: при выходе с одного из придворных увеселений, где Гонора принимала участие в представлении, на нее напал грабитель, сорвавший с ее головы бутафорское украшение. Мужчину схватили и, невзирая на мольбы Гоноры, повесили. Дама была беременна, пережитое потрясение спровоцировало преждевременные роды, от которых она скончалась вместе с младенцем.

В 1614 году Хэй снова женился, на сей раз по сердечной склонности, на очаровательной юной леди Люси Перси, дочери графа Нортумберленда, принадлежавшего к одному из знатнейших семейств Англии. Отец красавицы пребывал в заключении в Тауэре, его имущество было конфисковано, ибо владелец оказался замешан в деле о Пороховом заговоре. Невзирая на столь унизительные условия своего состояния, он так и не дал согласия на замужество дочери «с безродным попрошайкой из Шотландии», каковыми английские аристократы клеймили всех придворных Иакова, привезенных оттуда. Брак все-таки состоялся, и Хэю пришлось немало попотеть, чтобы вызволить неблагодарного тестя из тюрьмы. Вся эта история не имеет особого отношения к нашему повествованию, но все дело в том, что графиня Карлайл, одна из самых блестящих дам английского двора, неоднократно изменявшая пожилому мужу, со временем увлеклась политикой. Овдовев, эта женщина играла довольно существенную роль в политических интригах времен низложения Карла I Стюарта и гражданских войн 1642–1660 годов в Англии. У нее было много любовников, к числу которых относят и знаменитого герцога Бэкингема. Историки почти единогласно считают ее прототипом злодейки леди Винтер из романа Дюма «Три мушкетера», срезавшей у герцога на балу пресловутые алмазные подвески.

Так с Джеймса Хэя началась эра мужского фаворитизма, хотя официально король включал содомию в перечень «тех ужасных преступлений, которые вы обязаны по совести никогда не прощать».

Следующим фаворитом стал англичанин Джордж Герберт, граф Монтгомери. Посол Франции описывал его как «красивого ликом, плохо сложенного, чрезвычайно властного». Впрочем, продержался он при короле не особо долго из-за своего вспыльчивого задиристого характера. К тому же его интересы ограничивались исключительно охотой и натаскиванием соколов. Ему пришлось уступить свое положение юноше с глубокими шотландскими корнями. Рыжеволосый красавец атлетического сложения Роберт Карр (1587–1645) был отпрыском провинциального дворянского семейства и начал свою карьеру пажом шотландского лорда Данбара. Судьба постучалась к нему в дверь, когда в 1601 году в Эдинбург приехал на отдых Томас Оувербери (1581–1613), человек большого ума и дарований, которые он выказывал в сочинении поэзии и эссе по самым различным проблемам. Оувербери рассмотрел в малообразованном и недалеком юнце большой потенциал и уговорил отправиться попытать счастья в Лондон, огромный город с неисчерпаемыми возможностями. Как подозревают исследователи, все тот же гость из столицы посвятил юношу в тонкости однополой любви. Можно оспаривать это предположение, но совершенно непоколебим тот факт, что молодые люди стали неразлучными друзьями. Репутация умного человека позволила Оувербери обзавестись кое-какими связями в среде английской аристократии, в результате чего ему удалось получить незначительную должность при дворе и вслед за собой пристроить туда Карра.

Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло – в 1607 году Карр сломал ногу, участвуя в придворном турнире, на котором присутствовал король. Иаков I принял самое горячее участие в судьбе пострадавшего, вплоть до того, что лично ухаживал за ним, а узнав, что образование красавца оставляет желать лучшего, принялся обучать его латыни. Карр был немедленно произведен в рыцари и получил от короля в подарок особняк Шерборн в Дорсете, конфискованную летнюю резиденцию авантюриста сэра Уолтера Рэли (1554–1616), в пять этажей с четырьмя башенками по углам. Бывший владелец, придворный, государственный деятель, поэт, военный, моряк и исследователь в одном лице, был чуть ли не ярчайшей звездой в когорте выдающихся личностей, на которые была столь богата елизаветинская эпоха. Однако при Иакове он угодил в Тауэр по подозрению в участии в заговоре, целью которого было свержение короля и возведение на трон его двоюродной сестры Арабеллы Стюарт. Впоследствии Рэли предали казни, невзирая на многие заслуги и подвиги во славу Англии.

Далее на фаворита непрерывным потоком посыпались милости, ибо король, по выражению современника, считал его «другом, которого он любил превыше всех людей живущих». Влияние Карра было настолько велико, что, например, в 1610 году он смог убедить Иакова распустить парламент, который позволял себе слишком резкие выпады против шотландских клевретов монарха. Поток благодеяний достиг неимоверных размеров, когда в 1612 году отошел в мир иной лорд Роберт Сесил, граф Сейлсбери, государственный секретарь, который уверенной рукой вел королевство среди моря угрожавших ему невзгод. После его кончины Иаков вознамерился править самостоятельно и посадил на место покойного Роберта Карра, назначив его государственным секретарем, лордом-гофмейстером и лордом-хранителем печати, а также пожаловав титул графа Сомерсета. В ответ Карр проявил полнейшую неблагодарность: «…он грубо отвергал ласки короля, желая таким образом доказать всем, что заслужил сии милости другими средствами, более основательными и более достойными, нежели те, которые продвинули его».

Карр был совершенно непригоден для выполнения задач, возлагаемых на него вышеперечисленными должностями, хотя в роли секретаря при нем подвизался теперь Оувербери, человек далеко неглупый и дальновидный. Неизвестно, сколь далеко завела бы Англию эта парочка, если бы Карр не постигло несчастье по уши влюбиться в графиню Фрэнсис Эссекс (1590–1632), урожденную Говард. Семья Говард была невероятно родовитой и могущественной, вела свой род от короля Эдуарда I, из нее вышли две супруги короля Генриха VIII, Анна Болейн и Кэтрин Говард. Говарды мертвой хваткой вцепились в королевского фаворита, страстно желая вступить в союз с ним. Этому плану сильно мешал тот факт, что Фрэнсис была замужем за Робертом Девере, графом Эссексом, хотя уверяла всех, что осталась девственницей по причине полной импотенции мужа[24]24
  Историю аннулирования брака Фрэнсис и ее преступления см. в моей книге «Любовь по-французски».


[Закрыть]. Томас Оувербери категорически выступал против этого брака, зная непомерную алчность Говардов, но Карра было не остановить. Он продолжал весьма грубо отталкивать короля, но тот был не в силах порвать с человеком, к которому испытывал столь сильную склонность. Это видно из его письма неблагодарному фавориту:

«Вы стремитесь лишь уклоняться и воздерживаться от того, чтобы прилечь на ложе в моем покое, невзирая на те сотни раз, когда я нижайше заклинал вас прийти туда».

Граф Сомерсет упорно игнорировал желания короля и молотил свою копну. Он добился аннулирования брака Фрэнсис, женился на ней, а от Томаса Оувербери отделался, с его точки зрения, очень ловко. По совету Говардов Сомерсет через короля предложил ему место посла при царе Михаиле Романове. Оувербери от такой сомнительной чести отказался и был заключен в Тауэр за государственную измену. Пребывание в Тауэре – отнюдь не сахар. Узник принялся оттуда бомбардировать Карра письмами, чтобы бывший друг посодействовал его освобождению. В противном случае он пригрозил раскрыть королю некоторые секреты, каковые сильно повредят высокому положению графа Сомерсета. Вскоре Оувербери скончался «от естественных причин», но почему-то в жестоких мучениях. Учиненное следствие выяснило, что его отравили, причем по наущению жены Карра. Шестеро человек, замешанных в преступлении, включая супругов Карр, были признаны виновными и приговорены к смертной казни. Король проявил величайшую милость, простив супругов Карр, но им пришлось оставить блестящую жизнь при дворе и вести уединенную жизнь в своем поместье.

Надо сказать, что фавориты Иакова обходились английской казне очень дорого, причем шотландцы в этом отношении сильно обгоняли англичан. Если граф Карлайл тратил огромные суммы на обеды и одежду, то Монтгомери и Карр были отчаянными картежниками. Король без малейших возражений оплачивал их расходы и делал дорогостоящие подарки, в среднем шотландские друзья обходились казне в 40 тысяч фунтов в год, а английские – в 10 тысяч. Например, в 1610 году на шотландцев ушло 90 тысяч, англичане же остались все при тех же 10. Это чрезвычайно возмущало парламент, всячески пытавшийся урезать средства, которые запрашивал король. В конце концов, в ответ на очередное возмущение парламента Иаков распустил этот строптивый орган.

Возмущение безудержным мотовством короля вылилось в организацию заговора, во главе которого встал сам Джордж Эббот, архиепископ Кентерберийский. Целью было найти и подсунуть королю такого фаворита, который плясал бы под дудку заговорщиков, защищая заодно интересы англиканской церкви, позиции которой постоянно подвергались угрозам со стороны католиков. Заговорщикам показалось, что они нашли подходящую кандидатуру. Красавец Джордж Вильерс (1592–1628) принадлежал к старинной норманнской семье, прибывшей в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем. Ее представители, однако, далее ничем себя в истории не проявили, прозябая в небольшом поместье в графстве Лестершир. Мать Джорджа, Мэри Бомон, равным образом из старинной, но обедневшей семьи, отличалась редкой красотой, которой наградила трех своих сыновей и дочь. К сожалению, когда Джорджу было всего три года, глава семьи скончался, оставив ее членов без средств к существованию.

Чтобы поднять детей на ноги, Мэри еще дважды выходила замуж, причем в последний раз опустилась настолько, что сочеталась браком с джентльменом-фермером, человеком неотесанным и крепко приверженным бутылке. Но она достигла своей цели, сумев обеспечить детям хорошее образование. Мэри быстро поняла, что Джордж неспособен достичь ощутимых академических успехов в Оксфорде, а потому решила воспитать из него идеального придворного. Для этого осенью 1610 года она отправила его во Францию, где тот три года учился верховой езде, псовой охоте, фехтованию, танцам, музыке, игре в мяч, натаскиванию собак и выучке охотничьих птиц, красноречию, учтивости, изысканным манерам. Когда по возвращении в Англию молодой человек попал в поле зрения заговорщиков, они сочли его самой подходящей кандидатурой для воплощения своего замысла в жизнь.

Двадцатидвухлетний Джордж Вильерс был чрезвычайно высоким худощавым юношей с длинными ногами и идеальным телосложением. Как уверяли современники, «каждый из его членов казался имеющим совершенные пропорции, и трудно было сказать, чем именно он берет, то ли своей силой, то ли изяществом». Вот что писал о нем епископ Гудмен:

«Когда заседавшие в Совете взирали на него, они видели лик ангела… Он обладал самым красивым мужским телом в Англии… Его разговор был чарующим, его манеры – отменными… Я слышал от нескольких важных особ, что он нравственно был так же великолепен, как и телесно…».

Ему буквально вторил епископ Хэкет:

«Невозможно было найти в его особе никаких изъянов от макушки головы до пят. Его взгляды, его движения, малейший изгиб его тела – все в нем было восхитительно».

Однако для продвижения этого чуда природы при дворе требовались немалые средства, но скуповатые члены комплота пошли и на эти затраты, справив ему полную экипировку и купив патент на должность королевского виночерпия, которая как раз оказалась вакантной. На этом посту Джордж сумел войти в фавор короля, выслушивая его бесконечные разглагольствования и сохраняя на лице свою очаровательную улыбку. Как писал современник, «Вильерс возвысился столь быстро, что не вырос, а взлетел, и фортуна настолько благоволила ему, что он достиг вершины, не будучи замечен у первой ступеньки лестницы».

Если участники заговора проявили сугубо практический подход, снабдив своего кандидата в фавориты необходимыми материальными средствами, то люди более проницательные и дальновидные сочли необходимым обеспечить не окончившего университеты молодого человека солидной теоретической базой. Сэр Фрэнсис Бэкон (1561–1626), в котором талант философа необъяснимым образом уживался с дарованиями успешного придворного карьериста (он в свое время побывал на должностях генерального прокурора, лорда-хранителя Большой печати, лорда-канцлера), имел большой опыт в наставничестве фаворита блаженной памяти королевы Елизаветы I, графа Эссекса. Правда, тот вышел из послушания и восстал против своей благодетельницы. Бэкон, дабы не скомпрометировать себя дружбой с государственным преступником, будучи членом комиссии по расследованию мятежа графа, приложил все усилия к тому, чтобы Эссекса казнили.

Теперь, пребывая в опале, он решил подладиться к новому фавориту и послал ему два трактата, один – по государственному праву, второй – по обычаям двора. В нем он описал положение фаворита, его роль и долг:

«Отныне вы фаворит короля, его тень… Если он совершает ошибку, вы также совершили ее или же позволили совершить и должны пострадать за сие, вами даже могут пожертвовать, чтобы понравиться большинству… Вы должны непрестанно постоянно находиться подле него, подобно постоянному стражу…»

Двигали ли Бэконом исключительно интересы подхалимажа? Современники отмечали нездоровую склонность Бэкона «к молодой, расточительной и дорогостоящей прислуге, что порождало позорящие сплетни». У его собственной матери имелись сомнения насчет склонностей сына (Фрэнсису в ту пору было 32 года), которые она выразила в письме к старшему сыну Энтони (1558–1601):

«Мне жаль вашего брата, но ему самому себя не жалко, и он сохраняет подле себя сего сатану Перси в качестве компаньона по путешествиям и постели, личность невежественную и дорогостоящую, чье присутствие бок о бок с ним, полагаю, не угодно ни Господу Богу, и не приносит вашему брату ни доверия, ни здоровья».

Энтони сам был не без греха. Он, в частности, написал философский и политический трактат, который завершался следующими словами: «Мой дорогой, дорогой мальчик…. отдай тебя мне, дабы я мог возвратить тебя к тебе самому и обеспечить тебе взлет над надеждами и мольбами заурядных браков». Буквально до последней четверти ХХ века были неизвестны чрезвычайно пикантные особенности биографии этого человека, всю жизнь прожившего в тени успешного и знаменитого брата. Невзирая на слабое здоровье – с молодых лет его терзало что-то вроде артрита или подагры, – Энтони успешно подвизался в роли шпиона, работая на европейском континенте на сбор сведений для ведомства сэра Уолсингема, главы тайной разведки Англии. С этой целью он провел время с 1579 по 1592 год во Франции, в основном в городе Монтобан, одном из оплотов мятежных гугенотов. Напоминаем, что Англия была чрезвычайно заинтересована в поддержке подрывного родственного протестантского движения на территории своего извечного соперника. Там летом 1586 года против Энтони было выдвинуто обвинение в содомии. Хотя всем было известно, что «месье Бэкон содомит», теперь это подкреплялось свидетельствами о поведении его любимого пажа и партнера Исаака Бургада. Тот в свою очередь насильно принуждал к противоестественным отношениям еще более юного пажа Давида Буассона. Мало того, он еще убеждал своего сослуживца Поля де Лафонтена, что в содомии нет ничего дурного. Один из лакеев Энтони Бэкона, Бартелеми Сор, даже уволился, поскольку хозяин имел обыкновение совращать всех мальчиков в прислуге, а затем задаривать их сладостями, чтобы они молчали.

В 1587 году это обвинение было признано обоснованным, но тут лично вмешался король Генрих Наваррский, будущий Генрих IV Бурбон. Во Франции содомия наказывалась смертной казнью, как это произошло, например, со священником Бенуа Грилу, заживо сожженным в 1563 году неподалеку в Муассаке. В данном же случае Генрих, по-видимому, не захотел осложнять отношения с могущественным союзником в лице Елизаветы I. В сентябре он направил письмо государственному советнику, потребовал осуществить право Энтони на апелляцию и как можно скорее оправдать его. Обвинение столь успешно замяли, что о нем стало известно лишь в 1975 году после выхода в свет биографической книги об обоих братьях «Золотые парни», сочиненной популярнейшей писательницей Дафной Дюморье. Ей пришлось провести огромную работу в архивах Франции, но нужные документы были обнаружены. После возвращения на родину Энтони служил в штате фаворита Елизаветы графа Эссекса и до самой смерти сожительствовал с одним из людей, поставлявших ему информацию, неким Томом Лоусоном.

Против Фрэнсиса также выдвигалось обвинение в содомии, в частности в 1619 году была прочитана проповедь с упоминанием его нездоровых наклонностей. Этой попытке обвинения не дали особого хода, но она внесла свой вклад в разрушение его карьеры. В опале, по свидетельствам современников, Бэкон не смог отказаться «от его ужасного и тайного греха содомии». Он всю жизнь питал пристрастие к молодым привлекательным слугам-валлийцам, составлявшим примерно треть его штата в 75 человек. Хотя в опале ему пришлось уволить большую часть своей прислуги, он сохранил при себе некого Годрика, отрока с девичьим лицом, «своего компаньона на ложе». Так что, сочиняя наставление новому фавориту короля, он, несомненно, опирался на глубокое знание предмета.

Стареющий король осыпал нового фаворита несказанным дождем милостей[25]25
  Более подробное изложение жизни Джорджа Вильерса см. в новелле «Красавец Бекингем – неотразимый и неукротимый» в моей книге «Любовь по-французски».


[Закрыть]. Для начала его произвели в рыцари, затем назначили постельничим короля, далее главным конюшим, лордом-лейтенантом графства Бекингем, камергером дворца Хэмптон-корт, пэром Англии, последовательно виконтом, графом, маркизом и герцогом Бекингемом, членом Тайного совета, наградили орденом Подвязки. По случаю пожалования ему титула маркиза Джордж устроил пир, на котором хорошо подвыпивший король произнес следующий тост: «Милорды, пью за вас. Я уверен, что все вы суть друзья моего Джорджа. Ежели есть хоть один, который не любит его от всего сердца, да заберет его дьявол!»

Бекингему были пожалованы земли стоимостью восемьдесят тысяч фунтов, он женился на одной из самых богатых невест королевства. Кстати, следует отметить интересную закономерность: король Иаков всегда чрезвычайно заботился о том, чтобы его фавориты вступали в выгодные браки. В начале 1617 года король произнес перед Тайным советом весьма странную речь для такого органа, предназначением которого было рассмотрение важнейших государственных дел: «Я, Иаков, не являюсь ни Богом, ни ангелом, но человеком, подобным всем прочим. Отсюда я поступаю как человек и оказываю свое предпочтение тем, кто мне дорог. Будьте уверены, что я люблю графа Бекингема более, чем кого-либо в мире, более, чем всех вас, присутствующих здесь… Меня не обвинят в сем, ибо Иисус Христос поступал так же. У Христа был его Иоанн[26]26
  Имеется в виду любимый ученик Христа Иоанн Богослов. В некоторых еретических сочинениях их называли «bedfellows», т. е. чрезвычайно близкие сотоварищи.


[Закрыть], у меня есть мой Джордж».

Он настолько возвысил фаворита до недостигаемого состояния, что называл его не иначе как уменьшительным именем Стини – лицо Джорджа напоминало ему ангельский лик святого Стефана, одного из первых мучеников христианской церкви. По свидетельству сэра Джона Оглендера, «я никогда не видел, чтобы любящий муж окружал свою прекрасную супругу таким вниманием, как видел у короля Иакова по отношению к его фаворитам, в особенности герцогу Бекингему».

Во всем, что касалось его покровителя, Вильерс вел себя безупречно. Сохранилась их весьма обширная переписка, полностью подтверждающая чрезвычайно близкие отношения между ними – много позднее в замке Апторп был обнаружен потайной ход, который вел из комнаты Вильерса в покои короля. Примечательно, что в письмах он часто подчеркивал свое подчиненное состояние, подписываясь «Ваш ничтожнейший раб и пес его величества». Так, например, он спрашивает у Иакова, любит ли он его так же, как в тот день «в Фарнхэме, где волоску невозможно было проскользнуть между хозяином и его псом».

«Дорогой папенька и друг!

Хотя я и получил не то три, не то четыре письма с тех пор, как написал вам, я нисколько не медлю, мысленно отослав вам сотню ответов. Однако же никакой из них не смог удовлетворить меня, ибо никогда пишущий не получал столь нежных писем от своего наставника, никогда великий король не опускался столь низко до своего ничтожнейшего раба и слуги вплоть до того, чтобы написать ему в манере друга, употребляя выражения, выказывающие большую заботу, нежели та, которую слуги получают от своих хозяев, а больные – от своих лекарей…; более нежности, нежели родители являют к своим чадам; более дружбы, каковая существует между равными; более любви, что можно найти между любящими в наилучшем примере, то есть между мужем и женой.

Что могу я дать взамен? Только молчание, ибо, если я заговорю… я буду должен сказать: источник всех милостей, мой добрый друг, мой врачеватель, мой создатель, мой друг, мой отец, мое все, я смиренно благодарю вас из глубины моего сердца за все, что вы сотворили, и все, чем я обладаю. Посудите, насколько такой язык недостаточен для сего повода, если вы примите во внимание того, кто его употребляет, и того, для кого он предназначен. А теперь скажите, что у меня не было причины хранить сдержанное молчание до настоящего времени. Пришло время откликнуться под угрозой совершить оплошность утомить того, кто никогда не утомляется делать мне добро. На сем я заканчиваю.

Ничтожнейший раб и пес его величества Стини».

Письма короля свидетельствует о полном его подчинении чувству влечения к любимцу:

«Мое единственное нежное и дорогое дитя!

Я нынче так несчастен и вял, что не занимаюсь ничем, кроме как лью слезы и скорблю. Я взывал к небу, после полудня долго ездил верхом по парку, ни с кем не разговаривая. Слезы ручьями текли по моим щекам, как они и текут в настоящий момент, настолько обильно, что я с трудом могу писать. Увы! Что я буду делать, когда мы расстанемся? Единственное утешение, которое мне предназначено, – так это рассматривать твои недостатки глазом врага, превращать каждый пригорок в гору и, таким образом, закалять свое сердце против твоего отсутствия… Но эта небольшая зловредность смахивает на ревность… Ибо она порождена любовью, она не имеет иной цели, кроме любви».

Вершиной изъявления чувств к Стини является одно из последних писем короля, явно начинавшего выживать из ума:

«Мое единственное нежное и дорогое дитя!

Хотя вы пожелали, чтобы я ответил вам вчера, я написал бы вам еще тем вечером, если бы при выходе из парка на меня не нашла такая сонливость, что мне пришлось присесть и соснуть полчаса в моем кресле. Поскольку я не могу быть спокоен, не отправив вам сие письмо, моля Бога, чтобы я мог иметь радостную и мирную встречу с вами и чтобы мы в сие Рождество заключили бы новый брак, навеки нерасторжимый. Ибо я желаю оставаться на сем свете только ради вас. Я бы желал скорее быть изгнанным с вами в любой уголок земли, нежели вести без вас горестную жизнь вдовца. Итак, да благослови вас Господь, мое нежное дитя, моя супруга, и додаждь мне, чтобы вы всегда были утешением вашего дорогого отца и супруга.

Король Иаков».

Адресат отвечал в тон ему, не жалея нежных слов, которые ему ничего не стоили:

«… Я настолько люблю вашу особу, и у меня столько причин обожать ваши качества – самые многочисленные, каковые когда-либо были соединены в одном человеке, – что, ежели бы ваш народ совместно со всем миром находились бы на одной стороне, а вы, один единственный, – на другой, я бы без сомнения с целью нравиться и повиноваться вам, отринул бы их, пренебрег бы ими. И сие будет моей вечной гордостью».

Эти слова были недалеки от истины, ибо ни народ Англии, ни люди всего мира не имели никакого значения для Джорджа Вильерса. Его собственная особа и ее величие были единственной целью его жизни. Ему были нужны быстрые громкие победы, ослепляющие общество и прославляющие его гений несравненного политика и военачальника. Приведем краткий перечень бед, в которые он по своей прихоти вверг Англию: развязывание двух войн, тысячи загубленных жизней английских солдат и моряков, а также французских гугенотов, бездумная трата государственных денег, наведение смуты в европейской политике и возделывание плодородной почвы для будущей революции, посягнувшей на святое – жизнь монарха, помазанника Божия.