Текст книги "Куда улетают ангелы"

Я встала и прислушалась к животу. Да всё в порядке! У меня вообще всё будет в порядке, я очень счастливая. У меня такая прекрасная дочь Варька. Я сама – красавица и умница. У меня хорошая мама. У меня есть друзья. К некоторым можно обратиться, в случае чего…

Я пошла прочь, стараясь не торопиться. И не оглядываться. Просто чтобы не поскользнуться.

Вот и всё. И что мне, что нам с Варей делать-то? Они же, по всей видимости, намерены въезжать прямо сейчас…

Господи, господи, дай мне силы все это выдержать…

– Лена! – догнал меня Игорь. – Ну куда же вы ушли? Расстраиваться рано, совершенно рано. Подадим апелляцию в городской суд. Наверняка у меня получится договориться, чтобы суд состоялся как можно раньше. Там же будут другие судьи.

– Да, я понимаю. Спасибо, Игорь, вы сделали все, что могли.

От волнения на суде и я начала называть его на «ты», но сейчас уже было как-то неловко.

Игорь покачал головой.

– Лена, иногда я думаю, как же правы некоторые из моих подзащитных – не все, нет… Те, которые годами от чего-то и от кого-то страдали, пытались искать правды, справедливости, всячески тщились выкарабкаться из нищеты, а потом плюнули и…

– Вы имеете в виду – не прибить ли мне Гарика?

– А вот скажите честно – никогда такой мысли не было?

– Если честно – пару раз была. Однажды, когда он ломился в дверь пьяный, а у меня болела маленькая Варька… Он ночью трезвонил в дверь, дочка плакала, просыпалась, потом не могла уснуть, боялась… Ну а второй раз – сегодня.

– Вот мы уже почти и вступили в преступный сговор, – невесело засмеялся Игорь. – Вы заходите сзади, а я наваливаюсь – и…

– Бьете по башке судью Морозову, – тоже улыбнулась я. – А потом я буду выпускать в тюрьме газету «Моя любимая зона». Ай, – я почувствовала, что совсем замерзла. – Давайте еще попробуем. А теперь-то что мне делать? Съезжать с квартиры? Ведь я не смогу вместе с ними жить… Мы не сможем…

Игорь поморщился.

– Вообще-то решение суда вступает в силу в десятидневный срок… и сейчас им на руки его не дадут… Но боюсь, что они… гм… сами его начнут осуществлять… Опротестовывать его, конечно, можно, решение это несправедливое… – Игорь взглянул на меня и отвел глаза. Я поняла, что дальше заниматься моим делом у него желания особого нет. – Лена, а вам есть, куда… гм… пойти? Временно хотя бы?

– Конечно, – кивнула я.

На самом деле мест много. У меня есть мама. У Вари есть папа. У меня есть подруга Неля, у Нели есть жаднющий муж Федор… Может, попросить Федора, чтобы он нам сдал свою лоджию, где годами хранятся банки с баклажанной икрой – запасы для приема непрошеных гостей?

Гарик пришел в тот же день. Я предвидела, что произойдет. К счастью, их вещи никто не тронул, они простояли несколько дней в нашем подъезде, и Гарик с «невестой» сами забрали все свои мешки и баулы, когда их отпустила милиция. Я не могла понять, как же они там отвертелись – ведь, по идее, на них должны были завести дело… Наверно, помогла все та же липовая бумажка – «решение суда». Как трудно бывает доказать правду, имея настоящие документы, и как просто подчас прохиндеям, купившим две печати за пятьсот рублей, обмануть всех и вся.

Я собрала все, что смогла, но вещи из квартиры, в которой ты живешь двенадцать лет, надо вывозить на грузовике. Поэтому в три огромные сумки и один чемодан толком ничего не уместилось. Я достала с антресолей большую пляжную сумку, затолкала в нее подряд Варькины мелкие игрушки – куклы, пазлы, свою косметику, впихнула туда еще и все фотографии с полок, потом села и заревела. Я решила дать волю слезам, чтобы слез на сегодня уже не осталось. Главное – не расплакаться при них, не дать им лишний повод поглумиться. Может закончиться печально. Пока ревела, я решила – лучше отдать Гарику ключи миром, чтобы они не ломали дверь. Дом у нас старый, еще посыпятся стены…

Они, видно, где-то хорошо отпраздновали победу и часам к пяти уже прибыли на место жительства.

– Открывай, падла! – заорал Гарик и заколотил в дверь ногами.

Я открыла дверь. Эльвира держала пьяную старуху и сама еле стояла на ногах.

– Ой ты, ёптыть! – она дернула Варю за меховой воротничок на свитере.

Я оттолкнула ее руку – ей, видно, только того и надо было.

– Я те щас глаз на ж… натяну… – вполне миролюбиво объявила Эльвира и потянулась ко мне волосатыми ручищами, но тут неожиданно встрял Гарик.

– Слышь, ну-ка… – Он сильно пнул Эльвиру в сторону комнаты, и она пролетела прямиком на компьютерный стол, там и затормозила.

– Пригодится… – ничуть не обидевшись на Гарика, она похлопала по старому монитору, который я не стала относить к Токмачеву. – Ой, я сегодня… ой… – у нее что-то булькнуло в горле, – уста-а-ла… щас… – она побрела в ванную, держась за стену. Плохо пока ориентируясь в своей новой квартире, Эльвира вместо ванной пришла на кухню и там стала очищать себе желудок, комментируя его содержимое.

Гарик, по-хозяйски уперев руки в боки, встал посреди комнаты, удовлетворенно оглядел все кругом и вполне мирно, нормально предложил мне:

– Лена, ты б шла уже, а? Я за тебя садиться не собираюсь. Не доводи лучше.

Я показала ему рукой на шкаф.

– Вот здесь есть пустые полки. Имей в виду, я еще до суда, на всякий случай сделала фотографии квартиры и опись имущества. Сегодня утром у меня был участковый с понятыми, они подписали все это, – я показала ему такой же липовый листочек, какой был у него. – Если что-то пропадет или вы испортите, тогда точно сядете. Токмачева знаешь? Не этого старичка, соседа моего, а его сына?

Гарик неохотно кивнул.

– И чё?

– А ни «чё». Он мой любовник. Замуж не возьмет, но башку тебе открутит, если «чё». Въехал?

– Ой, запугала! – закочевряжился на всякий случай Гарик, но в глазах его я увидела сомнение.

Варя пододвинулась поближе ко мне.

– Я тебе сказала, ты меня услышал. Остальные вещи заберу завтра. Приду собирать с любовниками. Со всеми, какие есть.

Мы вышли с Варей на улицу, я стала ловить машину, чтобы ехать к маме. Я пыталась ей несколько раз позвонить в течение дня, но мама, видимо, ходила по магазинам, по крайней мере, трубку дома никто не брал. Мобильный у нее, как обычно, был отключен. Дома-то, конечно, должен быть Игорек, а к вечеру и Павлик, но вот так ехать, без звонка…

– Мам. Давай папе позвоним, – вдруг сказала Варя.

Я посмотрела на нее.

– Давай, – неожиданно для самой себя согласилась я.

Я решила позвонить на работу, в банк, и если он занят, секретарша не соединит. Не соединит она и в том случае, если он попросил со мной не соединять.

– Ало, – он ответил очень вежливо и корректно, что не предвещало ничего хорошего.

– Саша, это я, здравствуй.

– Я слушаю тебя.

Дальше можно было не продолжать, но я попыталась.

– Саша, у нас такая беда…

– Воскобойникова, кончай ломать комедию! Какая у тебя беда? Что я тебя больше не люблю? Я это уже слышал.

– Саша…

– Лена. У меня другая женщина. Ясно тебе?

– Саша…

– Лена, я – на работе.

Я повесила трубку. Через пару минут он перезвонил.

– Так, и что за беда?

Я набрала побольше воздуха.

– Нет никакой беды, Саша.

– Я так и думал, – зло засмеялся Виноградов и повесил трубку.

– Что он сказал, мам? – тихо спросила Варька.

– Что на Малой Бронной очень хороший новый спектакль, чтобы мы с тобой обязательно завтра на него пошли.

– Правда? – очень обрадовалась Варька. – А я думала, он что-то плохое сказал… А мы к нему в Митино не можем поехать?

– Вряд ли, доченька. Он же не один живет.

Он купил себе котенка, очень хотелось сказать мне, маленького, грязного, голодного котенка. Покормил его, помыл, купил антиблошиный ошейник, и котенок его в благодарность облизывает…

– С тетей, да? – спросило дитя нашей компромиссной семьи.

– Да бог с ним, доченька.

Остановилась машина, и мы с трудом затолкали все наши сумки в багажник.

У мамы в квартире горел свет во всех комнатах, что было очень странно. Я попробовала еще раз позвонить. Снял трубку Игорек.

– Игорек, здравствуй, это Лена.

– Лена, здравствуй, – ответил мне Игорек. И повесил трубку.

Господи… Да что же такое? Может, сорвалось? Я перезвонила. Никто долго-долго не поднимал трубку, потом ее сняли и бросили. Видимо, на пол. Я услышала далекий мамин крик:

– Я тебя убью! И себя убью! Убью вас! И его убью!

Затем раздался невероятный грохот, и страшно затрещало прямо у меня в ухе – видимо, наступили на телефон. Связь прервалась. У мамы что-то происходило. Пойти туда – некстати, с сумками… А не пойти – я маму свою знаю. Моя мама, в отличие от ее дочери, умеет выливать морковный сок прямо в морду обидчику.

– Пошли, – сказала я Варьке.

Кое-как я взвалила на себя все сумки, и мы двинулись. Мамин лифт ломается раз в пять лет, не чаще. Сейчас он был сломан – стоял ниже первого этажа на полметра, с зажженным светом. Я заглянула – нет ли там кого, и мы пошли наверх, на шестой этаж пешком.

Уже на третьем были слышны крики, кричала одна мама, она, по всей видимости, и бросала предметы. Я оставила вещи и Варю пролетом ниже, так, чтобы мне было их видно, а сама поднялась и позвонила. Я была уверена, что звонка не слышно, но дверь неожиданно открылась – кто-то, значит, стоял прямо под дверью. Это оказался Павлик. Я успела заметить, что у него рассечена бровь и порван рукав.

– Т-ты куда?!. – страшно закричала мама и рванулась откуда-то из глубины квартиры к двери. По дороге она, судя по всему, задела громадную напольную вазу – только от нее мог быть такой грохот. – Попробуй только уйти! Попробуй! Я себе пальцы по одному отрежу, ты слышишь меня! – Мама, рыдая, схватила Павлика за плечи, стала бить его и толкать, но, по-моему, уже больше для острастки. – И ему все отрежу! Все его гнилые потроха!

Я увидела сидящего у стены Игорька. Он сидел прямо на полу, странно поджав одну ногу, и смотрел куда-то в сторону. Он был страшно бледен. Я заметила у него на поджатой ноге кровь.

– Мама…

– Кто?! Ты что? Ты еще здесь? Ты откуда?..

– Мама, мамочка… – Я зашла было в квартиру, но она стала меня выталкивать, бросив Павлика.

– Уйди, Лена! Уйди-и-и! – закричала мама и попробовала закрыть дверь. Но я увидела ужас в глазах Павлика и поставила ногу, чтобы дверь не захлопнулась. Мама сгребла мое лицо рукой и с силой оттолкнула от двери.

– Мамочка! – теперь уже закричала Варя, видевшая это все с лестничной клетки.

– Варюша, все хорошо… – я вырвалась из маминых рук и спустилась к Варе.

Бедная девчонка, только что пережившая налет мародеров на нашу квартиру, стояла и тихо тряслась.

– М-м-мам-м-ма, – мне показалось, Варька не может выговорить слово.

Я слышала о таких случаях, когда дети во время обычных семейных баталий начинают заикаться, а родители замечают это, только когда помирятся. Или разъедутся.

– Варенька, Варюша… – я стала целовать ее, гладить, по возможности спокойно, по щекам, по плечам, по рукам.

Варька вдруг заплакала и, слава богу, хорошо выговаривая все согласные, спросила:

– А почему бабушка дерется?

– Не знаю, Варюша, сейчас попробуем выяснить.

Я прислушалась к тому, что происходило в квартире. Там неожиданно наступила тишина. Я посадила Варю на чемодан, достала ей плеер – как это я сразу не догадалась! – вставила в уши. Варька обрадовалась и с удовольствием стала слушать сказки Мадонны в исполнении самой Мадонны на английском языке. Что там она понимала, точно не знаю, но ей очень они нравились, особенно сказка «English Roses», про четырех девочек, которые завидовали пятой, самой красивой. Завидовали и не любили, пока не узнали, что у той умерла мама и она, бедная, живет с папой и работает, как Золушка. Тогда девочки ее пожалели, полюбили и сами стали добрые и хорошие.

Варька кивнула каким-то словам из сказки, даже улыбнулась, а я опять поднялась к маминой квартире и коротко позвонила. В квартире по-прежнему была тишина. Я позвонила еще. Послышались шаркающие шаги, и дверь медленно открылась. За дверью стояла мама и смотрела на меня невидящими глазами. Под глазами у нее были красно-черные круги.

– Мама…

– Лена? – вдруг как будто удивилась мама. – Заходи.

Я осторожно зашла в большую прихожую. Игорек сидел там же. Рядом с его ногой уже натекла порядочная лужа крови. Игорек еле заметно покачивался и смотрел куда-то вбок. Павлик сидел у противоположной стены, тоже на полу. Увидев меня, он заволновался и стал неотрывно на меня смотреть.

– Мама, что у Игоря с ногой? – негромко спросила я.

– Я ее сломала, – тоже негромко, и словно прислушиваясь к звуку своего голоса, ответила мама.

– Нужно поехать в травмопункт, – стараясь оставаться спокойной, предложила я.

– Конечно, – согласилась мама и взяла куртку Игорька с вешалки.

Она подошла к нему и положила куртку рядом с ним.

– Одевайся, – тихо сказала она и пошла прочь.

Игорек не шевельнулся. Мама остановилась на полдороге и, не поворачиваясь к нему, повторила, еще тише:

– Одевайся.

Игорек продолжал сидеть молча, не меняя позы и не поворачивая головы, только раскачиваться стал чуть сильнее.

Мама вдруг резко повернулась и страшно закричала:

– Одевайся! Одевайся, я сказала! – она рванулась к нему и стала бить его курткой по голове, по животу, по сломанной ноге.

Я бросилась к ней и стала ее оттаскивать. Тут же подоспел Павлик, маму он трогать не решался, только, странно повизгивая, повторял:

– Мамуль, ну мамуль, ну мамуль, мамуль… не надо… не надо… ничего не было… мамуль… я спросил его… а он… мамуль… он ничего мне не делал…

– Убью! Все-е-ех! Всех! Всех! Всех! Всех! Всех! Всех! – мама стала говорить все быстрее и быстрее, продолжая рваться к Игорьку, который давно лег на бок и молча лежал, уткнувшись головой в ковер. Мама, по-моему, израсходовала все свои силы, а может, уже просто отбила руки и теперь только беспомощно колотила ладонями по полу рядом с ним.

– Ма-а-а-а… – кричал Павлик, захлебываясь слезами и соплями – мужчины все-таки так отвратительно плачут, – ты понимаешь? Понимаешь? Лена! Ничего не было! Скажи ей! Я спросил – как?.. Он мне показал, понимаешь, просто показал, на своем… понимаешь, мама… а то я пробовал, а у меня не получается, мама!.. То вдруг сам встает, а когда я хочу, чтобы он… то… А Игорь… Он ни в чем не виноват! Он просто хотел мне помочь! Он… показал мне, как надо…

Мама обернулась со страшными глазами и тяжело, с присвистом дыша, стала медленно распрямляться. Павлик спрятался за моей спиной и замолчал.

Я оглянулась в поисках чего-то похожего на веревку, пояс… Вспомнила, что в ванной обычно висят халаты, побежала в ванную. Там мне пришла в голову другая мысль. Я быстро набрала полтаза – сколько набралось – ледяной воды и, расплескивая ее, подбежала к маме. Мама как раз занесла ногу в туфле на хорошей мощной подошве – она всегда ходит дома в модельной обуви, а я вылила ей весь таз воды на голову. Мама ахнула, повернулась ко мне и стала оседать. Я не успела ее подхватить, она свалилась на пол и потащила руку к сердцу. Не дотащив, она вдруг стала закрывать глаза. Я увидела белки ее глаз. Маму стало трясти. Я намочила руку в луже воды на полу и приложила ладонь к ее лбу.

– Иди принеси корвалол или валокордин, – сказала я Павлику, – быстро.

У мамы дрожали подбородок и губы сильной мелкой дрожью, как будто ей в рот вставили какую-то игрушку. Она открыла глаза, посмотрела на меня, взяла меня за руки и сильно сжала.

– Я его убила, – сказала мама. И стала смеяться.

Я еще зачерпнула воды из почти растекшейся лужи и умыла ей лицо. Павлик уже протягивал мне пузырек сердечных капель, не приближаясь к маме. Чашку он не захватил. Я быстро накапала капель прямо себе в руку, влила маме в рот. Мама не сопротивлялась, только закашлялась.

– Нет, мамуль. Не убила. Вон он опять сел. Павлик, воды маме принеси, простой.

Игорек и вправду опять сел и даже перестал качаться. Теперь он рассматривал свою сломанную ногу.

– Игорь! Ты меня слышишь? Ты сможешь сам встать? – спросила я, не надеясь на ответ.

– Смогу. Наверное, – ответил мне Игорек совершенно нормальным голосом.

«Вот так бить каждый день, глядишь, и разговаривать научится», – заметил внутри меня противный журналист.

– Подожди, я помогу, – я осторожно освободила свою руку, которую держала мама, и встала, чтобы помочь Игорю подняться.

Павлик было дернулся к нему тоже, но мама посмотрела на него тяжелым взглядом, и он остался на месте. Воды он ей так и не принес.

Я вызвала такси – в таком состоянии мама вести машину не сможет. Помогла одеться всем троим, хотя мне казалось, что Павлику лучше остаться дома. Я достала из своей собственной сумки баночку с валерьянкой, дала всем по пять таблеточек, оставшиеся три разгрызла сама. Запили все отвратительной водой из чайника – мама принципиально не пользуется ни фильтрами, ни питьевой водой – говорит, если война начнется – все подохнут от микробов, а мама со своими ненаглядными мальчиками-вассалами – нет.

Наши с Варей вещи пришлось заволочь в квартиру, ничего не говоря маме. Она, по-моему, и не обратила на это внимания. Игорек идти сам, естественно, не мог. Он обхватил меня за шею, я тут же заметила вспыхнувшие и сразу погасшие огоньки в маминых безумно уставших глазах. И мы с ним попрыгали к лифту. Павлик плелся сзади. Мама, прерывисто дыша, держала его за воротник куртки. Варька тихо шла рядом со мной.

Таксист с некоторым сомнением оглядел нашу маловменяемую окровавленную компанию, но ничего не сказал, услышав адрес травмопункта. Очереди в травмопункте практически не было – понятно, не праздник, не выходные, люди только готовятся. Но когда нам надо было заходить в кабинет, привезли парнишку с выбитым глазом и, мы, разумеется, пропустили его. Я слышала, как врач орал на его друзей и советовал им, не теряя ни секунды, везти парня в больницу. Я покосилась на ногу Игорька. Может, и нам надо было сразу в больницу?

– Проходите! – крикнул врач.

Как же я люблю врачей! – в очередной раз в своей жизни быстро подумала я. Почему я не встретила врача? Я не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на его правую руку. Кольца не было, но никто ведь не заставляет мужчину объявлять всему миру, что уже есть кто-то, о ком он обещал заботиться, и кто сегодня вечером будет ждать его с надеждой на любовь и верность. Женщина носит кольцо с гордостью и радостью, многие даже после развода носят его, просто переодев на левую руку и испытывая при этом сложные чувства. Вот, смотрите, я была замужем – не думайте, что я до тридцати трех так и не… Но теперь я развелась. Я свободна. Но я – порядочная женщина. Меня любили и делали мне предложение, как всем. И дети мои – родились в браке…

– Да-а-а… Открытый перелом… И кто ж тебя так? – спросил врач.

Мы с мамой и Игорькой хором ответили:

– Понимае… – успела сказать я.

– Я! – вскинулась мама.

– Сам, – объяснил Игорек.

Павлик сел на стул около двери и молча сидел там.

– В суд подавать будете? – спросил проницательный врач Игорька.

– Нет, – сказал тот совершенно нормальным голосом, а не загробным голосом виртуального призрака, которым он обычно разговаривал дома.

– Ладно. Нин Лексевна, – врач обратился к медсестре, – давай промывай и того, и этого, – он подошел к Павлику. – Ну а ты что? Тоже сам?

– Тоже, – ответил Павлик и опустил голову.

– Ну ясно. Может, вы сами и лечить себя будете? Подралися, полюбилися… – Он еще раз взглянул на маму, которая обычно выглядела гораздо, лет на десять, моложе своих лет и разница в возрасте с Игорьком была не так заметна, как сейчас. Похоже, доктор не понял степени родства и не стал вдумываться. Он сел за стол.

– Так, давайте записывать… Кто есть кто, когда родился. Когда помереть собирается… По какому адресу живем, а по какому деремся… Мамаш… – он осекся, заметив совершенно несчастный мамин взгляд. – Мадам, – поправился он. – Вы тоже присядьте.

Павлику промыли рану, прилепили повязку на разбитое лицо. Игорьку сделали противостолбнячный укол, под анестезией зашили ногу и поставили гипс. Я забрала справки и заплатила врачу за немецкую анестезию и – просто так. За то, что рядом с врачом, когда он уверенно и точно делает свое замечательное дело, – надежно и хорошо.

Когда мы приехали обратно к маме, Игорек сразу прошел в свою комнату. Я заметила, как мама странно смотрит на него. И не поняла – убьет она его сегодня ночью или пойдет мириться. Павлик тоже попытался уйти к себе, но мама показала ему на кухню:

– Пойди, пожалуйста, поставь чайник.

Павлик затравленно кивнул и взглянул на меня с надеждой. Кажется, он очень боялся продолжения.

Мама вдруг посмотрела на наши вещи, стоявшие посреди прихожей.

– Это что?

– Это… наши вещи.

Она непонимающе смотрела на меня:

– И Варя здесь? Она давно пришла?

– Нет, только что, – ответила я и моргнула Варе, которая молчала, по-моему, уже часа полтора.

– А-а-а… хорошо, – мама опять перевела взгляд на вещи. – Лен, это кому? Ты что-то нам принесла?

Я посмотрела на свою маму. Краска с одного глаза совсем смылась, а на другом устойчивая тушь размазалась вокруг глаза, напоминая театральный синяк. Волосы сбились на одну сторону, бледные губы без помады оказались тонкими и сморщенными. Я уже забыла, какие у мамы губы, она их обычно так сильно красит. Еще когда не было в помине никакой голографической помады, зрительно увеличивающей объем губ, мама умудрялась нарисовать себе пухлые, чувственные губы с влажноватым блеском.

– Мама, можно мы у тебя сегодня переночуем? – спросила я.

Мама ответила не сразу.

– Это очень некстати, Лена. Но можно, конечно.

Я опять увидела взгляд Павлика. Он выглядывал из кухни. Он-то очень обрадовался, что мы останемся.

– В библиотеке тебя устроит?

– Конечно, – ответила я, зная, что в библиотеке – маленький, нераскладывающийся кожаный диван. Тот самый, на котором я пролежала всю ночь, вспоминая слова известных мне молитв, чтобы не чокнуться и в голос не рыдать после пердимонокля с Милкой в Митино.

На диване, действительно, может спать только один ребенок. Да какая разница! Мне было так жалко Варю, еле стоящую на ногах. Я хотела только одного – накормить ее и уложить спать. Но так просто – это не с моей мамой…

Через полчаса мама появилась причесанная, накрашенная, переодетая в длинное шоколадное платье с золотистыми нитями, продернутыми по всей длине. Мама смотрелась великолепно. Понятно, скорей всего, вариант второй – мириться с Игорьком. Вряд ли мы с Варей тут кстати. Особенно если я лягу в огромной, но проходной гостиной, соединяющей все комнаты в квартире…

Варя как раз поела и сидела, засыпая за кухонным столом. Мама зорко оглядела нас. Молча подлила чаю Павлику и села за стол.

– У тебя, надеюсь, ничего не случилось? – спросила мама.

– Нет, – ответила я.

– Хорошо, – кивнула мама. И продолжала молчать.

Я увидела, что Варя совсем закрыла глаза и опустила голову на руки.

– Варюша… – я тихонько подняла ее и повела в комнату.

– А что это за вещи-то, Лена? – спросила мама меня вслед.

– Я завтра заберу их, – ответила я.

Мама закрыла за нами дверь на кухню. Я отвела Варю, положила на диванчик. Жалко, что не успела попросить у мамы белье… Я сняла свой свитер, подоткнула дочке под голову и огляделась в поисках пледа, которым можно было бы прикрыть ей ноги. Конечно, в библиотеке пледа не было. Я решила пойти поискать что-нибудь и для себя, чтобы укрыться на ночь. Проходя мимо своей бывшей комнаты, где теперь живет Игорек, я увидела, что дверь к нему неплотно закрыта. Я оглянулась на кухню. Оттуда слышался ровный мамин голос. Я поднялась по ступенькам и заглянула в комнату. Игорек сидел перед компьютером и что-то быстро писал, не глядя на клавиатуру.

– Игорь? – я негромко позвала его.

Его руки замерли на клавиатуре, но он не обернулся. Я зашла в комнату.

– Игорь, можно к тебе на минутку?

Он повернулся ко мне на крутящемся стуле.

– Да, Лена, можно.

Я увидела, что он тоже переоделся в домашние брюки, аккуратно разрезав новые вельветовые джинсы до середины бедра, чтобы пролез гипс. Впрочем, возможно, это сделала наша мама…

Мой вопрос, кажется, не имел больше смысла. Тем не менее я спросила:

– Ты – остаешься?

– Да, – ответил Игорек и повернулся к монитору.

– Игорек…

Не оборачиваясь ко мне, он проговорил:

– Да, Лена, – и снова стал писать, легко и быстро перебирая пальцами клавиши.

– Ты правда Павлика не трогал?

– Правда, – ответил Игорек.

Что-то еще спрашивать у творца новой реальности было бессмысленно. Он создавал – мир, иной мир – прекрасный, страшный, странный и сложный – по своим собственным законам. А я спрашиваю про Павлика…

Я поаккуратнее составила наши сумки и пошла в библиотеку, где спала Варька, так и не найдя ничего подходящего, чтобы укрыться.

Раньше эта комната называлась кабинет, здесь много лет работал папа. Я села в папино кресло. Вряд ли кто-то за эти годы сидел за папиным столом. Я посмотрела в окно. Вот, значит, что он видел из окна, когда писал… Тихий мирный скверик внутри дворов и угол соседнего серого дома. Лишь из моего окна, расположенного в срезанном торце дома, были видны Садовое кольцо и прекрасная панорама Москвы. То окно смотрело на юго-запад, поэтому в моей комнате всегда было светло – с утра до вечера. И самым моим любимым делом было наблюдать, как меняется небо, когда начинает садиться солнце. Мой письменный стол стоял у окна. Теперь Игорек сидит в углу, и окно всегда завешено жалюзи.

Я достала мобильный телефон и поискала номер Толи Виноградова. Несколько секунд я колебалась, удобно ли звонить так поздно. Я ведь даже не знала, с кем он теперь живет, когда красивая даже после развода жена Татьяна уехала в Канаду. Я не очень понимала, зачем звоню, и разволновалась, услышав его голос.

– Да? – ответил Толя сразу.

– Здравствуйте, Толя. Это Лена Воскобойникова. Вы помните меня?

– Лена! Конечно, странный вопрос. Почему же вы не звоните?

– Похвастаться нечем, а жаловаться не хочу.

– Так вы не хвастайтесь, а на работу приходите. Или вы устроились куда-то уже?

Его голос был спокойный, приятный и совершенно чужой. Зачем я позвонила?

– Спасибо, – ответила я. – Я… Спасибо, – и нажала кнопку отбоя.

Через пару минут раздался звонок.

– Лена, у вас что-то случилось?

– Нет. Спасибо, Толя. До свиданья, – я опять нажала отбой. Какая же глупость была ему позвонить!

Он больше не звонил. Я представила себе, как он пожал огромными плечами и сделал погромче телевизор. Хотя я даже не знала, где он был в ту минуту, когда разговаривал со мной – в машине, дома, в гостях… Чудеса сотовой связи, невероятно объединившей по-прежнему очень одиноких и разобщенных людей. Объединившей по формальному признаку, как объединяет мегаполис, электронная почта, социальные сети. Я доступна для всех, только никому не нужна. Но мне любой может послать фото своего пекинеса или поделиться новостями – а именно: скольким людям еще он разослал фотографии своего пекинеса, и что они об этом думают.

Я вышла из комнаты, прислушалась. Из кухни не раздавался больше мамин голос, и вообще в квартире была тишина. Я прошла на кухню. Там сидела мама, обняв Павлика. Он положил голову ей на плечо. Она его укачивала. Я почти беззвучно спросила:

– Можно?

Мама махнула рукой и тоже одними губами ответила:

– Потом!..

Я вышла из кухни, закрыла за собой дверь – как было. Постояла, глядя на наши вещи. Но ведь завтра, действительно, надо бы увезти остальное из моей квартиры. Угрозы – угрозами, но Гарик долго не выдержит. Когда вокруг пропадает столько прекрасных вещей, которые можно продать за бутылку… А если не продадутся – выбросить. По-хорошему все это нужно было бы забрать сегодня. Но это вообще нереально.

Телевизор, старый-старый видеомагнитофон, на котором можно смотреть старые-старые кассеты, всякую кухонную утварь, и вообще все мало-мальски ценные или просто дорогие мне вещи я унесла к Токмачеву, включая компьютер, новый плоский монитор и принтер. Но остались еще просто наши вещи – одежда, обувь… Пять огромных полок в шкафу и два выдвижных ящика, где лежало непонятно что, но все очень нужное – лекарства, фотографии, старые записные книжки, всякие отломанные дужки от летних очков, запасные части от миксера, которого уже нет… Потом – книги, книги… Одна надежда – что продать их сейчас не так просто – никому они не нужны, старые томики Волошина и Ахматовой, да и новые роскошные Варькины книжки тоже – умаешься продавать. А игрушки Варькины уж тем более – их они просто выбросят…

Я посмотрела на часы – пол-одиннадцатого вечера. Да, поздновато. Но я все же открыла дверь и спустилась на четвертый этаж. Номера квартиры тети Паши я не помнила, а вот дверь помнила отлично – тетя Паша первая во всем подъезде поставила металлическую дверь, обила ее красивой коричневой кожей с золотыми наклепками по краям.

Тетя Паша жила всю жизнь со своей сестрой, легендой советского кино, у которой было несколько мужей, но не было детей. Пока та была жива, никому и в голову не приходило, что компаньонка, прислуга, бессловесная, глуповатая тетя Паша – ее старшая сестра. Актриса скоропостижно скончалась в начале девяностых, будучи к тому времени в очередном трагическом разводе, и тетя Паша проявила невероятную энергию, отвоевав квартиру у городских властей. В квартире было шесть комнат, а может, и больше. И теперь она уже много лет сдавала комнаты по две, по три. У нее была очень своеобразная клиентура. Ее квартиру скорей можно было назвать частным отелем на двух-трех постояльцев. Тетя Паша сама готовила, а со временем наняла приходящего повара. Она сделала великолепный ремонт. Кто-то к ней приезжал годами. Кого-то посадили, кто-то уехал насовсем, но оставил ее адрес надежным людям. Я не знала, есть ли у нее свободные комнаты и какие теперь расценки… Но решила попробовать поговорить с ней.

Тетя Паша открыла дверь и узнала меня сразу.

– Леночка!

– Тетя Паша, извините, что без звонка…

– Да проходи, проходи! Я не сплю до двух – до трех. Сейчас все фильмы, самые такие, знаешь, по ночам… Вот бабка и грешит, – она рассмеялась. – Ты что, просто так или поселить кого хочешь?

– Теть Паш… А есть комнаты, да?

– А надолго надо? И кому смотря.

– Теть Паш, я даже не знаю, как сказать… Это надо моей очень хорошей подруге, я ее знаю, как себя, у нее тоже дочка семи лет.

Тетя Паша внимательно посмотрела на меня.

– Садись, присаживайся. Это не ты сама, случаем?

Понятно, годы такой работы делают прекрасным психологом. Но как тогда о цене спрашивать? Драть деньги она с меня не будет, а задаром – я не пойду, да и она не пустит.

– Нет. Не я.

– А! – она успокоилась. – Да, есть, три самые лучшие комнаты свободны.

– А… сколько они стоят?

– А человек, подруга твоя, действительно надежная? А то у меня сейчас одна живет, к ней депутат ходит, мордатый такой, ты знаешь… Так охрана стоит под дверью, пока они… – Тетя Паша лицом и руками показала, что они делают.