Текст книги "Куда улетают ангелы"

– Вы тоже красивая, Лена, – зачем-то добавил он.

– Спасибо.

К счастью, мне уже не хотелось, чтобы он обнял меня.

– Хотите, дам вам хороший совет? По поводу вашего отчаяния.

Мне стало так неловко, словно я напоказ выставляла свою болезнь. И привлекала практически чужого человека к лечению.

– Дайте. Только пойдемте по дорожке. Я мерзну.

– А хотите – прогуляемся по поселку? Здесь везде охрана.

Я ждала, что он продолжит, это было бы так естественно: «Да, собственно, со мной вам нечего бояться!» Но он ничего такого не сказал. Я подумала, не взять ли мне его в этой связи под руку, хотя бы чтобы не поскользнуться. Но тоже не стала.

Мы вышли за ворота и направились по дороге, хорошо укатанной автомобилями. Похоже, что в поселке в субботу – воскресенье кипит бурная жизнь. Еще бы. Нет ничего лучше, чем уехать от городской суеты и смрада на все выходные. В театр можно и среди недели сходить. А два дня – топить камин, разгребать чистый снег большой деревянной лопатой, просыпаться утром оттого, что с крыши упал огромный ком снега, испугав воробьев…

Не знаю, заметил ли Толя, что я погрузилась в свои воспоминания, но он продолжил:

– Это, кстати, посоветовал бы вам любой хороший психолог. Кроме того, я пробовал это сам, когда не мог избавиться от ненужных и навязчивых… гм… воспоминаний. Не бегите от своих мыслей. Не обманывайте себя. Сформулируйте четко и по возможности правильно то, из-за чего вы переживаете. Постарайтесь понять, что мешает вам обрести покой. Будьте жестоки с собой. В какой-то момент это просто необходимо.

Даже самый умный, тонкий и умеющий чувствовать мужчина не может понять, что ощущает женщина, когда мужчина, от которого она ждет ребенка, сказал ей: «Ты мне больше не нужна, и то, что у тебя внутри – тоже». И это вовсе не значит, что она продолжает его любить. А разве ненависть не может мучить больше, чем любовь? А обида? А желание отомстить?

Я знаю и могу сама объяснить: пока в душе ненависть и обида – тяжело. Как только избавишься от них, простишь – становится легко. Гениальный наказ создателя: прости должникам своим. Но какое колоссальное усилие воли для этого требуется! Какая постоянная, напряженная работа души… Если встать на колени и простоять четверо суток на полу, лишь отпивая маленькими глотками воду и молиться, молиться – может, мне и полегчало бы. И ушли бы обида, ненависть и страх перед будущим. Не исключено, что я лично свихнулась бы. А дочка Варя улеглась бы с температурой сорок, голодная и несчастная, никому на всем свете больше не нужная.

– Вы не слушаете меня? – Толя Виноградов чуть обиженно улыбнулся.

– Я… Да, простите, задумалась. Я постараюсь…

– А вы не хотите рассказать мне, что у вас произошло? Почему вы так отчаянно плакали вчера вечером?

Я покачала головой.

– Нет, наверно, это лишнее.

Зачем бы я стала рассказывать ему, какая я жалкая и брошенная, и вся несчастная, и денег у меня осталось – только-только, и работы нет… И Сашу Виноградова я достала, и маму его Ирину Петровну. И Нинуся бы меня с удовольствием лампой бронзовой убила, чтобы я Сашу не доставала… Любовью своей неземной…

Толя Виноградов как будто услышал мои грустные мысли и сказал:

– У вас просто замечательная прическа. Вам очень идет.

«Прической» он назвал мою растрепанную косу, которую, конечно, давно пора остричь. И сделать нормальную, модную стрижку, которую надо укладывать каждый день…

– Вы сказали – вы разошлись с отцом Вари?

– Да.

– Почему?

– Потому что мужчина не может жить долго с одной женщиной.

– Да? – Толя посмотрел на меня. – Вы имеете в виду отца вашей дочери?

– Я имею в виду вообще мужчин. Вы так созданы.

– Ясно.

Наверно, я сказала это так категорично, что он не стал никак комментировать. А что, собственно, он мне мог сказать в ответ, этот лазутчик из чужого стана, с большими теплыми руками?

Мы шли с ним мимо высоких заборов, возле каждого участка были посажены деревья или кусты, в соответствии со вкусом хозяина. Кто-то нетерпеливый насадил, видимо, сразу взрослые деревья, и часть деревьев не прижилась, кто-то сажал маленькие сосенки, кто-то кусты, и сейчас под снегом трудно было понять – какие именно. Я вспомнила совсем некстати, как прошлым летом мы обсаживали с Виноградовым барбарисовыми кустами наш забор с внешней стороны и как потом все трое ухаживали за малышами, которые тут же заболели – заразились от соседних дубков мучнистой росой.

Вспоминая, я замолчала. Толя тоже молчал. Так мы и шли по пустому поселку, мимо чужих чугунных ворот, слыша только скрип наших сапог и думая каждый о своем.

Через несколько минут Толя улыбнулся и показал мне высокую башню на какой-то даче, построенной в стиле боярских палат – с луковичными башенками, многоступенчатыми переходами на этажи. На самом верху на фоне светлого зимнего неба, как будто освещаемого ночью снегом, был хорошо виден флюгер в виде то ли домового, то ли лешего – доброго, толстенького, хитроватого. А я вспомнила своего дядьку, маминого старшего брата Алешу, которого я очень любила в детстве, особенно после того, как умер папа. Я хотела рассказать про него Толе, но, подумав, не стала.

Дядьку все звали Лешик, он внешне действительно походил на лешего, только был не хитрый, а простоватый. Его так легко можно было обмануть, спрятаться в шкафу, а потом выпрыгнуть со страшным криком, и он пугался, смеялся. Как-то раз мы с его детьми набрали на даче лесных орехов, еще зеленых, и сказали ему, что тетя Ксения, жена его, просила сварить из них компот… Он поверил, вооружился черпаком, большой кастрюлей, долго мыл орехи…

Дядька прожил с женой Ксеней тридцать лет, они родили и вырастили четверых детей, одного похоронили. Лет семь назад он разбогател – успел ухватить хороший кусок на своем комбинате, где работал заместителем директора, когда комбинат закрывался.

И дядьку словно подменили. Он вдруг резко захотел под старость лет упругого тела и чужой юности рядом с собой. Юное тело нашлось сразу, стояло наготове в боевой раскраске в соседнем магазине, раскладывало кефир по полкам. Забыв надеть под рабочий халатик трусы, ненароком наклонилось и объяснило дядьке, стекшему по стенке в полуобморочном состоянии:

– Я еще маленькая. Просто так – не дам.

На следующий день дядька принес духи, часы и билет на «Спартак» в Большой театр. И услышал в ответ:

– Ты не понял. Я маленькая и очень честная. Я за деньги не могу. И за подарки тоже. Понимаешь?

Дядька, увидел под халатиком розовые, сочные, твердые сосочки. Собеседница сняла пальчиком с дядькиных губ прилипший волосок. Пальчик пахнул мокрой, маленькой, нежной дырочкой, о которой он думал всю ночь и весь день. Дядька облизал пальчик. А юная фасовщица, метнув осторожный взгляд на пожилую товарку, протирающую лотки из-под творога, облизала свой же пальчик, обслюнявленный дядькой.

Дядька, не задумываясь, развелся. Но в награду за свое предательство подарил безутешной жене кусок заповедной земли на северном побережье Болгарии, с прекрасным пресным озером.

«Пресное» по-болгарски – «сладкое»… По берегам его растут, как трава, низкорослые ярко-красные маки, стелется дикая карликовая мальва с маленькими лиловыми соцветиями, а в расщелинах острых, словно губчатых скал живут огромные жуки с черными, переливающимися жемчугом панцирями и быстрые, нежно-серебристые гадюки…

На следующий день все было хорошо и просто. Гостей осталось человек десять, включая нас. Мы гуляли, ели очень вкусные блюда, которые волшебным образом появлялись и исчезали, играли в фанты на подарки, заботливо приготовленные Жениной мамой. Варя выиграла, думаю, не случайно, большую красочную книгу сказок. Никто ни с кем – по крайней мере, со мной – не целовался. Я не плакала по углам и почти не думала о своей глупой жизни. Толя то и дело сосредоточенно говорил с кем-то по телефону, Женька несколько раз приобнял меня, проходя мимо, но в кусты больше не тащил. Ольга ходила красивая, с переливчатыми тенями, которые казались то фиолетовыми, то зелеными, а сама она от этого еще больше смахивала на ведьму, и все пересмеивалась с Жениной мамой.

Часов в двенадцать, наконец, приехал Женин сын Сева. Он оказался тоненьким молодым человеком достаточно невразумительной наружности. Интересно, подумала я, какая же была у Жени та самая жена – из юности… Мне Севу представили как будущего коллегу – он учился на театроведении в ГИТИСе и уже писал для журналов о театре. Юношу вовсю стала опекать Ольга, и он вовсе не был против. А я радовалась, что наконец-то перестала натыкаться на ее требовательный и насмешливый взгляд.

Варя была счастлива – огромные пространства и снаружи и внутри, а также новый друг Петя, второклассник.

Вечером у Жени был спектакль, поэтому вся компания после раннего обеда стала собираться в Москву. Женька, правда, предлагал всем остаться, особенно мне, но я решила ехать.

– Мам, а можно мы к Пете на дачу приедем? – Варя по-детски первым делом натянула шапку и теперь сосредоточенно застегивала липучки на ботинках.

– Когда-нибудь… обязательно.

– А он к нам… в Клопово? – Варя договорила тише, посмотрела на меня и снова наклонилась к уже застегнутым ботинкам.

– В Клопово нечего делать, там клещи и… и…

Варька подняла на меня глаза, полные слез. Я такими же глазами посмотрела на нее.

– Варя, три-четыре!..

Мы одновременно запрокинули головы и так их подержали. Потом опустили. У Варьки не скатилось ни одной слезинки, у меня – одна маленькая, которая не удержалась в глазу.

– А я вот с платками стою, готовлюсь…

– К миссии милосердия?

Толя Виноградов стоял в накинутой куртке и улыбался, глядя на нас.

– А зачем вы головы поднимали наверх?

– Слезы обратно загоняли…

Он засмеялся.

– Прекрасный женский мир. И детский… – он посмотрел на Варьку. – Поедешь в моей машине?

Умная Варя не спросила: «А дядя Женя?» Она посмотрела на меня, я пожала плечами.

– А как вы узнали, что мы без машины?

Толя Виноградов весело посмотрел на меня.

– Разведка боем. Еще секунду назад не был уверен.

Я беспокоилась, что обидится Женя, но он только дружелюбно махнул рукой:

– Прекрасно! А то я слова бубнить буду, повторить надо перед спектаклем – диск ставлю с репликами партнеров. Это премьера, кстати, ты пришла бы… Сляпали, правда, за три недели, но по-моему очень симпатично получилось.

– Не сомневаюсь. Обязательно придем, Женя. Спасибо, все было прекрасно.

– Ну не всё… – Он улыбнулся и поцеловал меня в щеку, но возле губ. Со стороны могло показаться, что мы целуемся. Наверно, так он целуется на сцене.

– Сценический поцелуй, да, Женька?

– Ага, а вот… – Он все-таки чуть оглянулся, Толя как раз отошел с кем-то попрощаться. – Вот киношный… – Теперь уже он поцеловал меня по-настоящему. – Приезжайте еще. Ладно?

– Конечно. – Я порадовалась, что не накрасила губы липкой светлой помадой, а только чуть мазнула из Вариной баночки клубничным блеском.

– М-м… – Женька почмокал губами. – Клубничный десерт…

В машине Толи Виноградова мы сели с Варей, как привыкли, на заднее сиденье.

– А нельзя ли маме сесть вперед? Варя пристегнута ведь? И не боится сидеть одна, правда? – Он обернулся и смотрел на нас.

Я быстро взглянула на Варьку. Она, похоже, растерялась. Мы обе молчали.

– Понятно.

– Мы так привыкли…

– Хорошо, просто я хотел… – Толя нажал на кнопку, и из перегородки между двумя передними креслами выехал небольшой экран, рядом с ним был вставлен пульт. – Посмотри…

– Мультики? – Варькины глаза загорелись, но не так чтобы очень.

– Можно и мультики, можно и поиграть… У меня есть одна забавная игра… вполне детская…

– Спасибо, я не люблю игры. А книжки у вас нет?

– Варя…

Варя посмотрела на меня и отвернулась. Она, оказывается, умеет говорить «нет».

Толя Виноградов улыбнулся:

– Хорошо, поехали.

Я осталась сзади, с Варей, прошептав ей на ухо:

– Ты напрасно ревнуешь.

Варя помотала головой, посмотрела мне в глаза и крепко прижалась ко мне.

– Мы всегда вместе, так сложилась жизнь, – я вздохнула. – У нас две бабушки. Но у обеих своя жизнь. И у… других родственников – тоже.

– А дедушка есть? – спросил Толя.

Варька вздрогнула.

– Есть, двое, – быстро ответила я. – Одному сорок с небольшим, другой из комнаты не выходит.

– Болеет?

– Нет, – вздохнула я, крепко держа Варю. – Нас не любит.

– Гм… – Толя постарался поймать мой взгляд в зеркальце заднего вида. – Варюша, а… ты с мальчиками дружишь?

– Иногда, но у них другие игры. Мальчишки – совсем другие люди.

– Это тебе мама сказала? – Толя Виноградов улыбнулся.

– Да, – Варя чуть нахмурилась.

– Она совершенно правильно сказала. А… книги ты какие читаешь?

– Всякие.

Он даже на секунду обернулся, чтобы посмотреть на суровую Варьку. Я сама редко видела свою Варю в таком настороженном состоянии. Надо сказать, что нашу внезапно вспыхнувшую дружбу с Женей она восприняла как нечто само собой разумеющееся. Здесь же…

– А какие любишь?

Похоже, Толя оказался готов к такой реакции. Не в первый раз, что ли? – пронеслась у меня в голове ревнивая мысль…

– Мэри Поппинс люблю, еще про Тутту Карлссон и Людвига Четырнадцатого, Пеппи Длинный чулок… у меня много книг. Еще мамины сказки люблю… про Гнома.

– А мама пишет сказки? – Толя как будто не очень удивился.

– Нет, просто рассказываю их Варе перед сном.

– А мне, Варюша, никто не рассказывает сказки перед сном, представляешь? Уже очень-очень много лет.

– А вы своим детям рассказывайте, – ответила Варька-ревнивица.

– Между вами не пролезть, но это так прекрасно, что… – он улыбнулся и посмотрел на нас в зеркальце.

– Варя, не о чем страдать, – тихо сказала я.

Она взяла мою руку в обе ручонки и еще положила на нее голову.

Я все думала, не сказать ли Толе: «Если вы позвоните мне вечером, я и вам расскажу сказку…» Думала-думала и не сказала.

Глава 11

Адвокат Игорь Савельев оделся слишком импозантно для процесса в районном суде, так мне показалось. Ни прессы, ни телевидения не было. Кстати, а почему? Подумала я и улыбнулась про себя. Как потом оказалось, улыбалась я совершенно напрасно.

В «зале» суда, который оказался всего лишь небольшой комнатой с двумя рядами откидных стульев, уже сидели двое – Гарри Савкин и его мать. Мы с Игорем сели как можно дальше от них.

Гарик был одет в яркий твидовый пиджак, явно с чужого плеча. Мне он показался очень знакомым, этот пиджак. Когда Гарик полуобернулся к нам, я увидела кокарду со знаком лондонского клуба «D.D.R.» – маленький выстроченный тускло-золотыми нитками селезень в коричневой шапочке с козырьком. Это был пиджак моего отчима, который он как-то получил в подарок, когда сто лет назад выступал на концерте в этом клубе. Отчим до всех своих удачных и неудачных афер был неплохим пианистом. Пиджак он подарил Гарику вместе со множеством других своих вещей – хороших, добротных и совершенно не подходящих Савкину. Отчим любил дарить не очень нужные уже ему вещи хорошим, верным людям.

Интересно, мне не казалось, что мама ревнует меня к отчиму. Скорей всего, я просто не понимала. Ведь мама так стремилась, чтобы я жила отдельно.

Зря Гарик надел сегодня пиджак отчима. Вся ненависть к прохиндею Савкину, какую только могла вместить моя душа, сейчас поднялась, и мне даже стало нехорошо. Я достала потихоньку пузырек с нашатырем, которым пользовалась сейчас чаще, чем сотовым телефоном, намочила кончик носового платка и протерла им виски.

В зал-комнату суда вошла молодая секретарь с объемной папкой, в которой, очевидно, лежали документы по нашему «делу». Савкин приободрился, провел слегка дрожащей рукой по курчавым седеющим проплешинам и громко сказал, чуть привстав:

– Здравствуйте!

Секретарша улыбнулась ему и объявила, глядя, как открывается дверь сбоку:

– Встать, суд идет!

В зал впрыгнула и посеменила, отчаянно стуча каблучками-рюмочками, маленькая тетенька с огромным кремовым бантом в мелкий горошек под самым подбородком. Длинная клетчатая оборка на ее юбке лихо развевалась во время ходьбы. Сама юбка в зеленый цветочек плотно обтягивала мясистые бедра бодрой тетеньки. Она встала за стол и зорко обвела всех, кто был в зале заседания.

– Нет! – тихо простонала я. С тетенькой я еще лично не была знакома – заявление подавал от моего лица Игорь.

– Увы, – вздохнул Игорь и едва заметно сжал мне руку.

– Прошу садиться, – крякнула судья Морозова, стрельнув в меня глазами.

Есть женщины, которые остаются в образе себя семнадцатилетней. Они носят прически, с которыми когда-то нравились мужчинам просто потому, что были молоды, красятся так же, как были накрашены на выпускной вечер в школе. Одежду и обувь выбирают в том же стиле, какой был моден в годы их далекой юности. Так же себя и ведут – как будто на всю жизнь остались под пряным хмельком последнего школьного дня.

– Прошу садиться! – произнесла судья Морозова, повернувшись к Савкину, и улыбнулась.

– Благодарю, ваша честь, – неожиданно ответил Савкин басом, приложив руку к сердцу. И остался стоять.

– Садитесь, Гарри Трофимович, не волнуйтесь так, – еще нежнее улыбнулась Морозова и обратилась к его матери: – Как вы себя чувствуете, Галина Ивановна?

– Хорошо, – ответила та слабым голосом, попыталась встать, покачнулась и отвалилась обратно на стул. Савкин поддержал мать. Мать громко охала, а Савкин поглядывал на судью с извиняющейся улыбкой.

– Слушай, мне это все не снится? Этот бредовый маскарад? – спросила я Игоря.

Он только покачал головой, а Морозова вдруг заколотила молоточком по большому деревянному столу, за которым сидела, и прокричала пронзительным голосом:

– Тишина в зале суда!

– Господи… – я обернулась к Игорю. – Давайте уйдем, это бесполезно.

Игорь что-то быстро написал на листочке и передал мне. «Я ожидал, что это будет непросто, но не до такой степени. Уходить рано. Попробуем. В любом случае мы ничего не теряем».

– Суд слушает иск гражданки Воскобойниковой к гражданину Савкину о лишении его регистрации в принадлежащей гражданке Воскобойниковой однокомнатной квартире. Вопросы к суду есть? Отводы? Замечания по ходу ведения дела? Нет? Тогда приступим.

– Может, попробовать ей дать «отвод»? – шепотом спросила я Игоря.

– Не получится. Она сама решает, отвести ее или нет. Да, да! Вот такой идиотизм. Если решит, что оснований недостаточно – не отведет сама себя. А какие у нас основания?

– Она же явная кретинка, и с Савкиным кокетничает… Достаточно этого?

Мы посмотрели друг на друга и вздохнули.

– Вот и я о том же, – сказал Игорь. – Подождите, рано бить тревогу.

– Странно – я только что это заметила – смотрите, а Эльвиры, его девушки беременной, почему-то нет.

– Как, кстати, ее фамилия? Надо бы проверить, не сидела ли она. На всякий случай…

– Фаризова, так они говорили, я запомнила, у меня однокурсница такая была.

Игорь вздохнул.

– Не пришла – может, паспорт купленный в переходе, решили не рисковать…

Морозова сидела и молча листала дело, которое секретарь положила перед ней. Потом закрыла его, положила на него локти, подперлась кулачками и стала внимательно смотреть то на меня, то на Савкина. Все молчали. И она молчала. Минуты через три Морозова спросила, задорно и вполне дружелюбно:

– Так скажите мне, чья же это все-таки квартира?

– Ваша честь, позвольте? – Савкин поднял руку, как на уроке, и поднялся было сам.

– Подождите, Гарри Трофимович, суд хочет выслушать мнение истца.

Игорь прокашлялся и встал.

– Я сказала – «истца», а не адвоката! – вскрикнула Морозова.

– Но… – Игорь удивленно посмотрел на мигом взъерепенившуюся тетечку. – Я имею полное право представлять моего подзащитного.

– Не надо мне объяснять про ваши права! Вы хотите заявить мне отвод? Или передать дело в городской суд? Чего вы хотите? Сорвать заседание? Вы наверняка умеете это делать! Это все, что вы умеете делать! Сядьте!

Игорь, ошарашенный, еще немного постоял и затем сел.

– Так вы будете отвечать на вопрос судьи или вы отказываетесь? – спросила, очевидно, меня Морозова. При этом она смотрела в окно, за которым шел мелкий искрящийся снег.

– Буду, – ответила я.

– Встаньте, когда разговариваете с судьей Российской Федерации! – тетенька явно хотела большего, чем могла, подумала я, опять же очень неосмотрительно подумала.

Я посмотрела на бежевую картонную папочку, которую она подпирала острыми локотками, и попросила:

– Откройте, пожалуйста, папку. Там есть все документы.

– Еще одно слово в таком тоне – и я прекращу заседание!

– Простите, но… – попытался было вмешаться Игорь.

– Молчать! – опять стукнула Морозова молотком по столу. – Вы-то уж должны знать, что…

Она почему-то не договорила. Мне показалось, она не знала, что сказать, и от этого еще больше рассердилась.

– Может, запишем на телефон? – тихо спросила я Игоря.

Тот покачал головой и опять написал мне записку: «Будет скандал. Я слышал о ней, но не думал, что это до такой степени. Когда рассказывают, всегда не верится».

– Ваша подзащитная пыталась обмануть суд! Она хочет с помощью суда лишить человека единственной жилплощади, его собственной! Истица, ответьте суду: кто подарил вам эту квартиру?

Я посмотрела на пегие заплешины на голове у Савкина.

– Мы так оформили покупку квартиры. Вообще-то это моя тетя, когда уезжала…

– Отвечайте на поставленный вопрос! Кто – подарил – вам – квартиру?

– По документам – Савкин. Но…

– Какие тут могут быть «но»? – засмеялась Морозова. – Человек подарил ей квартиру, а она пишет «моя собственность». Это его собственность, которую он вам подарил, когда был вашим мужем!

– Подарил, чтобы сохранить семью! – встрял жутко довольный Савкин.

– Да! – сказала Морозова.

– Послушайте, это бред… – начала я. Игорь попытался дернуть меня за рукав. – Полный бред. Вы же знаете законы. Какая разница, кто кому что подарил. Даже если бы он мне подарил. Хотя это не так. Прав на квартиру у него нет. Он в ней много лет не живет. Не платит. У него есть своя собственность. У меня растет ребенок. В квартире – одна комната. Есть миллион свидетелей, которые подтвердят, как и что происходило много лет назад, хотя этого и не требуется по закону. Есть свидетели, которые готовы подтвердить в суде, что Савкин мешает мне жить, хулиганит, пытался вселиться в квартиру вместе с матерью и какой-то женщиной безобразной… гм…

Сначала я говорила очень быстро, ожидая, что Морозова меня остановит. Но она сидела спокойно, внимательно глядя на меня, и согласно кивала головой после моей фразы. Когда я упомянула Эльвиру, что-то промелькнуло в глазах Морозовой, Игорь тут же тихо наступил мне на ногу под столом.

– Позвольте и мне высказаться? – спросил Игорь.

– Нет необходимости, суду все ясно, – ответила очень доброжелательно и мягко Морозова.

– Позвольте тогда вопрос ответчику?

– Чуть позже. Ответчик, у вас есть какие-то возражения?

Савкин встал и слегка поклонился ей.

– Благодарю, ваша честь, – Савкин по-прежнему зачем-то старался говорить глубоким баритоном. – Нет, возражений нет. Но есть заявление.

– Слушаю вас.

– У меня есть встречный иск к Воскобойниковой.

– Прошу вас, Гарри Трофимович, зачитайте.

Савкин достал из кармана сложенную вчетверо бумагу, старательно прокашлялся, держась при этом за грудь.

– «Прошу суд удовлетворить мою просьбу о принудительном вселении меня в квартиру, принадлежащую гражданке Воскобойниковой, в которой я постоянно зарегистрирован в течение одиннадцати лет, вместе с моей матерью, нуждающейся в постоянном уходе. А также прошу отменить мою дарственную…»

Морозова протянула к нему руку, глядя на него достаточно строго.

– «Опротестовать», вероятно, да? Поднесите к столу судьи ваше заявление, Гарри Трофимович. На какие статьи вы ссылаетесь? Так, вижу, вижу… Статья сто тридцать…

– Там нет никаких статей, – шепнул мне Игорь и встал. – Разрешите взглянуть на это заявление?

– Не разрешу, – засмеялась Морозова и положила заявление в папку.

– Тогда все же разрешите задать вопрос истцу?

Морозова перекривилась, но вынуждена была кивнуть:

– Разрешаю.

– Скажите суду, – Игорь чуть повернулся к Гарику, – кем вам приходится Эльвира Фаризова и почему она не явилась сегодня в суд. Она ведь как будто тоже заинтересована в деле.

Морозова дернулась и посмотрела на Гарика.

Гарик неторопливо встал.

– Ваша честь. Это провокация.

– Отвечайте, Гарри Трофимович, – напряженно выпрямилась Морозова. – Вы не упоминали в своем заявлении таких лиц.

Игорь чуть пожал мне локоть.

– Понятно, да? Чем Гарик победил нашу наместницу Фемиды?

Я вздохнула.

– Это его обычные штучки. Он так и экзамены некоторые сдавал.

– Повторяю, ваша честь, – Гарик смотрел честными глазами на Морозову, честными влюбленными глазами. – Это грязная провокация.

– А что ж тут грязного? – спросил Игорь. – Я просто хочу уточнить, кем вам приходится гражданка Фаризова, по ее утверждению ожидающая от вас ребенка и намеренная вместе с вами проживать в квартире моей подзащитной.

– Объявляется перерыв пятнадцать минут! – прокричала Морозова и нервно стукнула несколько раз молоточком, хотя никто ей не возражал.

Во время перерыва секретарша побежала с чайником за водой, а Гарик постучался в ту комнату, куда удалилась судья Морозова.

– Разрешите? – спросил он тихо и трагически и даже чуть поклонился, хотя Морозова не могла его видеть. Могли его видеть только я и Игорь.

– Слушайте, ну это вообще, ни в какие ворота… Может, председателя суда пригласить?

– Он не пойдет. Одна шайка-лейка.

– А все-таки на телефон все это безобразие снять?

– Представляешь, какой ор начнется? – вздохнул Игорь, от растерянности, видимо, перейдя со мной на «ты». – Снимать не даст. Попробуем тайком, конечно, только никуда это не пришьешь…

Как нарочно, секретарша застряла в туалете с чайником, наверно, решила еще и покурить и проветрить туалет. Или судья Морозова попросила ее чайник помыть с мылом, а потом тщательно протереть и высушить.

Минут через семь из комнаты вышел довольный Гарик. Не удивлюсь, если он успел за это время все. По крайней мере – все пообещать бедной, маленькой девочке, которую никто не любил в школе, никто не любил в институте, которая замазывала-замазывала прыщики, пока не обнаружила, что тональный крем очень сильно обозначает глубокие морщинки, образовавшиеся за непонятно как промчавшиеся годы борьбы с прыщиками.

– Прошу садиться! – улыбнулась Морозова. – Воскобойникова, а вы – мать-одиночка, оказывается? Что же вы этого не сказали суду?

Я встала.

– Я не мать-одиночка. У моей дочери есть отец.

– Гражданка Воскобойникова, не надо переносить ненависть к одному человеку на всех мужчин, – продолжала судья Российской Федерации. – Если вы обижены мужчинами…

Я села. Это невозможно. Я показала Игорю глазами на лежащий перед ним телефон. Он пожал плечами. Действительно, ни к чему не пришьешь. Формально она ничего не нарушает, наверное. Рассуждает вслух. Почему бы судье не порассуждать? О том о сем? Погневаться – глупой прыщавой тетеньке, самонадеянной и вполне бесстрашной. Ведь она-то не боится же! А мы побоялись или постеснялись снять это безобразие. Пригласила бы я хотя бы любого своего товарища-журналиста, был бы невероятный материал для журнала, газеты, телевидения… Этот сумасшедший бред происходит наяву или мы просто разыгрываем на журфаке капустник?

– Не знаешь, почему она без мантии? – спросила я Игоря.

– Там плечи накладные, а у нее голова очень маленькая, смешно, по-видимому.

Я засмеялась.

– Хотите совет, гражданка Воскобойникова? – спросила судья Морозова, с улыбкой наблюдая, как мы переговариваемся с Игорем.

Я промолчала, а она продолжила:

– Не приходите в суд, когда со всех сторон не правы. В суде люди ищут правду, понимаете? Беззащитные люди приходят сюда за помощью, – она вскинула головку, и мелко накрученные пряди упали ей на заблестевший лоб. Она встала.

– Суд удаляется на совещание, – прожурчала секретарь.

– От имени моей подзащитной прошу отложить рассмотрение дела, – Игорь прокричал вдогонку.

– Суд не видит оснований для откладывания дела, – улыбнулась Морозова. – Галина Ивановна, как вы себя чувствуете?

– Плохо… – простонала старуха и посмотрела на Гарри, тот – на Морозову.

– А может быть, получше? Мы можем продолжить слушание?

Гарри яростно закивал головой, старуха мигом приободрилась:

– То есть… Лучше, лучше!

Я вышла из здания суда одна, Игорь задержался, чтобы поговорить со знакомым адвокатом. Был прекрасный морозный день. Так бывает в марте – когда кажется, что весна не придет никогда. Тихо, солнечно, ни облачка – откуда только шел снег? – и крепчайший мороз. Еще в здании мне было зябко, а сейчас мороз пробрал просто до костей, которые у меня стали заметно ближе к коже, чем два месяца назад. Я подумала: «Пойду-ка я домой, созвонюсь с Игорем вечером».

…Мне показалось? Или я действительно слышала, как тихо, но очень внятно хлопнули крылья? А что, у моего ангела, у того, кто наверняка стоял все время у меня за спиной во время суда, кто страдал от своего бессилия перед несокрушимой мощью Российского суда и его представителя Морозовой И.А., у него действительно есть крылья? Настоящие? С перьями? Он может их расправить и улететь, оставив меня совсем одну?

Я посмотрела на четкую границу между глубокой тенью около здания суда и белым искрящимся снегом сугроба. На грязноватый сугроб – какая уж в марте белизна! – напа´дал легкий чистый снежок, пока мы заседали. Сюда бы Варьку с лопаткой. Хорошо, что не взяла ее с собой. А то бы обязательно рассказала ей сейчас про ангелов и окончательно запутала бы бедную девочку, и так живущую среди химер и миражей. Один папа-мираж чего стоит! А еще Гном, в которого она верит, таинственный дядя Женик, в которого не верю я сама, теперь вот эти страшные полулюди-полузвери…

Я перевела взгляд на чистое-чистое, пронзительно-синее небо, на изумительно тонкий силуэт голых березовых веток на нем, а в ушах всё звучали слова. Они застряли в голове и проворачивались снова и снова, как в детской игрушке, которая играет одни и те же три такта: «Именем Российской Федерации… Именем Российской Федерации… Именем Российской Федерации…»

– Стоишь, сучара? – заорал что есть мочи где-то сзади Гарик. Он откупоривал бутылку прямо на лестнице народного суда.

– Стои, стои, – подхватила откуда-то появившаяся Эльвира и ловко выхватила тряпки из-под пальто. – Оба-на!

Они заржали. Старуха, догнавшая их, засуетилась:

– Давай сюда, детка, уберу…

Мохнатая «детка» Эльвира сунула ей тряпки, не глядя.

В чистом морозном воздухе я уловила вонь несвежего тела и еще чего-то, сладковатого и тошнотворного.

– А чё ж ты, бикса гнилая, не спешишь манатки собирать, а? – Гарик, проходя мимо, как бы нечаянно подтолкнул меня, и я, к ужасу своему, потеряла равновесие и упала на одно колено. – Ой, какая неприятность! – запричитал Гарик дурацким голосом. – Вам не помочь, тетенька? Нет? Жа-аль… А то я сейчас помогу… Забудешь, как выкореживаться, падаль!