Текст книги "Куда улетают ангелы"

– У меня просьба.

– Слушаю.

– Я…

Почему он так спокойно, так равнодушно смотрит? Ему нечего мне сказать… Зачем тогда…

– Да-да?

Лучше бы он просто встал и ушел, чем говорить так равнодушно и вежливо…

– Мне… Я… Просто мне нужны деньги и… то есть…

Я двадцать раз думала, что этого говорить не надо, и сказала от растерянности.

Я была уверена – он сам заговорит хотя бы о работе, а он молчал. Я понадеялась, что вкупе с моей новой одеждой и профессиональным макияжем это не прозвучало «Мне нечем кормить дочку». Ведь может быть и так: «Мне нужны деньги – хочу отдохнуть, давно не была на Мальдивах…» Боюсь нищеты и одиночества. Боюсь показаться нищей и одинокой.

– Сколько?

– Нет. Не то. Мне нужна работа. Но… я… дело в том, что я… поэтому я и… – Вот тут надо было сказать то, самое главное, что… Но язык не поворачивался.

И в это время зазвонил мой мобильный телефон. Я не отключила звук. Теперь, когда перестал трезвонить по пять раз на день Саша и никто не звонит по работе, в этом нет необходимости.

Я взглянула на дисплей. Номер был незнакомый. Я вопросительно взглянула на собеседника, он кивнул.

– Да? – ответила я.

– Елена Витальевна?

– Да.

– Ой, – человек в трубке громко и с облегчением вздохнул. – Значит, вы живы?

– Что, простите?

– Меня зовут Антон Быстров. Я продюсер кинокомпании «Антон и они». Никак не можем вас найти. Просто нам сказали, что вы… простите, умерли…

– Умерла? Кто сказал?

– Вы же нам оставили только домашний телефон. Дома у вас сказали… Но мы решили проверить, с трудом нашли ваш мобильный номер. Посылаем вам сообщения по электронной почте уже пятый раз…

Это, значит, я автоматически написала свой старый телефон, посылая им свои координаты…

– Да, правда, я не заглядывала в почту несколько дней. Нет, все в порядке, просто у меня сейчас дома… такие люди живут… временно… Они пошутили.

– Хорошо, слава богу! Мы хотели предложить вам контракт на ваш сценарий. Мы будем его запускать. И хотелось бы не откладывать. Сразу все подписать, побыстрее. Если вы уже, конечно, в другом месте не запустились… Так как?

– Да, хорошо, конечно. А… простите… Вы говорите – сразу? А…

Я взглянула на того, кто сидел в кресле и спокойно и внимательно слушал мой разговор. Вот надо же, не могли позвонить на десять минут раньше. Как будто специально разыгрываю какой-то странный спектакль. Пришла, мекала-бекала, дождалась, пока мне позвонили… Тем не менее я спросила, мне это было очень важно:

– А сколько денег вы могли бы мне заплатить за сценарий?

– Елена Витальевна… А вот вы с нами поторгуйтесь… Мы будем давать поменьше, а вы требуйте побольше, – Антон хмыкнул. – И вы нас разорите, но мы как-нибудь наскребем.

– Ну не десять тысяч рублей?

Антон Быстров засмеялся:

– Не десять. Боюсь, что побольше… Нолик придется приписать хотя бы, за серию… И платить будем по сериям. Так пойдет?

– Да, конечно. – Я опять взглянула на своего молчащего все время собеседника. – Я… попозже перезвоню.

– Но сегодня? – спросил Антон.

– Да.

Я убрала мобильный в сумку и встала.

– Я приношу извинения. Я поторопилась. У меня все сложилось по-другому.

– Я могу знать – как?

– Зачем? – я пожала плечами и протянула ему руку. – Спасибо.

– И никаких объяснений? – он пожал мою руку и отпустил.

– Наверно, нет. До свидания.

Он встал, чтобы проводить меня до двери.

– До свидания, Лена.

Я обернулась. Он смотрел на меня. Как? А никак. Просто смотрел. Без улыбки, без сожаления, без восторга, без удивления. Равнодушно и, быть может, задумчиво.

– Могу лишь извиниться, если надо, – услышала я свой голос.

– Не надо, – он чуть улыбнулся и опять сделал неопределенный жест, который при желании можно было принять за что угодно: он отдал мне честь, прогнал муху ото лба, махнул: «С богом!» или «Да иди же ты, наконец!»

Как приятна неопределенность, когда нечего больше сказать!

Когда дверь за мной закрылась, я быстро прошла мимо секретарши, сосредоточенно молотившей по клавиатуре бирюзовыми квадратными ноготками, вышла в коридор и на секунду остановилась.

Мое сердце так билось, что мне потребовалось некоторое время просто постоять и ровно подышать. И в это время, именно в это время изнутри меня толкнули. Мой малыш первый раз шевельнулся. Мой мальчик или моя девочка… Когда я ждала Варю, я решила не узнавать пол – чтобы был сюрприз и чтобы не настраиваться на мальчика, если внутри меня растет девочка и наоборот. Сама я просто не знала, кто там, и все. И сейчас пусть будет тот, кто будет.

Почему так колотится сердце? От встречи ли, от неожиданного звонка, решившего, вероятно, судьбу моего сценария – хотя радоваться еще рано, ведь с книжкой я тоже радовалась, когда ехала читать разносный отзыв читательницы из-под Перми… Надо подписать договор, получить деньги. А потом уже торжествовать. Но сердце продолжало стучать гулко и часто. Наверно, слишком много впечатлений за один день.

Выйдя на улицу, я на секунду остановилась, чтобы понять, в какую же сторону лучше пойти. До любого метро отсюда достаточно далеко пешком, но я решила не брать такси и не стоять в длинной веренице машин, медленно движущихся по бульвару, а пройти улочками к Баррикадной, чтобы не слишком надышаться выхлопными газами.

Я пошла неторопливо, пытаясь разобраться в себе. Что-то меня раздражает, или что-то печалит, или… И вовсе не то, что предложение Антона Быстрова может оказаться очередной насмешкой судьбы…

С тех пор как родилась Варя, я сознательно пытаюсь сохранять свое нервное и психическое состояние в пределах нормы. Для меня это значит не плакать по утрам, не ходить по улицам с постным лицом; играя с дочкой, не думать о своем, недетском, и вполне радоваться жизни, несмотря на то, что она предлагает вовсе не то и не столько, сколько бы я хотела…

Чтобы не давать воли своим негативным эмоциям и не попадать время от времени в психический аут, я, лично для себя, открыла очень простой, но действенный закон. Нельзя загонять внутрь свои переживания, сомнения, расстройства, надеясь, что они рассосутся сами. Нельзя врать себе. Кому-то – можно. А себе нельзя. Мне приятнее сказать соседке, да и подчас верной подруге Нельке, что у меня всё не так уж плохо. Не материализовывать свою тоску, не подключать к ней других людей, не дать ей зажить собственной жизнью еще и вовне меня…

Но вот внутри самой себя я пытаюсь четко определить – а что есть причина моего сегодняшнего дурного настроения. Что-то в этом роде мне пытался не так давно говорить один человек… в чужом заснеженном саду… Загнанные внутрь и неопознанные дурные или печальные мысли, как выяснилось, никуда не уходят. Они превращаются в уродов, монстров, тихо сидящих внутри и вылезающих в самый неподходящий момент. Терпела, терпела, копила, копила – и вдруг взорвалась! И хорошо, если от взрыва погибли враги, а не ты сама, или не беспомощный малыш, живущий с тобой и полностью зависимый от того, насколько удачно ты справляешься с каждодневной пыткой под названием жизнь. Ты пытаешь, тебя пытают, кто-то вырывается – уходит туда, где уже ничего не больно, а кто-то свыкается и даже находит в этом удовольствие…

Я дошла до Патриарших прудов и решила чуть передохнуть. Поискала глазами свободную лавочку. Что-то, видимо, я себе внутри намечтала, а что – признаваться не хочу. Что-то на встрече в пятнадцать сорок пять произошло не так, совсем не так, как я хотела, и я теперь мечусь, ругаюсь и кляну Создателя (не себя). Ведь это Он, создавая нас, заботился прежде всего о том, чтобы мы размножались, несмотря на потопы, обледенения, засуху и землетрясения. А что мы при этом неостановимом, безумном размножении чувствуем, как убиваем друг друга, как мучаемся – это пришлось корректировать позже, это, видимо, не удалось заложить в генетическую программу, в мозг или в какой-нибудь физический орган.

Иногда мне кажется, что мы, вкупе со всем живым на Земле, – чья-то дипломная работа, а может – и курсовая… Что-то получилось, что-то нет, это – на отлично, а кое-что – на троечку. Вот в человеке аппендицит – ошибка, желчный пузырь – на тройку, зубы разрушаются быстрее, чем сердце… А то, как человек умирает – в болезнях, – неужели это отличное решение? Не получилось по-другому? Или это было неважно – для Создателя?

Произвел ты себе подобного по четко отлаженной внутри организма схеме – она-то работает безупречно, – подрастил до того возраста, когда детеныш сможет сам плодиться, и ты больше не нужен никому: ни детенышу, ни Создателю, ни самому себе… Тебе остается в здравом уме наблюдать, как перестают работать руки, ноги, печень, почки, как отказывается служить мозг. И только душа, чуть уставшая от причуд и болезней тела, но все такая же – а ей-то что будет, она-то не умрет – только она все так же болит и страдает, реже – радуется.

Я всплакнула. Потом достала телефон. Я, конечно, поняла, почему вдруг, в прекрасный майский день мне в голову полезли мысли о несовершенстве мира, о жестокости Создателя и неизбежной старости. Не надо себя обманывать, тогда монстрам внутри тебя нечего будет кушать. Я стала набирать номер, набрала «651-», а в это время на дисплее появились цифры этого же номера полностью. Все-таки общение человеческих душ на расстоянии – это чудо и загадка.

– У меня тоже есть просьба, – он говорил сухо и нейтрально.

– Да? – скорей всего, я была более доброжелательна, чем он.

– Мне нужна некоторая помощь.

– Пожалуйста, если я смогу.

– Надеюсь – да.

– А когда?

– Если возможно, прямо сейчас. Могу освободиться на… – он спросил секретаршу по громкой связи, – Свет, во сколько придут люди из посольства?

– В пять пятнадцать.

– Ага… Перезвони, пусть чуть задержатся, если можно. На шесть, допустим, – он снова обратился ко мне: – Где мы можем сейчас встретиться?

– А… могу я узнать, в чем состоит просьба и чем я смогу помочь?

– Разумеется. Просьба личного характера, мне нужен совет. Совет человека, женщины с хорошим вкусом.

Я немного удивилась. Ладно, пусть так. Если и игра, то не из тех, к которым привыкла я. Я пока не понимаю правил.

– Хорошо, я на Патриарших прудах. Сижу на скамейке, напротив…

– Я найду. Я буду там через десять минут.

Я увидела, что он сам за рулем. Несколько напряглась и обрадовалась. Да, я обрадовалась, честно сказала я себе. И тут же один, самый большой монстр, корячившийся у меня в груди и причинявший мне боль, сморщился и затих. Я несколько раз глубоко вздохнула и улыбнулась. И ему – он вышел из машины и шел ко мне, и самой себе. Вот так бы давно. Спросила бы себя: «Леночка, а чего ты хочешь-то на самом деле? А-а-а… Ясно. Ну для этого тебе надо делать то-то и то-то, не получится это, пробовать другое, но пытаться добиться того, чего ты хочешь, а не бежать от этого, трусливо, малодушно и опрометчиво».

– Еще раз добрый день, – сказал он и протянул мне руку.

«Как невежливо», подумала я и вместо рукопожатия поднесла свою руку так, чтобы у него была возможность ее поцеловать. Что он и сделал. Так, шажок.

– Я рада.

Еще шажок.

– Я тоже. Просьба моя, может быть, несколько странная… Сейчас объясню.

Мы сели в машину и поехали в сторону… моего бывшего дома. То есть дома, где сейчас жил пьяница и безобразник Савкин с компанией. По дороге мы молчали. Он спросил меня:

– Как дочка?

Я ответила:

– Хорошо. Нормально.

Он кивнул и включил музыку. Хороший вкус. Скрипка, Сарасате. Только очень нервно. Он взглянул на меня и переключил на другую дорожку. Тоже ничего. Шопен. Только грустно. Он опять мельком взглянул на меня и выключил музыку совсем.

– Так лучше?

– Я произвожу впечатление тяжелобольной?

Он улыбнулся.

– Вы просто производите впечатление. И я, вероятно, стараюсь больше, чем нужно.

Мы проехали дом, где находилась моя разграбленная квартира. Он спросил:

– Кто здесь сейчас живет?

– Фиктивный муж, бывший, прописанный в моей квартире.

Он взглянул на меня, но больше ничего не сказал. Мы свернули на бульвар. Объехали его кругом и въехали во двор нового кирпичного дома, обнесенного черной кованой оградой. Охраны никакой не было – вход и въезд свободный пока был свободный.

Он припарковался возле второго подъезда и показал мне на дом.

– Хотел попросить… Я здесь купил квартиру. Надо что-то с ней делать, ремонт, что ли… Дом уже заселен. У меня там жил друг полгода – ему деваться некуда было. Он поставил раковину, кресло, а больше там ничего нет. Завтра придут смотреть архитекторы. Но я должен понять – что им сказать. Чего я хочу. А я не знаю. Мне все равно. Совершенно все равно. Вот я и… – он посмотрел на меня, – прошу совета…

Я пожала плечами и сама тут же себя внутренне одернула. Ну что я притворяюсь? Ведь я рада. Рада! Что он вообще о чем-то меня просит. Какого-го совета – повод это или правда – какая разница. Почему я сейчас собралась равнодушно сказать: «Да пожалуйста, мне не трудно». Да мне вообще делать нечего по жизни, разве что ходить по чужим новым квартирам и советовать.

– Если я смогу сказать что-то вразумительное… Конечно, с удовольствием.

Мы поднялись наверх. Квартира оказалась на седьмом этаже, очень большая, светлая. Мы походили по пустым комнатам – мне показалось, что комнат больше четырех. Я с некоторым удивлением взглянула на него, но ничего не спросила. Постояла у одного окна. У другого.

– Прекрасный вид, – сказала я.

– Да, – ответил он и тоже подошел к окну. – Шторы, наверно, какие-то надо. Да?

– Да, – кивнула я. – Шторы надо.

– И здесь что-то поставить, да?

– Конечно. Диван.

– Да, правильно. Диван, – он поправил прядь моих волос. – Растрепались, – объяснил он и убрал руку.

– Я прическу сделала сегодня.

– Красиво, – сказал он. – Обычно тоже красиво. Коса, чуть такая, – он показал рукой, какая.

– Растрепанная, – помогла я.

– Да, точно.

– Если постричься, я стану тетенькой.

– Нет, неужели… – Он и так и так посмотрел на мое лицо. – Нет…

– А так я больше похожа на девушку, уставшую немного. Правда?

– Да. Именно. Да, на уставшую девушку.

Он смотрел на меня. Просто стоял рядом и смотрел. На мои брови, уши, лоб, губы, волосы – медленно переводил глаза с одного на другое.

– Что-то не так? – спросила я.

– Да. Да, именно, что-то не так. Не знаю, – он взъерошил себе волосы и посмотрел на потолок. – Может быть, потолок померить?

– Да. Правильно, – сказала я. – Измерить высоту потолка. Да.

– Здесь была рулетка.

Мы походили по комнатам, ища рулетку, но не нашли.

– Думаю, три метра, – сказал он.

– Да. Три. Три тридцать, – поддержала я.

– Правильно. Три тридцать. Хорошая квартира, или… – Он посмотрел на меня – Как?

– Хорошая. Прекрасный выбор.

– Я не выбирал. Мне было все равно. Так получилось.

– Понятно. Но квартира очень хорошая. Большая.

– Очень большая.

– Светлая. И планировка просто прекрасная.

– Да. – Он внезапно подошел ко мне совсем близко и безо всякого предупреждения, слов, взглядов стал целовать, крепко держа меня при этом за шею сзади.

Я не вырывалась, хотя комсомолка внутри меня поначалу и дернулась. Христианка замерла в сомнениях. А женщина простая, жизнью битая, пятнадцать раз брошенная и двадцать восемь обманутая, отдалась в объятия безо всяких лишних размышлений.

Я чуть отстранилась от него. И он отпустил меня, не сразу, но отпустил. Я внимательно посмотрела на него и протянула ему руку. Он молча взял ее, притянул меня, и я почувствовала, что становлюсь невесомой, отрываюсь от пола – просто он медленно, не спеша поднял меня и удобно устроил у себя на руках. И держа меня, подошел близко к окну.

– Это Крылатское, что ли? Или Строгино? – задумчиво спросил он.

– Это Крылатское. Строгино видно из другого окна.

– Хорошо. Что так много всего видно, правда?

– Правда.

Он аккуратно отвел волосы с моего лба.

– Вот это вопросительные морщинки, а вот эти две, – он провел пальцем между моими бровями, – сердитые.

Я не привыкла сидеть у мужчины на руках и попробовала слезть. Он засмеялся, подбросил меня вверх, а потом поймал. Я закрыла глаза. Какое-то невероятное ощущение обрушилось на меня так внезапно, что я даже помотала головой, чтобы очнуться от этого морока. Мне показалось, что я маленькая, совсем маленькая, легкая и беспомощная. Я сама обняла его за шею и прижалась к ней носом. И опять уловила уже знакомый запах леса, утреннего апрельского леса и подумала – не забыть спросить, как называются духи. Потому что ведь это совсем не те духи, которые раньше покупала я – в подарок. Сначала мне показалось, что те, но они – совсем другие, совсем… Я хочу понюхать их в магазине, я хочу купить их, слышать их каждый день, чтобы привыкнуть к ним быстрее. Чтобы перестать искать и ждать этот запах, невероятно свежий, чистый, заполняющий все мои легкие запах едва-едва просохшей от снега земли, первых цветов и первой травы, влажноватой хвои и молодой березовой коры…

Наверно, я сошла с ума? Я не хочу, я не буду любить его! Я уже достаточно любила. Я любила всю свою сознательную жизнь только одного человека, имела от этой любви столько боли, что хватило бы еще на одну жизнь, которой у меня, кстати, не будет, и гораздо меньше радости.

Женщина, с юности живущая с одним и тем же мужчиной, – это диагноз. Для меня близость с мужчиной означала близость с Сашей. Чего-то другого мне никогда не хотелось, и сейчас я боялась.

– Я должна вам кое-что сказать.

– Скажите, конечно, – он поцеловал меня в лоб.

Хорошо, что, сидя в сквере на Патриарших, я вытерла влажной салфеткой весь свой грим молодого счастливого лица… толщиной в полтора сантиметра.

– Это очень важно. Я… сколько я себя помню, я ждала одного человека. Смешно, да?

– Пока не очень. И…?

Мне почти не важно было, что он скажет и подумает, я должна была это произнести вслух. Чтобы он это знал! Чтобы я случайно этого не забыла, вот прямо сейчас не забыла, в крепких уверенных объятиях, в этом аромате, очень хорошем аромате чужой жизни, случайно пересекшейся с моей.

– Ждала-ждала, пока мне не надоело ждать, почти совсем надоело. Тогда он пришел и сказал: «Будь со мной всегда». Я не поверила, отказалась. И тогда он сделал так, чтобы я поверила. Он сказал: «Роди мне еще ребенка». И я согласилась. А тогда он сказал: «Извини, больше не хочу – передумал». Так вот: я больше не хочу этого ни от кого слышать! Никогда. И я…

Я не хочу никого любить, даже этого милого человека, с его невероятными плечами, на каждое из которых можно посадить по крупному ребенку и еще останется место, с его огромными коленями, по котором можно прыгать, как по камням, с его теплыми ладонями и этим запахом, дурящим, обманывающим запахом!

Я и не заметила, что у меня потекли слезы. Толя осторожно вытер мне щеки обеими ладонями. И стал покачивать меня, не отпуская.

Он шептал мне какие-то глупости, что я маленькая, что я любимая, самая любимая, а я чувствовала – еще чуть-чуть, и я сдамся, я брошусь в этот поток, уносящий меня к новому страданию. Я разняла руки, которыми, оказывается, крепко держалась за его шею. Он вернул мои руки обратно и расцеловал меня так, как я люблю целовать Варьку – от бровей до подбородка. От неожиданности я притихла и снова закрыла глаза. Так я, видимо, и пропустила тот ответственный момент, когда сдалась.

– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил Толя.

Я точно знаю, это он мне сказал еще до всего, что было потом, после чего я забыла не только Александра Виноградова с его тонкими запястьями и нежными мочками, но и временно забыла о малыше, замершем от неожиданности у меня внутри, и о бесконечно любимой Варе. А также о страдании, что поджидало меня на подлой тропиночке с милым названием «любовь». Любить – как известно, здоровью вредить.

Я знаю, что он спросил меня про «замуж» еще до всего, что было потом, потому что я ответила:

– А если я тебе не понравлюсь… или ты мне не понравишься?

– Это будет большое разочарование, – ответил он. – Тогда ты возьмешь свое согласие обратно.

«А ты?» – могла спросить я, но наученная годами унижений с Александром Виноградовым, не спросила.

– Но так не бывает. Мы ведь еще…

– Именно так и бывает, – засмеялся он. – Представь, что я ухожу на войну.

– А ты уходишь на войну?

– Нет, к счастью, пока нет.

– Ты обо мне ничего не знаешь, Толя. Самого главного.

Он улыбнулся:

– Ты мусульманка?

– Нет, конечно.

– Ты любишь того, о ком плакала у Женьки на даче? Который сказал: «Извини, я не добежал»?

– Нет, – ответила я чуть менее уверенно. Он это услышал и посмотрел на меня внимательно.

– Тогда что?

– Я жду он него ребенка.

– А… ну да, он же попросил… – Толя посмотрел на меня.

– Да, а я постаралась…

– Да-а… жаль… значит, я чуть-чуть не успел…

Я промолчала.

– А он тоже ждет вместе с тобой?

– Нет.

Толя очень аккуратно приподнял мою кофточку и погладил живот.

– Смотри-ка… А какая смелая, гордая… Пришла, ушла… А у нее там человек… Кто, не знаешь?

– Нет, специально не узнаю. Чтобы ошибки не было. Кто будет, тот и будет. Все мое. Но… вроде мальчик. Бабки говорят, все до единой.

– Как я иногда завидую женщинам и чувствую себя полным идиотом… Маленькая, слабая женщина, у которой внутри растет малыш, дерзко говорит мне: «Пока!» и, не оглядываясь, уходит. А пришла ведь за помощью, правда?

– Ты решил помочь? – Я держала его руками за шею – просто чтобы не упасть, а получалось, что я его обнимаю. – Я похожа на твою первую жену?

Он покачал головой.

– Нет, совсем не похожа. А… – он осторожно опустил кофточку, – тебе… можно?

– Наверно… Только первые три месяца нельзя, и перед самыми родами…

Мне захотелось слезть с его рук. Он как будто это почувствовал и отпустил меня.

– Давай мы действительно посмотрим то, что ты просил меня посмотреть, посоветовать… Или ты все наврал?

– Нет, почему, – он внимательно посмотрел мне в глаза. – Давай. Посмотрим. Иди сюда.

Он открыл дверь, и мы оказались в просторном помещении с аркой посередине.

– Это, вероятно, подразумевалась гостиная. Там вроде как кухня.

И действительно, в помещении за аркой я увидела одиноко стоящий столик, раковину и плиту.

– А холодильник?

– Я же здесь не живу. Друг как-то перебивался. Зима была, на балкон сосиски бросал, наверное… Он точно как я когда-то – с войны вернулся, а дома его не ждут. Только я-то в своей квартире куковал, а ему пойти некуда было.

– А где он сейчас?

– Уехал. – Толя отвернулся. – А я потом приходил сюда как-то раз, с архитектором, знакомые посоветовали. Но он мне такое навертел… Подвесные потолки спускаются ступеньками. Разноцветные огоньки бегают по потолку ванной, в спальне зеркало на потолке, а мне и спальня-то никакая не нужна была …

– А зачем ты вообще такую квартиру большую купил?

– Это моя давняя мечта – ходить из комнаты в комнату большими шагами и тратить на путь до ванной уйму времени…

– Ты шутишь?

– Конечно. Так получилось. Я вложил в этот дом деньги, когда здесь еще стояла панелька – пятиэтажка с картонными перегородками. И практически думать об этих деньгах забыл. Вырастут – вырастут, потеряю – так и что ж. В тот момент и рубли и доллары все равно сыпались… Я ведь не бизнесмен, ты видишь. У меня другие игры.

– Войнушка?

Он улыбнулся.

– Ага. Политика, ордена…

– У тебя есть орден?

Он кивнул.

– И не один. Может, теперь согласишься?

– Замуж?

Он обнял меня, и я опять не заметила, как обрела невесомость.

– Да ладно. Так уж и замуж сразу. Надо посмотреть, что к чему, как одна очень современная женщина только что мне сказала. Действительно, что ж так прямо – по старинке…

Мы оба посмотрели на единственное кресло, которое стояло посреди комнаты. Потом посмотрели друг на друга. Я опустила глаза, а Толя засмеялся:

– Еще есть столик на кухне. Что вы предпочитаете?

– Я предпочитаю помыть руки, – сказала я и неожиданно для самой себя поцеловала его губы, которые были слишком близко от меня.

Он запрокинул мою голову. И я растворилась в нем. Почти до конца. Одна мысль не дала мне возможности раствориться полностью.

– Осторожно, только, пожалуйста, осторожно, – кажется, говорила я вслух.

– Ну и что ты скажешь? – спросил он меня, когда мы сидели, обнявшись в единственном кресле.

Я со страхом прислушивалась к малышу и думала только об этом – если что случится, – я себе не прощу никогда. На всю оставшуюся жизнь. О чем думал Толя, я не знаю.

– А? Что скажешь? – повторил он и провел губами по моему виску.

– О чем?

Я чуть отстранилась и посмотрела в его глаза – хоть рассмотреть глаза человека, с которым я только что забыла, почти забыла о том, что я не просто женщина, а как говорят священники – женщина «непраздная», человека ращу в животе. Глаза у него оказались серые – обычные. Со светлыми ресницами.

– Ты согласна выйти за меня замуж?

– Ты посчитал моих детей?

– Да.

– Н-наверно, согласна.

– Тебе надо подумать?

– Да. Нет. Не знаю… – Я вздохнула. – А ты подумал?

Он засмеялся.

– Да.

Я умылась, мы поискали на кухне, нельзя ли сделать чай или кофе, ничего не нашли и решили быстро выпить кофе где-то по дороге. В машине он меня спросил:

– Так где вы сейчас живете?

– Я сняла квартиру, то есть комнату.

– Господи… – он внимательно посмотрел на меня. – Почему ты мне не позвонила?

Я промолчала.

– Ты тогда звонила… Понятно.

– Да, после суда. Я совсем растерялась.

– Я вас прямо сегодня заберу. У меня, правда, одна комната, но очень большая, и кухня – огромная.

Я посмотрела на него.

– На кухне буду спать я, а вы с Варей – вместе. Пока. И надо быстро отремонтировать эту квартиру, безо всяких бегающих по потолку огоньков. Ты можешь заняться?

Я вспомнила, как истово, с увлечением и радостью я занималась сначала Сашиной дачей, потом перепланировкой той самой квартиры, где мы должны были уже полтора года как жить… Как до мелочей представляла, где что будет стоять, какого цвета будут шторы в Сашиной комнате и обои в прихожей…

– Да, могу, наверно. Только мне нужно сейчас писать сценарий. Ты же слышал – при тебе позвонили из кинокомпании. Они покупают то, что я написала. Но наверняка потребуются какие-то изменения…

– Я ничего не знаю об этом. Расскажи, пожалуйста.

– Толя…

– Да?

– Ты можешь остановить машину на секунду?

– Тебе нехорошо?

– Нет, все в порядке.

Он остановил машину и повернулся ко мне. Внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Да, я тебя люблю, ты ведь это хотела услышать? Да, я пропишу тебя сразу в эту квартиру и Варю тоже. И оформлю на тебя собственность. Чтобы вы не были больше бездомными. Для человека это не менее важно, чем любовь. Так?

– Ты что?! – я смотрела на него во все глаза.

Я действительно хотела узнать, спросить, убедиться, услышать – ведь он не произносил этого – про любовь, не про собственность. А как же без пароля, без слов, которые являются кодом и вмещают в себя все то, что человечество успело понять и принять, на сегодняшний день, про любовь.

«Я тебя люблю» – значит, я хочу с тобой жить, жить честно. Так понимаю я – комсомолка. Я тебя люблю, и я хочу быть с тобой в горе и радости, до последнего дня моей жизни – так понимаю я, христианка. Я тебя люблю, и, значит, хочу быть близка только с тобой, пожалуйста, не проси меня целовать Милку или твоего друга. И я не хочу, чтобы ты жил также с нашей будущей соседкой, даже если она будет моложе меня на пятнадцать лет. Ведь кто-то из подъезда точно будет моложе меня…

Но при чем тут жилплощадь и права на нее? Наверно, хорошо, что он сам сказал об этом, но…

– Прости, может прозвучало грубовато – все в одну кучу. Но я хочу, чтобы у тебя не было сомнений – со мной тебе будет лучше, чем сейчас. Во всех отношениях. Очень рационально, разве не так? – он поцеловал меня и погладил по голове.

Как можно было после таких слов сомневаться в истинности чувств этого крупного мужчины, большого начальника, офицера и в общем-то несколько первобытного, но красавца?

– И можешь мне поверить, о твоей жизни у меня было время подумать, – добавил он.

А я подумала: «Господи. Я тебя благодарю, если только это не шутки рассерженного Творца – я ведь и это раскритиковала, и то: и аппендицит ей не нравится, и в тайные замыслы Создателя все пытается проникнуть, понять – а зачем, а почему. И зачем нам каждодневные соития, и почему зубов не хватает на всю жизнь…»

Мне так хотелось спросить – а давно ему пришла в голову такая странная мысль – жениться на мне? Но я не спросила, потому что это вопрос сродни тому, когда я однажды попыталась спросить Женьку:

– А как ты это играешь?

И он в ужасе замахал руками:

– Нет, нет… не спрашивай даже…

«А как тебе пришло в голову это написать? А почему ты в этом спектакле чуть заикаешься? А зачем ты на этой картине нарисовал такую загогулину, на хвост похожую? А можешь сказать, в какой момент ты меня полюбил? И надолго ли?..»