Текст книги "Куда улетают ангелы"

Я посидела, ошарашенная, за столиком, допила пахнущий теперь подгнившими опилками сок, понюхала остывший кофе, он вообще ничем не пах, выпила и его с отвращением, взяла свою папку. Там у меня лежало всего два листочка. Еще не зная, что Харитоныча почему-то уволили или он сам уволился, я написала на одном листочке: «Дорогой Николай Харитонович, я была не права. Мне надо работать. Почему – объясню потом». На втором – было простое заявление о приеме на работу.

Я медленно шла по знакомым коридорам, размышляя – а стоит ли в таком озверелом состоянии переться к человеку, который по телефону мне сказал: «Вряд ли я смогу что-то для вас сделать…» Или как он сказал? «Не смогу вам помочь». Помочь… Ох… Ну, сама виновата, конечно… Сначала сваляла дурака с Харитонычем, потом взяла и притащилась, толком не дозвонившись…

Может, перезвонить этому новому и сказать, что у меня заболел живот или срочный визит к зубному врачу, или надо идти на родительское собрание в школу… Какие еще могут быть причины, что я за час передумала? Но ведь через месяц-полтора меня не возьмет уже никто – ни на постоянную работу, ни на временную.

Проходя мимо огромной редакционной комнаты, в которой сидело около сорока журналистов и мы делили стол с Ниночкой Переверзевой, постоянной гостьей холостяцких вечеринок Александра Виноградова, я замедлила шаг. Может, зайти, спросить, как дела у нашего общего знакомого…

Это – болезнь. Сказала я сама себе. Тяжелая, неизлечимая, постыдная. После Милочки с болтающимися, как колокольчики, сиськами, после котенка, гнусоватый голосочек которого добил меня в Митино в конце знаменитого пердимонокля, после дачи, Гриши, после того, что мне Саша объяснил, что я ему на фиг не нужна, прямо так и объяснил, потому что по-другому я не слышу, после всего – всего! – меня посещают подобные мысли…

Заглядывать к Ниночке я не стала, прошла мимо, довольная победой над собой.

В приемной главного редактора нашего отдела Восточной Европы тоже произошли перемены. Раньше там царствовала бессменная Вера Петровна, пересидевшая всех начальников, начиная с брежневских времен, и помнившая имена членов политбюро ЦК, причем не только КПСС, но и компартий других соцстран. Теперь здесь вместо Веры сидел какой-то пацан, вернее, не сидел, а крутился на высоком стуле, перемещаясь от принтера к телефону и затем к запотевшему высокому стакану с «кока-колой», отодвинутому подальше от бумаг. Весело, ничего не скажешь. Быстро, энергично взялся за дело новый начальник. Если уж он расстался с Верой, которую никто и никак не мог пропереть с ее места…

– Вы Елена Воскобойникова? – спросил меня догадливый паренек. – Я помню вас, проходил стажировку. Я тоже журналист. Вот посадили здесь, пока мест нет в редакции. Кошмар, головняк такой… Сейчас позвоню главному. Вы минута в минуту пришли… Анатолий Михайлович, к вам Воскобойникова. Можно? Ага, хорошо. Идите. Классный дядечка, кстати. Все девушки бегают теперь наряженные, сами увидите. Весело стало после Харитоныча.

Я зашла в кабинет. И огляделась. За столом главного редактора, где меня за эти годы столько хвалили и почти не ругали, никого не было. Но из-под стола раздавались звуки. Кто-то громко кряхтел и чертыхался.

– Проходите, садитесь, – предложили мне из-под стола. – Сейчас… Не могу понять: поставили новый процессор, ерунда тут какая-то… То ли не туда воткнули, то ли не то, то ли это я не соображаю… Что там на мониторе? Загорелось что-нибудь?

На большом мониторе, стоящем на столе передо мной, мигнула заставка и по черному мерцающему полю побежали разноцветные буквы – английские буквы, складывающиеся в два слова «little grapes», что означает, как я поняла, – «виноградинки». Они бегали туда-сюда, крутились, переворачивались, собирались в кучку, рассыпались вновь веселыми брызгами по экрану. Надо же, я уже лет семь не видела ни у кого такого оформления экрана.

– Вроде да…

– Вот и отлично.

Из-под стола с большим трудом вылез, зацепившись головой о край, растрепанный бодигард из буфета.

Я огляделась.

– Сейчас, – сказал бодигард. – Извините.

Он поправил пиджак, застегнул было верхнюю пуговицу на рубашке, потом передумал, снова расстегнул и ее, и следующую. Понятно, значит, цветная тряпочка, валяющаяся у него под столом – это сброшенный еще раньше галстук.

– Модная вещь, – заметила я, кивнув на тряпочку.

– Ага, кич прошлого лета. Я вообще человек модный, – засмеялся бодигард и стал усаживаться за стол главного редактора. – Так, и что тут у нас на мониторе написано, надеюсь не «Толик-сам-дурак»?

– Милая заставка, – только и смогла ответить я.

– Правда? Люблю древности. Та-ак…

Господи, да неужели такое глупое, просто дурацкое совпадение! До последней минуты я надеялась, что сейчас откуда-нибудь выйдет тот самый «классный дядечка», новый главный. Ну не может же этот питекантроп ростом под два метра быть главным редактором огромного отдела в ТАССе! С такой мордой! Хотя там, в кокетливо освещенном серпантином галогенок буфете мне его физиономия показалась страшнее. Здесь, в кабинете, он даже ничего. Вполне симпатичный питекантроп. Или неандерталец.

– Не нравлюсь, да? Елена Витальевна? А мне ваши статьи так понравились!

– Действительно? – вежливо спросила я, подумав, что еще бы они ему не понравились.

Мои статьи нравились всегда и всем, по крайней мере, те, что я писала на работе по строгому конвейерному заказу и по меркам нашего почти режимного учреждения – предприятия по отбору, упорядочиванию, проверке информации и доведению ее в доступной и весомой форме до всех – вообще до всех, от ничему не верящей рафинированной столичной интеллигенции до бабульки в заброшенной деревне, где есть одна коза – на трех оставшихся бабушек, и одна программа радио. На работе я всегда писала статьи очень правильные и ровные.

– Спокойные, честные, простые, не опасные, – продолжил мои мысли «бодигард». – Так они мне понравились, ваши статьи, а также то, что говорят о вас коллеги, что я… гм… решил взять вас на пару с Никитой – сидит там пацан, видели – к себе секретарем, пока нет места. Будете меняться по сменам. Или, если хотите, могу предложить внештатным. Но это более нервно, на мой взгляд, и денег меньше. Хотя сможете больше писать в других местах. Я вспомнил, что читал ваши материалы в «Огоньке», про артистов «Современника», кажется. Очень душевно.

– Секретарем?

Он что, смеется надо мной? Дубина стоеросовая с внешностью питекантропа…

Никто, кстати, мне не доказал, что мы произошли от питекантропов и неандертальцев. А пока не доказал, я считаю, что, по крайней мере, я и моя дочь – божьи создания, к обезьяноподобным существам не имеющие никакого отношения. Рудимент хвоста в виде двух запасных сегментов позвоночника – мне не указ. Может, это тайные позвонки, просто мы не отгадали пока для чего они, и самоуверенно думаем, что это хвост. Хотя вот некоторые врачи считают, что все болезни человека от того, что человек ходит прямо, а не на четырех лапах, что он самовольно распрямил свой позвоночник, вопреки замыслу природы.

– Да, секретарем, временно, Елена Витальевна. Если у вас, действительно, трудности… Вы мне говорили по телефону, что просто решили вернуться на работу. Но ведь это не «просто»? Вы ведь так переживали в буфете, хотя это никому и не было понятно… Не волнуйтесь, не волнуйтесь…

Я отвернулась к окну. Моего терпения хватит еще на полминуты, не больше. Я терпеть не могу, я ненавижу, когда меня вот так «читают», «вычисляют», тем более мужчины. Не надо было сегодня идти.

– Так как?

Я посмотрела на нового главного редактора, показавшегося мне сначала тупой кучей мышц. И спросила:

– А вы где работали раньше?

– В охранном агентстве. Сутки-трое. Вы ведь так думаете? То есть, – он улыбнулся и взъерошил коротко стриженые светлые волосы, торчащие над ушами задорным ежиком, – предложение вам мое заманчивым не показалось.

– Совсем не показалось, – вздохнула я. – А работали вы, наверное, в ФСБ?

– Почти, – снова улыбнулся новый главный. – Жаль, что не понравились друг другу. Спасибо.

– И вам того же, – кивнула я и поскорее ушла.

Ничего себе! «Друг другу»! Чем это я ему не понравилась? Я прошла мимо Никиты, с заячьей частотой стучавшего по необычной прозрачной клавиатуре, потом развернулась и вошла обратно в кабинет.

– Вы-то мне понравились, своим несоответствием с шаблоном. Я никогда не видела человека, менее похожего на журналиста. И даже на начальника над журналистами.

– Хорошо, – кивнул мне новый главный. – Вы мне тоже понравились, Елена Витальевна. Если хотите, подумайте и приходите. Чем могу – помогу. Если не придете, не забудьте, что я вам сказал в буфете. Главное, не спутать ветер перемен со вчерашним ураганом.

Если он скажет это еще раз…

Я уже открывала дверь, когда он добавил:

– Хорошо вы меня с этой «щукой»… Что, правда, дебилом кажусь? Иногда, кстати, это очень полезно. Казаться грудой мышц.

– Кучей… – не удержалась я.

Новый главный захохотал:

– Два-ноль! Тупой кучей, да?

– Это вообще-то я придумала.

– И вы рассчитываете после этого получить место в моем отделе?

– Почему нет?

– И правильно! Возьмите визитку, здесь еще мобильный телефон. Добро пожаловать, звоните, если надумаете.

Я взяла визитку и машинально прочитала «Виноградов Анатолий Михайлович».

– О, нет! – вырвалось у меня.

– Ну, я же говорил – заокеанские манеры, – и он произнес с очень хорошим произношением: – Oh, no! Why? Вы действительно хорошо английский знаете?

– Да, английский хорошо, французский – хуже. Еще понимаю по-чешски и худо-бедно читаю и пишу по-немецки. Но у нас в отделе это, к слову, совершенно ненужные навыки.

– Ну как сказать… А почему – «О, нет!»? Я вас второй раз чем-то так потряс? Первый раз понятно – я тоже не ожидал вас увидеть, вылезая из-под стола. Сидя там, я наблюдал ножки очень симпатичной и миролюбивой девушки, а обнаружил, что принадлежат они именно вам. А что в визитке не так? Неужели ошибка?

Я кивнула на монитор:

– «Литтл грейпс»?

– Ну да. Виноградик. Меня так в школе звали. Некоторые девочки. Забавно, не находите?

– Добавляет к имиджу, – кивнула я. – Спасибо, – я посмотрела еще раз в визитку, – Анатолий Михайлович, я подумаю.

– Звоните, не грустите! – Он уже отвечал на звонок: – Я! Да где!.. В ТАССе разгребаю… Родина приказала… Давай…

Никита приветливо помахал мне рукой, когда я проходила по приемной, а я подумала – как же новый начальник, новый… Виноградов… ой, язык не поворачивается… Как же он собирался – зарплату, что ли, поделить? У бедного Никиты забрать половину? Да я ни в жизни не пойду к нему в секретари! Почему, собственно, так категорично – я себе ответить не могла. Но знала – не пойду.

Когда я приехала за Варей в школу, она стояла одна на ступеньках и молча смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться я. У меня сжалось сердце. Не надо помогать детям взрослеть такими резкими толчками. А как от нее что-то скрывать, если она просыпается ночью и в темноте идет меня искать – где я сижу, зажав себе рот, чтобы не будить ее плачем с причитаниями.

– Ты давно стоишь?

Варя подняла на меня заплаканные глаза.

– О, господи! Ты плакала? Почему?

– Я думала, ты не придешь.

– Хорошо, я… куплю тебе телефон. Прямо сегодня. Ты мне будешь звонить, ладно?

Она радостно кивнула, крепко схватила меня за руку, и мы пошли.

– Мам, а что в жизни главное?

– М-м-м… – Я вздохнула. – Сейчас скажу. Любовь. В широком смысле… всякая любовь… к детям, к родителям, к Богу. Когда люди влюбляются – тоже…

– И к собачке?

– Конечно.

– Почему ты тогда собаку мне не покупаешь?

Я посмотрела на нее.

– Ответь сама.

– Потому что у нас места нет, – вздохнула Варька. – Мам, а Татьяна Евгеньевна сказала, что главное в жизни – не врать.

– Да, это важно. Но… – я покачала головой, – сложный вопрос…

– Это неправильно?

– Это… правильно. Но бывает ложь во спасение… А почему она так сказала?

– Она спросила, что такое богатый человек. А я подняла руку и сказала: «Это мой папа». А она сказала, что я вру.

– А ты?

– А я сказала, что это она врет.

– Понятно.

Мне стало понятно, что нужно подыскивать другую школу. Куда берут только умных и добрых учительниц…

– А потом что было?

– Потом она меня по голове погладила и стала рассказывать всем, что в жизни главное.

– И что же?

– Она сказала, что главное – все домашние задания выполнять, не врать и… еще что-то, я забыла.

– Хорошо, малыш. В общем, это всё правильно.

Вот как воспитывать детей, чтобы они четко понимали, где право, где лево, где добро, а где – ужас, край, куда подходить нельзя никогда, но при этом воспитателю не быть категоричным и не оперировать безапелляционными суждениями? Был бы жив Сухомлинский, не поленилась бы, попросилась к нему на консультацию. Но не обсуждать же это с Татьяной Евгеньевной, которая всерьез спорит с Варькой, кто из них врет и богатый ли наш папа. Наш-то папа богатый, нам только от этого не легче… И, почему, кстати, она сделала такой вывод? Варька моя всегда одета как куколка. Может, это я смахиваю на голодранку своими вечно заплаканными глазами и виноватой улыбкой?

Глава 9

Выйдя из лифта, мы увидели, что на нашей площадке перетаптываются два низкорослых сержанта в серых бушлатах не так давно переименованной милиции. На шум выглянула новая соседка, недавно переехавшая в наш дом, и тут же захлопнула дверь.

Возле нашей двери стояли вещи, много вещей в картонных коробках, пакетах, тюках. На большом ободранном чемодане сидела вспотевшая старушка в застиранной шапочке и очень старом пальто с драным воротником из мерлушки, кое-где зашитым прямо поверху. Из-под ног старушки выскочила омерзительная болонка с намазанными зеленкой проплешинами и бросилась на Варю. Я оттолкнула болонку от Варьки и спросила полиционеров:

– А что тут происходит?

Один недовольно показал на старушку:

– Вот, спрашивайте.

Старушка неожиданно протянула к нему обе руки.

– Видишь, сынок, в чем я хожу. Я пальто это еще при Леониде Ильиче брала. Восемьдесят рублей стоило…

Она продолжала тянуть руки к досадливо отвернувшемуся сержанту. Он не понимал, что такое – пальто за восемьдесят рублей, и вряд ли слышал о Леониде Ильиче. Ему было года двадцать два.

Я посмотрела на ее рукава. Жалко, нет фотоаппарата. Да, вот они – перелицованные рукава: правый рукав на место левого, и наоборот – чтобы скрыть протертые до сеточки локти.

На лестнице послышались громкие голоса. И на площадку ввалился мужик с ярко раскрашенной женщиной. У женщины сразу бросались в глаза длинные черные волосы, разбросанные по плечам крупными локонами. Интересная прическа. От пары пахнуло табачищем, и до сих пор молчавшая Варька поморщилась и высказалась:

– Фу, а чем так пахнет?

Я посмотрела на мужчину и обмерла. Это был Гарик.

– А, пришла! – обратился Гарик ко мне. – Познакомься, тебе будет интересно. Это моя невеста, Эльвира. Эльвира, – он оглянулся на сержантов, – ждет ребенка. Давай, открывай дверь. Она устала. Ей нужно отдыхать.

– А… при чем тут, собственно, я?

– При том. Мы к тебе жить приехали.

– Гарик, ты что, сбесился? – спросила я и убрала ключи, которые до этого держала в руке. – Какая Эльвира? Какое «жить»? Ты что? У тебя есть квартира, вот в ней и живи.

– Э-э-э, нет, – засмеялся Гарик. – Вот моя квартира! И другой у меня нет! Ты что-нибудь еще видишь в своих очках?

– Что-нибудь вижу, – сказала я.

– Тогда читай, – Гарик сунул мне отксерокопированный листок какого-то постановления.

Я проглядела его.

«В связи с тем, что… По статье… Вселить Савкина Гарри Трофимовича по месту регистрации. Признать правомочным регистрацию матери, Савкиной, Галины Петровны и вселение будущей жены Фаризовой Эльвиры Матсхудовны…»

– Бред собачий. Ничего не понимаю.

– Да плевать меня, понимаешь ты или нет! – Он выдернул у меня листок. – Дверь открывай, курица очкастая!

Полиционеры, услышав, что тон разговора резко повысился, подошли к нам.

– Так, ну разобрались?

– Нет. Давайте отойдем отсюда. На улицу, например, – я взяла Варю за руку и пошла к лифту.

– Хрен тебе! – ответил мне Гарик, нехорошо ухмыляясь.

А его невеста вдруг завизжала:

– У меня уже воды отходят! Мне в квартиру надо!

Я с сомнением посмотрела на ее живот, торчащий из-под ядовито-голубого дутого пальто.

– А само постановление у тебя есть? – Я поняла, что придется повозиться в этой грязи и разобраться.

– Хрен тебе! – опять бойко выкрикнул Гарик и прислонился к двери моей квартиры, сложив руки на груди.

Я посмотрела на сержантов.

– Простите, а вас кто-то вызывал?

– Да вот, обратился гражданин, – неохотно объяснил один. – Помочь вроде вселиться по постановлению суда…

– А вы видели постановление?

– Начальник наш, значит, видел… Нам-то что… У нас что, дел других нет?

Я попыталась взять себя в руки и спокойно ответить полиционеру:

– Но суда никакого не было.

– Тебя типа на нем не было! Приходить по повестке надо! – вскинулся Гарик.

– Ну ладно, какой там к черту суд. Гарик, хватит идиотничать. Вы меня простите, – я обратилась к сержантам. – Это просто такой человек – он на учете состоит в наркологии и в психдиспансере.

– Хрен тебе! – Видимо, это самая удобная формула не раз выручала Гарика в трудных ситуациях.

– Нас это не касается. Нам сказано вселить – значит, вселить.

– Хорошо, допустим. Я хочу увидеть постановление суда, а не ксерокопию.

– Как это не было суда? – заволновалась вдруг Эльвира. – Я была свидетелем!

– А постановление, – Гарик сковырнул грязь, налипшую на ботинок, об стенку, – в отделении. Его переслал суд.

– А если я позвоню в отделение?

Гарик показал ряд ровных, слегка оттопыривающихся от десны, пластмассовых зубов.

– Звони.

Я набрала номер, который мне подсказали патрульные. Сначала было занято, потом довольно хамский голос прокричал:

– Капитан Гаврюхин слушает!

– Здравствуйте… – Я объяснила ситуацию.

– Есть постановление! – прокричал мне Гаврюхин.

– Но суда никакого не было. Это просто липа. Он аферист.

– Ой, блин, достали со своими квартирами… Квартир им мало… Обращайтесь, женщина, к прокурору.

Сержанты потоптались, негромко переговариваясь, и потом молчавший все время паренек сказал с сильным подмосковным говором:

– Вы… это… открывайте лучше дверь, пока мы ее не сломали.

Я попробовала зайти с другой стороны, судорожно соображая при этом, кому звонить. Не пускать же эту орду в наш дом. Там Варины игрушки, вещи…

– У меня ребенок. Неужели вы будете ломать нашу дверь?

Тут заорала Эльвира:

– И у меня сын – в интернате! Он вообще по ходу больной! – Гарик сильно толкнул ее локтем, Эльвира запнулась. – То есть…

На помощь решила прийти и старуха:

– Ой, мне плохо, вызовите Скорую!

Я снова обратилась к патрульным:

– Послушайте меня спокойно, пожалуйста. У них есть своя квартира, в Подмосковье. Я сейчас даже могу припомнить адрес… Я ему сколько раз туда штрафы за хулиганство пересылала… и повестки из диспансеров… М-м-м… Электросталь, улица Южная, кажется… дом то ли девятнадцать, то ли двадцать девять. Квартира…

Гарик злорадно заговорил:

– Нету больше этой квартиры! Я ее типа продал! И мать сюда прописал… прописываю… по постановлению суда! Больную!

Я почувствовала, что больше не выдержу. И сказала сержантам, которым это, разумеется, было совсем не интересно:

– Но у меня квартира однокомнатная!

Гарик тут же встрял:

– Хрен! А куда девалась вторая комната?

– Да ее не было никогда! Это бывшая хозяйка, которая здесь жила, отгораживалась от мужа перегородкой, а потом, когда он умер, жильцов даже пускала на ночь за эту перегородку. А я эту перегородку сломала.

– Вот-вот! Сломала со своими… – Гарик грязно выругался, а я прижала покрепче к себе Варьку, и так съежившуюся в комочек. – Пусть чинит! Окна типа два, значит и комнаты две!

И Эльвира решила сказать свое слово:

– А мне и одна нормально! Беременную женщину на улицу не выгоните! У меня по ходу справка есть! На кухне пусть живет, тварюга эта. Гарика из квартиры поперла, он здесь по ходу прописан!

Я с радостью увидела, как по лестнице от лифта спускается наш самый лучший сосед, Сергей Юрьевич. Милиционеры, все же несколько растерянные, спросили его, перекрикивая громкое тявканье болонки:

– Гражданин…

– Господин, – поправил их Сергей Юрьевич. – Господин Токмачев. Между прочим, отец того самого Юрия Токмачева, который вчера выступал в Думе. Видели по телевизору? А что у вас здесь случилось… м-м-м… господа-товарищи?

Сержант засмеялся:

– Нехилые у вас здесь… господа живут. Так, гражданин, вы знаете эту гражданку? – он показал на меня.

Токмачев прокашлялся и ответил:

– Разумеется. Это Елена Воскобойникова, живет здесь много лет, тоже, кстати, личность известная. Журналист, работает в ТАССе.

– Задницей она работает своей! И передком! – задиристо выкрикнул Гарик, снова занервничавший.

– Гражданин Савкин! – урезонил его полиционер. – Вы как-то тоже… держите себя в границах! Гражданин Токмачев, а вот этих граждан, – он показал на Гарика и компанию, – вы знаете?

Сергей Юрьевич внимательно оглядел всю честну´ю, вернее, бесче´стную компанию.

– Никогда в жизни не видел, хотя живу здесь безвыездно двадцать три года.

– Имеет он ее двадцать три года! – опять встрял Гарик, которому точно перестал нравиться разговор. – Ее все отымели в доме и в ТАССе этом грёбаном!

– Господи… – Я посмотрела на бледную Варьку, судорожно вцепившуюся в мою сумку, и стала рыться в сумке, чтобы все-таки достать сотовый. Кому-то надо звонить, в службу спасения хотя бы…

Гарик ловко попытался выхватить у меня прямо из сумочки ключи. Сержантик пожурил его:

– Ты это… давай, чтобы без шума…

– Да господи, что же это делается! – я крепко сжала ключи в руках.

С трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться – еще не хватало, в такой ситуации, я набрала номер мамы. Она очень трезвая женщина, и наверняка ей придет в голову какое-то простое решение. Поднял трубку мамин муж Игорек.

– Слушаю, – спокойно сказал Игорек.

– Игорек, привет, а мама дома?

– Мама, – задумчиво повторил Игорек. – Мама…

Я представила, как он сидит перед компьютером и думает – вот сейчас монстр должен съесть эту девочку, или чуть позже, дать девочке еще шанс… И записывает это в сложных математических формулах.

– Игорек! Это Лена! У нас тут проблемы! Позови, пожалуйста, маму!

– Лена, я тебя узнал. Привет. А мамы нет.

– Игорек, мама – это Лиля, твоя жена, ты понимаешь? Изабелла! Ее точно нет?

– Точно. Лили точно нет. Изабеллы… тоже нет…

Я нажала отбой.

– А чё ж у тебя все грёбари поразбежались, э? – засмеялся Гарик.

– Тебя испугались.

Я посмотрела на сержантов, на Варьку, на Гарика, на Токмачева. Я, кажется, поняла, что надо делать. Если только получится.

Я сказала патрульным:

– Хорошо, мы разберемся. Поставим раскладушки. Построим стену. Покормим всех и напоим. Все будет хорошо. Спасибо за поддержку.

Сержанты с недоверием переглянулись.

– Ну, открывайте тогда.

– Пожалуйста, вот ключи.

Гарик чуть помедлил, глядя на полиционеров, а я позвала одного из них:

– Можно вас на минутку?

Он увидел в моих глазах прибавку к своему смехотворному жалованью и неспешными, но широкими шагами прошел за мной на лестницу. Я слышала, как Гарик возится с ключами. Я быстро достала две купюры по пятьсот рублей и протянула ему.

– Извините за беспокойство. Мы действительно уже разберемся сами. Пусть пока входят, а я пойду напишу заявление прокурору. Сама с ними не справлюсь. Надо все спокойно выяснить. Правильно?

– Правильно, – сказал сержант и прямо с лестницы позвал своего напарника: – Лёха! Отбой!

Тот, второй, подмосковный паренек, сразу вышел на лестницу, и они спустились пешком вниз.

Гарик, похоже, с одним замком справился, остались два.

– Слышь, сучара, помогла бы, – он обернулся ко мне.

– Ломай, – ответила я.

– Тварь! – оскалился Гарик и швырнул ключи Эльвире. – А ну давай-ка! Поковыряй теперь ты!

Эльвира с Гариком обменялись матерными комплиментами. А я сказала Токмачеву, который стоял в сторонке с замершей Варей:

– Сергей Юрьевич, спасибо вам за помощь. Еще увидимся, – я попыталась показать ему глазами, чтобы он запирался в своей квартире.

Он не очень меня понял, но сразу заторопился:

– Конечно, конечно, Леночка, не за что…

Я кивнула Гарику:

– Вон тот ключ, желтый, с кружочками – от верхнего замка. Нижний, наверно, не заперт.

Гарик начал что-то подозревать:

– Слышь, ты, сучара, ты смотри, не выёживайся… Я тебе, если чё, язык твой в задницу засуну…

– Ага, – я легонько подтолкнула смотрящую на него в ужасе Варю в сторону лифта. Еще раз оглянулась на Токмачева, стоящего на пороге своей квартиры. – До свидания, Сергей Юрьевич. See you a bit later[1]1
  Позже увидимся! (англ.)


[Закрыть].

– Вот козлина, а! – Гарик сплюнул.

Токмачев храбро улыбнулся, подмигнул мне и побыстрее закрыл свою дверь.

Мы сели в лифт, громко закрыли дверь, и я нажала кнопку этажом выше. Там мы вышли, я почти беззвучно сказала Варе:

– Стоим тихо.

Она кивнула. Мы услышали, как, наконец, Гарик отпер последний замок. Эльвира захохотала:

– Сучка эта в коридоре пусть выблядышей своих ро´стит!

Хлопнула дверь – они вошли в квартиру. Послышалось громкое ржанье, лай болонки и грохот падающих предметов.

У нас было минуты четыре.

– Стоим, ждем…

Варька вопросительно взглянула на меня. Я прижала к себе ее голову и взяла у нее из рук вязаный шлем и варежки. Варька беспрекословно прижалась ко мне всем телом и так стояла. Наконец, мы услышали, как кто-то вызвал внизу лифт. Лифт поднялся на наш этаж, и по лестнице раздались тяжелые шаги. Я прошептала Варьке:

– Давай еще на один пролет спустимся…

Мы тихонько спустились. Отсюда было все слышно и даже, если высунуть голову, немного видно нашу дверь. Около нее стояли два молодых здоровых сержанта с автоматами – из вневедомственной охраны. Они требовательно звонили в дверь и начали стучать.

– Открывайте немедленно!

– А-а-а… привела, да? Пошел ты на… – раздался грязный мат Гарика.

Один сержант несколько раз довольно сильно ударил ногой в дверь, другой достал опечатанный пенал с ключами. Он же и позвонил дежурному офицеру:

– Ну что, Кузьмич, вскрывать? Ага… Понял…

– Открывайте, охрана!

– Ах ты, сука! – заорал Гарик. – Сучара… ах, ты… Мусорню привела… Падла… – Он проорал еще много непечатных слов в мой адрес, но через некоторое время дверь все же приоткрыл и сразу подсунул полиционерам «постановление» суда.

Один сержант откинул его руку, второй рывком открыл дверь, и они оба вломились в квартиру.

– Документы! Кто такие? Документы!.. Руки из карманов вынь! Все к стене! Руки за голову!

Мы спустились еще на несколько ступенек, чтобы нам было видно, что там происходит.

Из комнаты вышла, держась за сердце, старуха. У стены стояла, опершись руками и животом о стенку, Эльвира. Сержанты, направив на них автоматы, орали по инструкции, но совершенно уже безобидно.

– Документы! Пароль! – Они, вероятно, были уверены, что подвыпивший хозяин просто забыл позвонить на пульт.

– Да твою мать! Вот тебе документ! – Гарик, сразу уловив, как переменился тон полицейского, стал довольно хамски снова тыкать им бумажку.

Я увидела, что и старуха тоже тянет сильно трясущейся рукой пенсионное удостоверение и потрепанный паспорт.

– Что за фигня? Кто такие? Где хозяйка? Пароль!

Эльвира повернулась от стены, опустила руки и подбоченилась:

– Я – хозяйка! Паролей мне не надо!

– Фамилия? – спросил полицейский.

Эльвира приосанилась:

– Фаризова, а по мужу, – она посмотрела на всклокоченного Гарика, – по будущему мужу – Савкина.

Один сержант на всякий случай продолжал держать автомат, второй полистал паспорт и посмотрел на Гарика:

– А ты, значит, Савкин? И что ж ты, Савкин, в чужой квартире делаешь?

– Прописку смотри! – ответил ему Гарик, еще, видимо, на что-то надеясь.

Полицейский убрал его паспорт в свой карман:

– А на хрена мне твоя прописка? В доверенных лицах ни тебя, ни этих гражданок нету. Пароля ты не знаешь. Так, ясно. Давай, руки вверх, и все пошли в машину.

Гарик вскинулся:

– Ты охренел?

Сержант сильно пихнул его прикладом автомата в плечо:

– Давай, сказано!

Гарик заорал, держась за плечо, старуха тут же завыла, а Эльвира стояла молча, исподлобья глядя на сотрудников охраны.

– Я тебе сейчас башку твою разобью! «Охренел»! Поговори мне еще! А ну, давай быстро! И ты, метелка, тоже. И бабка. Давайте-давайте, выпирайтесь все, быстро!

Второй щелкнул прикладом. Гарик, услышав звук, мигом поднял вверх руки, попытался схватить ключи, полицейский их перехватил:

– А вот это давай сюда. Ты где ключи-то спер, а? Сейча-ас все расскажешь…

Они вывели всю компанию, закрыли дверь своими ключами и снова позвонили офицеру:

– И чего с ними теперь делать? Ага, есть. А ну, давай, двигай, по одному вниз по лестнице.

Когда шаги затихли, я взяла с пола Варин портфель:

– Пойдем-ка… – Я сжала Варину руку, которую она все время держала в моей, и мы тихо спустились на наш этаж.

Я позвонила в дверь Токмачева, он посмотрел в глазок и тут же открыл:

– Молодец, Леночка. Хорошо придумали. Заходите…

Мы зашли, остановились в передней. Токмачев протянул мне вторую связку ключей, которую я на всякий случай хранила у него.

– Вот и пригодились. Может, чаю?

У меня даже не было сил отвечать, я только покачала головой.

Токмачев засуетился:

– Погодите-ка, детка. Давайте я помогу все эти баулы грязные вытрясти на лестницу.

Я стала слабо сопротивляться:

– Будут потом орать, драться… Вещи-то порастащат на лестнице…

Токмачев очень серьезно мне пообещал:

– Потом будет потом, и тогда мы уж кого-нибудь покрепче к этому делу подключим!

Я-то знала, что его державный сынок давным-давно не общается с отцом, и, жалея старика, никогда никому из своих журналистских товарищей не говорила, с кем рядом живу. Иначе бы его на кусочки давно растащили, замучили бы старика.

Я сомнением смотрела, как он потащил тюки на лестницу, вздохнув, вынесла остальное и потом с силой пнула чемодан, на котором сидела старуха, по лестнице. Чемодан с грохотом съехал вниз, я отряхнула руки:

– Но ведь бред какой-то! Их-то собственная квартира куда девалась? Они с ума сошли, что ли, продали ее? И что, действительно, теперь делать?

Токмачев, тяжело дыша, ответил:

– Для начала посадить его на пятнадцать суток, если вернется. Пусть с ним пока охрана разберется. И потом, суда-то действительно не было?

– Нет, конечно. И я не могла не знать, если бы он был. Это, конечно, какая-то липа. Заходите к нам, Сергей Юрьевич.

Я-то позвала его «на чай», а он помог нам прибраться в квартире. Савкин с компанией успели за четыре минуты, пока ехала охрана, ногами, видимо, сбить в кучу все Варькины игрушки, скинуть с полок часть книг, и откупорить бутылку водки. Интересно, что взамен книжек они собирались поставить?

– А вы действительно не помните Гарика? – спросила я Токмачева, когда он, отдуваясь, сел на диван.