Текст книги "Куда улетают ангелы"

– Как не помнить! Я все никак не мог тогда понять – что за странный ухажер у такой прелестной девушки…

– Так у меня и другие ухажеры были не очень… – Я посмотрела на Варьку и решила про Виноградова тему не развивать.

– Мам, а кто такой ухажер? – вмешалась Варя. – Который все время уходит? Как наш папа?

Я засмеялась, Токмачев засмеялся, а Варя посмотрела на меня несчастными глазами. Я обняла ее.

– Ну что ты?

– Почему он все время то уходит, то приходит?

– А есть дети, Варюша, у которых папы вообще нет.

– А у некоторых и мам нет, – вмешался Токмачев, аккуратно разворачивая конфетку. – У моего сына, например, мама сначала была, потом убежала.

– Куда? – страшно удивилась Варька и покрепче взяла меня за руку.

– В другую страну, где весь год – лето… – улыбнулся старик и осторожно откусил конфету.

– Будешь о папе своем плакать, я тоже убегу! – заявила глупая, жестокая Варина мама.

– Ма-а-а-ма-а-а! – завыла Варька и сначала бросилась меня обнимать, потом оттолкнула и ушла плакать в ванную.

Я хотела пойти за ней, но услышала, что она включила воду и умывается, сморкаясь и громко вздыхая. Я повернулась к Токмачеву, который сидел и неодобрительно качал головой:

– Испугалась сегодня девочка…

Я махнула рукой:

– Да я тоже молодец, высказалась… Когда она была поменьше, я однажды на нее орала и пригрозила, видно, очень тогда допек меня ее папа: «Отдам папе, а он тебя продаст цыганам и купит себе новую машину…» И такое было. Она долго забыть это не могла.

– Неужели она не проговорилась ему?

– Нет. Варька – кремень. Только вот хорошо ли все это…

– Не корите себя, Леночка. Хорошо – это когда мама с папой идут за ручку, а на плечах у папы сидит малыш. Еще лучше, если мама при этом свободной рукой толкает коляску со вторым и мечтает о третьем. Потом малыши вырастают, приносят своим родителям внучат, сажают им на коленки – на плечах уже не унести – и сами убегают, чтобы принести следующего.

Я знала – что он знает – что я знаю про его сына… А вот как ответить ему, чтобы не ранить, не знала, поэтому сказала:

– А у моей мамы третий муж на семнадцать лет моложе ее.

– Ваша мама – красавица, – ответил Токмачев, который заглядывался на маму, когда она раньше редко-редко, но навещала нас с маленькой Варькой.

Тут пришла из ванной зареванная и умытая Варя, а Токмачев стал раскланиваться. Прикрывая за собой входную дверь, он обернулся, виновато посмотрел на меня и негромко сказал:

– Вы меня извините, Леночка, можно я Вареньке скажу кое-что? – Он улыбнулся заплаканной Варьке: – А ведь на самом деле ухажер – этот тот, кто уши жрет…

Мы с Варькой обе замерли.

– Как это? – искренне ужаснулась Варя и схватилась за свои уши.

– Комплиментами, – договорил очень довольный нашей реакцией Сергей Юрьевич.

Я представила себе огромного, громогласного сына Токмачева и подумала, что вот кто уши-то жрет, с удовольствием и аппетитом, у бедных сограждан и товарищей по дракам в Думских кулуарах, и отнюдь не сладкими словами… Но, конечно, ничего не сказала.

Когда Токмачев раскланялся и ушел, Варька подошла ко мне, обняла меня и вздохнула:

– Я поняла, мам, что комплименты – это совсем не алименты. Правильно?

Вечером я позвонила Неле, пересказала ей всю эту чудовищную историю.

– И что ты собираешься делать? Может, позвонить Виноградову?

– Н-нет. Ни в коем случае.

– Тогда надо подавать в суд.

– Да что ты, Нелька! И что я скажу в суде?

– А ничего говорить не надо. Надо написать заявление, пусть его вообще выпишут из твоей квартиры.

– Да я же ходила к юристу года два назад, помнишь? Когда хотела квартиру поменять, а он требовал заплатить десять миллионов рублей. Она и трети этого не стоила… Мне сказали, что нет такой статьи, по которой его можно выписать.

– Ну, может, теперь появилась? Узнай! Ты же собственник, и вообще отношения к этой квартире он никакого не имеет, если по правде…

– По правде-то – не имеет. А кого эта правда интересует?

Неля вздохнула. Мы помолчали, я слышала, как она что-то скребет. Похоже, начищает кастрюли. Жаднющий Нелькин муж не разрешает покупать хорошую посуду, называет это все отрыжками капиталистического общества. А сам постоянно приобретает эти отрыжки в виде стодолларовых галстуков, пятисотдолларовых ботинок с особой терморегуляцией для прогулок с собакой, в которых хорошо и летом и зимой, ну и, разумеется, в виде элегантных неброских иномарок. Хотя Неля не ропщет и с удовольствием пользуется всеми благами, которыми ее муж одаривает семью, и радуется тем, которыми тот балует самого себя, в первую очередь.

– Слушай, а помнишь адвоката, про которого ты писала, давно еще, до ТАССа? Или он, кажется, был по уголовным делам…

– Ну, еще раз они вот так ввалятся – и придется брать адвоката по уголовным.

Я помаялась, подумала после нашего разговора, нашла телефон того самого Игоря Савельева, про которого, по его же заказу, писала лет семь назад, и позвонила ему.

– Лена Воскобойникова! Разумеется, помню! Слушаю вас. Надеюсь, вы никого не убили?

– Пока нет… Но всё к тому идет, – невесело пошутила я.

– Ясненько… Готов выслушать вас.

Мне он не очень понравился еще, когда заказал о себе статью. Но тем не менее я тогда взялась за работу – очень боялась, что после временного перерыва в работе мне будет сложно – потеряю навыки, связи, какое-никакое имя.

Это было вскоре после рождения Вари, совершенно некстати при моем режиме – грудное вскармливание, недосыпы… Грудной ребенок – это словно часть тебя, которая выйти-то вышла на свет божий, но еще как минимум год является твоей неотъемлемой частичкой, главной и требовательной. Ты спишь ночью столько, столько спит твой малыш, ешь непонятно сколько и когда, потому что главное – накормить его, вместе с ним гуляешь и совершаешь первые победы в покорении и освоении мира.

Сейчас я подавила невольное раздражение, услышав голос не слишком симпатичного мне человека. Я помнила, что, начав писать «по самозаказу», удивлялась, что такой необаятельный человек может оказаться действительно великолепным адвокатом, не проигравшим практически ни одного дела за пятнадцать лет практики.

– Игорь, может это и не по вашей части… – Я вкратце, опуская эмоции, пересказала ему свою ситуацию.

– Да, это совершенно не по моей части. Но я, пожалуй…. гм… да, пожалуй, мог бы взяться, просто из уважения к вам и из большой симпатии. Я проконсультируюсь с коллегами. Только вы мне поподробнее и поточнее ответьте на пару вопросов. Самое главное – а как он оказался зарегистрированным в вашей квартире?

– По глупости. Это был фиктивный брак. Мы вместе учились на журфаке, только он не доучился, его выгнали на третьем курсе.

– Так его же должны были забрать в армию? Скосил?

– Да, очень удачно симулировал шизофрению. Потом его, кажется, сняли с учета, через несколько лет.

– Да-а… это не очень хорошо… и то, что был диагноз, и что теперь сняли… Невнятно. Так. Ладно. И – …

– Вы помните, в середине девяностых, когда квартиры еще только-только начали продавать, никому и голову не приходило, что можно иметь квартиру, без прописки, а то и две, и три – как сейчас?

– Да, очень хорошо помню. Сам купил тогда в девяносто первом году квартиру в Мытищах, и было много неразберихи с документами. В мою квартиру даже пытались кого-то вселить вместо меня.

– А мне за почти символическую плату квартиру оставила одна наша родственница, уехавшая в Америку, моя двоюродная тетка. Мы не знали, как это правильно оформлять – я была прописана в большой родительской квартире, и мама не хотела, чтобы я теряла на нее права. А других прав, кроме прописки, никто тогда не знал. Да их, собственно, раньше и не было.

– А почему мама не хотела, чтобы вы выписывались?

– Чтобы людей побольше прописано было. У одной ее подруги тоже умер муж, литератор, и начались проблемы с четырехкомнатной квартирой – ей предложили переехать в маленькую. Ну времена же такие были… Излишки площади. Старые законы – ненормальные были, новые – непонятные.

– А что теперь с маминой квартирой? – уточнил Игорь.

– Теперь мама ее приватизировала. Квартира пятикомнатная. На Маяковке.

– Ясно.

– И тут подвернулся Гарик. После того, как его выгнали с журфака, он болтался по Москве, подрабатывал то там, то здесь, мечтал теперь стать киноактером, подметал коридоры одно время на Мосфильме, я помню, надеялся, что его кто-то заметит и пригласит на главную роль. Он в молодости внешне напоминал известного народного артиста и всем говорил, что он его внебрачный сын, зачатый тем на гастролях в глубокой провинции. Видимо, он как-то прознал о моей личной квартире – я делилась с подружками, что смогу теперь жить одна, только не очень хочется. И стал вдруг активно за мной ухаживать. Но он мне не нравился, мне вообще никто не нравился тогда. Я была страшно увлечена учебой, такие события происходили в стране… И вот, когда у него не вышло с ухаживанием, Гарик стал предлагать мне деньги за фиктивный брак с московской пропиской. Это была его идея-фикс – прописка!

Тетка моя вот-вот должна была уехать в Америку, а с квартирой мы так ничего и не решили – как ее оформлять, на кого. Пошли мы с моим отчимом в юридическую консультацию. И там обратились к самому опытному и пожилому адвокату. В этом была наша ошибка. У него был громадный опыт советских тяжб и полное незнание современной жизни – он за ней не успевал. И посоветовал нам следующее. Чтобы сохранить мою прописку у родителей и приобрести эту новую квартиру, надо найти какого-нибудь верного человека, нуждающегося в прописке. Пусть тетка сделает на него дарственную, он в квартире пропишется, а потом подарит ее мне. Квартира будет не «пустая», никого туда не поселят, а верный человек тот, получив московскую прописку, благодарный и счастливый, квартиру покинет навсегда.

Все шло нормально до момента, когда Гарику надо было «покидать» квартиру. Тетя оформила на него дарение, он прописался. Правда, тут же начались небольшие сбои. Для начала он попросился ночевать в квартире, пока я не сделала там ремонт. Когда я начала ремонт, он сначала никак не мог уйти, то болел, то упал с лестницы, сильно вывихнул ногу, а потом взялся активно помогать – достал дефицитные в то время дубовые плинтуса, что-то прибивал. Опять стал ухаживать за мной, очень настойчиво… Отчим, правда, советовал мне его гнать в шею, вернее, поторопить с оформлением дарственной на меня и потом гнать. Я поторопила, и Гарик исчез, ничего, разумеется, не оформив.

Несколько месяцев от него не было ни слуху ну духу. Потом я поехала с курсом в летний стройотряд в Дагомыс, на уборку орехов и абрикосов, а когда приехала, обнаружила у себя в квартире Гарика с какой-то девицей, хотя замки и ключи я давно сменила. Дверь он как-то открыл, вернее, взломал, и тоже поставил новый замок. Тут уже пришлось ломать дверь нам с моим отчимом, потому что Гарик ни в какую не хотел признавать нас не то что за хозяев квартиры, но вообще за знакомых ему людей. Он призывал на помощь милицию, и надо сказать, милиция ему верила и помогала. Но с другой стороны – все документы на квартиру были действительно у него.

– Достаточно невероятная история, особенно если знать вашего отчима.

– А вы помните его, Игорь?

– Разумеется, тем более, что я знал его гораздо раньше, чем услышал о вас. Я ведь даже собирался защищать вашего отчима, когда его посадили. Одно из первых громких мошенничеств… Не так уж много денег получил, но как ловко все сделал! Это уж потом по его стопам многие пытались отправлять туристов в никуда.

– Да, я тоже не представляю, как отчим-то мог обмануться. И вообще решиться на эту авантюру с дарственными…

– А с другой стороны, ведь отчим сам как раз ничего не приобретал и ничего не терял. Ну да ладно. А как же вы заставили Гарика оформить на вас квартиру? Как я понимаю, ведь владелица теперь вы?

– Уже пятнадцать лет. Это было так же невероятно. Гарик очень странный человек. Трусливый и алчный. Я ему дала денег. Оплатила его долг. Не так много, но его за этот долг искали какие-то люди, которых он боялся. И он пошел и оформил на меня дарственную. Если честно, то он уже тогда начал сильно пить. Я даже удивилась, что нотариус стала с нами разговаривать. Гарик в то утро едва-едва протрезвел от вчерашнего. Я ему еще заплатила, чтобы он не очень расстраивался. Может быть, он это сделал потому, что вообще не видел толка в этой собственности. Тогда никто почти не видел в ней толка. Прописка же у него осталась. А я еще несколько лет туда не прописывалась, пока мама в собственность квартиру на Маяковке не оформила.

– Он же мог продать квартиру!

– Не понимал. Или боялся. Он всегда боялся, что его обманут, ограбят… Предпочел получить от меня надежную сумму наличными и расплатиться сегодня с долгами, чем мучаться, рисковать с продажей. Он был уже неадекватный.

– И вы решились дать ему деньги?

– В нотариальной конторе, прямо внутри назначила его кредиторам встречу. Деньги за Гарика отдала и втолкнула его в кабинет нотариуса.

– Мог сбежать и оттуда.

– Мог, но не сбежал. Трусливый и слабый. Увидел, что я гораздо сильнее, не стал дальше рисковать.

– Ясно… И что, он в этой квартире больше не жил?

– Пытался несколько раз под разными предлогами – то он в меня вдруг снова влюбился, то ему совсем негде переночевать, то за ним гонятся плохие люди, а то просто уголок просил ему сдать, по бедности. Но я ни разу его не пустила.

– И, разумеется, за квартиру он не платил?

– Ни разу, ни копейки, но такого закона ведь нет, вы знаете, наверное. Вы можете не платить за квартиру и в ней не жить, но выписать вас не могут.

– А есть, кстати, куда выписывать? Потому что на улицу, действительно, нельзя.

– Есть, то есть было. Он жил последнее время в квартире матери в Электростали, которую та оформила на него в собственность. Правда, Гарик сказал, что квартиру эту он продал. Но я в этом сильно сомневаюсь.

– Это надо проверить в первую очередь.

– А если правда, что им негде жить?

– Значит, придется покупать им какую-то комнату в Подмосковье. Но подождите, попробуем обойтись без этого. Хорошо, Елена Витальевна, м-м-м… Леночка, я понял. Чем смогу – помогу. Вы мне пошлите по электронной почте копии всех документов, какие у вас есть. Значит, брак был фиктивный?

– Ну да…

– А, простите, зачем?

– Это как раз отчим придумал – подстраховаться. На всякий случай… Чтобы иметь возможность прописаться в квартиру, если Гарик мне ее не «подарит». К мужу-то можно прописаться, а к чужому человеку – нет. И, кажется, юрист говорил, что без брака он не имеет права подарить мне квартиру.

– Да, у вас был точно самый опытный и пожилой в консультации юрист, – засмеялся Игорь. – То есть дольше всех поживший при советский власти. Ясно. Гарик ваш заочно мне напоминает моего обычного клиента – неважно, защищаю я его самого или от него. Надеюсь, мне это поможет. Он, кстати, не сидел?

– Не знаю. Я его много лет уже не видела и не слышала. Дядя его всю жизнь сидит.

– Да, только дяди-рецидивиста нам не хватало! А чем он сейчас занимается, этот Гарик?

– Похоже, ничем. На вид совсем опустился.

Я не стала пока говорить Игорю о своей беременности. Мне казалось, что лишних деталей, затрудняющих понимание и доверие моего собственного адвоката, говорить не надо. Ему будет проще меня защищать.

После разговора у меня осталось хорошее ощущение. Игорь оказался гораздо приятнее, чем когда просил написать о себе хвалебную статью, чтобы, в частности, открыть собственное юридическое бюро. Я ведь даже не спросила, открыл ли он фирму и как его дела. Мы договорились встретиться через неделю, когда он изучит все документы и составит предварительное заявление.

Ночью мы с Варькой спали беспокойно. Она все пыталась разговаривать во сне. Мне же сначала снился Гарик с выбритым черепом, который пытался меня соблазнить и для этого расстегивал штаны и вываливал их содержимое, и меня во сне сильно мутило. А под утро приснилась мама Саши Виноградова, Ирина Петровна. Она поила меня чаем, звонко целуя меня в щеки. Отхлебнет чайку, потянется ко мне – чмок! Еще глоточек – чмок! чмок!

Вот утром мне Ирина Петровна и позвонила. Ее обычную сухость я давно объяснила себе сложной профессией, постоянной близостью к человеческому горю, как правило, безысходному. Ирина Петровна много лет проработала в онкологическом центре на Каширке, правда не хирургом, а лечащим врачом. Но мне кажется, это еще страшнее – хирург работает над отключенным телом, а Ирина Петровна каждый божий день по семь-восемь часов разговаривала с больными, их родственниками, на нее валились все эмоции, все горе – сиюминутное и затянувшееся. В последние годы Саша уговорил ее перейти на работу в частную клинику. Она согласилась, работает директором клиники, обычной, многопрофильной, но это мало повлияло на ее отношение ко мне.

И сейчас, как обычно, отчужденно и сухо, она сообщила:

– Лена, я хотела бы повидаться с внучкой. Я и Нинуся.

Нинуся, сестра Виноградова, – это отдельный разговор.

Меня Нинуся невзлюбила с нашей первой встречи много-много лет назад, даже не со встречи, а с первого взгляда. Взглянула – и невзлюбила.

Она очень некрасива, если вообще бывают некрасивые женщины. Иногда говорят – как посмотреть, как одеть, как любить… Но она, правда, некрасива и зла – просто по природе своей. Я не слышала от нее ни в чей адрес хорошего слова за всю жизнь. Этот – идиот, его жена – дура набитая, их дети – уроды. А этот – ничтожество, его жена – неудачница, их дети – недоумки. Третий – вор, его жена – проститутка, детей им лучше не иметь… И так до бесконечности.

Варе было года четыре, когда я первый раз прочитала ей сказку «Подарки феи», где в результате нехитрых действий фея определяет, что одна сестра добрая, а другая злая. Добрую она наделяет чудесным даром – лишь только та открывает рот, из него сыплются цветы и жемчуга с бриллиантами. Бедную же злючку, отказавшуюся напоить фею водой, та не щадит – превращает каждое ее слово в жабу или змею.

Варя долго смотрела на картинку и поделилась со мной наблюдением: злючка похожа на нашу Нинусю. Я решила, что Варя увидела чисто внешнее сходство – там, действительно, была нарисована девушка, отдаленно напоминающая Сашину сестру. Но после этого при первой же встрече с теткой Варя внимательнейшим образом заглянула ей в рот и с некоторой опаской спросила меня тихо:

– А почему они не падают? Она их проглотила?

– Кого, дочка?

– Змей и жабов…

Нинуся умудрилась тем не менее выйти замуж. Через два года она чуть не убила своего мужа – он попал в реанимацию. За что – семейная тайна Виноградовых. Которую знают все, благодаря слышимости квартирных перегородок. Муж Нинуси разбил ее духи «Нина Риччи», о которых она мечтала с юности и купила на всю зарплату. А случилось это несчастной для нашей страны зимой 1991 года.

Те, кто не сделал себе в ту зиму первую тысячу долларов на турецких куртках и польских кофточках или первым не добежал до партийных касс и вмиг ставших ничьими заводов и газовых скважин, помнят очереди за сыром и маслом, пустые полки в магазинах и аптеках, повышение цен каждые два-три дня… Потом был месяц, когда, кроме очередей за молоком, в магазинах ничего не было. Я прекрасно помню, как покупала по четыре литра молока и кипятила его впрок. А однажды даже попробовала сварить из него сыр – по радио каждый день передавали рецепты изготовления сыра, а также пудингов, пирогов и пирожных – из макарон и ракушек, если они имелись у запасливых хозяек.

Муж Нинуси перед Новым годом случайно задел туалетный столик, упали именно новые духи. И разбились. Нинуся взяла тяжелую бронзовую лампу и стала бить мужа, била до тех пор, пока он не упал и не затих. Потом она вызвала маму, а мама – Скорую. Выйдя из больницы, муж в суд подавать не стал – его долго уговаривали Саша с Ириной Петровной и чудесным образом уговорили-таки, но с Нинусей развелся. С тех пор Нинуся не любит не только всех женщин, но и всех мужчин, а также детей и домашних животных.

Я всегда считала, что моей Варе неполезно общаться с Нинусей. Уж больно та зла. Зло как бы сгущалось вокруг нее, окутывая окружающих плотным облаком. Мне порой казалось, что я даже чувствую какой-то особый запах. Был ли это запах зла, или запах самой Нинуси – не знаю. Не буду очень оригинальна, если скажу, что Нинуся пахнет серой. Пополам с ядреным хозяйственным мылом и чесночными котлетами.

Но… родственники есть родственники. На следующий день я собрала Варю и, утешая себя, что завтра, на дне рождения Жени, будет гораздо веселее, повезла девчонку в центр.

Мы купили бабушке Ире букет сверкающих блестками хризантем. Я была уверена, что Ирина Петровна с порицанием отнесется к нашему дурному вкусу, но Варя просто до слез уперлась и теперь с радостью несла оранжевые цветы с разноцветными крапинками, весело блестящими на лепестках.

От метро мы прошлись пешком до старого шестиэтажного дома, где много лет жила Ирина Петровна, с тех пор как выбралась с мужем из заброшенной деревни Марфино. По дороге я попросила Варю ничего не говорить им о Саше и наших сложностях, хотя…

– Мам, а о малыше, который у тебя в животе, можно говорить? Нельзя, наверно, тоже, да?

Ну вот, долиберальничалась. Разве хорошо, если семилетний ребенок самостоятельно фильтрует – что кому говорить? Гладкая, прямая дорожка ко лжи как удобной форме общения с окружающим миром. Да, конечно, есть правда, которой можно убить. Есть иллюзии, которых нельзя лишать. Человек с ними живет и умрет счастливым. Но есть люди, к примеру, ближайший Варин родственник, для которых искренность просто неинтересна, скучна, неприятна и в себе, и в других. Не хотелось бы, чтобы Варюшины глаза когда-нибудь так же остекленели, как у Саши, и чтоб от ее улыбки так же несло мертвечиной и гнилью…

Я же любила этого человека! Любила до потери собственной личности! Зачем я теперь так говорю… От обиды? Или вмиг раскрылись глаза? Не знаю.

Я смотрела на Варьку и думала – ведь правда, мне грех роптать, я ведь родила такую чудесную девочку от этого человека. Но как же мне жаль собственной любви! С каждым днем боль становится меньше, ее замещает странное чувство – мне жалко любви, жалко напрасно растраченной нежности, этих лет, проведенных в ожидании самого лучшего на свете Саши Виноградова, мне жалко, что я знаю о жизни и любви то плохое, о чем некоторые даже не подозревают…

– Здравствуй, Варюша, – Ирина Петровна впустила, точнее, ввела за плечо Варю и поцеловала ее. – Здравствуй, Лена.

Она встала как-то так, что я никак не могла переступить порог, не толкнув ее. Я так и стояла за порогом. Где-то вдали замаячила Нинуся с большой чашкой в руках.

– Папа! Я несу тебе чай, несу! – Нинуся заметила нас. – Пришли? Мам? Ну что, это они, наконец?

Я услышала, как Ефим Борисович в своей комнате прокашлялся и выразительно, в рифму Нинусе, выругался.

– Лена, а ты не хочешь прогуляться по магазинам?

Я смотрела на Ирину Петровну, а она – на меня.

– Д-да, я могу, конечно…

Варька обернулась и умоляюще посмотрела на меня. Я постаралась спокойно ей улыбнуться:

– Мне как раз надо подарок Жене купить.

– Женя – это…? – Ирина Петровна вскинула тонкие брови.

– Наш друг с мамой, – с гордостью пояснила Варька. – У него такой медведь в ресторане… и живой крокодил…

– М-м-м… хорошо-то как! Вот и друг появился – с рестораном!

– Да нет, Ирина Петровна… Это…

– Мне все равно, Лена. Варюша, ты разделась? Иди к Нинусе. Я провожу твою маму.

Варька, оглядываясь на меня с сомнением, пошла в комнату.

– Ирина Петровна…

– Лена! Ты столько портила Саше жизнь!

– Я?

– Хватит уже! Ну не любит он тебя! И никогда не любил. Что ж ты отвязаться-то от него никак не можешь!

– Я? – Я больше не могла ничего сказать.

– Ну ты, ты! Уже старая, честное слово! Дай ему пожить без себя, Лена, без твоих сцен, ревности, уходов-приходов, в конце-то концов!

– Ирина Петровна…

– Что? Что? Ты столько из него вытянула за эти годы!

Почему я стояла и слушала все это? Я чувствовала, что не смогу долго удерживать слезы.

– Что же я тянула из него?

– Деньги, деньги, что!

– Да какие деньги, Ирина Петровна! Когда он мне несколько лет назад предлагал деньги, чтобы мы квартиру поменяли, я не взяла…

– Конечно, не взяла! Ты же на четырехкомнатную нацелилась! И на дачу! Захотела хозяйкой стать! Все себе загрести!

– Ирина Петровна, это несправедливо…

– Несправедливо сыну моему жизнь портить. Дочку против него настраивать.

– Да Варька так его любит… Что вы!

Она махнула рукой.

– У меня просто внуков других нет. Я к ней привыкла. А вообще-то ты сама уверена, что Варя – его дочь?

– Ирина Петровна… – Я прямо задохнулась.

– Через два часа приходи.

Я посмотрела в ее глаза, так похожие на Сашины. И с ужасом увидела, как из-за угла комнаты выходит Варька. Там, где она стояла – темная комната, идти дальше некуда. Значит, она все это слышала.

– Бабушка Ира, ты извини, что мы такие уродские цветы тебе подарили, ладно?

Варька взяла свою курточку и проскользнула между Ириной Петровной и стеной. Ирина Петровна тихо сказала:

– Лена, ты знаешь, почему мой сын так на тебе и не женился, как ты ни старалась, а?

– Почему?

– Варя, не слушай! Потому что на таких, как ты, – не женятся, понимаешь?

Варька взяла меня за руку, а свободной рукой помахала бабушке.

– Нинуся у тебя – гадость!

Я пихнула Варьку на лестницу и там, спускаясь вместе с ней, тихо сказала:

– Она… очень пожилая – понимаешь? С ней так нельзя!

– А с тобой? Она как ведьма с тобой разговаривала! Старая, страшная ведьма!

– Нет, Варюша, она просто любит своего сына, как я люблю тебя, и не любит всех его врагов…

– А мы разве его враги, мам? Враги?

– Нет, ну, то есть… Сейчас ему кажется, что я – враг…

– А я – твоя частичка, ты же всегда так говоришь? Значит – я вражинка…

– Не значит. Ты – уже самостоятельный человечек… человек.

– Мам, а что мы Жене подарим? Сколько ему лет исполняется?

На самом деле завтра была суббота, и мы собирались ехать к Женьке на день рождения. За всеми бурными событиями я как-то и думать забыла о подарке.

– Представляешь – не знаю. Давай сейчас как раз подумаем и попробуем купить.

На Полянке мы не нашли подходящего магазина. Зашли было в антиквариат – и вышли. Надо было что-то такое купить… такое… И мы купили большого фарфорового слона. Слон держал в хоботе цветочек и был при этом необычайно пикантен. Вот только поверит ли Женька, что подарок выбирала Варя?